Прикосновения

      Торью совершенно точно знает только одно: ей плохо.       Вот она — её мечта. Рядом. О чём мечтала — исполнилось. Торью совершенно не понимает, что ей делать.       Как и до этого, она целыми днями усердно работает с бумагами. Вечерами сидит со своими расчётами, иногда рисует, часто просто пишет, выплёскивая на бумагу всё, о чём не может сказать вслух. Бумага всё стерпит — и от этого становится легче.       Торью знает множество мелочей о Мадаре. Она видела, как теплеет его взгляд, когда он смотрит на своего брата, как он улыбается, как смеётся, даже хохочет открыто с ани-чаном. Она знает, что ему нравится, что ему будет вкусно, от какой еды он откажется. Она замечает его радость, его усталость, его раздражение — все оттенки чувств.       Она не понимает, как ей следует себя вести, имеющийся опыт не даёт ей понимания.       Тобирама сначала комкает, потом аккуратно разглаживает исписанный, едва подсохший лист, отмечает дату, кладёт его в стопку к остальным. Через месяц — перечитать, сделать выводы. Сейчас же…       Чувствуя себя совсем запутавшейся и уставшей, она бросает взгляд на склонённую спину клона, смотрит на его острые лопатки — и выходит на улицу, и бредёт к границам селения.       Улицы пустынны, тихо так, как бывает только перед рассветом, когда ещё не проснулись птицы. Торью запрокидывает голову, смотрит в ночное небо, и огромная луна насмешливо щурится в ответ.       Вдох. Дышать — чувствовать душный сладкий аромат цветов. Мелкие, желтоватые, но запах — целое облако. Ветер доносит свежесть от реки. Вдох — и сорваться с места, и бежать, двигаться, лететь! Туда, вверх, где так часто сидят ани-чан и Мадара.       Торью замирает на самом краю — и едва ли не падает вниз, удерживается, нелепо взмахнув руками.       — Я думала, ты уже спишь, — растерянно говорит она. В мыслях — злое шипение: надо отдыхать, надо выспаться, надо, обязательно. Если она, сенсор, ухитрилась не заметить Мадару — это уже совсем плохо. — Не против, если посижу рядом?       Он кивает и молчит, смотрит вдаль, от его длинной трубки тянется лёгкий дымок.       Торью присаживается поодаль, на самый край. Ей хочется говорить, слушать, задавать вопросы, что-то рассказывать. Она молчит, только искоса поглядывает на Учиху.       Хочется — провалиться в свои мысли, обдумать, осмыслить, успокоиться.       Хочется — коснуться, быть ближе. Торью всматривается в его лицо, оценивая состояние, неуверенно спрашивает:       — Устал?       — Да, — Мадара выдыхает дым. Она чуть морщит нос от запаха: к этому придётся привыкать, но и эта его привычка тоже дорога ей.       Немного помолчав, она пересаживается ближе, смотрит вопросительно. Он не возражает, просто курит, и Торью успокаивается — настолько, что клонит в сон, и она резко вздрагивает, просыпаясь.       — Пойдём к дому? — он смотрит с лёгкой насмешкой. Трубку Мадара уже успел спрятать.       — Пойдём вместе? — тихо переспрашивает она.       Кивок. Протянутая рука. Сухая, жёсткая, тёплая кожа. Именно сейчас Торью чувствует себя совершенно счастливой и спокойной, и она почти верит, что всё-таки сможет быть рядом. Хотя бы сейчас.       — Хорошей ночи, — шепчет она, прощаясь, и чуть крепче сжимает пальцы, прежде чем выпустить его ладонь.       — Хорошей ночи, — отзывается Мадара, прежде чем коснуться её волос и уйти.       Торью улыбается. Она не создавала клонов, но… Кажется, будто она не одна в этом теле: вот тихая созерцательная мечтательность, тихий восторг — эти минуты рядом с Мадарой были, и они только её; вот целая бездна страхов, что не получится, не выйдет, что она, не знающая, как быть женщиной, не справится, и эти страхи бьются, шипят, шепчут, ранят; вот равнодушно-отстранённые размышления о том, что она имеет, что умеет, чего не знает, у кого спросить, у кого подсмотреть, и мысли щёлкают сухо, как осыпающиеся под ногами камни, и болезненно ясно ощущение — встают на место.       В этот раз Торью ночует у себя дома, но она не уверена, рад ли брат её присутствию: слишком внимателен его взгляд, когда они перебрасываются обычными, мало что значащими фразами. Закрывшись в своей комнате, она долго не может уснуть. Самая сложная проблема — выбрать, от каких задач на время отказаться, что перенаправить. Ещё один клон будет лишним.       От тренировок отказываться нельзя: Мадара гораздо сильнее, и совершенно не хочется смотреться рядом с ним девчонкой, ещё не успевшей убить, против уважаемого главы клана. Расчёты новых техник? Лишиться возможности в очередной раз неприятно удивить врага, отказаться от интересных исследований, отречься от того, что ей по-настоящему важно, что её действительно радует. Торью кривит губы, чувствуя себя совершенно больной. И уж тем более нельзя отказываться от того клона, который, тщательно замаскированный, изучает, каковы настроения в селении, слушает сплетни — и позволяет точно высчитать, чего следует ждать. Отказаться от него — лишить себя спокойствия и действительно нужной для работы информации.       Торью вздыхает и в уме пересчитывает рецепт своего лекарства. Возможно, если изменить его эффект в сторону стимулирующего… Это, конечно, ударит по ней, но, может, она сможет постоянно использовать и четвёртого клона?       Ещё один вздох — и она складывает печать. Её точная копия замирает, позволяя себя рассмотреть, и уходит на кухню. Простая задача: как бы ни любил брат готовить, сколько хорошо он ни умел бы это делать, но любимая еда, приготовленная не им, его наверняка порадует. Быть бы ещё уверенной, что угадает с начинкой инари суши для Мадары… Но в любом случае, Торью чувствует себя достаточно всеядной, чтобы, если совсем ошиблась, съесть всё самой — даже при том, что такая еда к любимой не относится совсем.       Торью привычно собирает в мыслях список того, что следует сделать завтра, повторяет его и, успокоенная, засыпает. Сон её крепкий и спокойный, и его не тревожит развеявшийся к утру клон, что закончил и с едой, и с лекарством, и всё разнёс по местам.