***
После ухода Виктора Юра чувствовал себя немного разбитым. Он осознавал, что перебарщивает ещё в тот момент, когда кричал на мужчину, но остановиться не мог: его просто понесло. Теперь же подросток обдумывал, как бы ему извиниться перед Никифоровым, а это сделать нужно было непременно, и чем быстрее, тем лучше. Виктора не было уже достаточно долго, и за это время Юра, который все же решил проебать уроки, успел убрать со стола недоеденный завтрак и измотать себе нервы, представляя их скорый разговор. Глотая крепкий чёрный чай, он думал о том, как исправить ситуацию, но ничего, кроме банального «извини», в голову так и не приходило. Юра мог бы ещё долго прибывать в прострации, тупо пялясь на стену кремового цвета, на которой слишком по-дизайнерски правильно, прямо как в мебельных каталогах, расположились маленькие репродукции каких-то абстрактных картин и часы, которые показывали, что подросток вообще-то сейчас должен быть на третьем уроке. Но оглушительный щелчок дверного замка выдернул его из плена мрачных мыслей. От неожиданности Юра дернулся, расплескав на себя обжигающую жидкость, и рефлекторно откинул источник проблемы — большую керамическую кружку, — куда подальше. В квартире повис звон разбившегося стекла. По белой скатерти и мятой широкой футболке, да-да, все еще той, которую ему дал Никифоров, расползались большие коричневые пятна, захватывая все большую территорию ткани. Оглядев эту картину, Виктор хмыкнул: — Жду через десять минут в своей комнате. — Бросил он, и уже скрываясь в коридоре, добавил: — И не забудь прибрать все за собой. — Хлопок дверью. И тишина. «Ну вот и как после такого с ним можно нормально разговаривать?» — Пробурчал про себя подросток, пытаясь салфетками собрать не окончательно впитавшуюся в скатерть влагу, но легкая скованность от ожидания предстоящего разговора мешала ему взаимодействовать со своим телом. В результате Юра с глухим раздражением закинул мокрую салфетку в мусорное ведро и, стянув со стола скатерть, а за одно и футболку, закинул все это в стиральную машину. Виктор с мрачной уверенностью расхаживал по комнате. Где-то в самом дальнем углу его шкафа–купе, кажется, завалялось именно то, что ему нужно. Мужчина небрежно кинул своё пальто на кровать, и оставшись только в легкой рубашке и брюках, открыл дверцу, за которой теснились горы одежды. Просунув руку вглубь, Никифоров выудил выпитую на половину заначку — пузатую бутылку скотча, и, немного отпив из нее, вздохнул и отставил в сторону. Потянувшись чуть дальше, его пальцы коснулись холодного, гладкого кожаного материала. «Он». — Подумалось Виктору, и он уверенно потянул нечто на себя. Взгляду мужчины предстал солидный черный ремень, вещь была явно брендовая и соответственно не дешевая. Виктор постарался отогнать от себя наваждение, вызванное этим предметом, он его купил в Швейцарии еще будучи в отношениях с Кристофом, которого, между прочим, после инцидента за завтраком след простыл. От навязчивых мыслей, которые вообще были ни к месту, Виктор разозлился еще сильнее. Однако напомнив самому себе, для какой цели ему вообще нужен был этот ремень и что он вообще собирается делать, подобные воспоминания немного отступили. Когда-то в детстве отец частенько бил его ремнём, приговаривая: «Девчонка, какая же ты девчонка. Сиди и не рыпайся, сука». Ремень был армейский, потрепанный временем, широкий и со звездой на бляхе. Помнится, как ему не хотелось этой бляхой получить по спине или пояснице — били без разбору, куда придется и как. Тряхнув головой, Виктор прогнал от себя подобные мысли. С силой задвинув дверцу шкафа, да так, что зеркало в нем жалобно задребезжало, мужчина подхватил алкоголь, средство для пыток, и удобно уселся в кресло, закидывая ноги на подлокотник и припадая к горлышку бутылки. В комнату тихо постучались. Не отрывая взгляда от противоположной стены, Никифоров негромко произнёс: «Входи». Юношу за дверью передернуло от стальной нотки, промелькнувшей в голосе его сожителя, но он, расправив плечи, все же приоткрыл дверь и вошёл. Юра прошёл на середину комнаты и застыл истуканом, не решаясь произнести и слова. По его спине табунами бегали мурашки, а желудок неприятно сводило. Он боялся неизвестности и того, что не предугадает действий мужчины. В очередной раз его грубость и хамство не привели ни к чему хорошему. «Так, успокойся. Он ничего тебе не сделает. Яков запретил ему меня трогать. Не убьёт и не изнасилует. Ну покричит он, ну обзовёт как-нибудь, ну так ничего, этим все и закончится. Не может быть такой долбоеб быть еще и пиздецки злым и жестоким. Ведь… не может же?» — Юра, — Голос мужчины разрезал тишину. — Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Почему ты так себя ведёшь? — спросил Виктор, все ещё пялясь в стену, как будто никто перед ним не стоял вовсе. — А сам-то как… — Непроизвольно вырвалось у подростка, и он испуганно устремил взгляд себе под ноги, поняв, что опять начал сам провоцировать. Виктор неожиданно сорвался с места и в считанные мгновенья оказался у Плисецкого за спиной: — Думаешь, — от мужчины пахло терпким алкоголем и парфюмом с древесными нотками. От этих запахов голова подростка слегка закружилась, — я позволю, чтобы какой-то буйный подросток так со мной разговаривал? — Напряженная пауза повисла в воздухе. — На колени! — Рявкнул Виктор, и Юра, в удивлении вскинув голову, напоролся на острый взгляд потемневших от еле сдерживаемого гнева синих глаз. — Я кому сказал?! — сквозь зубы прошипел он, толкая подростка в спину, так, что он приземлился аккурат у его ног. — Виктор, я не… — Но голос мужчины оборвал его: — Молчать. — Словно взяв свои чувства под контроль, ледяным тоном приказал тот. У Юры внутри все похолодело от страха. Сейчас ему казалось, что Виктор действительно мог совершить с ним нечто ужасное. Он попытался попятиться назад, уже на полном серьезе выстраивая план побега. Но ничему из задуманного не суждено было свершиться, так как Никифоров, копавшийся в своей прикроватной тумбочке, заметив попытку побега, схватил подростка за волосы и приволок его обратно на середину комнаты. Тут же на его глаза опустилось что-то чёрное, по ощущениям гладкое, наверное, из атласной ткани, мешая видеть происходящее. «Черт, ну вот почему меня жизнь ничему не учит?» — Мысли в панике метались по черепной коробке юноши, который старался снять повязку с глаз и попытаться по-человечески объяснить все Виктору, но увесистый шлепок по заднице не дал ему этого сделать. — Только попробуй ещё раз к ней прикоснуться! — Мужчина рывком поднял пацана с пола и, сев на кровать, уложил его к себе на колени задницей вверх, как кладут маленьких детей, желая их отшлепать. Если бы Юра мог сейчас посмотреть на Виктора, то увидел бы, как мужчина резкими движениями закатывал рукава рубашки по локоть, как вздулись вены на его предплечьях и как сильные ладони оглаживали гладь ремня из мягкой телячьей кожи. Но Плисецкий не мог. Неизвестность пугала его не хуже молчания мужчины, который, казалось, не собирался ему что-либо объяснять, но, помимо всего, подросток испытывал стыд и понимание, что в какой-то мере заслужил это. Хотя Юра до последнего надеялся, что Виктор ничего такого с ним делать не будет, его уверенность таяла на глазах. Плисецкий расслабил и без того напряженное тело, буквально отдавая себя в руки сожителя. — Твоим воспитанием, видимо, совсем никто не занимался. — Увесистая рука опустилась на ягодицы Юры, отчего он нервно вздрогнул. — Но ведь никогда не поздно это исправить, правда? — Прошептал Виктор ему на ухо, заставляя внутренне содрогнуться. — Только попробуй пискнуть. Он замолчал, и в следующую секунду что-то разрезало воздух с легким свистом и больно обожгло левую ягодицу подростка. — Ай! — от неожиданности вскрикнул он, с запозданием вспоминая, что Виктор запрещал ему издавать какие-либо звуки. — Какой ты не послушный. — Прошипел мужчина, сдергивая с себя тело Плисецкого. Мальчик неуклюже повалился на пол. — Ну, что ж, раз ты так жаждешь этого… — в следующую секунду мужчина жестко надавил на скулы Юры, заставляя его открыть рот и совершенно не заботясь о том, что позже могут остаться синяки. Подросток чувствовал, как в его рот протискивают что-то круглое и гладкое, наедающее сомкнуть челюсти. А потом послышался щелчок застегиваемого ремешка, и до юноши с ужасом дошло — кляп. От страха его глаза защипало, и слезы, которые он пытался сдержать всеми силами, покатились бы по щекам, если бы тонкая ткань повязки не впитала бы их влагу. Юра надрывисто замычал, пытаясь сказать Никифорову, что он больше не хочет участвовать в этой безумной игре, что ему страшно и он вправду сожалеет обо всем, что наговорил ему за все время их знакомства. Мужчина подхватил его за подмышки и потащил через всю комнату, не думая, что мальчику может быть больно от его чересчур крепкой хватки. Прислонив его к какой-то холодной и гладкой поверхности, Никифоров одним рывком стянул с мальчишки идиотские домашние штаны, которые, видимо, пока он кувыркался с Джакометти, купили вчера на базаре за триста рублей. Ткань надрывно заскрипела, возможно, не выдержав напора сильных рук мужчины. Он разогнулся, поправил рукава своей рубашки и начал прикидывать, как будет лучше нанести следующий удар. — Это тебе за то, что ты позволяешь себе хамски говорить со мной. — И тяжелая кожаная полоска звонко ударилась о голый зад Плисецкого. Юра взвыл от боли и обиды, но кляп позволил выдавить из себя лишь глухое мычание. Его сердце билось с такой скоростью, что, казалось, сейчас просто возьмёт и остановится. — А этот удар я посвящаю твоим глупым, мальчишеским провокациям. — И снова свист воздуха, и снова удар, который был многократно сильнее предыдущего. Юноша словно впал в прострацию, где были только боль, стыд, обжигающий изнутри, и осознание справедливости наказания. Его никогда не наказывали подобным образом, просто надобности не было, он вел себя нормально, когда все было хорошо, не дерзил и не грубил, просто потому что это не было нужно — он чувствовал себя комфортно. А что сейчас? Мужчина дернул подростка на себя, заставляя прогнуться того в спине. Резким рывком он содрал повязку с его глаз, тихо говоря при этом: — Посмотри же на себя. — Юра отчаянно зажмурил глаза, не желая выполнять этот странный приказ. — Я кому сказал? — Тихо, но угрожающе произнёс он, и подросток все же повиновался. Гладкая поверхность, о которую он опирался, оказалась зеркалом. Сначала он даже не понял, что именно видит, а потом до него дошло: этот парень с растрёпанными светлыми волосами, покрасневшим от слез лицом и кляпом во рту был он — Юра. — Не узнаешь себя? — С наигранным удивлением, которое больше было похоже на издевку, произнёс Виктор. — Не нравится, правда? А как грубить, так мы первые. Слюна тонкой струйкой стекала по его подбородку, оставляя на стекле блестящие разводы. Ему стало противно от самого себя, противно от того, как завлекающе смотрится его поза, как прогибается его поясница навстречу коже ремня, будто желая получить больше, чем просто удары, что на деле являлось самой настоящей ложью. Виктора же, признаться, уже довольно сильно распалила данная ситуация, и теперь он испытывал не столько гнев, сколько возбуждение и азарт. Мальчишка, так безропотно отдавшийся ему, осознающий свою неправоту, был чертовски сексуален в своей беззащитности. Это наталкивало на мысли. Такое шаткое положение юноши даже в какой-то степени вдохновляло Никифорова. Прямо руки зачесались написать какой-нибудь рассказик или даже… сценарий? Его пальцы скользнули по тонкой обнаженной талии и небрежно прошлись по рёбрам, то ли лаская, то ли оценивая парня, словно он просто товар. Юра издал хриплый вздох и уткнулся лбом в зеркало, плотно зажмурив глаза, чтобы больше не видеть этого. Удивительно, но ни Слава, ни его дружки, ни холодный кафель не вспоминались, а вот первый партнёр по съемкам, который был не слишком обходителен с ним — еще как. Плисецкий словно начал чувствовать заново весь тот стыд, что был при первых съемках, хоть он и думал, что забыл все это. Раз за разом Юрия это ощущение сводило с ума, пока мужчина трогал его везде, куда мог дотянуться, пару раз даже ощутимо кусал в плечо. А парень не мог сказать нет, не мог остановить это безумие, он сейчас вообще ничего не мог. — Открой глазки, мой котеночек. — Шепнул Виктор прямо в ухо. — Тебе стыдно даже посмотреть на себя? Садясь обратно на кровать и грубым рывком снова укладывая Юру к себе на колени, Никифоров продолжил «воспитательный» процесс. После того как глаза развязали, стало не страшно, стало просто до жути смущающе и неудобно от того, как позорно на нем решили отыграться. Какому извращенцу вообще придет в голову дать ремня подростку? Причем придет в голову именно тому, кто вообще не имеет отношения никакого к Юре. Кто Виктор ему вообще такой? Отец? Отчим? Опекун? Кто? — По-хорошему, я жду извинений. — Снисходительно ведя взглядом по покрасневшим ягодицам и дальше по спине, которую оголила задравшаяся футболка, сказал мужчина. Столь соблазнительный вид манил. Виктор не удержался: провел ладонью по одной ягодице, надавливая сильнее на розовую толстую полосу, что оставил ремень. Юра в ответ на такое действие дернулся, замычал в попытке отстраниться, за что получил звонкий мощный шлепок рукой, но прямо по больному, а затем еще один, такой же не щадящий и видимо уже даже не рукой, а снова ремнем. Отличить было уже сложно, потому что любой удар был болезненным, пускай даже самый слабый. Покрасневшая кожа горела, Юрий же уже не боялся: его вогнали в краску, его заставили чувствовать себя пристыженным и униженным. Его шлепают, как нашкодившего ребенка, это начинало выводить парня из себя. Извиняться уже не хотелось, даже наоборот, с новой силой хамить и ненавидеть всех. Юра уже хотел начать брыкаться и вырываться, чтобы снять этот чертов кляп и запихнуть его Виктору в жопу за то, что тот ставил в его поистине неловкое положение. Однако, внезапно, покушение на его задницу прекратилось. Щелчок застежки, давящие на уголки губ ремешки, ослабили свою хватку. Никифоров будто прочитал мысли юноши. — Можешь попросить прощения. — С насмешкой бросил Виктор, несильно сжимая в руке алую упругую ягодицу. — Давай я тебе помогу. — Проводя большим пальцем по особенно сильным отпечаткам, сладко тянул мужчина. — Просто скажи, что ты так не будешь себя вести, что ты начнешь меня слушаться и прекратишь грубить. — Не дождешься, мразь! — Выкрикнул Юра и опять получил, вскрикнув от жгущей боли. — Хорошо, раз не дождусь. — Хмыкнул Никифоров. — Могу тебе предложить более легкий способ. Юра почувствовал даже просто сквозь слова то, как Виктор ухмыльнулся, а затем резко напрягся, ощущая, как на удивление аккуратно провели пальцами меж ягодиц, как бы намекая, а затем томно шепнули на ухо, прямо так, как ненавидил Плисецкий: — Назови меня папочкой… Данное заявление Юрия просто повергло в шок. Ни то, ни другое было не легче. Да, если первое было хотя бы с какой-то стороны справедливым требованием к нему, то второй вариант — абсурд и бред ненормального фетишиста. — Ты ебанутый? Ты сам-то хоть понимаешь, какой бред несешь? — Рыча от раздражения, начал Юра. — Да я лучше еще пару десятков ударов стерплю, чем буду так унижаться. — Ого, даже так? — Виктор изобразил удивление, а потом чуть ли не засмеялся в ответ. Мальчишка-то и в правду упрямый, ни под кого не прогнется, даже будучи в столь невыгодном положении, когда как раз прогнуться и подчиниться следовало бы. Это забавляет. — Я могу устроить. Теперь наказание для Никифорова резко превратилось в увлекательную игру. Он вообще ко многим вещам относился играючи, и с жизнью играл. Да, играл, но не потому что был дураком, а просто потому что надоело относиться ко всему серьезно, надоело постоянно прокручивать каждое свое действие в голове, надоело думать о том, как будут смотреть люди и как будут относиться. Надоело. В любом случае на оскорбление можно ответить снисходительной улыбкой, а для рефлексии есть ночь. Юра, осознав, что наказание что-то затягивается и пиздюли почему-то не прилетают, дернулся в попытке использовать свой шанс на спасение. Однако безуспешно: схватили за шиворот и невозмутимо вернули в исходное положение. — Если я задумался, то это еще не значит, что я не продолжу. — Внезапно возвращая маску холодности и строгости, произнес Виктор. Рука прошлась по правой ягодице, которую после удара достаточно сильно сжали, почти впиваясь ногтями в нежную покрасневшую кожу. Юра зашипел, поморщился. По ощущениям шлепки чувствовались настолько жгуче больно, что складывалось такое чувство, словно кожу содрали и уже лупили по мясу. Терпеть такое было невозможно, и сам Виктор это знал и видел. — Я могу это делать бесконечно, но вот ведь незадача. Выдержит ли твоя попка? — Заткнись! Заткнись! — Плисецкий снова попытался вырваться, но его за столь ярые попытки «вознаградили» вместо руки сразу ремнем, а потом заломали руки так, что даже возникал вопрос: «Где слащавый Виктор научился такой жесткости?» Юра взвизгнул. Его гордость начала давать трещины из-за стыда и справедливости наказания. Потому что Виктор был прав в этой ситуации больше, чем Юрий. Качать права в чужом доме — это дикое хамство и невежество, а если человек слов не понимает — надо спустить с небес на землю. Правда, что-то спускать не очень получалось, Плисецкий даже в столь уязвимом положении гнул свою линию до последнего. — Ну, давай, Юрочка, скажи это. — Сейчас Виктор больше походил на демона, который пытался искусить, заключить сделку и забрать душу: он говорил томно, сладко тянул слова. — Неужели это так сложно — назвать меня своим любимым папулечкой? Или кошка язык откусила? — За вопросом последовал удар. Подросток матюкался хлеще сапожника, орал, что никогда в жизни не выполнит этот приказ. — Говорить, вроде, можешь. Так что же тебе мешает, мой маленький засранец? — Пошел нахуй, я ненавижу тебя! — Юра отчаянно бросал всеми обидными фразами, которыми только мог, но это выглядело жалко. — Ах, папочка, папочка, прости ммм… я буду послушным мальчиком. — Мощный удар ремнем резко поменял его позицию, теперь злое рычание и крики резко сменились скулежом и детским лепетом, который Плисецкий очень умело подделывал перед камерами. На него было легко купиться, ведь подделывался он настолько искусно, что любая актриса или актер, которые косят под малолеток, отдали бы все, чтобы уметь делать именно так. — Хороший мальчик. Можешь же, когда хочешь. — Восхищаясь тем, какие чуть ли не библейские чудеса творит ремень, ухмыльнулся Никифоров. — А еще если будешь слушаться папочку, то получишь конфетку. Понимая, что Никифорова уже ничто не остановит и что он доведёт дело до логического конца, Юра сглотнул слюну, потупил взгляд в пол, слыша, как отъехала дверца прикроватной тумбочки и как в ней рылись. Животом юноша ощущал чужой стояк. Спустя мгновение — звук открывающегося тюбика, и не надо было быть гением, чтобы догадаться, чего же именно. Юра уловил приторный, чуть химозный запах, имитирующий то ли леденцы, то ли конфеты. Символично, Витюша, браво! — Ну что, мой сладкий, поможешь своему папочке? — Прозвучало это, как насмешка над Юриным положением. Юра молчал, лишь немного шумно выдыхал, чувствуя, как в него проникали два пальца в этой «конфетной» смазке, от запаха которой чуть ли не тошнило. Ясное дело, он «поможет», просто иначе опять получит по и так измученному заду. Плисецкий понимал, что этот «воспитательный» процесс уже зашел далеко за рамки такового, но единственное, что ему оставалось — это терпеть подготовку и ждать, пока все закончится. — Знаешь что, Фея? — Задумчиво произнес Никифоров, чуть разводя пальцы внутри Юры. После образовалась странная пауза, пока до парня не допёрло, что от него ожидали вопрос. — Я сейчас должен был внезапно проявить интерес и сказать «что»? — Закатывая глаза, парировал Юрий. — Мда, хотелось бы. — Хмыкнул мужчина. — Я вот что подумал… — Он не договорил, затормозив на расстегивании своих штанов. Юра нервно хихикнул из-за паузы, которую вызвала эта возня, но внезапно оказался усажен на колени, от чего вздрогнул и зажмурился — кожа на ягодицах горела знатно. Потом, спустя пару секунд, его так же внезапно подхватили под коленками и что самое ужасное — встали. Встали прямо напротив зеркала. От неожиданности Плисецкий рефлекторно ухватился за плечо мужчины одной рукой, чтобы не упасть, а потом глянул в свое отражение и тут же отвернулся. Смотреть на себя: поднятого, с разведенными ногами, да и еще видеть то, как тебя опускают на член, то еще занятие. — А не вернуться ли нам к своим истокам? — Плавно толкнувшись, почти скользнув в Юру, шепнул в самое ухо Виктор. Поняв, к чему тот клонил, юноша хотел было огрызнуться, но, краем глаза глянув на свое отображение в зеркальной глади и вздрогнув, подавил стон, а потом совсем по-детски закрыл глаза и отвернул голову, будто так можно было избавиться от начавшего нарастать горячего напряжения. Сейчас все происходило словно в первый раз, как на съемках, когда они только познакомились. Его тогда точно так же внезапно подхватили под коленками, развели ноги и продемонстрировали камерам все. Юре не нравились подобные позы, в них он был слишком уязвим: когда твоя опора — это не пол, стол, кровать или хотя бы стена, а человек, становилось как-то не по себе, приходило понимание того, что ты не контролируешь процесс в полной мере или хотя бы частично. Парень чувствовал себя куклой в такие моменты. Однако тело вопреки желанию хозяина все же начало предательски возбуждаться. — Что, Юрочка? Забыл, как стонать? — Виктор издевался, но также его и в правду не устраивало то, что Юра старался быть тихим, словно в отместку за проделанное с ним ранее. Хотелось, чтобы фея порадовала его своими стонами. — Давай, мой котеночек, у тебя это великолепно получается. Плисецкий стиснул зубы, давя стон и чувствуя, как словно нарочно тело поддавалось чужим рукам. Это в Викторе и раздражало. Он мог давать наслаждение даже когда об этом не просили. Да, его раздражало хлюпанье, не хотелось слышать, как мужчина шумно дышал и тихо постанывал ему на ухо, но и огрызаться он не мог. Потому что, во-первых: он сам нарвался со своими указами в чужом доме, а во-вторых: просто выговор на него бы не подействовал. И парень это великолепно осознавал и давал себе хоть и не рациональный, но хотя бы какой-то отчет. А вот Виктор трезво рассуждать уже не мог. Юра был для многих — и в том числе для него, — просто целым сборником фетишей, начиная с выпирающих ключиц, которые хотелось искусать, и заканчивая тем, как от каждого толчка этот чертенок сжимал пальчики на ногах. Милая черта, не правда ли? И Виктора эта маленькая деталь, тоже просто сводила с ума, за ней хотелось наблюдать бесконечно. Юра тихо, почти неслышно постанывал, кусал губы, подавляя особенно громкие звуки. Обычно сдерживать стоны получалось, но сейчас что-то пошло не так. С Виктором вообще все шло, блять, наперекосяк. Запрокинув голову на плечо Никифорова, парень напряженно дышал, иногда подрагивая всем телом. Он чувствовал, как его словно сканируют взглядом, подмечая каждое движение. Юра в упор не желал видеть того, что с ним делают, наблюдать за собой в зеркале шкафа. Размеренные точные движения резко сменились на тянущие и мучительные, распаляя Юрия до предела. Ощущения становились острее с каждым толчком. Юра такое не любил, не потому что неприятно, а потому что наоборот, позволяли прочувствовать и распробовать ощущения в полной мере. Выходило так, что с каждым толчком, с каждым постыдно приятным скольжением внутри, разрушался и Юрин мир, в котором секс являлся сомнительным удовольствием, за которое платили деньги, если ты умел заниматься им красиво. Плисецкий сдался, признал, что был не прав, застонал. Застонал так, что сам поразился тому, что вообще такие звуки умеет издавать. — Вау, ты звучал сейчас как котеночек. — Словно издеваясь, протянул Никифоров. — Мне нравится. — Блять, с-сааам… нхи меня до такого состояния… — Юра всхлипнул, не договорив, у него все стучало в голове. Он не думал, что даже спустя несколько лет различного опыта в сексе почувствует что-то новое. — Д-довел. Дрожь приятно раскатывалась по телу, чувствительные точки внутри задевались до безумия приятно, заставляли выгибаться и судорожно сжимать внутри себя член, когда вгоняли до основания. Виктор перевернул за один момент все взгляды на секс, сломал все выдумки и додумки мальчишки просто парой правильных движений. Его желание довести Фею до исступления и заставить пищать, содрогаясь в экстазе, начинало постепенно сбываться. Хотелось видеть под собой покладистого и нежного мальчика, чтоб соответствовал своей внешности. Это было похоже, как бы это смешно ни звучало, на какое-то переучивание с левши на правшу: Юра привык доминировать, хулиганить, быть маленьким развратным дьяволенком, а сейчас его заставляют выгибаться в чужих руках, не качать права и не рыпаться, покорно принимать в себя по самые яйца и сладенько постанывать, а лучше, чтобы еще просил большего, хотел глубже и сильнее и умолял не останавливаться. — Если бы ты только знал, насколько тебе идет быть нежным ангелочком… — Прошептал на выдохе Никифоров, а потом куснул за мочку порозовевшего ушка. — Многие детки твоего возраста такие испорченные? Юра решил промолчать: просто дерзости в ответ не нашлось, просто мозг растекался лужей и не мог генерировать язвительные фразочки. Вместо этого он пискнул пару раз, зажмурившись, выгнулся, насадился сильнее, заставляя мужчину застонать, а потом удивленно охнул от нескольких хаотичных и более грубых движений. Потом вздрогнул от того, как защипало задницу, когда плотно вжимались в ягодицы, будто забыв про раннее «наказание». Виктор кончил первым, опуская еле стоящего Юру на пол. Кончил на поясницу, проведя завершающие пару раз членом меж алеющих ягодиц. Юра додрачивал себе уже рукой, спустил в кулак, закусывая губу и возмущаясь внутри из-за того, что разрядка вышла уж больно скудноватой и что его под конец обломали на кайф. Опустившись на кровать с тяжелым вздохом, Плисецкий поморщился от дискомфорта, что причиняла исполосованная ремнем пятая точка, а потом глянул на время: он сейчас мог бы как обычные подростки его возраста засыпать на последнем уроке или съебаться куда-то, если это физкультура или ОБЖ, но нет, сегодня его день был гораздо продуктивнее: он получил ремнем по заднице, назвал Виктора «папочкой», чтобы не получить еще сильнее, и оказался искусно оттрахан прямо по смазочке со сладкой отдушкой. Такой же сладко-противной, как и Виктор. — Никогда не думал, что воспитывать детей иногда так интересно и приятно. — Ясное дело Никифоров глумился, отчего Юре становилось все стыднее и стыднее. Голова была пуста на наличие каких-то дерзких ответочек, хотя обычно у него их пруд пруди. После такого позорного наказания, находиться с мужчиной Юра сейчас не желал совершенно, поэтому, даже не удосужившись подобрать за собой штаны, потопал прочь из комнаты. На это Виктор лишь ухмыльнулся. Да, интересный малый. Видимо, усмирить Юрку можно было только пристыдив. Нет, он бы не усвоил урок, если бы его просто обрабатывали ремнем без издевок и принижений. По-другому этот подросток просто не поймёт, ему надо доказать, что он не имеет права обзывать, хамить и дерзить. Слишком непокорный ребенок. Слишком рано повзрослевший ребенок.***
Комнату освещал лишь монитор ноутбука и торшер. Тишину нарушал стук набора текста, позвякивание ложки в кружке и храп развалившегося на кровати Маккачина, он, как и многие другие питомцы предпочитал спать на месте хозяина, а не на своем. А Виктор печатал. Печатал до последнего, обставившись, словно имитируя Стоунхендж, всеми чашками и кружками, что у него имелись. Он строчил не отрываясь и не останавливаясь, будто печатный станок: Писался сценарий. Особенный сценарий, который должен перенести на ковровую дорожку премии AVN не только Фею, но и в который раз его. Третий порно-оскар не был бы лишним. Виктору хотелось уйти из этой среды эпично и с блеском. Нет, не так, как Касси Райт, которая хотела потрахаться перед камерами с шестьюстами мужчинами* на закате своей карьеры. Виктор имел желание уйти поистине пафосно: порнорежиссером, продюсером, автором сценариев. Ему хотелось, чтобы все говорили про него не просто как о персоне, которая умеет красиво заниматься сексом на камеры, Никифорову хотелось, чтобы его запомнили еще, как и режиссера, оставившего свой очерк в этой индустрии «для взрослых». Он не видел ничего кроме этого сценария, мысль лилась потоком вместе с фантазиями на тему того, как все им будут скоро снова восхищаться