***
Юра не хотел тащиться, зная по опыту других, что такие мероприятия кончаются плохо. Дураком он все же не был, но и чтоб его считали дохуя правильным мамкиным сынулей, не хотелось. Хотя куда уж там. В глазах Вернадской он таковым перестал являться с первого видео, которое она посмотрела, однако почему-то Плисецкому все равно казалось, что он идет делать что-то не аморальное, а просто убеждающее в том, что назад пути нет не только у него, но и у доброй половины несовершеннолетнего окружения. Юра редко мыслил глобально, потому что на это практически не было времени. Он больше думал о том, как спасать свою тонкую бесправную, в силу возраста, шкурку, и о том, как выжить в этом отвратительном мире без справедливости. Возможно, поэтому все так и происходит? Почему в книжках пишут о справедливости и о том, как она торжествует, если в жизни все совсем не так? Как можно вообще надеяться на сомнительную справедливость в стране, где даже законы, вроде как несущие ее, работают в обратную сторону? Но тогда хотя бы становится понятно, почему его ведут за гаражи и почему он слышит дребезжащий звук дешевой колонки, из которой играет Буерак. Все это оправдано положением дел, даже существование такого дерьма из сока и спирта, как «Виноградный день», просто следствие беспредела. Ведь спрос рождает предложения, не так ли? — Ну как? — Указав на самодельную лавку из какого-то бревна и переломанной тумбочки, каким-то образом впихнутой в потрескавшуюся покрышку, сказала Арина, явно гордая этими вещами. — Нихуево, но сегодня я не в настроении быть в говно нажиратым. — Попытался откреститься Юра. Он не знал, как на него подействует большое количество алкоголя, но при этом всячески юлил, не желая даже намекать на то, что не пил никогда толком-то. Сказать правду было не в принципах Плисецкого, как всегда ему это не позволяла гордость. — Да уж и тем более этой бомжатской ссаниной. — Ну уж извините, господин-гурман, если бы были деньги, то сама бы херачила мартини и самбуку! — Доставая из облупленного кожаного рюкзака апельсиновый «Виноградный день», цыкнула девушка. Юра реально не пил, хоть еще в Москве его регулярно звали на вписки, но он все отнекивался. Помнится, только в тихую глотнул вина ради интереса, пока Виктор уходил гулять с собакой. Глотнул прямо из бутылки и не понял. Было даже не важно, что это было за вино: белое, красное, сухое, полусладкое или еще какое-то. Возможно, суть в том, что надо было распробовать, однако «Виноградный день» со вкусом клубники или белого винограда смаковать не стоит. Показаться неопытным в распитии алкоголя не хотелось — Плисецкий всегда из себя строил того еще дерзкого парня, которому похуй на все. Ударить в грязь лицом было бы стыднее того, что произошло сегодня утром. — Первый тебе. — Вскрыв пластиковую бутылку незамысловатого дизайна, сказала Вернадская и сунула ее в руки Юре. Тот взял ее с видом заядлого алкаша, благо играл он неплохо. Сделал первый и очень крупный глоток, словно пьет алкашку каждый день вместо воды, уже думая, что свалится из-за неопытности. Но, на удивление, даже в голову не вдарило. Не смотря на то что это была дешевка, вкус спирта совсем не ощущался, зато горло обжигал химозный апельсин в высокой концентрации. Подумав, что ничего страшного не будет, Плисецкий отхлебнул еще разок. — Хера ты. — Удивилась Арина, отбирая бутылку и тоже делая глоток. — Не ужрись, у нас тут пиво еще. Хлебаешь, как компот, небось еще и вещества потребляешь. Я уже ничему не удивлюсь после порнухи. — Ага, обкалываюсь герычем перед каждой съемкой и порошочки всякие занюхиваю с хуйцов. Ты так это себе представляешь? — Юра заржал, снова делая глоток этилового пойла. Опьянения он не чувствовал от слова «совсем». К сожалению, Юра даже не подозревал, что из-за яркого вкуса дешевой пародии на «Фанту» происходил накопительный эффект и опьянение приходило только спустя время. — Бля, ну я хуле знаю? Я ж не снимаюсь. — Театрально пожав плечами и раскинув руки, ответила Арина. — И не живу у всяких дядечек, которых именую папашами. — Девушка рассмеялась, после очередного глотка. — Или может быть… папочками? — Я не ебу вообще, как к тебе такие мысли приходят. — Юра великолепно понимал, откуда эти мысли имели корни, было неприятно, и он этой фразой попытался защититься. Чтобы Виктор, и его папочкой? Несите уж лучше сразу гроб. Он бы отказался от этого, даже если бы на кону стоял миллион и беспечная счастливая жизнь. Юра уже позволил Виктору слишком многое: от «Котенка» до доступа к своему телу, а все из-за жалкой комнатки и боязни вылететь на улицу. Он бы даже согласился жить у Фельцмана и совершенно не понимал, почему тот его не принял к себе. — Ну, он периодически тебя забирает из школы на своей тачке. Ты живешь у него. Он приходил с тобой, когда вызывала предков классуха. Вы ездили на виллу в Италию, и я предполагаю, что ебались там. — Вернадская чуть ли не начала загибать пальцы. — А, и еще вы оба снимаетесь в порно. — Да блять, окей, но как с этим связано порно? — Юра чуть не подавился, когда отпивал из бутылки. — Ебать твою мать, если ты видела, что в видео со мной фигурирует дедди кинк, то могу тебе прояснить один интересный факт. Пятьдесят процентов порнухи, якобы с подростками, на это и рассчитаны. Но это же не значит, что каждый третий подросток обожает подобное. Разве нет? — Если бы тут был кто-то третий, то ты бы пролетел со своей теорией, Юрасик. — Арина порылась в своем рюкзаке. — Так ты будешь пиво?***
— Я не собираюсь тратить свое драгоценное время и вести тебя домой, только потому что ты напился. — Сжимая крепче руль и резко поворачивая, раздраженно сказал Виктор. Для него состояние Юры, которое тот охарактеризовал как «в пизду ужратый», под свое понимание этого словосочетания не подходило, потому что Плисецкий мог стоять на ногах, членораздельно выражать свои мысли при этом не обблевать салон. Юра же просто не говорил. Пока он ехал, казалось, что уснет от проносящихся мимо улиц. Если сначала привкуса спирта не ощущалось, как и опьянения, то сейчас и гадкое ощущение во рту, и легкое головокружение расцветало во всей красе. В какой-то момент Юре показалось, что он сейчас улетит, видимо, это и называлось «ловлей вертолетов». Поездка в гребаный «Ашан» не могла привести ни к чему хорошему. Как только они в него приехали, зашли из парковки в магазин, Юра резко затормозил не в силах понять, чего хочет. Он схватил Виктора за рукав, опустив голову. Опьянение не давало понять: хочется ему есть или курить. Плисецкий подумал, что бухать, возможно, совсем не для него. Он не понимает, чего хочет, и может разве что только идти следом, не падая. — Что? — Виктор великолепно видел состояние Юры и был ужасно раздражен тем, что на него ложится еще одна ответственность кроме распоряжения деньгами и хорошо припаркованной машины. — Курить хочу. — Буркнул Юрка. Его лица практически не было видно из-за опущенной головы, и понять, бред это у него пьяный начался или он на полном серьезе хочет, было невозможно. — А потерпеть? — Никифоров приподнял бровь. — Или совсем невозможно? — Пиздец, умру если нет! — Выпалил Юра и дернул за рукав с такой силой, что стало понятно: и в правду не терпится. — Я всю жизнь терплю! И ты терпишь! Все терпят, если живут здесь! — Хорошо-хорошо, пойдем курить. — Растерявшись, сказал Виктор, смотря по сторонам в мнимой надежде, что они не привлекли внимание. Мужчина перехватил притихшего Юру за руку и повел обратно на парковку, к мусорке, у которой стояли дымящие люди. В этот момент Виктор почувствовал себя каким-то ебаным родителем, который ведет своего ребенка в туалет торгового центра. Но только тут не туалет и ребенок не его, а еще он бухой, ужасно хочет курить и походу посеял свои сиги. Перекуривал Юрка тихо, даже не поворачиваясь к Виктору и не разговаривая с ним. Играл ли он в молчанку, обижаясь за то, что его пьяным заставляют идти за покупками, или же просто упал до уровня амебы? Из-за тишины подросток казался непредсказуемым. В магазине под вечер людей было достаточно. Виктор стоял у полок с алкоголем и выбирал себе вино. Юра ковырялся рядом в телефоне, оперевшись на тележку. Он вообще не имел желания даже видеть алкоголь из-за своего глубоко неудачного опыта за сегодня. — Белое сухое или красное? — Вопрос Никифорова был скорее риторическим. Для Юры же он оказался слишком возбуждающим сознание и нервную систему, что повлекло за собой грубый и нагнетающий ответ: — Я, блять, откуда знаю, я не разбираюсь в твоих пойлах! — Просто скажи. Я не прошу тебя разбираться. — Замечая пьяную агрессию со стороны подростка, Виктор заговорил спокойнее, без вызова, как бы успокаивая ничем не обоснованный бунт. — Как же с тобой сложно. На противоположной стороне стеллажа спиной к ним стояла с виду не молодая женщина. Она обернулась, наблюдая за перепалкой, взгляд ее был озлобленный и измученный, сальные, почти белые волосы собраны в пучок заколкой-крабиком, и было непонятно: седина это или естественный цвет. Виктор мимолетно посмотрел в ее сторону, почувствовав взгляд на своей персоне. Потом опять хотел продолжить попытки угомонить Плисецкого, как на секунду его вновь дернуло оглянуться на эту женщину. Были в ней знакомые черты. Потом Никифорова прошибло. Спустя почти одиннадцать лет. Либо он ошибается, либо жизнь решила подшутить над ним. В правом боку закололо то ли от внезапно настигнувшего волнения, то ли от того, что это печень говорила, что пора переставать ее гробить. Настала секунда молчания, но ее хватило, чтобы каждый сделал свои выводы. Женщина, окинув взглядом Виктора, угрюмо пошатнулась, отвернулась обратно к стеллажам и поправила свою дешевую замызганную кофту, которую было еще не так стыдно надевать в люди. Виктор тоже отвернулся, пытаясь понять, что он сейчас испытывает. Страх ли? Напряжение? Тихую злость и гигантскую обиду? Видимо, все вместе. Они поняли друг друга. Просто делают вид, что не узнали, ведь это невозможно спустя долгое время. Но когда человек оставляет за собой в жизни нереально сильные эмоции, не важно, положительные или отрицательные, то он запоминается на всю жизнь. А особенно так происходит, если это тот человек, который явил тебя на свет этому грязному и полному ненависти миру. Или если это тот человек, которого ты зачал по-пьяни и родил, чтобы орать на него, бить и винить во всех своих бедах. Ненавидящая мать. Ненавистный сын. Это просто нереально. Виктор не знал, о чем она сейчас думает, отвернувшись к стеллажам и выбирая водку подешевле. Он не знал, работает ли она, чем и на что живет, потому что давно-давно ушел и желал позабыть свое детство и отрочество, создавая свою новую успешную жизнь, построенную на разврате. Одновременно хотелось уйти и остаться. Остаться на подольше, чтобы эта женщина наконец признала, какого сына потеряла; теперь уже успешного и статного, которого желают и женщины, и мужчины. Вите хотелось спрятаться, совсем-совсем по-детски заползти под стол или кровать, как бывало лет двадцать назад, когда его этими шершавыми, грубыми, мозолистыми руками, которые сейчас клали в корзину бутылку, били так, словно пытались умертвить или сделать калекой до конца дней. Виктор желал подойти и в ощущении полной безопасности сказать: «Смотри, мам, ты меня била, сдала в проституцию ради денег, даже не думая о том, как мне было больно и страшно. Только посмотри сейчас, где я, а где ты». — А знаешь, что? Возьмем-ка обе бутылки. Я не собираюсь себе отказывать. — Четко и громко с выражением, словно читая стихотворение, произнес Виктор. Он мечтал, чтобы это услышал кое-кто напротив. — Пойдем, нам еще надо взять свежие стейки. Я ненавижу мясо под пленкой. Юра с явным недоумением на лице пошел следом. Оглядываясь на непонятную женщину. Виктор вел себя странно, либо Плисецкому так казалось; голова немного не соображала, постепенно отрезвляясь. Юре сейчас было главное не потеряться в не совсем адекватном состоянии в «Ашане». У Виктора тряслись руки, он то и дело смотрел по сторонам, но не в поисках нужных продуктов. Он смотрел на людей, одновременно боясь и желая выловить свою мать, и уйти поскорее, чтобы не попадаться этой престарелой заспиртовавшейся алкашке на глаза, а еще специально пройти мимо, чтобы она разглядела получше. В этой мысли Никифоров губил свои последние нервы, совершенно позабыв, что где-то совсем рядом есть пьяный подросток, который может учудить вообще все что угодно. Виктору даже подумалось переложить ответственность за покупки на Юру, потому что вместо выбора продуктов они просто ходили по разделам то ли прячась, то ли высматривая. У Юры не было никаких претензий по поводу этого — ему просто хотелось побыстрее приехать домой, чтобы лечь спать, прогнав этим омерзительное состояние. Окончательно поняв, что женщину они потеряли из вида, Никифоров стал ликовать, что напоминание о детстве прекратится и его внутреннее спокойствие вновь восстановится. Но возникали еще и другие мысли по поводу того, что он ошибается, а если же нет, то мать, возможно, не расслышала его, не захотела слышать, как это было всегда. Внутри разгоралась древнейшая и самая сильная обида. Виктор готов был уже срываться за нее на ком угодно, но отчего-то Юра, пиздящий конфеты на развес, рассредоточено оглядывающийся и пихающий их по карманам, вызывал только жалость. Нужно было сконцентрироваться на покупках. Замечая, что его ждут, Юрка подбежал, чуть не сбив старушку с корзинкой и пробормотав неразборчивое извинение. Никифоров молча двинулся, как только Плисецкий оказался рядом. Вместе они удалились в раздел с чаем и кофе. Чай Виктор выбирал как-то совсем медленно и обреченно, словно все заставлено лишь «Липтоном» и «Принцессой Нури». Юра сначала скучал, не понимая, как так можно долго выбирать чай. Он шелестел оберткой от уже съеденного батончика и думал от скуки приступать к остальным. Виктора съедали собственные мысли, как Юра ест наворованные конфеты. День был изначально неудачным, раз столько всего наложилось друг на друга, думал мужчина: утром во время прогулки Маккачин подрался с другими собаками, потом в процессе мытья оказалось, что его прихватили за шкирку, пришлось мазать зеленкой, которую по итогу несчастная псина стряхнула на пол, белую футболку и светлые стены. Футболку еще можно было кое-как отстирать, но вот за светлые кремовые стены было обидно. Потом оказалось, что дома нет кроме майонеза и сахара ничего вообще, даже чая. А потом пришлось забирать пьяного Юру и умудриться каким-то образом спустя одиннадцать лет столкнуться с женщиной, которая его родила. «Матерью» язык не поворачивался ее назвать. Положив две коробочки с чаем, Никифоров попытался вспомнить, что еще надо купить, но вдруг почувствовал, как чья-то рука пролезла к нему в карман и что-то положила туда. Совсем близко послышалось тихое и сиплое «На», словно шепнули на ухо. Это здорово отвлекло, но при этом сделалось совсем неудобно. — Ты со мной делишься сворованными конфетами? — Виктор выдавил из себя улыбку. Это уничтожало. Насколько же он жалко сейчас выглядит, что вызывает сочувствие даже у пьяного злого подростка. Юра ничего не ответил, просто подобрал выпавший фантик, запихнул обратно в карман и продолжил путь рядом, долгий путь по лабиринтам из бытовой химии, еды и дешевых подделок под конверсы. Неправильно говорят, что в магазин за едой стоит идти либо сытым, либо просто не желающим есть. Если вы так пойдете, то ваше времяпровождение в нем затянется на очень долго, потому что выбирать вы будете брезгливо или вообще в итоге ничего так и не купите. Подходя к кассе с наполовину пустой тележкой, они стали молча вываливать продукты. Пока кассирша пробивала, а Юра выгружал, пару раз выронив сыр и бутылку минералки, Виктор достал кредитку и случайно уловил взглядом на другой кассе, как назло, эту самую женщину, но не одну, а с до боли знакомым даже со спины мужчиной. Никифоров замер, всматриваясь, словно настороженная собака, которая водит носом. Вот теперь он точно боится и этот страх, что его окутывает, настолько иррациональный и детский, что сравним лишь с боязнью темноты и монстров в шкафу. Если бы Виктор был сейчас маленьким мальчиком, то в истерике забился бы куда-нибудь в угол, обняв руками свои ноги, а сквозь слезы и сбитое дыхание просто умолял, чтобы его не били, не трогали и бесконечно спрашивал: «за что?», «Почему вы меня не любите?». — Лида, пойдем. — Хрипящим голосом произносит мужчина. Женщина поправляет немного засаленные платиновые волосы, что-то бурчит и уходит, неся в руках скудные жалкие пакеты с какими-то консервами и дешевой селедкой, которая просвечивала сквозь полиэтилен, там же виднелась бутылка водки. А Витя? Он помнит этот голос, до боли знакомый, слишком. На спине начало побаливать место, где находился шрам от бляшки ремня. В этот момент Виктор готов был просто уйти отсюда и никогда больше не приезжать. — Они. — сглотнув беззвучно, лишь движением губ произнес Никифоров. Его выдергивает Юра, снова потянув за рукав, но не сильно, как тогда, когда он просил пойти на перекур: — Вить… Виктор, все пробили, я сложил, оплачивай, чо завис? — А. Ничего. — Набирая PIN-код, как-то все еще отстраненно произнес тот. Взяв сумки, Виктор шел за этими двумя людьми как завороженный, но при этом очень напряженный и раздраженный. Юра плелся рядом, с недоумением поглядывая то на Виктора, то на впереди идущих. Как назло, они направлялись в тот же парковочный блок. Плисецкий потихоньку начинал трезветь и вследствие этого пораскинул мозгами: либо что-то случилось дома, либо что-то не так с этими людьми впереди, раз Виктор так пристально на них смотрит. Кого он в них увидел? Кто они ему? Никифоров надеялся до последнего, что они разойдутся на парковке, и еще дивился, не понимал, откуда у тех машина. А потом произошло совпадение, которое можно было бы назвать мистическим, как предсказание про «Титаник», только масштаб поменьше и катастрофа только для Виктора. Самое бешеное и практически невозможное совпадение — машины припаркованы рядом. Виктора прошибло холодом, он старался не смотреть в сторону своих родителей. Пока складывал сумки думал, что все просто окружено случайными обстоятельствами. Возможно, если бы они пошли покупать все сразу, не останавливаясь на перекур, то не пересеклись бы. И на парковке бы тоже не встретились, потому что пришли бы раньше и уехали, так и не узнав, чья эта облупленная несчастная старушка-машина рядом. Или же уехали позже, так и не увидев никого — на месте «старушки» стояла бы уже чья-то другая; семьи без ненависти, в которой все в порядке, или одинокой женщины, приехавшей сюда за дорогими туфлями. А сейчас они контрастировали с этой парой алкашей, которые непонятно как еще могут водить машину, и не факт, что с правами. Юре же стало до смешного странно. В голове промелькнула нелепая мысль, что напротив них мужчина с мешками под глазами, кризисом среднего возраста и с отвратительной неравномерной щетиной — вылитый Виктор через лет двадцать-тридцать. В то время как самого Витю так и распирало просто хлопнуть багажником и сказать этим люмпенам в лицо: «У меня есть крутая машина, хорошая одежда, квартира, в которую я сейчас поеду пить вино и гладить свою собаку. Спасибо, мама, спасибо, папа, за то, что продали меня практически в рабство, за то, что били до полусмерти, за то, что я не знаю родительской любви. Зато вам так хорошо сейчас, пить водочку под дешевую селедку и думать о том, как же жаль, что одиннадцать лет подряд нам не на ком отрываться». Но вместо этого длинного монолога он закрыл багажник и произнес: — Поехали, Юр. Отчего тот моментально встрепенулся и полез в машину. Последнее, что Виктор слышал, заводя машину, как вдруг мужик, заждавшийся жену, которая укладывала сумки, обратил внимание на это и с открытым презрением бросил в след: — Тьфу, мажоры. Машина тронулась резко, от неожиданности Юра даже вжался спиной в кресло, забыв пристегнуться, а это просто у Виктора бушевали эмоции. Эта фраза была последней каплей, он просто не знал, куда себя деть вместе с Юрой, продуктами и ебучей машиной. Ненависть смешалась с пронизывающей до слез обидой. Было желание просто взять и переехать этих отбросов, задавить, а потом плюнуть на окровавленные переломанные и обездвиженные тела, но при этом хотелось просто врезаться куда-нибудь и сдохнуть. — Меня ж может щас стошнить, если продолжишь этот аттракцион с виражами на парковке. Виктор посмотрел на Юру: тот, растекшись по сидению, смотрел вдаль полуприкрытыми глазами, был спокоен и даже в какой-то степени умиротворен. Никифоров поджал губы, понимая, какие мысли его одолевали несколькими секундами назад. Врезаться. Разбиться. Одному — да сколько угодно раз, но с Юрой… Да, Фея мерзкий и грубый подросток, истерящий по-пьяни из-за желания курить. Он совершенно не оправдывает свой псевдоним, с ним ужасно сложно работать на площадке, он вызывает лишь раздражение своим выпячиванием гордости наружу, но не виноват. Он, блять, не виноват в том, что родители не достойны ими называться, не виноват в детских травмах, не виноват в том, что сейчас рядом с ним. Он не виноват в том, что сейчас сидит очень близко и даже не подозревает, о таких отвратительных мыслях. Они выехали с парковки в сумеречный фиолетово-алый вечер. Виктор полностью сосредоточился на дороге, желая просто доехать до дома, но что-то мешало — она расплывалась перед глазами. — Ты плачешь? — Замечая отблески влаги на щеках мужчины, спросил Юра. — Ты вообще это видишь? — Разве? — Провел по щеке рукой Виктор и ощутил влажные следы. В мозге будто атрофировалась добрая половина ощущений. — Это из-за этих людей? Кто они? — Юра заволновался. Не хватало еще аварии из-за эмоциональной нестабильности, не так он хотел умереть, если предоставляется возможность. Последнее, что может выдавить из себя Виктор в ответ, чтобы не распсиховаться и не врезаться куда-нибудь: — Это обсуждение не для машины.