Витя увлеченно рассматривал комнату, поджимал губы и немножко улыбался, чувствуя, что его снимают. Находиться перед камерой почему-то было немного неловко и непривычно: одно дело, когда тебя рассматривают клиенты, а другое когда тебя навеки запечатлеют на пленку.
— Сколько тебе лет? — Вопрос на удивление звучал дружелюбно, что сбило Никифорова с толку. Подобную интонацию в свой адрес он слышал лишь однажды, когда его забирала одна из клиенток. Только вот было это все обманчиво, потому что потом его пристегнули наручниками к кровати так грубо, что несколько дней оставался краснющий след на запястье.
— Шестнадцать. — Поерзав на белой простыне, ответил Виктор.
— Ого, ты уже такой взрослый мальчик. — Наигранно удивился мужчина в ответ. Он не особо пугал, наоборот, казалось, очень располагал к себе. — Что умеешь?
— Смотря что желаете. — Витя хихикнув, пожал плечами. Происходящее вокруг стало его немного забавлять.
Пробы ему уже начинали нравится гораздо больше, чем секс с богатыми дядечками. Может это и хорошо, что ему предложили сняться, он не чувствует в этом ничего страшного или болезненного. Было даже наоборот приятно, что к нему проявляют какое-то более-менее адекватное внимание без насилия и унижений. Понятное дело, что это все неправильно и нездорово с точки зрения общества, но у Витеньки к этому почему-то не возникает отторжения.
— Ах ты маленький подлиза. — С таким же наигранным упреком, прямо как и удивлением до этого, сказал в ответ мужчина. Тут уже сам Витя до конца не понял, нужно ли насторожиться или же нет. — Просто прелесть! — добавили следом. Видимо, в глазах Никифорова все же появилась капля беспокойства. А сам мужчина пугать на деле его никак не хотел. — Покажешься?
Витя кивнул, снял с себя футболку, от чего длинные волосы полезли прямо в глаза. Он поспешно убрал их за ухо, быстро глянул на мужчину, который стал снимать со штатива камеру. Никифорову на секунду показалось, что, наверное, он смотрится ужасно глупо, лыбясь по инерции из-за факта съемки. Но если бы это было правдой, то его бы предупредили, так ведь?
Витенька прикусил губу, но не так как это делают в фильмах, чтобы показать страсть и желание, а нервно, не зная что делать, и нихуя не сексуально, а глупо и по-детски. Он встал, стащил с себя сразу джинсы с трусами, наплевав уже на всякую сексуальность. Понимал, что из этого ничего стоящего не выйдет, у него был опыт в сексе, а не стриптизе. Да это нормально, вроде. Черт возьми, ему шестнадцать, какой стриптиз?
Мужчина с камерой обошел его, снимая в полный рост с разных сторон. Смекнув, Виктор немного покрутился переступая с ноги на ногу, собрал длинные волосы рукой, чтобы было видно каждый участок тела. Стыда как такового уже не было, присутствовал только жгучий интерес к продолжению и немножко сомнения по поводу правильности своих действий перед камерой.
— Прелестно, у тебя очень приятная кожа… — Погладив Витю по плечам, спине и спускаясь рукой вниз, проговорил мужчина -…и красивая попка. Покажешь ее?
Никифоров угукнул и кивнул, залез на кровать, встал на четвереньки, посмотрел через плечо, как снимают и немного вздрогнул, когда рукой оттянули одну ягодицу, чтобы подробно заснять розоватую напряженную дырочку. Витя немного сменил положение: оперся на локти, этим же сильнее прогнулся, лучше демонстрируя все, что у него есть.
— Чудесная. — Сказал мужчина, сильнее разводя ягодицы и погладив по колечку мышц большим пальцем. — У тебя часто бывает секс?
— Хах… достаточно. — Отрывисто выдохнув и уткнувшись в простыни лицом от подобных действий со своей задницей, ответил Виктор.
Было странно от того что его так подробно изучают, рассматривают, трогают, задают ему вопросы. Но главное, что все это совсем не страшно, как бывало, когда его заказывали, привозили на место, а в квартире или частном доме было гораздо больше чем двое мужчин. И тут уже начинался генг-бенг в реальной жизни. Только вот Витя тогда еще не знал, что это так называется. Потом уже со временем понял.
— Тебе он нравится?
— Очень. — Витеньке подобный вопрос показался глупым, ведь естественно, если люди приходят на кастинг в порно, то скорее всего секс им нравится. Иначе, зачем тогда?
Конечно он ответил утвердительно, даже пускай сам и не знал, нравится ли ему секс или же нет. Просто ему говорили, что должен нравиться, будь даже во время него больно или неприятно, и в это приходилось верить.
— Замечательно-замечательно. — Полушепотом ответил мужчина, доставая какой-то тюбик. Витя таких не видел ни разу. Обычно его подготавливали на скорую руку, даже не интересуясь больно ему или нет, чисто для своего удовольствия и чтобы сухо не было: в основном просто сплевывали на свой член и потеревшись им; немного влажным и скользким вставляли, да еще и без презерватива. В общем, это была полная антисанитария, и то, что он не подхватил никакую заразу могло считаться чудом.
Витя охнул, когда пальцами с прозрачной тягучей субстанцией коснулись его, а потом, чуть растерев по колечку мышц, проникли внутрь со странным чавкающим звуком, смазывая и растягивая. Все это сопровождалось новым ощущением чего-то холодного и скользкого, что обволакивает изнутри. Никифоров дернул бедрами, подавив что-то похожее на смешок. По правде ему стало немного щекотно, только говорить об этом, ясное дело, он не стал.
— Ты со мной так играешь? Какой ты озорной. — Придвинувшись ближе, и снимая крупным планом, как скользят пальцы в слишком податливую попку, произнес мужчина.
— Не-е-ет. — Протянул Витя, немного тряхнув головой, чтобы сбросить мешающие пряди назад, и снова глянул через плечо. — Просто холодновато… там…
По телу пробежались мурашки вместе с осознанием того, что ему впервые не причиняют боль и не унижают посредством секса. Казалось, в этом всем мог бы быть какой-то подвох. Может, сейчас, когда это все закончится, засмеют за стоны, мол, как девчонка или опять будут тянуть за волосы, наматывать их на кулак, как это любили делать некоторые клиенты.
— Не стесняйся стонать, ладно? — Словно прочитав мысли, сказал мужчина, пристраиваясь.
У Вити перехватило дыхание. Это какая-то ошибка.
Или просто так повезло? Обычно ему говорили «кричи громче» от чего он срывал голос, или наоборот «прекрати скулить, ненавижу такие жалкие стоны» он замолкал, грыз подушку, затыкал рот руками, пытался не издать ни звука.
Внутри привычно растянуло, но только более мягко и плавно, то ли потому что постарались быть аккуратными, то ли это все было из-за хорошо смазанных мышц изнутри. Виктор издал странный звук похожий сначала на сдавленный стон, а потом резкий шумный выдох. Отрицательной реакции на это не последовало, поэтому со вторым плавным скользящим толчком он тихо и тонко застонал, а потом с каждым разом все громче и громче, с сопутствующим придыханием и хныканьем. Почему-то, когда становилось приятно до дрожи в ногах и тянущего напряжения в паху, получалось именно хныкать и никак по-другому. Движения были глубокие, с оттяжкой, не быстрые, возможно, из-за того, что камера, которую держал мужчина, начала бы трястись и не было бы видно вовсе, как в бледную аккуратную попку проникает твердый горячий член.
Вите было реально приятно, и это смущало, потому что впервые не брали силой, не заставляли ощущать себя униженным и втоптанным в грязь. Это было ужасно непривычно и страшно. Страшно от того, что с ним впервые обращаются обходительно, когда такое поведение для людей — чистейшая норма. Просто это у него так сложилось, что он ни разу не слышал ласки в свой адрес. Виктору показалось, что на щеках заиграл румянец, когда из него вышли со скользящим звуком.
— Хорошо стонешь и внутри приятный, то что нужно. — Похлопав Никифорова по пояснице, сказал мужчина. — А как ротиком работаешь?
— Очень даже… — Сев на кровать, Витя опять заулыбался, глянув в объектив, над которым мигала красная лампочка записи, а потом и вовсе рассмеялся:
— По крайней мере, никто не жаловался.
— Ты просто прелесть. — Виктора погладили по щеке, пока он пару раз на пробу провел рукой по члену, словно оценивая. — Чувствую, далеко пойдешь.
Витя на эти слова ничего не ответил: он, чуть прикрыв глаза, уже вобрал в рот полностью головку, и, причмокивая, посасывал, помогая себе рукой. Подобные комплименты ему очень льстили и заставляли сердце биться так быстро, что казалось, оно сейчас вырвется наружу, сломав ребра, но только не от страха и боли, а от такой непривычной радости. Он не совсем понимал, как на такое правильно реагировать, но чувствовал, что если бы не съемка, то он бы кувыркался, прыгал на кровати, смеялся и творил всякие ребяческие глупости. Только вот сейчас он старается взять член полностью, расслабить горло, и ему совсем невдомек, как мужчина удивлен его мастерству и даже задается вопросом, а не накачал ли себя этот мальчик анальгетиками перед кастингом. А Витя делал просто то, что умеет: брал головку за щечку, от чего с уголка губ начинала течь слюнка, или выпускал член изо рта вовсе и обводил языком выступающие венки.
Мужчина шумно дышал и пару раз даже постанывал. Основываясь на этом, Виктор приходил к выводу, что делает все правильно и приятно. Он так и научился делать минеты, его никто не спрашивал; просто однажды, когда он был еще не опытен, запихнули насильно член в рот, словно в море выкинули, мол, как плавать сам разберешься.
Витя разобрался.
По началу задыхался, конечно, не раз блевал из-за неумения расслаблять горло, но стошнить скудным обедом на простыни было не таким постыдным, как описаться перед пятью мужиками, которые поочередно имели в рот и задницу. Это было, наверное, самым ужасным, ему тогда хотелось возненавидеть свое тело. Он был в глубоком недоумении от этой противной выходки со стороны своего организма. Витя тогда, задыхаясь, вытирал рот и подбородок от спермы, пытался то ли прокашляться, то ли проглотить то, что осталось в горле, сидел, сгорбившись, на мокром от своей мочи одеяле под басистый раскатистый смех.
Витенька потом узнает, что такое может происходить в редких случаях и совершенно непроизвольно. Но не сейчас, когда старательно полирует член перед камерой.
Мужчина легко задрожал, чувствовалось, что волна напряжения прошлась по его телу. Рот Вити моментально заполнился жаркой вязкой спермой, и на удивление, совершенно не гадкой на вкус, просто немного солоноватой. Естественно, он узнает позже и о том, что актеры соблюдают перед съемками определенные диеты, чтобы другим глотать их кончу было не мерзко, а сейчас его это ввело в ступор. Теперь он не знал, что делать, перед ним стояла дилемма: глотать или сплюнуть. Обычно клиенты предпочитали, чтобы он глотал, может, и тут так правильно?
Никифоров выпустил изо рта член, демонстративно глотнул и опять легко улыбнулся, вспомнив, что его снимают, посмотрел снизу вверх на мужчину, доверчиво, с капелькой наива.
— Мальчик мой… открой-ка ротик. — Удивленно произнес тот, легонько надавливая на подбородок Вити большим пальцем. Никифоров повиновался, показал рот и даже высунул язык, чтобы уж точно убедились, что он проглотил все до последней капли. — Ого, конечно глотать было не обязательно, но раз сделал, то сделал. Ты просто чудо.
— Спасибо. — Витенька зарделся, отвел взгляд, затеребил рукой выпавшую из-за уха прядь волос. Комплименты его чрезвычайно смущали, он не особо понимал, как на них реагировать и принимать их, кроме как кроткой благодарностью.
А потом он думал, что поедет с катушек, когда лежал на спине, с запрокинутыми контрастно бледными ногами на загорелые плечи мужчины и принимал в себя член. Тогда снимали его лицо, говорили, что он очень красивый, что у него милое личико, пока его попку распирал твердо стоящий, горячий член. По сравнению с ним, причиндалы клиентов казались дряблыми пожухлыми кусками мяса, свисающими между ног; вонючими и истекающими спермой, которая на вкус не лучше протухшей рыбы или яиц.
Вите было очень приятно, но даже скорее не от секса, а от того, как к нему относятся во время него. Захотелось приласкать себя в такт движению, огладить свой член с заметным шрамом, который не прошел и спустя год после того, как его захотели сделать «красивым». Было хорошо и страшно. Страшно от того, что вдруг потом ему покажут видео и будут насмехаться с того, как он выглядит, и говорить, чтобы он посмотрел со стороны на свое шлюшье поведение.
Только когда Никифоров слышит в свой адрес: «Как ты мило себя ласкаешь. Тебе так нравится, то что сейчас происходит?», в ответ он только кивает сквозь стоны, зажмуривается, пытаясь удержать слезы то ли от эмоций, то ли от ощущений, которые нарастают с каждым толчком, заставляют хвататься за одеяло и комкать его, хныкать каждый раз, когда делают приятно, выгибаться, чуть ли не пища, и гладить большим пальцем по уздечке своего члена, смутно вспоминая, что там приятнее всего. Ему говорят: «Тебе так хорошо, что даже слезки наворачиваются? Какой же ты прелестный».
Вите в этот момент хочется видеть лицо человека, который говорит это, но открыв глаза, мутно замечает только красную мигающую лампочку и внимательный объектив камеры.
Витенька начинает себя утешать, что пускай, что так все равно гораздо лучше, чем то, что он испытывал до этого. Пускай камера, из-за которой хочется машинально улыбаться, пускай наигранная ласка и твердый, заставляющий бесконечно содрогаться член, зато это не пускание по кругу до состояния, когда от залитой внутрь спермы болит живот, не жесткое дерганье за волосы, словно с целью их вырвать.
Проносится все. Эхом вокруг, но одновременно и так близко, словно в голове, разносятся грубые насмешливые голоса.
Ты визжишь как поросенок!
Как же по блядски из тебя течет, растрахали так, что ничего не держит?
У тебя нет будущего с таким настоящим.
Шлюшка!
Такие отбросы нужны только для того, чтобы их драли!
На лице написано, что ты блядь!
Ты ни на что больше не способен!
— Э-эй, зайка, ты еще отойти не можешь? — Лампочка больше не мигает, камеру убрали, теперь есть только снисходительная улыбка, липкость в руке и учащенное глубокое дыхание отдающее аж в голову. — Ты бы видел, как ты мило кончаешь, я в восторге!
Виктор не может понять ничего, ему просто не верится, что он кончил. Реально кончил как сверстники от дрочки на свои фантазии. Щеки начинают болеть от улыбки, когда вновь говорят, что он маленький, озорной и очень красивый. И, кажется, это и есть тот момент, когда надо все решать. Когда у него есть возможность хотя бы чуть-чуть изменить свою жизнь в лучшую сторону, сказать самому себе, что не все так плохо, но не так, когда пьяные родители, вбивая чувство вины, говорят, чтобы он их благодарил за то, что из дома не выперли.
Витя делает свой выбор.
***
Срочная встреча? Некоторые клиенты, конечно, оставляли его в фаворитах за покладистость, приятную для глаз внешность и игры в глупенького мальчика. Но чтобы срочно? Это же какое неутолимое желание нужно иметь, чтобы требовать себе мальчика из публичного дома сию же секунду? Когда ему в последний раз клиент вызывал такси, чтобы довести до места, ничем хорошим это не закончилось. А отказать он совсем не мог из-за недавнего случая дома, когда он принес слишком мало денег. Всем было плевать, что это не его вина, а просто день был такой — мало кого заказывали. Но как он не старался это объяснить, все равно получил по лицу грязной кухонной тряпкой.
Богатое убранство квартиры, которая была слишком большой и даже, возможно, состояла из двух объединенных, не особо удивляло Витю, видел и пороскошнее. Он всегда недоумевал от такой напыщенности и совершенно неуместного пафоса в некоторых местах, например, как напольная плитка с золотой крошкой или что-то похожее на фонтан посреди гостиной — полная безвкусица и миллионы на ветер.
— Здравствуй. — Виктор вздрогнул от серьезного, но хриплого тона. Он оглянулся, в квартире, на удивление, больше никого не было. Даже наоборот, казалось слишком пусто и слишком свободно для одного человека. Создавалось ощущение подвоха. В глаза ударил заревом яркий оранжево-красный свет из раззанавешенных окон в просторной гостиной.
Никифоров на секунду остановился, щурясь от яркого света: окна явно выходили на запад и словно окрашивали закатом все, что только могло попасться на их пути. Сегодня закат и вправду выдался особенно ярким.
Витя потер рукой глаза, и, опомнившись, поторопился за мужчиной. Тот выглядел серьезно, немного напоминал дяденек из девяностых, но только он был одет не в малиновый пиджак и не имел толстой золотой цепочки на шее. Он был в солидном красном узорчатом халате поверх рубашки и черных брюк. Для полного комплекта мужчине не хватало какой-нибудь кубинской сигары, которая дополняла бы его только начавшую прорезаться лысину на самой макушке.
На удивление Никифорова, они прошли не в спальню, а в кабинет. Вот бывают же извращенцы, которые хотят свой дубовый стол замарать кончей. Мужчина сел в кожаное кресло, порылся в ящике, встроенном в стол, достал оттуда кассету.
Витенька непонимающе кротко глянул на него, и потом вновь потупил взгляд в пол, показывая тем самым свою покорность и готовность подчиняться. Он боялся сказать не то что лишнее слово; он боялся как-то неправильно повести головой или переступить с ноги на ногу.
— Я Яков Фельцман. — Коротко бросил мужчина. Чувствовалась формальность. — Узнаешь чье имя? — Перед Витей демонстративно повертели в руках кассетой с ручной подписью «Виктор Никифоров 16 лет» — Ну же! Если ты тут стоишь, наверное, должен соображать, кто я и зачем тебя позвал. Или ты хочешь посмотреть на себя? Могу устроить.
В ответ Никифоров активно замотал головой в знак отрицания. На самом деле он вообще не представлял, что с ним будет происходить дальше, а смотреть на себя на пробах, почему-то было ужасно стыдно. Что если его заказали только чтобы посмеяться как он все неумело и нелепо делает? Зачем его вообще тогда направили туда? Просто чтобы «посмотреть, как будет»?
— Ты случаем не страдаешь сатириазисом*?
— Эм, если честно, то я даже не знаю что это такое… — Незаметно для себя Витя глазами оглянулся по сторонам, изучая обстановку вокруг и пожал плечами.
— Выключи глупого мальчика, Виктор. Со мной это не уместно. — Было видно, что Якова, как он перед ним представился, начинала раздражать маска, которую Никифоров надевал всегда, когда его заказывали. — Мне нужно просто поговорить с тобой и задать пару вопросов. — Он положил кассету на стол, облокотился на спинку кресла, практически в нем утонув. — Ты чувствуешь, что делал тогда перед камерой что-то плохое? Аморальное?
— Может быть это и аморальное, но лично мне это таковым не кажется. — Витя постарался быть откровенным, но все равно осторожным в выражениях. Один раз его чуть не придушили, когда он не так что-то высказал. — Меня просто привели и…
— Я знаю. Но я когда смотрел на тебя, не мог просто поверить, что ты так неумело доставляешь себе удовольствие. — Фельцман чуть не рассмеялся, а Витенька, на удивление для себя, не почувствовал обиды, впервые он ощутил злость за то, что над ним смеются в очередной раз и практически без повода. — Ну не смотри на меня так, словно я тебя убивать собираюсь! Бо-оже такой осмотрительный, Витюша? Уже раздражать начинаешь.
Никифоров сжал кулаки, глянул исподлобья. Это было просто возмутительно! Над ним смеются за осторожность в доме у незнакомого мужчины! Над ним смеются потому, что он никогда не получал удовольствие от секса! О каком удовольствии может идти речь? Витя может и хотел, но никогда бы не рискнул сделать подобное, пока втрахивают в матрас, в стол или засаживают в рот до рвотных позывов. Витенька не выдержал, сказал со всей обидой и гневом, что у него накопились за долгое время:
— Знаете что? Осмотрительность часто бывает необходимой! Не всегда осмеливаешься делать то, что хочешь*!
— Да ты у нас прямо как Маркиз Де Сад слоги складываешь. — Яков басисто посмеялся, заметив после своих слов немое возмущение со стороны мальчика. Естественно, он даже не знал, ни кто такой Маркиз Де Сад, ни почему его с ним сравнили. — И в правду, прелесть.
Виктор поджал губы, услышав подобное, спрятал руки за спину, тряхнул головой, отвернулся, сделав вид, что ему интересен книжный шкаф, а комплимент — так, фигня какая-то, совершенно не нужное и бесполезное словечко.
Было удивительно, что Витя совершенно не умеет злиться, точнее пытается, но со стороны это схоже на детскую обиду: топот ножкой за то, что конфетку не дали. От Никифорова так и несло наивностью, которая должна была поубавиться с возрастом. Фельцману даже становилось его немного жаль. Видно же, что добрый, вполне себе искренний парнишка, просто появился не в том месте, не в то время, возможно, даже родился не в той семье. Это все было очень грустно. Может, это и правильно, что его притащили на пробы, может, это так нужно было, не всегда же выходит быть хозяевами своей судьбы. Яков серьезно посмотрел на Витю, заговорил:
— Я могу предложить тебе такое: ты ни разу больше не появишься в публичном доме у Лилии, ты сможешь забыть про продажу своего тела навсегда, но при условии, что будешь работать на мою студию столько, сколько я посчитаю нужным. — Фельцман постучал пальцами по столу. — Что тебе ближе, Витя? Совокупляться за деньги с любым, кто попросит или же совокупляться на камеру и получать за это деньги?
Витя посмотрел долгим взглядом в окно, из которого бил оранжевый свет на белые панельные дома окраины Петербурга. Это был единственный выход прекратить какие-либо издевательства, он еще не знал, что его ожидает дома. Захотелось, чтобы хотя бы раз мать не была груба с ним, а он мог придти к ней, просто обнять и сказать, что не хочет ничего такого и никогда не хотел, что ему больно и страшно. Он мог бы просто спросить, есть ли другой способ заработать на жизнь, и простить за все-все, что она и отец ему сделали. Виктор прикрыл глаза, вздохнул, пришло трезвое осознание, что ничего такого никогда не будет и так-то он никому не нужен, если не ради выгоды. Почему вообще всем можно его использовать, вертеть как хочется им, а он другими — нет?
— Второе, конечно же. — Шепчет он. Вите теперь тоже хочется выгоды, но только себе и никому другому. Его называют милым, прелестью? Так почему же эта «прелесть» должна делать хорошо другим, а не ему? — Я согласен.
Яков ухмыльнулся; он знал, что ему не скажут «нет». Только глупцы откажутся менять боль на удовольствие. Витя улыбнулся в ответ, он сделал для себя выводы: ни искренность, ни добро, ни честность, ни уступчивость не сделает тебя счастливым.
Других.
Но не тебя.
Поэтому нужно постараться запихнуть все куда поглубже, чтобы никто не нашел и не увидел: в самый дальний и темный угол своей души, ради того, чтобы никто не смог этим даже подумать воспользоваться. Он теперь хочет пользоваться другими так, как пользуются им!
Витенька сказал себе, что станет самым лучшим, станет идеальным настолько, насколько сможет, чтобы люди делали все, что он захочет до малейшей прихоти, чтобы они ему подчинялись, чтобы было выгодно ему и никому больше. Он сказал себе, что поднимется настолько, что однажды когда-нибудь мать признает, что он никакой не отброс и будет молить его о прощении.
А сейчас, он находится только в начале своего пути к созданию идеального амплуа для этой жизни.
Человека сильно меняет возможность распорядиться своей жизнью — он начинает думать и становится неудобным.
Но кое-что остается вечным.
Из двух зол мы всегда выбираем лучшее.
