Несчастны, как Ромео и Джульетта

Музыка: 法蘭黛樂團 – 熱烈

      По вечернему городу, как и обычно, проходит много людей. По улице, занесенной приятным блестящим снегом, гуляют молодые и немолодые парочки, некоторые мамочки и их дети. Бледное солнце сквозь серую пелену позлащает улицы, и лучи его неприятно щекочут нос, отчего непонятно, из-за них или из-за мороза начинаешь чихать. Но вся праздничность и свежесть дня рассеивается лишь от того, что проходящий мимо зданий Чимин видит свое отражение в зеркальном окне магазина. Замечает впавшие щеки и покрасневшие от недосыпа глаза, потрескавшиеся губы и бледность до того, как окно кончается, и снова его приветствует холодная стена. Он, выдохнув, кутается сильнее в подаренный Чонгуком в прошлом году синий шарф, и его лицо обнимает теплый воздух.       Чимин заходит в непримечательное маленькое кафе, в котором Чонгук впервые провел с ним настоящее свидание, и садится за дальний незаметный столик, где им пришлось сесть в тот день из-за того, что свободных мест не оказалось. Заказывает легкий недорогой салат, что ел тогда, ибо не хотел, чтобы Чонгук платил за него слишком много, и оглядывает посетителей, которых сегодня почти нет. Даже досадно, что не все сейчас как на их первом свидании. Больше всего жаль, что нет самого Чонгука и самим свиданием это, увы, не назвать.       Чимин уже безумно жалеет о том, что тогда, почти месяц назад, накричал на него. Да, он был зол, да, он усомнился в Чонгуке, но лишь теперь, все здраво осмыслив, он понял, какого слона раздул из мухи. И слон этот, словом, нереально огромен.       Больше всего раздосадовало то, что Чимин нарушил свою клятву всегда доверять Чонгуку. Он держал ее на протяжении пяти лет, и вот все пошло по швам. Нити стали расползаться, а иглы, как назло, под рукой не оказалось.       Он уже готов забить на любую злость по отношению к Чонгуку и просто вернуться к нему. Но страх, что он может сделать что-то не так, из-за чего все станет еще хуже, и незнание не позволяют двигаться. Чимину нужно знать, что на самом деле происходило все это время в жизни Чонгука.       Чимин все еще думает о словах Ёнджи – этой глупой девчонки, что лежала с ним той отвратительной ночью. Да, он был пьян, да, он сказал, не подумав, но он совсем не ожидал в ответ целой истории и такого беспросветного умозаключения. Если бы он мог здраво мыслить, то, возможно, почувствовал бы жалость и стыд, но тогда мог лишь с трудом переваривать сказанное. И все время после этого Чимин размышлял: а не должен ли был бы также поступить и он? Ведь если бы Чонгук на самом деле изменил ему, он навряд ли смог бы уйти от него. Он бы остался, даже если бы ему было слишком больно. Дождался бы момента, когда Чонгук сам его вышвырнет, и…       Чимин не может закончить мысль. Что-то останавливает его. Это что-то, кажется, не позволяет представить подобной картины. Чимин просто не может вообразить, что Чонгук, его Чонгук способен избавиться от него. Нет, он не сможет. Он ни за что не бросит его, не оставит после всего одиноким и никому не нужным.       У Чимина чешутся глаза. Он давится салатом лишь для того, чтобы подавить жажду разреветься прямо сейчас.       Если бы не страх и неизвестность…       Чимин проклинает весь мир из-за того, что он такой трус. Он готов простить Чонгука, лишь взглянув ему в лицо, ибо больше не может жить без него. Проводить каждый день в надежде, что он позвонит, приедет и заберет, засыпать с мыслью о том, как хочется обнять и прижаться, просыпаться со слезами на глазах и крепко сжатой в руках влажной подушкой, замечать в каждом прохожем его черты и готовиться накинуться при первой возможности, говорить, что все в порядке, когда на сердце дерьмо дерьмищем, – все это настолько надоело за этот месяц, настолько выжало из Чимина всю жизнь, что он готов завыть на весь мир. Все что угодно, только дайте ему одного человека – Чон Чонгука.       Наверно, Чимин болен. Если не смертельно, то очень сильно и неизлечимо.       Он утыкается носом в шарф и закрывает лицо от посетителей, чтобы те ненароком не заметили, как заблестели его глаза и покривились уголки губ. Он неслышно шепчет «Чонгук», «люблю», «хочу» и тому подобное, отчего слезы наворачиваются неимоверно быстро, и, лишь услышав, как кто-то говорит ему: «С вами все в порядке?» – он уже окончательно взрывается и, прокричав на все кафе:       – Нет, ничего не в порядке! – думает вполне реально и осознанно, руша мешающие преграды страха, что он все-таки до безумия любит и хочет вернуть одного – да, одного и единственного человека.       Выходя быстро из кафе, Чимин достает завибрировавший невовремя телефон и сплевывает брезгливо, так как звонит ему никто иной, как Ким Тэхён.       «Ну, что ж, – озлобленно думает Чимин, – Давай наконец кое-что проясним».       – Тэхён? Я как раз хотел поговорить с тобой, – уже настроенный на серьезный разговор, шмыгая, выдает Чимин. Но его перебивают.       – Не поверишь, но я тоже. Причем срочно. Помнишь, где я живу?       – Допустим…       – Это касается Чонгука. Прошу, поторопись.       Только он отключился, Чимин тут же побежал в сторону машины, вдыхая морозный воздух, заполняя им неспокойную грудь. Было плевать на людей, идущих навстречу, на скользкую землю под ногами и холод, обвивающий порозовевшие щеки. Было важно лишь одно: что-то случилось с Чонгуком.       Прошло всего десять минут с лишним, и Тэхён сильно удивился скорости Чимина, что уже стоит на пороге и, упершись руками в колени, пытается восстановить дыхание. С одышкой спрашивает:       – Что с Чонгуком?       – Ты, кажется, меня неправильно понял… – пробасил Тэхён, сверху вниз смотря на растрепанного Чимина и горестно отмечая, что тот, видимо, безумно переживает за своего парня, – …или правильно.       Не дав Чимину разуться и стянуть зимнее пальто, он ушел и вернулся уже с каким-то помятым листом в руках. Чимин в недоумении смотрит на него, стягивая ботинки.       – Что это?       – Прочти.       Он берет бумажку и отмечает про себя, как она изжевана и даже слегка порвана. Аккуратно вертит ее в руке, вглядываясь в слова и попутно стягивая шарф. Сердце его вдруг подпрыгнуло от какого-то неприятного чувства. Еще раз недоверчиво изогнув бровь и посмотрев на Тэхёна, он все же до конца снимает верхнюю одежду и, читая, направляется наугад в зал и садится на диван. Тэхён со вниманием и детским предвкушением ожидает реакций и перемен в чужом лице, но получает лишь изумление и недопонимание. Замечает, что Чимин где-то на последних строках, и замирает. Даже не дышит. Чимин, кажется, не дышит тоже.       Он пару секунд то открывает, то закрывает, словно рыба, рот и только потом смотрит на Тэхёна своими, полными блеска, глазами. Не имея возможности что-либо сказать от смешавшихся чувств, Чимин лишь сглатывает и уступает сказать слово Тэхёну.       – Он заболел после вашей ссоры. Я все знаю и лишь хочу сказать, что не стану преградой… Я… – Голос его заметно дрожит, и он, нелепо усмехаясь, отводит пустой взгляд в пол, избегая внимания со стороны. – Я знаю, что не достоин этого… да и просто бы не смог заменить…       Чимин почему-то ощущает жалость. Да, он кретин, да, у него, возможно, были нехорошие намерения по отношению к Чимину, но сейчас он раскаивается. Причем так сильно и убедительно, что Чимину самому становится стыдно. Ведь Тэхён тоже человек, Тэхён любящий человек. Вот только Тэхёна не любят так, как он.       Чимину грустно от мысли, что он ничем не может помочь, хотя совсем недавно мечтал, чтобы Тэхён исчез с лица земли.       – Я знаю, что ты ненавидишь меня, – будто прочитав мысли. – Но я не виню. В конце концов, ты знаешь его гораздо лучше, чем я, да и… ты ему больше подходишь, – и снова эта глупая неловкая усмешка, от которой, наверно, самого Тэхёна уже тошнит.       Но он неожиданно изменяется в лице. Внимательно смотрит на Чимина и задает вопрос, сбивший того с толку в следующую же секунду:       – Ты знаешь, что он пишет сейчас роман?       По одному изумленному лицу Чимина все ясно. Тэхён усмехается, уже менее неловко и горько.       – Все это время я помогал ему с этим херовым романом, который, оказывается, еще и о вас двоих. Столько драмы там, ты не представляешь. И теперь я понимаю, почему ему было так грустно и одиноко. Только не злись на него из-за этого, прошу. Он сильно старается и тратит кучу нервов…       Но Чимин и не злится. Ему сейчас, честно говоря, совершенно плевать на то, о чем пишет Чонгук, и на то, что он ему не сказал о романе из-за страха неодобрения. Теперь он хотя бы знает, что Чонгук был раздражен только из-за романа и мало проводил с ним свободного времени только из-за него же, а не из-за какого-то там Ким Тэхёна.       И снова Чимин хочет избить себя за то, что так поспешно сделал выводы. Боже, как стыдно, стыдно, стыдно!       – Так ты любишь его? – наконец заговорил Чимин, придя в себя почти окончательно.       – И безответно. К счастью для тебя, к несчастью для меня. – Сказав это, на лице Тэхёна появилась улыбка. Чимин сразу понял весь болезненный смысл этой улыбки.       Как бы Тэхён сейчас хотел, как во многих фильмах, закинуть ногу на другую, достать сигарету и равнодушно закурить, хотя сам он не курит. Но после всего этого, кажется, обязательно начнет.       Он не смог попросить прощения. То ли из-за гордости, то ли из-за лишенного чувства жизненной необходимости. Что он, в принципе, может еще сделать? Лишь сидеть, смотря в пол, и думать о том, как же все-таки жилось ему раньше хорошо. А теперь придется строить жизнь в какой-то степени заново. Он уверяет себя, что все в порядке. Просто нужно дождаться следующего снегопада и попытаться не потонуть в растаявшем снеге.       Все еще представляя, что он круто выдыхает дым, дабы сгладить внутреннюю неловкость, добавляет:       – Я бы хотел побыть один сейчас. А тебе я бы посоветовал…       – Я знаю. Обойдусь без твоего совета.       Но, наверно, быть крутым парнем – это просто не для Тэхёна.       Запретная любовь, горячие сердца,       Мы пьем до дна этот смертельный яд,       И предаем мы мать и предаем отца,       И соглашаемся на неизбежный ад.       Двадцать девятое января. Ровно пять лет с момента, когда они решились. Когда соединили два куска ткани и сшили их вместе. Когда мягкий поцелуй в щеку казался самым драгоценным, что было в их жизни. Когда взгляды были самыми нежными и самыми искренними. Когда они решились…       Это вранье, что мы одолеваем,       Эти глаза, что смотрят в наши спины,       Мы постепенно все здесь забываем,       Мы постепенно все здесь ненавидим.       Он несет большой букет сиреневых и алых роз, задевая им выходящую в изумлении пожилую женщину, смотрящую вслед загадочному молодому человеку, чье лицо светится и, кажется, источает огненные искры.       Запретный плод, запретные мечты,       Блестящие глаза, ласкающие руки,       Сейчас на свете этом только я и ты,       Хоть и пугают нас предшествующие муки.       От волнения он дрожит. Но ему жарко, поэтому он распахивает пальто и дает спертому воздуху лифта овладеть его телом. Он закрывает глаза и краснеет еще сильнее. В голове до сих пор эхом стоят слова: «Пять лет вместе. Пять лет». И он улыбается. Лифт останавливается, и Чимин, прижимая к себе букет, словно он – самое ценное сейчас, направляется с бешеным биением сердца к знакомой квартире.       От них не убежать, но мы бежим с тобой       От этих принципов и от слепых идей,       Я все еще кричу, срывая голос: «Мой!» –       Пугаясь многочисленных теней.       Он входит неслышно. На цыпочках. На этот раз знает, что его сюрприз ничто и уж тем более никто не испортит. Замирает, стянув ботинки, и в верхней одежде входит на кухню.       Я падаю, ты падаешь со мной,       И слезы отражают нашу муку,       И я по-прежнему шепчу бессильно: «Мой…» –       И ты по-прежнему сжимаешь мою руку.       Улыбка сползает с его лица мгновенно. Он в испуге оглядывает комнату, затем другую, третью и, наконец, не сдерживает дрожи в коленях и падает на пол.       И мы горим, мы смотрим друг на друга,       Целуешь ты меня в последний ныне раз,       И пусть нас ждет печальная разлука,       До смерти от тебя не отведу я глаз.       Он не сдерживает слез. Смотрит опустошенно по сторонам – в темные углы серой комнаты – и понимает, что он опоздал. Его нет. Чонгук не оставил ни следа.       Улыбка и последние слова,       Так нежно «мой» шептали ты и я;       Нас накрывает роковая тьма,       Так тихо «твой» кричали ты и я.       Все до отвращения чисто, вещи, что так любил разбрасывать Чонгук, теперь аккуратно сложены в шкафы, и Чимин замечает, что некоторая одежда отсутствует вовсе. Везде до такой степени серо и одиноко, что ему становится не по себе. Всхлипывая, он, наконец, заходит в самую важную, самую дорогую для Чонгука комнату. Но и в кабинете все оказалось пусто.       Ни звука, кроме шепота из уст       И чувств, что не сотрутся с сего света,       И этот мир без нас так одинок и пуст,       И мы несчастны, как Ромео и Джульетта.       Он плачет. Его пугает эта чистота, пугают педантично расставленные на полках книги, ужасает порядок на столе. Но больше всего его пугает то, что он понятия не имеет, где теперь находится Чонгук.