***
Как быстротечно время... В голову Калленам приходила лишь эта, старая, как юбка моей прабабушки, фраза. Хотя нет, не только она, ведь за последнее время случилось слишком многое, чтобы голова была пуста, словно невесомый воздушный шарик, болтающийся на ниточке. Действительно, кто бы мог подумать год назад, что их такое преспокойное себе существование обернется крутыми жизненными поворотами, что дух захватывает. Конечно, любой человечишка не разглядит со стороны в этом чего-либо удивительного, ведь — если не сам испытал то же на собственной шкуре — то наверняка лицезрел подобное не впервые. Но Каллены не были людьми, как бы не печально, и в сложившейся череде событий оставаться неизменными не могли. Последние недели беременности миссис Каллен сказались переживаниями на всех без исключения. Часто атмосфера была тяжелой и почти что невыносимой, как высказался однажды вымотанный морально Джаспер, с толикой ненужной вины подняв глаза на родных. Иногда обстановка приобретала характер вроде бы приятной, трепетной суеты, но в конце концов оборачивалась паникой. Конечно, это паника была в разуме, и паркет особняка не ходил ходуном от того, что кто-то бегал с воплем «На помощь!», поднимая весь лес на уши. Это было исключено, всеми просто овладевало волнение за будущую маму и малыша, ведь у предстоящих тогда родов было два предполагаемых конца: один — излюбленный и желанный, второй — ужасный и нагоняющий страх. Никем не обсуждался тот факт, что бессмертные боятся таких сильных метаморфоз, произошедших в такой малый срок и не заканчивающихся до сих пор. Теперь вся их жизнь будет похожа на одну сплошную метаморфозу, хотя может показаться, что изменения не столь значимые. Каждый по-разному переживал именно это, в одиночестве почему-то. Но, несмотря на это, чем ближе было логическое завершение, тем кучнее Каллены становились. Гостиная по вечерам стала реже пустовать. В ней постоянно велись разговоры, бурные обсуждения или кто-нибудь кому-нибудь выносил мозг. Например, прошлые выходные дни обозначились модным показом от Элис в этой самой гостиной, на который она заставила явиться всем, пригрозив долгой и холодной обидой в случае отсутствия хоть одного. И оправданий девушка не принимала вовсе, даже если бы ими стала важная операция, ну или тест-драйв какого-нибудь автокара в Сиэтле. Таким образом, в эти два злосчастных дня вся семья была в сборе. Но Элис была бы не Элис, если бы остановилась только на этом. После долгих уговоров, к которым в итоге от нетерпения подключились уже все, Эдвард согласился музыкально сопровождать ее выход игрой на рояле, но линия одежды Элис была столь длинной, что спустя час показа его лицо приобрело весьма не радостный окрас. Он больше был похож на измотанный и мученический. Также она обязала Джаспера снимать все на камеру, но тот, видимо, не пылал желанием, поэтому камеру с радостью, но в то же время с чувством одолжения, проступающим на лице, выхватил Эмметт. Благодаря его задаткам очень требовательного фотографа выходные выдались очень позитивными. Так все влились в подобные способы унятия паники внутри и выбивающего из колеи трепета. Но столь беззаботный настрой стал исчезать куда-то, когда до, хоть и примерно, но назначенной Карлайлом даты родов оставалось меньше недели. К Элис приходили только лишь мутные, как вода, переболтанная с землей, видения, которые, как бы не старалась, вампирша разобрать и объяснить семье не могла. Волнение и страх брали верх над разумом. Доктору Каллену было крайне сложно сконцентрироваться на работе, людях, их жалобах, болезнях, обмороках и тому подобном. Это было просто немыслимо находиться в неведении, да к тому же так далеко от беременной жены. Поэтому мужчина по двадцать пять раз на дню звонил домой и допытывался у супруги о ее самочувствии в мельчайших подробностях, что с каждым разом становилось сложнее. И если вдруг Эсми не отвечала на звонок, это уже был веский повод для беспокойства, потому как в голову мистеру Каллену не приходило в такие моменты, что она могла не успеть ответить, также как и стационарный телефон мог разрядиться. Но, благо, таких случаев было очень мало, ведь Эсми не хотела дергать мужа с работы, которой он и так теперь не мог уделить должного внимания. Карлайл волновался больше всех, и Эсми часто казалось, что даже больше нее самой. И пусть девушка не хотела, чтобы он так явно сходил с ума, ей было приятно ощущать на себе такую его заботу. Ей частенько приходилось успокаивать его и чуть отрезвлять, все хорошо, и ничего плохого не случилось, мол. Но также часто она и поддразнивала мужчину, с улыбкой говоря: «Я думала, ты будешь меня успокаивать, а не я — тебя». Карлайл обычно был только рад слышать это от нее, с облегченным выдохом осознавая, что его любимая не теряется в страшных догадках. А это есть хорошо. Младшие Каллены были более-менее адекватны, но в последние дни началась какая-то небывалая ломка, от которой хотелось деть себя куда-нибудь наконец, но не получалось. Карлайл предложил им съездить на охоту, дабы отвлечься. Тем более, это нужные меры предосторожности, необходимые в данной ситуации. Сперва вампиры не соглашались, боясь не успеть к часу Икс, но после достаточно убедительных аргументов главы семейства и подтверждений его слов Эсми Каллены все-таки уехали в лес неподалеку, который славился животным разнообразием в морозные зимы. Они обещали, что постараются успеть. Все же навредить маленькому человечку они боялись куда больше, нежели пропустить его появление. К тому же, этот самый предполагаемый день был настолько предполагаемым, что никто не мог точно сказать, когда они должны быть дома. Остаться вдвоем супруги были безмерно счастливы. Не то, чтобы им было хорошо и радостно без детей, нет. Просто по-настоящему вдвоем они не оставались с месяц, отчего тяга к подобным моментам усилилась в разы. Изначально Эсми подумала, что будет совсем одна в доме, потому что так получалось, что следующая пара дней была заведомо отведена на больницу, так как супруг дежурил в эти числа. Но Каллен обрадовал жену тем, что глав-врач отпустил его на несколько дней домой, заметив рассеянность доктора. К тому же, он был в курсе положения его жены, да и отпусков мужчина почти никогда не брал, что сказалось на доброжелательности начальства. Что греха таить, первый день они провели прекрасно, привычно наслаждаясь обществом друг друга, разговаривая на отвлеченные темы, чтобы чуть снять напряжение и разумом уйти в другую степь. Как ни странно, это помогло бессмертным. В этот же первый день позвонили Денали, посвященные в увлекательную историю Калленов с самого ее начала. Они расспросили супругов, все ли в порядке, сказали пару теплых и подбадривающих слов, а так же пожелали удачи в предстоящем испытании, взяв обещание, что им первым делом доложат о том, как разрешилась ситуация. Разговор получился весьма семейным. Второй день сперва проходил как обычно, не предвещая ничего, но, как только на пригород Сиэтла опустилась ночь, кое-что превратило обычный день в необычный. Несмотря на то, что доктора Каллена отпустили с работы, на домашний уже второй раз звонили из больницы, срочно нуждаясь в уточнении Карлайла. Он обыкновенно ответил и, все еще осмысляя слова коллеги, вернулся в гостиную, где он оставил жену. Все было хорошо, только вот ее взгляд смел все мысли в голове вампира в совочек и выкинул, испуганный, отчаянный взгляд, который очень не понравился ему. Хватило пары слов и прикосновений, чтобы понять, что произошло и происходит, но, чтобы успокоить девушку и убедить, что схватки — это хороший знак, как бы глупо это не звучало, пары слов было уже недостаточно. Все страхи Эсми вылезли наружу, отчего вера в хороший исход растаяла, словно маленькая льдинка у пылающего обогревателя. Но теплые, заботливые объятия и нежные, как его любовь, слова слишком хорошо действовали на нее, заставляя довериться мужу, о чем, она точно знала, не пожалеет никогда. Доктор Каллен сетовал на то, чтобы девушке не было в крайней своей степени больно, что он смог усвоить за годы практики в медицине. Но, как понял он сам, его надежды не оправдались. И мужчина снова понимал, как мало может сделать для своей единственной, что угнетало покруче всякой относительной ерунды. Как он не пытался, отнестись к происходящему с холодностью и невозмутимостью врача на полную силу не удалось. Но, тем не менее, он смог подчинить свои чувства и эмоции, тем самым оставаясь спокойным и решительным. Это был не тот момент, в который Эсми должна была узнать, как он боится ужасного исхода, как он боится остаться один. Осознание, как больно его любимой, обжигающе кололо сознание, и каждый раз Карлайл мысленно замирал. Сказать по правде, выдержка девушки поражала его, и он знал, что никогда не перестанет восхищаться ею. Скорее всего, к счастью, все изначально подсказало доктору, что изменчивый в последнее время организм Эсми готов к тому, чтобы она родила прямым путем. Но, чего и следовало ожидать, в голове будущего отца не исчезло ни одного сомнения или опасения в связи с этим фактом. Казалось, что только в его голове наступает суматоха, не подлежащая усмирению, а все, что нужно ей, чтобы успокоиться, — всего лишь его ладонь, которую она крепко сжимала в своей, и он сам с его ласковыми напоминаниями, что делать в следующее мгновение. Он не устанет восторгаться ею. Но, видимо, солнце все-таки решило окончательно выглянуть из-за суровых туч бессмертного существования, и, не буду таить, все разрешилось хорошо. В нелетную, заметенную декабрьскую ночь на свет появился маленький Каллен, огласив своим криком весь особняк. Карлайлом завладел шок в первые мгновения, как он взял-таки на руки своего сына, но вскоре он все же осознал суть происходящего и был безмерно счастлив в этот момент. Что может быть лучше после почти четырехсотлетней мысли о том, что ребенок невозможен, ощутить на своих руках вес маленького, скукоженного тельца, беспрерывно верещащего и изворачивающегося? Не это ли счастье? А как же, хоть и пылающие усталостью, но полные любви глаза любимой, когда она так трепетно берет малыша в руки, прижимая к груди? И, о, как она жалела, что не может заплакать сейчас. Если бы не это ограничение, девушка пролила бы целый океан слез, ведь услышать первый крик своего родного мальчика было так необъяснимо, но ее разрывало от чувств. Бессмертная, кажется, потерялась в своих мыслях и времени, потому как, почувствовав, что муж уже со всем закончил, не ожидала встретиться с его теплым, любящим взглядом и лучезарной улыбкой. Эсми была более чем уверена, что никогда, ни за что на свете не забудет его слова. «Спасибо тебе за наше солнышко», — она слышала в его шепоте что-то трепетное и необъяснимое, наверное, неповторимое, то, что она не слышала в нем никогда. Супруги слились в недолгом, но крепком и нежном поцелуе, не переставая наслаждаться светящимися счастьем глазами друг друга. Следом мужчина поцеловал в лобик сына, немного успокоившегося в ласковых объятиях матери. Поверить во все произошедшее было нелегко, но стоило. Прийти к осознанию же казалось Каллену вовсе невозможным — годы бездетной голодовки оставили, пожалуй, неизгладимый след, но, по какому-то странному заговору души, он верил, что когда-нибудь все забудется, а сейчас просто нужно не сгущать краски и попытаться отнестись ко всему с человеческой простотой, ведь он, работая в больнице, должен знать...***
Найти в себе человека было сложно, но через эту трудность каждый должен был пройти сам — от начала до конца — прислушиваясь к тому, кто тихо сидел внутри и терпеливо ожидал долгожданного часа. Чьим-то тягучим мгновением ожидания только-только перевалило за сотню, а чьи-то были неимоверной выдержки, тайну которой с нетерпением хотелось разгадать. Путешествие по чертогам своего разума было личным делом каждого, и, следуя необъяснимой идеальности, каждый благородно и уважительно понимал это, также достойнейшим образом принимая. А принять себя самого было делом, не подлежащим какой-либо оценки, ибо не придумал свет еще такой единицы. Все события вокруг были фатальными, отчего в неприятном свете казалось, будто все вокруг — лишь плод фантазии, работа изощренного воображения, по всей видимости, недопустимо окрепшего за годы выдержки. И оно словно взяло силу в душе. Но в какой-то момент разум подсказывал, что иллюзии вокруг — изворотливые полосы желанной и долгожданной реалии. Такой реалии. Мистер Каллен уже перестал считать, в который раз его губы растягивались в улыбке, вдруг находя это резко ненужным, сбившись пару мгновений назад. И причиной искреннему счастью была нереальная реальность, встрече с которой были рады все. Время уже перетекло во вторую половину богатого на сугробы снега дня. От белых хлопьев было светло, и этот свет нежно лился сквозь панорамные окна, мягко проникая в кремовую спальню. С затянутого покрывалом туч неба редко падал снег, мерно сливаясь с остальным, уже основавшимся на промерзшей земле. Карлайл тихо укачивал уснувшего сына, медленно прохаживаясь вдоль окна в спальне, не отрывая от малыша взгляда. За прошедшие четыре дня с его рождения мужчина уже устал мириться с мыслью, которая постоянно выпрашивала: «Действительно ли все это?». Поэтому он просто избавился от нее, убедив-таки себя, что это его родной ребенок, и никак иначе быть не может. Весьма сложно было оторвать взгляд от малыша, уютно сопящего в синем махровом одеяльце, на руках отца. Найденный где-то глубоко на полке участливой Розали, белый, хлопковый комбинезончик, казалось, только подчеркивал крошечность маленького чуда: его ножки и ручки, рот, формировавшийся в точеную букву «О» во время сна, голубые глазки-бусинки, скользящие таким неосознанным взглядом, носик, изредка морщившийся, и мягкие, но цепкие пальчики, которые, нет-нет, да успевают ухватить за что-нибудь залюбовавшегося зеваку. Тепло, исходящее от маленького тельца, начиная от рук, пробиралось куда-то глубоко-глубоко в замерзшую душу, стремительно отогревая ее. Мужчина тепло улыбнулся, невесомо проведя пальцем по пухлой розоватой щечке. Так не хотелось будить малютку, но Эсми уже отлучилась на кухню, чтобы приготовить специальную смесь для кормления, которому было сейчас самое время. В глазах горели искорки нетушимого интереса — это чувство, наверное, не исчезнет, со сколькими бы младенцами доктор Каллен не имел дела. Этот малыш был, несомненно, особенным, самым важным, смыслом жизни. И все глубокие чувства, что он питал к новоявленному сыну, лишь подтверждали его привязанность и любовь. — Все хорошо? — блондин обернулся на негромкий голос жены, появившейся в дверном проеме с бутылочкой в руке, наполненной белой жидкостью. — Конечно. Каррол еще, правда, спит. Не хочется будить, — со вздохом признался Каллен, улыбнувшись Эсми, стоящей уже совсем близко, так, что он чувствовал, как ее рука касается его. — Сыночек наш... Маленький... — ласково прошелестела девушка, коснувшись губами светлого лобика ребенка. — Карлайл. Есть одна вещь, которая не дает мне покоя. Бессмертный обеспокоенно посмотрел ей в глаза, бегло пытаясь найти хоть что-то в ее взгляде, что могло бы помочь ему понять. — Что случилось, родная? Что не так? — Милый, я так боюсь, что с ним что-нибудь случится. Что-нибудь нехорошее. Я боюсь... Повторения истории, наверное, — голос девушки помрачнел, наполняясь тоской и ноющей болью. Она опустила глаза вместе с головой вниз, поджав губы. Не дав мужу сказать, она продолжила, — Я прошу тебя, осмотри его еще раз, я понимаю, что это, может быть, перебор, но... Но... Мне это так нужно, Карлайл! — Ох, Эсми, не переживай так, — безопасно держа малыша одной рукой, другой он прижал супругу к свободному боку, и рыжеволосая тут же уткнулась носом ему в грудь. — Я уверен: все молодые родители это чувствуют. Я, признаться, тоже волнуюсь, но все ведь хорошо. Можешь не переживать, мы обязательно съездим в больницу еще раз, как только появится возможность. Не стоит так мучить себя, если что-то волнует тебя так, говори мне сразу. Миссис Каллен кивнула, подняв голову, и следом поцеловала Карлайла в губы, отчего тот улыбнулся еще шире. Новоиспеченные родители в следующее же мгновение взглянули на сына, заметив, как вначале обрамленные пушистыми ресничками глаза затрепетали и, в итоге, открылись, щурясь и безуспешно пытаясь разобрать хоть немного. Хоть цвет глаз у новорожденного еще не определился, Эсми была уверена, что голубой цвет останется с малышом на всю жизнь, потому как считала, что глаза у него точь-в-точь как у отца. Она знала, что у ее мужа, когда тот был смертным, глаза были цвета лазурного моря или голубого неба. Такие же чистые и прозрачные, как у их мальчика. Карлайл же ничего определенного не говорил, но ему несказанно льстило предположение жены. Вчера с одновременно досадным и счастливым вздохом девушка заявила, что сын, скорее, будет пробничком Карлайла — настолько, по ее мнению, ребенок был похож на отца. Но лишь только время в силах показать это. — Держи, — Эсми, без отрыву глядя на сына, отдала детскую бутылочку мужчине. — Спасибо. Нужно успеть, пока он не заплакал и не уснул, — Каллен улыбнулся, наблюдая, как малыш остервенело причмокивает поднесенной к ротику бутылочкой. — Он же маленький, — девушка тоже улыбнулась, и ямочки на ее щеках заиграли. Она получше укутала сына в одеялко, с облегченным вздохом обвивая руками талию мужа и кладя голову ему на грудь. — Конечно маленький, — он поцеловал любимую в лоб, и губы невольно потянулись в улыбке, — и самый прекрасный малыш, с которым я когда-либо был знаком. Эсми рассмеялась и чмокнула мужа в губы, поглаживая розоватую кожу на маленькой ручке сына. — Он так громко причмокивает, — с забавой в голосе заметила она. — Ну а что ты думала? Он проголодался, — шутливо произнес мужчина, отчего ее улыбка стала шире. — Он такой... Человечный... — Эсми вздохнула с непонятной пока мужчине грустью и тоской. — Он человек. Это логично. — Знаю, но мы — нет. Брось, ты знаешь, что тревожит меня, — Каллен кивнул после слов жены, сникнув на мгновение. — Мы просто... Постараемся быть людьми для него, — словно пытаясь убедить самого себя, проговорил Карлайл, погладив головку малыша, усыпанную светленькими волосиками. — Постараемся... Но все это так противоречит всему, чему только можно. Я боюсь.. Боюсь, что жизнь Каррола не должна была быть такой. Я боюсь, что мы можем навредить ему... — Эсми, ты думаешь, я не переживаю? — в голосе вампира была какая-то суета и непокой. Что-то словно вибрировало в нем, заставляя выплеснуть-таки наружу все насиженное за достаточно долгий срок. — Я также волнуюсь за нашего сына, я долго думал над этим, и мысли были не из лучших, я тебе скажу. Нужно, правда, ставить рамки. Я не могу даже заикнуться о том, что не счастлив. Я самый счастливый и гордый отец на свете и, получив такое немыслимое сокровище, родного ребенка, просто не смею подумать, что мне что-то не нравится, главным образом потому, что я искренне счастлив. И, если бы мне приходилось выбирать, я ничего бы не изменил. Есть на планете многое, что может навредить нашему сыну, и, к сожалению, большей частью это связано как раз с нашей сущностью. Потому что другие не успокоятся и не смирятся, это знай точно. Я боюсь за свою семью, но могу с точностью сказать, что перепробую все, лишь бы с вами все было в порядке. Я не переживу потерю любого из вас, а уж о... О потере сына и говорить не приходится. Я не знаю, каково это, и не хочу узнавать. Но в то же время, силясь защитить сына от других, я боюсь, что не смогу защитить его от себя. Эсми, больше всего я боюсь стать похожим на своего отца. Ты, как никто, знаешь: своим детством я похвастать не могу. Я боюсь стать, как отец. Я боюсь им стать... — О, Карлайл, — девушка прильнула к его груди, обнимая и успокаивающе поглаживая по спине. — Милый, ты ни за что не станешь таким, как он, поверь. Ничто не сможет поменять тебя настолько. Ты полная его противоположность, я уверяю тебя. Ты опытный, ты взрослый, ты будешь прекрасным отцом. Ты и так им и являешься. Это мне следует беспокоиться... — Что ты хочешь сказать? — Каллен нахмурился, своевременно поправляя бутылочку и краем глаза наблюдая за малышом. Последние слова жены смутили его и даже заставили забыть о своих мыслях. — Мне страшно. Вдруг из меня не выйдет мама. Вдруг у меня не получится... — девушка вздохнула и собралась уже было продолжить, но он перебил ее, услышав достаточно. — Господи, Эсми, это невозможно! Если так, то это Солнце вокруг Земли круги наяривает, — она подняла на него свои большие медовые глаза, полные отчаяния, но в то же время и тепла вкупе с надеждой. — Неужели ты можешь допустить такую глупую мысль без всяких оснований? То есть для пятерых вампиров, которые задолго до обращения попрощались с детством, ты мамой стать смогла, а для нашего родного сына, которого будешь растить с пеленок, не сможешь? Милая, просто ты спутала все в голове. Ты прекрасная мама. — А ты прекрасный отец, — рыжеволосая улыбнулась, погладив мужа по пшеничным локонам, следом спускаясь к нежной щеке. — Спасибо, — одними губами произнес мужчина и, чуть повернув голову, уткнулся в ее ладонь, поцеловав. Визуальный контакт прервал захныкавший малыш, которого вмиг начали успокаивать супруги, отличаясь скорой реакцией. Эсми взяла почти пустую бутылочку и поставила на комод из какого-то светлого дерева. Карлайл тем временем старательно пытался предотвратить нежелаемую истерику малыша, который, видимо, был еще совсем мал, чтобы окончательно привыкнуть к этому миру. И мужчина хорошо понимал его. Он до сих пока не уверен, что привык. — Мне не нравится, что в последние два дня сынок очень беспокойно спит, — тихо сказал он, когда сверточек в его руках, столь трепетно и опасливо держащих малыша, перестал ворочиться и плакать. — Это очень плохо? — с ноткой страха спросила Эсми, присев на край постели. — Нет, ничего серьезного, такое частенько бывает у новорожденных. Мне просто жалко его. Он такой еще кроха, ему нужен здоровый, полноценный сон, — объяснил Карлайл и снова улыбнулся, заметив, как малыш слипающимися уже глазами поймал его взглядом, что бывает крайне редко. — Со временем это пройдет. — Да, кажется, я действительно захожусь. Я слишком много волнуюсь и схожу с ума на этой почве, — достаточно позитивно заметила Эсми. Мужчина присел рядом с ней, запечатлев поцелуй на ее губах. — Все мамы страшно волнуются за своих малюток. Это нормально, — произнес он, на мгновение прислушавшись к дыханию сына и ощутив его на своей коже. — А папы? — А папы просто хорошо скрывают это. Супруги улыбнулись друг другу и в следующие несколько минут хлопотали над тем, чтобы убаюкать сына, вначале покачивая на руках, а затем уже осторожно перекладывая на примерную серединку их мягкой постели, с которой заведомо было чуть стянуто пушистое покрывало. Можно было, конечно, устроить малыша в его кроватке, но обоим было спокойнее, когда малыш был совсем рядышком. Просто они знали: день подходит к концу, сумерки уже окутали леса, а это значит, что Карлайл будет разбираться с накопившейся бумажной работой или же читать, выискивая истину, истории душевных болезней, которые не смогли прояснить другие доктора, тем временем как она возьмется за книгу, что с желтой вкладочкой лежала на прикроватном столике. Это они обычно делали одновременно, полулежа в постели, а теперь между ними еще и спал их малыш. — Я люблю тебя, — Карлайл притянул к себе девушку, как только руки освободились. — Эсми... Я никогда, наверное, не смогу выразить всех чувств, которые переполняют меня. И мне так жаль. Но не придумали еще таких слов. Я так благодарен тебе за нашего сына... — он погладил по животику малыша, разбросавшего конечности в разные стороны и уже засыпающего. — Я не знаю и не хочу знать, как было бы по-другому. Просто... Спасибо тебе. — И тебе спасибо. Наконец я узнала это другое счастье. И оно мне по вкусу, Карлайл, — она улыбнулась, и мужчина потерся о ее нос своим, сливаясь с ней в протяжном поцелуе, полным нежности, любви и остального букета чувств. Действительно, такого слова еще свет не слышал. — Он так сладко спит... Эсми вновь посмотрела чуть за спину, на сына, заправляя прядки волос за уши. Она бережно укрыла его тем самым синим одеялом, нашептывая что-то ласковое и нежное, дабы не потревожить его чуткий сон. — Наш маленький котенок, — пробормотал Карлайл, погладив его по головке, после чего малыш чуть заворочался, но не проснулся. Он обернулся снова к жене, и одного взора было достаточно, чтобы он понял ее чувства. — Мы не навредим нашему сыну. Ни за что. Просто нужно постараться быть человечнее для нашего солнышка, и все будет хорошо.