Весенний холодок обдавал лицо, слякоть чавкала под ногами и пачкала ботинки. Пасмурное небо хмурилось сильнее и трепало порывами ветра черные голые деревья, слившиеся с такой же черной землей, пропитанной талыми водами от снега.
— Знаешь, мне по фану. — Худощавая девушка, прикрывшая лицо мантией, не иначе как Арина, приблизилась к Юрию. Непонятно, зачем он втянулся в эту авантюру. Возможно, из-за любопытства, может из-за своего бунтарского характера, а может и чтобы не вызывать подозрения.
Впрочем, кто откажется полазать по заброшкам? Он этим тоже промышлял, будучи еще в Москве с другими парнями пытался пробраться на Ховринскую* больницу, но их, к сожалению, тогда чуть не поймал охранник.
Юра еще плохо знал Питер, и, ясное дело, было интересно посмотреть хоть на что-то, а тут вот «повандалить» предложили на старой больнице. Рано-рано утрецом прямо перед школой. Признаться, он не отказался: Находиться в квартире не было совершенно никакого желания, играть заинтересованность в Юри ужасно утомляло, больше, чем сами съемки и вот такие вот сталкерские походы.
В последнее время Вернадская кичилась перед какой-то группкой с параллели, что сходит сюда и докажет всем, что не «засрыха», и снимет с себя это ужасное прозвище, которое получила вследствие того, что испугалась бомжа около помойки в день очередной стрелы.
— Слушай, а как ты из дома-то съебался? — Снимая, наконец, капюшон и являя миру свои волосы с неравномерно вымывающимся синим оттенком и обесцвеченными корнями, спросила девушка.
— Ну, блять, Арин, как-как. Через дверь вышел, представляешь?
— Нормально ответь, жалкая пародия. Как тебя отец не спалил? — Юре словно пощечину дали этим «отец». Его пиздили каждый раз морально, когда обращались к Виктору, как к его отцу, что почему-то самому Никифорову доставляло своеобразный кайф или скорее льстило. В свою очередь Юрию были противны все эти игры в папочки-сыночки. Однако делать это приходилось в частности ради безопасности. Даже интересно, какая будет реакция у Вернадской, если она хоть как-то узнает, что на деле «папочка — сыночку» иногда потрахивает в различных положениях и различными способами. Да у нее глаза на лоб полезут, если она узнает и про съемки, и про то, что этот «папуля» написал сценарий, который по его же мнению обязан быть на порно-оскаре.
— Ой, да он спит как убитый, только дохуя громко и долго. — Придумал отговорку Юра, еще раз давя в себе внутренний дискомфорт из-за того, что врет. Ведь дома вообще даже не появлялся.
— А я думала, раз книгу пишет, то, наверное, и ночами засиживается, нет? — Меся слякоть ногами, пробормотала Арина. Она уже чувствовала подвох. Ей было до жути любопытно, почему же Юрий переехал к «отцу» и правдива ли та история, которую ей рассказывал юноша. Она любыми способами пыталась выдавить из новенького хоть еще чуть-чуть информации о своей жизни, чтобы собрать все пазлы воедино.
Вообще, Вернадская правильно делала, что сомневалась в правдивости того, что ей навешал на уши наш мальчик. Из всей истории про переезд, давний развод родителей и ссоры с матерью, правдой был только сам факт переезда из Москвы в Петербург. И Виктор даже родственником ему не приходится. Плисецкий просто у него проживает из-за столь неприятного положения, а с недавнего времени еще и с тем актером японцем встречается в его влажных фантазиях.
— Так не всегда. Сегодня повезло, как видишь. — Опять Юра отвечает слишком закрыто. Никакой информации интересной вообще не получено. Арина разочарованно вздыхает. Всю дорогу к больнице они шли молча. Улицы еще были пустыми, и только начинало рассветать.
Подходя к зданию, выяснилось, что эту махину еще надо и обойти. Вернадская указала пальцем на порванную сетку забора.
— Залазим сюда. — Аринины глаза были полны уверенности и предвкушения чего-то эпичного.
— Слушай, а пизды мы случаем не получим? От охранника, например. — О, в нашем мальчике проснулся внезапно здравый смысл и совесть. Удивительно. Я думаю, даже Арина, которая уже залезала в дырку забора, охуела от такого изречения Юры. Она знала его, как дерзкого парнишку, который все делал только так, как хотелось именно ему.
— Юр, ну ты даешь! — Девушка расхохоталась. — Так это не меня надо было засрыхой нарекать, а тебя!
— Да нет же, блять! Ну, мало ли просто… — Юра следом преодолел забор, и они уже направлялись по протоптанной тропинке к выломанной двери заброшки. Он реально не знал, что ответить, но и признаваться, что немного струхнул, не шибко хотелось. — Когда я ходил с пацанами у себя, нас охранник погнал.
Когда они зашли внутрь ближайшего корпуса, их пронзило холодом и темнотой. Хоть на улице уже и рассветало, но на первом этаже больницы было все так же темно и пахло какой-то сыростью с примесью различных других не столь приятных ароматов. Арина же направилась к полуразвалившейся лестнице, около которой валялся старый телевизор. Потащив следом и Плисецкого, она сделала парочку фоток на телефон, который называла «Хуявеем» и жаловалась, что на него нет крутых чехлов.
Второй этаж был гораздо светлее, а его стены украшали какие-то надписи и знаки в характере «Жизнь-боль все-тлен». В некоторых местах на полу валялось какое-то тряпье, грязное, старое и поношенное. В одном углу был замечен подозрительный мешок и какие-то коробки, которые явно были не пустыми. И если тряпье, мусор и валявшийся рядом с лестницей старый, непонятно зачем нужный телевизор на первом девушка могла кратко оправдать бомжам, то тут ей уже самой стало интересно, что за коробки стоят в углу у окна.
Юра аккуратно открыл одну из них немного подмерзшими руками и удивленно подозвал Вернадскую. Та сразу же подскочила и через плечо парня взглянула на содержимое коробки.
— Арин, смотри. Это спайс что ли? — Запуская руку в золотистые пакетики, прошептал Плисецкий. Было видно, что он искренне удивлен такой находке. Нет, Юра видел наркоту вживую, к примеру, Виктор иногда перебивался нюхательной дурью. Да и как-то его посадили самокрутки крутить с подозрительной травкой, но это уже совсем другая история. Юноша никогда не видел подобных вещей в таких громадных количествах.
— Ебать не встать, я видела только насвай вживую, знаешь Сэр-гея? — Спросила Вернадская, но потом, заметив недопонимание в выражении лица товарища, раздраженно пояснила: — Ну этот, который, Сережа, ржет постоянно на матане. Он насик в школу таскает. А еще мне кажется, эту дурь не стоит трогать. — Арина тянет Юру за капюшон парки, и тот, в свою очередь, материт ее как последний сапожник, случайно роняя эту несчастную коробку на грязный бетонный пол. — Бля, Юра, у тебя проблемы с координацией?! Что теперь делать?
— Это ты меня дернула, шкура тупая! Правильно тебя засрыхой назвали! — Пиная, упавшую коробку и еще больше рассыпая глазастые пакетики, в ответ проорал Юрий. — Валим, блять. Будто это так и было.
После этих слов двое подростков потопали по лестнице уже на третий этаж, где практически отсутствовала крыша. Стены были все так же разрисованы, и найдя более пустое и свободное местечко, девушка пробормотала что-то похожее на «О, заебись» и начала рыться в рюкзаке. Юра же тем временем благополучно шатался по этажу и рассматривал открывшуюся с него панораму, он даже сделал парочку селфи на фоне пасмурного пейзажа в стиле «ебать я мрачный и загадочный парень, похожий на Фараона».
— Давай нарисуем хуйню какую-нибудь? — Арина наконец вытащила два жирных перманентных маркера черного цвета. — Для потомков, блять. Большее ни я, ни ты за собой не оставим в этой стране.
В этих словах чувствовалось смирение, уже давно заглушившее гнев и отчаянье. Одни подростки за неимением каких-то жизненных альтернатив убиваются в школах от безысходности и в конец разъебанной психики, пока другие — детки депутатов и олигархов — учатся за границей с уже давно устроенной себе жизнью. Потом они же занимают места талантливых ребят, пока те, застрявшие в сломанном социальном лифте, хоронят все свои надежды, мечты и цели вместе с детскими рисунками, на которых они себя изображали актерами, космонавтами, певцами, инженерами.
— Я не умею. И что рисовать вообще? Типо «ееее суицид» или что? — Выдергивая один из маркеров, с долей недоумения бормочет Плисецкий. — Можешь считать меня дауном, но единственное, что я умею рисовать, — это хуй.
— Действительно, это каждый может. — Старательно вырисовывая мужской половой орган, хихикает Вернадская. — Это тебе не киты-суицидники. — Дрожащей от смеха рукой Вернадская начинает вновь орудовать маркером по потрескавшейся от времени и сырости штукатурке, а потом переводит тему. — Юр, почему ты такой?
— В плане? — Настороженно отводя маркер от стены, спрашивает он.
— Ты скрытный. — Твердо произносит Арина, не отрываясь от занятия. — У тебя какие-то проблемы?
Плисецкий ушам своим не поверил. И что ему на это отвечать? Если скажет «нет», то не поверят, будут докапываться. У него есть проблемы, их слишком много, и они слишком большие.
— Какая будет разница, если я тебе скажу? Что от этого изменится?
— Ууу, все вы парни такие. — Арина повернулась, на ее лице читалась некая насмешка. — Ты еще скажи, что не нытик и не пиздострадалец!
— Что тебе будет с моих рассказов? — Громко сказал Юра, постепенно начиная впадать в ярость от оскорблений и ярлыков.
Вопрос эхом разнесся по окрестности, этим самым подняв в воздух стаю воробьев, сидевших на деревьях.
— Ничего мне не будет! Может, я помочь хотела, дать выговориться, если нет возможности! — Вернадская схватилась рукой за голову, взъерошив выцветающую синеву волос. — Как меня бесит такая черта! Нахуя я вообще тебя потащила? Бесит! Бесит! Бесит!
— А меня бесят твои доебы! — Не выдержал Юра. — Прочитала пару статей с какой-то хуйней по психологии и теперь строит из себя пиздец умную! Какого хера я должен изливать душу какой-то блядской винишко-тян?
— Я не доебывалась! Я разговорить пыталась! — Арина пошла в наступление. Казалось, сейчас начнется что-то из серии «стенка на стенку».
Два агрессивных подростка сейчас устроят бойню на последнем этаже заброшки. Такое может закончиться только серьезными травмами, либо рассказами в СМИ про то, куда смотрят родители детей, и что теперь статистика подростковой смертности пополнилась еще двумя.
— Да пошла ты нахуй! Я вообще с тобой разговаривать больше не буду! — Юра толкнул плечом Вернадскую. Его переполняло бешенство.
— Я реально хотела помочь, искренне, блять, хотела! — Девушка вцепилась в парку Плисецкого, схватила за грудки. — А теперь мне хочется тебя отпиздить. Чтоб ты кровью харкал.
— Я со шкурами не дерусь, запомни. — Вырвавшись из рук и направившись к лестнице, холодно произнес Юрий.
— И это все? И вот ты уходишь так? — Начала кричать в след ему Арина. — Да ты тот еще мудозвон, Юра! Я хотела, чтобы ты выговорился, потому что не понаслышке знаю, что после этого легче! Но, видимо, не судьба! Ты даже толком дружить не хочешь из-за своих заебов. Строишь из себя дохуя одинокого волчару, отталкиваешь всех от себя, а дома, небось, рыдаешь, что тебя никто не любит, что у тебя нет друзей и недостаток внимания!
Она начала следом за Юрой аккуратно спускаться по старой, немного обвалившейся лестнице, продолжая изливать свой бешеный поток гнева в его сторону. Юра не хотел реагировать на подобное, из-за слов Вернадской его личная трагедия почему-то на секунду обесценилась, превратившись в какую-то несущественную хрень. Он начал чувствовать себя виноватым. Но внезапно Арина замолчала. Послышались два мужских голоса и шаркающие шаги.
В корпусе они были не одни.
Юра надеялся, что ему показалось, и драться с бомжами не придется. Арина же шикнула своему товарищу и медленно напряженно пошла по стеночке второго этажа, периодически прислушиваясь. Немного поразмыслив и сопоставив все факты, Юрий понял, что голоса идут именно с того места, где они обнаружили коробки со спайсом. Осознав весь ужас ситуации, он протестующе замахал руками и совершенно забыл про свой гнев и идиотскую обиду.
— Арина! Не надо! Это за дурью пришли! Валим! Валим! — Шепотом прокричал парень, будто забыв про то, что между ними происходило минутами ранее.
Арина не слушала. Голоса становились все громче и различимее. Можно было расслышать что-то наподобие: «Здесь кто-то был. Ебучие бомжи».
Хруст отвалившейся с потолка штукатурки…
Девушка замерла на месте и поморщилась от неудачного шажка. От звука разрывающего тишину Юра тоже напрягся и зашипел. Создавалось впечатление, что это наступили не на штукатурку, а на него и сломали парочку костей, из-за чего, собственно, произошел характерный звук.
Все резко замолчало. Казалось, что даже стены натянулись как струны и воздух вокруг начал трястись от страха и неизвестности. Люди за стеной тоже притихли. Чувствовалось, что они прислушиваются, пытаясь понять, откуда шел звук. Тишина словно длилась вечно. Только завывающий ветер и еле слышный гул просыпающихся окраин делал ее какой-то живой.
— Я сейчас разберусь, кто это был. — Послышались мощные размеренные шаги по направлению к дверному проему.
Секунда.
— Юра… Полетели! — Шепотом произносит Арина, делая пару неосторожных шагов, и ливает что есть мочи. Было слышно, как и чужой шаг перешел в бег, что напугало еще сильнее.
Юрию казалось, что вся жизнь пролетает перед глазами, что они бегут по этому чертовому коридору, как в лабиринте, и выхода нет. Он не оборачивался, просто бежал. По лестнице же спускаться было немного затруднительно, она была обветшалой, и ступеньки просто крошились под ногами. Тут если уж не попадешься в лапы барыг, то свернешь шею однозначно. И что лучше, по-вашему?
Какая статья в новостной ленте твиттера будет интереснее: про двух подростков, убившихся на заброшке, или про барыг, что убили двух подростков на этой чертовой заброшенной больнице?
Топот и рычание с угрозами становились все громче.
— Они нас видели! Они нас видели! У них нож! — Арина в панике еле поспевает за Юрой. И внезапно чувствует, что под ногой разрушается очередная ступенька с характерным скрежетом и грохотом. Бетон, пропитанный влагой и холодом, без всякого ухода и обработки просто начинает проседать и ломаться. Вообще, повлияло на него еще и то, что ребята неслись как слоны. — Юра, быстрее! Лестница обваливается!
И правда, она чуть ли не уходила из-под ног. Первым выскочил Плисецкий, не рассчитав скорости, влетел ногой именно в тот злополучный старый телевизор, над которым они смеялись еще каким-то получасом назад, и издал совершенно не характерный для себя визг. Вернадская его обогнала и, не слыша ничего, убежала к выходу.
— Блять! Арина! Меня подбило нахуй! — Юра понимал, что к нему никто не прибежит, ведь каждый трясется за свою шкурку больше, чем за чужую, а он сейчас, словно зверь, попавший в капкан.
Резко послышался топот по лестнице и угрозы, но только с другого конца здания. Скорее всего, спускались неизвестные уже по пожарке.
Рывок.
Треск ткани джинс.
Со всей дури рванув ногу под громкие маты, Юрий, практически не ощущая боли, со скоростью чешки выбегает из больницы, правда уже следом за Вернадской. Позже оба не помнили, как оказались на остановке и как прыгнули в только подъехавшую маршрутку. Другие пассажиры пялились на них: истерично хихикающих и растрепанных, как на сумасшедших. Хотя нормальными их точно не назовешь, ведь еще совсем недавно они гуляли рано утром по заброшке, нашли там наркотики и разрисовали стены хуями, чуть не подрались, а после бежали от барыг так, что пятки аж сверкали.
Укрывшись от мира в закоулках дворов рядом со школой, два товарища решили устроить легкий перекур на облезлой скамейке. Хрустя только что купленными сухариками с хреном и затягиваясь сижками, школьники пиздели.
— Мы, конечно, охуенно повеселились и чуть не сдохли два раза, но я порвал себе последние штанцы, а они, как понимаешь, не сорок гривен стоят. — Выдыхая дым прямо в лицо Арины, произносит Юра.
— Радуйся лучше, что отделался парочкой царапин и кровоподтеками, а не в мясо ногу разодрал, как свои подвороты. — Туша бычок и выкидывая уже пустую упаковку, бубнит девушка в ответ.
— Кстати, ты в курсе, что на крыше мы были не одни. — Юра достал телефон и начал рыться в фотках, параллельно затягиваясь сигаретой.
— Хочешь сказать, что те барыги за нами на верхнем этаже следили? — В замешательстве хмыкает Арина.
— Вот, смотри. — Преподнося экран к лицу Вернадской, парень пролистывает несколько селфи, сделанных на заброшке. Слева от него виднелся силуэт, стоящий на краю крыши другого корпуса больницы, в который они зайти, к сожалению, не успели.
На первой фотографии было видно, как худой человек в черном, скорее всего девушка, смотрит вниз с крыши. На следующей фотографии она шагнула с нее, а на последней, третьей, было смазано видно, как она уже падает вниз.
— Зрелище жутковатое. Представляешь, мы кита застали, наверно! Все глумились-глумились, а они вот! — Вскочив со скамейки, воскликнула Арина. — Отвратительно и крипово до ужаса, но в этом что-то есть.
— Никогда не думал, что на моих селфачах кто-то суициднется. Я ее даже не заметил. — Туша уже свою сигарету и выкидывая в мусорку, произнес Юра. — Удалю-ка я их нахуй.
— Молодой человек, это что вы себе здесь позволяете? — Внезапно раздался до боли знакомый голос классухи, которая направлялась в школу. — Так вы еще и курите! Ужас. Я от Вернадской, конечно, могла еще ожидать, но от вас, Плисецкий… это неприемлемо! Вы учитесь у нас всего несколько месяцев, а уже успели запятнать свою репутацию.
Какой конфуз, да, ребятки? Вы еще даже в школу не успели зайти, а проблемы тут как тут. Курили и матерились прямо под носом учителя. Комбо! Мне кажется, что если бы преподша еще каким-то образом узнала про то, где вы были до школы и чем занимались, то вас бы исключили давно.
— Завтра. Нет, сегодня же. Вызываю ваших родителей! — Прозвучал ужасный приговор.
Ну как ужасный. В этом ничего такого не было. Для Арины это было раз плюнуть, и с невозмутимым видом она уже набирала номер «la maman», но то ли дело для Юрия. У него как бы нет родителей, точнее есть опекуны, которые выгнали его нахуй из дома и даже ну ни разу не позвонили, да даже, видимо, и не озадачились таким вопросом: «А где, собственно, Юра? Что с ним? Пора ли обзванивать морги?»
И как ему объяснять, что
родители опекуны не явятся из-за того, что он как бы сбежал от них в другой город? А сейчас проживает у недописателя-извращенца за неимением своего жилья и, о боже, в свободное время после уроков снимается в порно и зарабатывает этим на жизнь, а с недавнего времени он еще и имеет какую-то интрижку с японцем. Может, именно так нашему мальчику объяснять свое пристрастие к курению? Нервы и все такое, а никакая не придурь и мода.
Однако Юрочка решил сделать все гораздо интереснее. Понимая, конечно, что идея полный бред, но все же хоть что-то.
— Виктор, тут такое… Короче, тебя в школу вызывают.
***
Юре было стыдно.
Ему было стыдно ловить на себе заинтересованные взгляды зазевавшихся после седьмого урока других школьников. Ему было стыдно слышать перешептывания. Нашему мальчику хотелось прибить всех вокруг и в том числе Виктора, которого данная ситуация явно веселила. Ему было не накладно ввязываться в такое, ему было интересно испробовать себя в такой необычной роли. Действительно, когда еще представится такая возможность воплотить в реальность один из своих фетишей.
— Только прошу, без всяких двусмысленных моментов, Вик… то есть папа. — Ох, как же тяжело Юрию произносить это «папа», и как же внутри все полыхало от бешенства, когда из-за этого чертового словечка глаза Никифорова загорались каким-то слишком озабоченным огнем.
— Конечно, сыночек, я просто поговорю. — Одаривая снисходительной улыбкой, отвечает Виктор и легонько приобнимает своего названного «сыночка», от чего тот вздрагивает, будто током шибанули. — А потом еще и дома поговорим вместе с Юри.
Юра великолепно понимает, что за «разговор» его ожидает, и уже начинает
морально готовить свою жопу морально готовиться.
У кабинета стояла строго одетая ухоженная женщина. Она что-то раздраженно высказывала Арине, которая в свою очередь залипала в телефоне и явно не слушала.
— …Из-за тебя у меня сорвалось собрание! Сколько можно, Арина? Веди хоть в учебном заведении себя прилично! Я не понимаю, в кого ты такая! — Тут краем глаза замечая подходящего Виктора со своим «отпрыском», строгая дама резко прекращает свою тираду и, манерно расправив плечи, поворачивается к мужчине. — Здравствуйте.
— Здравствуйте. — Как всегда обворожительное идеальное приветствие, на которое женщина окидывает Виктора оценивающим взглядом, а тот и рад под него подставиться. Нахера тут-то включать свой чертов магнетизм?
Юра же от таких действий закатывает глаза и тяжело вздыхает, показывая всем видом своему никчемному «папочке», что тут не место для подобных вещей.
Вернадская почему-то ухмыльнулась и что-то написала. Юре пришло сообщение, не трудно было догадаться, от кого. Содержание заставило вогнать лицо в краску:
«Так вот че ты такой скрытный. У тебя батенька порнозвезда. Не ожидала, Юрасик, думала, ты упарываешься веществами или гей».
— Вас, вижу, тоже потревожили. — Строгость женщины сменяется на мягкость. И тут уже Арина, отрываясь от своего телефона, закатывает глаза и цокает. Ее мать была явно в активном поиске, раз так себя повела. Бесконечные потоки потенциальных отчимов Вернадскую только бесили, по ее же рассказам. Никто из мужчин не мог к ней подступиться и найти общий язык. Случались подачки в виде каких-то безделушек и шмоток, но все было не для самой Арины, а больше для того, чтобы расположить ее матерь к себе и побыть в ее глазах достаточно заботливым.
— Нет-нет, что вы, у меня свободный график. Я писатель, понимаете ли. — На такую реплику Виктора из Юры невольно вырывался смешок, который сразу же был одарен осуждающим взглядом.
— Оу, как интересно. А о чем пишите, не побоюсь спросить? — От такого вопроса Юрий нервно сглотнул, будто это спросили именно его, а Арина еле-еле сдержала смех кривой улыбкой. Виктор же, не имея ни стыда ни совести, уже было собирался ответить, но его прервала подошедшая классная руководительница.
Приветствуя и провожая в учительскую родителей двух нарушителей спокойствия, она изменилась в лице, когда увидела Виктора.
Неужели смотрела?
— Это просто ужас. Они… они курили около школы и матерились. Вы понимаете? — Преподша явно пыталась отвлечь себя от навязчивых мыслишек про то, что сейчас перед ней стоит тот самый, на которого она ночами ласкала свою «кормилицу» и текла, как последняя сучка. — Они очень плохо влияют друг на друга. Помимо всего прочего, срывают уроки, их приходится рассаживать!
— Я поговорю с Ариной по этому поводу. И сделаю все возможное, чтобы такое больше никогда не повторилось. — Проговорила стандартную фразу на такие случаи мать девушки. Было видно, как ее чуть потряхивает от еле сдерживаемой злости. Такое, видимо, случалось не в первый раз. — Я приму меры. Прошу прощения, мне нужно срочно бежать. Я отпрашивалась только на час. До свидания.
Грубо схватив Вернадскую за руку, женщина направилась к выходу. Учительница же что-то промямлила в ответ, но ее уже не слышали. Стук каблуков и громкие попытки Арины оправдать себя становились все тише и тише, пока полностью не перестали быть слышными.
— Ох, простите, мы отвлеклись. — Отводя смущенный взгляд, произнесла классная. — Знаете, Юрий делает очень большие успехи в языках в последнее время, но поведение оставляет желать только лучшего. Можете что-то с этим сделать?
Юра хмыкнул на маленькую похвалу. Конечно, у него английский пошел в гору: после приезда его партнера для съемок, он общается на английском с ним двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он из-за нужды говорит на нем, а не потому что резко взял все в руки или стал посещать репетитора.
— У Юрочки сейчас очень непростое время: переезд в другой город, новые люди, расставание с матерью — это такой стресс для него. — Изображая уставшего от жизни отца-одиночку, Виктор кладет руку на плечо Плисецкого и пытается показать себя, как примерного и заботливого папаню, но получается что-то больше похожее на «я и мой пиздюк». В прочем, сойдет. — Насчет курения… это моя вина. Плохой пример подаю, хоть и стараюсь сам бросить.
Виктор пиздел, как дышал: бросить он собирается, вызвает жалость, мученика строит.
Актерская игра на уровне. Может, и правда стоило податься в кино да сериалы? Так же многие порноактеры делают.
— Охуенно пиздишь, Никифоров. — Еле слышно тянет Юра, уткнувшись носом в длинное пальто, которое пропахло каким-то дорогим одеколоном до самой нитки.
— А с вами, Юрий Викторович, мы поговорим дома.
Ох, с каким же удовольствием произнес Никифоров эту фразу. От чего Юрия буквально передернуло. Над ним просто издеваются, а съязвить даже нет возможности, ведь все обернут против него же, назвав совсем отбившимся от рук ребенком. Хотя это даже и говорить не надо. На фоне одетого с иголочки солидного Виктора Юра реально смотрелся трудным подростком: весь какой-то всклоченный, он напоминал только что подравшегося воробья, ко всему прочему этот образ завершала порванная штанина, которая была гордо подвернута, якобы все так было, и никто ничего не рвал.
***
— Что это было? М? Объясниться не хочешь? — Спросил Виктор в совершенно не свойственной ему серьезной манере. Было видно, что практически ничего не значащее «охуенно пиздишь» его задело сильнее, чем другие пустые оскорбления, которыми обычно плевался Плисецкий, словно ядом.
А как мы все прекрасно знаем, если задело — значит попали в точку. Только вот тут уже Юрий не понял, почему какое-то жалкое словечко, которое пустой звук по сравнению со всякими петухами, педофилами и мудилами, вызвало такую странную реакцию.
— Это ты мне сначала поясни за «Викторовича». — Скрестив руки на груди, подросток плюхнулся со злости на сиденье машины.
— Ты вообще меня благодарить должен за то, что я приехал, сорвался и сыграл роль твоего заботливого папаши. — Машина слишком резко трогается с места, что явно указывало на раздраженность Виктора.
— Вить, тебе неоткуда срываться. Ты целыми днями пишешь свои эротические романы и бухаешь. Ты даже Юри запряг с собакой раз через раз гулять. — Начал упрекать мужчину Юра, даже не стараясь умять назревающую ссору, а наоборот, только сильнее распаляясь. — Просто, блять, я как ухожу из дома — ты спишь, как прихожу — ты бухой в хламину рыдаешь. Тебе даже перед гостем не стыдно?
— Я, когда выпью, не рыдаю. — Теперь уже сам мужчина упорно пытался вспомнить, когда это он обливался пьяными слезами. — И каждый день не пью. Факты не перевирай.
— О, ну ты все равно в последнее время зачастил.
— У меня просто сейчас такой период. — Никифоров сам удивился тому, что в его голосе начали читаться жалобные нотки. Он оправдывается перед мальчишкой, приехали!
— У тебя не период и даже не эпоха. У тебя целая династия.
— Давай закроем эту тему. — Виктору совершенно не хотелось слушать едкие подколы в свой адрес. Особенно, если они касались его вредных привычек. — Лучше скажи, где штаны порвал.
— С хуя это тебя волновать должно? — Огрызнулся Юрий в ответ и отвернулся к окну.
— Как же с тобой сложно… — Тяжело вздыхает мужчина. Его правда уже достали вечная грубость и агрессия, исходящая от подростка.
Всю оставшуюся дорогу до дома они провели молча. И только около подъезда выяснились новые подробности.
***
— Я чуть из-за тебя не опозорился! Ты, блять, с мамашей моей одноклассницы телефонами обменялся. — Злился Юра, вешая парку на вешалку. — Когда только успел?!
— Как моя любовь к взрослым, состоявшимся в жизни женщинам может тебя опозорить? — Снимая перчатки, спрашивает Никифоров. — Ты зря бесишься, Юра.
— Да мне похуй было бы, если бы эта женщина не была мамкой одноклассницы!
Подобное реально выходило из рамок вон. И было плевать, если бы это была бы просто рандомная женщина, но такой номер, что вытворил Виктор, равносилен был роману между сотрудниками, что практически неприемлемо. Юра уже представлял, как на всю школу разлетится о том, что его папаша, который даже не папаша, порнозвезда Марк Десадов. А что будет, если еще все узнают, что Марк трахнул мамашу его одноклассницы из-за фетиша на милф или, как Виктор говорил, «любовь к опытным, взрослым, состоявшимся женщинам».
—
А что происходит?— Аккуратно поинтересовался Юри.
—
Юрочку не устраивает, что мне понравилась шикарная женщина. — Снисходительно посматривая на подростка, произнес Никифоров. Он вообще не скрывал своей страсти к женщинам, которые старше его на десяток или целых два. Не видел в этом ничего зазорного. И в том, что он хочет трахнуть мать одноклассницы Юрия, его ничего не смущало и даже более чем устраивало. Он же творит что хочет.
Помнится, как-то он гулял с Маккачином, тот заигрался, тоже с пудельком, но только белым. Его хозяйкой оказалась приятная женщина лет тридцати пяти на вид, а потом все словно сцена знакомства Роджера и Аниты из «Ста одного далматинца», конечно, вместе с продолжением у Виктора дома в виде догги-стайла.
— Заткнись! — Юра с охом стянул с себя ботинок, нога напомнила о себе странным ощущением, что все же что-то резануло не только штанину, судя по уже засохшему окровавленному носку. Наступать резко стало больно. Прихрамывая, он пошел переодевать окончательно порвавшиеся джинсы.
Какое же его охватило потрясение: чуть выше лодыжки все было в мясо. Ну как в мясо, Юре так показалось из-за обилия запекшейся крови, это был просто один большой порез и, по ощущениям, глубины так приличной. И как он не почувствовал? Адреналин творит чудеса. Юра истерически рассмеялся, облокотился на диван и поднял окровавленную ногу. Поболтал ей на весу — не больно, боязливо потрогал рану — немножко заныло, резко наступил — больно кольнуло. Юра шепотом матюгнулся.
Ну, куда уже больше-то дерьма?
Возиться с ногой не было уже никакого желания, и было посрать на то, что может быть заражение, на другие более неприятные вещи. На себя было просто плевать.
Какая это степень разочарования в жизни и отчаянья? Юре уже настолько все равно на себя, что вместо того, чтобы вытереть кровь и обработать рану, ему просто хочется выпить чаю с теми дорогими пирожными из азбуки вкуса, которые всегда покупает Виктор: ничего такие, кстати. Хоть где-то у этого ублюдка все в порядке со вкусом.
Юра взъерошивает волосы в попытке убрать спадающие на глаза пряди. Последняя резинка лопнула вчера — сплошные напасти, пускай и такие банальные.
Когда хромой Юра, появился на кухне-гостиной с ногой в кровоподтеках, Юри испугался такой халатности к себе. У этого подростка нога в крови, а он чайник ставит, когда надо немедленно обработать рану. Глаза Плисецкого были скрыты блондинистыми волосами, поэтому невозможно было разобрать, что он сейчас чувствует, но в немного сгорбленной острой фигуре ощущалась подавленность.
При виде такого возникало бесконечное желание жалеть этого ребенка. Что ему делать? И с этим чрезмерно трагичным подростком ему заниматься сексом? Он не вынесет такого, просто не сможет. Юри с трудом удавалось ломать и пересиливать себя. Это вам не Плисецкий, который каждый день воскресает. Юри совсем не такой.
— Юрио, что с твоей ногой? — Обеспокоенно произносит Кацуки.
— Ничего, все нормально. Заживет. — Внутри взыграло раздражение с примесью недостатка какого-то чувства. Юра старался отговориться, отворачиваясь и наливая чай.
— Тебя не было ночью, ты хромаешь, и у тебя кровь! — Продолжает Юри, в его взгляде застыла горькая жалость. —
Ты знаешь, где аптечка? Это все не нормально!
— Слушай, Кацуки Юри, Уэн Люкс, свинота, кто ты там еще, если я говорю, что со мной все в порядке, то это значит, что со мной все в порядке. — Сказал Юра раздраженно и слишком небрежно, ему хотелось, чтобы его оставили в покое, но, увы, нога подставила, когда он сделал шаг прочь, то поморщился и поджал губы: это было полным опровержением сказанного.
— Садись на диван, я все сам нашел. — Кацуки оказался только с виду мягким и уступчивым. Юре была сейчас показана другая сторона этого милого в общении мужчины.
— Я сказал, мне плевать, все заживет само. — Юра немного растерялся, но попытался все же отстоять позицию.
— Если тебе плевать, то почему же ты так реагируешь? Тебе же должно быть все равно что произойдет с твоей ногой. — Вот такое от Юри было слышать неожиданно. Это была провокация.
И как же Кацуки был прав, вот чего это Плисецкий бесится? Сказал же, что все равно. Это значит, что должно быть безразлично, даже когда хотят оказать помощь.
Юра нервно отхлебнул из кружки.
Что случилось, Юрочка? Ты же несколько дней назад хотел заболеть, чтобы за тобой кто-то поухаживал. Неужели так быстро перехотелось? Или стыдно чужую помощь принимать? Правильно тогда Арина сказала, что ты сначала всех отталкиваешь, а потом строишь из себя несчастного и одинокого страдальца. Юра, ты и вправду одичал. Ведешь себя, как брошенный мамой звереныш со сломанной лапкой, которого нашли люди и хотят подлечить: так же щетинишься, огрызаешься, пытаешься уйти, будто не понимая, что лучше принять помощь.
Что-то больно сдавило в груди, когда открыли бинты и вату. Это не хотелось испытывать по отношению к Юри. Слишком личное чувство, которого лишила эта жизнь. Может, хорошо, что лопнула резинка, за волосами хотя бы не видно его эмоций. Зачем это делает Юри? Просто зачем? Они знакомы совсем чуть-чуть, а то, что происходит, не игра в любовь, Виктора рядом нет, чтобы заниматься подобным.
Перекись зашипела, навеяла призраков прошлого. Однажды, когда еще мама была жива, Юра играл с соседскими мальчиками во дворе, обдирал все коленки во время шуточных драк и догонялок. И их потом дома протирали ваткой с перекисью, она щипала, но так интересно пенилась, шипела. И Юра в те моменты был обычным мальчиком со своими мечтами, задором и маленькими хулиганствами. Юрочка не плакал, когда обдирал ладошки или те же самые колени, а мама говорила, что он очень смелый. Хотелось бы в это верить. Видит ли она сейчас, что происходит с ее сыном? Где он сейчас, что с ним? Если жизнь после смерти существует, то мне кажется, она плачет и рвется обратно защитить и наставить на нужный путь свое дитя. Только все попытки тщетны.
—
Ты в порядке? — Этот вопрос заставляет вздрогнуть и поежиться. —
Юрио, ты плачешь? Я сделал больно, да? — Ответа не следует, а влага течет по подбородку. Конечно, сделал больно. Морально больно. —
Прости, пожалуйста. — Не дожидаясь ответа, взволнованно произносит Юри, хочет обнять в качестве извинений и не только. Ему все это время хотелось пожалеть подростка. Совсем оевропеился, и Юра об этом ему напоминает.
— Вы заебали меня жалеть! Я ненавижу, когда меня жалеют! Мне это не нужно! — Юре просто хочется, чтобы от него отстали, он мгновенно реагирует на попытку прикоснуться полным протестом. Забивается в угол дивана, забираясь с ногами. Кацуки ничего не понимает из сказанного.
— Юра, успокой нервишки. — Виктор появляется внезапно, похоже, именно на Юрин истошный крик. — Тебе просто хотели помочь.
— Да нахуй надо было? Я не просил помощи! Себе лучше помоги с алкоголизмом и этому уебану научиться не лезть не в свое дело!
Виктор, как назло, выглядел слишком правильным и рациональным, таким, каким не хотелось его воспринимать. Он для Юры всегда был нахалом и нарциссом, который делает все, что вздумается. Но сейчас будто все вокруг с ума сошли, Юри резко стал твердым, Виктор — серьезным. Один Юра проявлял свою не лучшую сторону. Все внезапно стало таким запутанным, а в голове отдавались слова Арины про его отношение к людям. Может, правильно сказала: строит тут сейчас из себя страдальца, привлекает внимание. Вот еще плачет, как будто не ногу порезал осколком, а на гильотину ведут.
Юри что-то спрашивает у Виктора, а Юра словно оглох от своих мыслей и не может разобрать слова. Стыд, тоска, чувство вины — все стало единым. Пока рану не защипало снова, но по-другому. Это ощущение нельзя было спутать ни с чем. Йод или зеленка. Подросток все же смотрит на ногу.
— Как случилось-то оно, Юра? — Спрашивает Никифоров, еще раз проходясь по ране ватной палочкой в йоде. — И где ты был все это время, раз такие боевые ранения получил? Или не боевые?
— Успокойся. — Шмыгая носом, говорит Юра, но так, словно самому себе. — Не боевые. Просто шел и…
— …И споткнулся об нож? Или по битому стеклу гулял? — Перебивает Никифоров. — Юра, что ты творишь? У тебя на носу съемки. Ты подводишь не только себя, но и других таким поведением.
«А, съемки». — Подумалось Юре. Он уже начал считать, что за него волнуются, а тут все по классике. «Юри будет с ним сегодня спать после такого?» — Всплыла незваная мысль. О чем он вообще думает? Спать с Юри? Это не первое, что должно приходить в голову, когда неумело перевязывают бинтом.
— Не собираешься отвечать? — Щурится Виктор. — Ну и не надо. Я из тебя не обязан выпытывать информацию. Ведь что сделано, то сделано, да? — Он поднимается с колен, направляется к стойке, берет с нее начатую пачку сигарет и, небрежно отдернув штору, открывает дверь балкона. — Ты ведь так считаешь, Юра? — На вопрос так и не отвечают. — И еще. Закрывай, пожалуйста, за собой дверь, когда курить идешь. Уже все занавески провоняли. — Никифоров зло дернул запутавшуюся штору в ручке от балконной двери и хлопнул ею.
На мгновение настала тишина, а потом Юра ухмыльнулся и заговорил:
—
Ну что? — Произнес он, наконец убирая волосы назад и открывая застывшему Кацуки вид на свои покрасневшие, еще влажные глаза и розоватые пятна от слез на щеках. —
Будешь меня трахать?
