The Real Future

POV Джей-Си

       Я хотел, чтобы эта история закончилась своим логическим концом, но, судя по всему, мне придется закончить её на полуслове. Вряд ли я смогу продолжать её писать после смерти.        Когда вчера вечером мы тусили на пирушке в честь того, что мой братец Тэд будет папочкой оборотня (даже жаль, что я этого так и не увижу), ещё в честь того, что дедушка этой самой девочки, передавший ей лучшую часть своих генов, самый крутой человек на планете, а ещё в честь того, какой сам Тедди шикарнейший предприниматель (читай мастер перевоплощений, лукавства и убеждения), я чувствовал себя хорошо. Нет, даже не хорошо, а отлично.        Я конечно понимал, что наш план, в который мы вбухали столько времени, сил, нервов с позорным треском и грохотом провалился в бездну отчаяния и безнадежности, и я прекрасно осознавал, что вместе с этим канули в Лету мои шансы на выживание, на отмену проклятия, но я всё равно был счастлив. И если все вокруг думали, что это потому, что я, как они, наивно полагал, что Кессиди своей жертвой обратила проклятье вспять, поэтому буквально с сегодняшнего утра я должен был проснуться с приливом бодрости и сил к жизни, то но на самом деле это было спокойствие перед неминуемым. Знаете, как не беспокоится преступник, идущий на казнь? Вот так же.        Когда мы с Фиалайт пошли в нашу комнату спать, было уже часа три ночи, а может и больше (я не особо смотрел на часы, слишком уж мне не хотелось думать о времени). И вот из нас двоих только она искренне удивилась, когда я упал на пол, корчась в агонии, посланной прямиком из преисподней, потому что на моей спине появлялся новый иероглиф. Предпоследний, если быть точным.        На моем позвоночнике уже не было места для этих хреновин, да и всем известно, что позвонки кончаются где-то в заднице, поэтому моя добродушная жена (жаль, у меня не будет времени привыкнуть называть её так) посмотрела, убедилась, а так же поставила диагноз: мне остался один день этой гребанной жизни.        Как я сказал раньше, я не был удивлен этому. Я знал, что мне оставался буквально один день, с чем я смирился, но я не мог смириться с тем, что оставлю Фиалайт.        Наблюдение первое: перед смертью хорошо ностальгируется.        Всю ночь мы провели вспоминая разные события из нашей жизни, завернувшись в одеяло. Вспоминали, как кидались палками в сад старухи Томлисон, которая била тростью всех, кто попадался на её пути: вредная тетка. Вспомнили, как в семь лет я подтолкнул её с горы на велосипеде, чтобы научить кататься, а в итоге она упала и разодрала всю левую ногу в кровь (мне после того случая месяц с ней общаться не разрешали). Вспомнили, как битых пять часов убеждали продавца в магазине музыкальных инструментов продать нам гитару в два раза дешевле (не попрошайки, а молодые предприниматели!)        Нам было что вспоминать. Эти разговоры нас сближали, хотя казалось бы, куда уж ближе. Ведь мы с Фиалайт уже давно считались симбиозом.        Наблюдение второе: перед смертью становишься очень сентиментальным.        Её пушистые волосы забивались мне в рот и в нос, настолько крепко я обнимал мою любимую девочку. Я хотел, чтобы лавандовый запах моего любимого её шампуня навсегда замуровался у меня в носу, чтобы даже после смерти, будучи призраком или каким-то сгустком энергии, неспособным к обонянию, я всё равно чувствовал этот запах.        Мы улыбались, когда разговаривали, смеялись даже, но каждые пять секунд я считал своим долгом целовать её солоноватые мягкие губы и говорить, как сильно я её люблю.        Я говорил, как сильно я люблю Фиалайт? Я люблю её больше всего на свете. И я ничуть не жалею, что умираю из-за того, что спас её. Я бы сделал это ещё раз. Ещё миллион раз.        Если обычно она лезла меня обнимать, потому что я теплый, то в эту ночь обнимал её именно я. Причем обнимал её так, словно она моё последнее связующее звено между жизнью и смертью. Я словно надеялся, что кто-то придет и скажет, что нас нельзя разлучать, настолько мы созданы друг для друга, поэтому меня оставят в этом мире на испытательный срок. Я готов был на всё, лишь бы быть с нею рядом.        Наблюдение третье: перед смертью легко дать волю эмоциям.        Она плакала. Я рыдал. Нет, не так. Я ревел. Я ревел так, словно я огромная медведица гризли, а моя лапа попала в капкан браконьера, который сделает чуть позже из меня чучело, совсем не подумав о моих медвежатах.        Мне было больно. Было больно оставлять мою любимую в этом ужасном, несправедливом мире одну. Она не заслуживает того, через что она прошла и через что ей ещё предстоит пройти. Но самое ужасное, что ей придется пережить это без моей помощи. Моя бедная, такая хрупкая и такая сильная девочка.        Я физически чувствовал, как болит моё потяжелевшее сердце в груди. Оно стало биться медленнее, будто машинист этого кровоперегоняющего поезда нажал стоп-кран заблаговременно.        Я чувствовал, как умирал.        Наблюдение четвертое: перед смертью ты думаешь о религии.        Повсеместно покрывая мою Фиалайт поцелуями, я обещал ей, что буду приглядывать за ней с неба. Что даже так она будет под моей охраной. Обещал, что буду рядом всегда.        Если быть реалистом, то никто меня за моё поведение в рай не пустит, не про мою честь это всё. Думаю, никто не возьмёт меня на небеса как мученика. Я, конечно, в эту ночь нехило так исповедовался в некоторых вещах, которых тут я писать не буду. И если единый Бог вообще существует, ему должно быть плевать, сделал я это в церкви или в объятиях любимой, если я делал это с той максимально искренностью, на которую я был способен перед смертью.        Но если быть честным, таким, как я, самое место в аду. Где-нибудь на девятом кругу, а может и того дальше: быть собачкой самого Люцифера. Потому что я за свою недолгую жизнь сотворил столько дерьма, что я не уверен, можно ли меня вообще простить. Бабушка часто называла меня исчадьем ада. Может она что-то знает?        Вообще, для волшебников довольно парадоксально быть религиозным, ведь Иисус умер за простых маглов, обещал рай тем, кто не будет заниматься колдовством и всё такое. Видимо, Бог решил, что волшебники слишком умные, чтобы давать им пророков, писать для них библию или ещё что-то. Или же Бога просто нет. Чем ближе смерть, тем больше я в этом убеждаюсь.        Сам-то я не просто человек не религиозный, у меня образ жизни — шесть из семи смертных грехов в день. Но ведь забавно, что мы, волшебники, празднуем и Рождество и Пасху, хотя любой рядовой магл-христианин с удовольствием отдал бы любого из нас экзорцисту или сразу на костер. Жаль, сейчас маглов нет: я бы с удовольствием провел свой последний день доводя какого-нибудь религиозного фанатика своей магией до желания сжечь меня. Но ирония в том, что у меня магии нет, а у маглов есть. А ещё из-за этого я завтра умру.        А может реально никакого рая и ада нет? Может тысячи лет жизни на Земле были просто ложью, потому что на самом деле на небесах есть только Олимп со всем пантеоном богов, а мы тут, толпа идиотов, напридумывали себе "прогрессивную монотеистическую религию". Кто знает…        Хотя, чего это я, совсем скоро я это узнаю. Если будет возможность, я вам расскажу.        Фиалайт вообще говорит, что люди после смерти попадают туда, во что они верят. В таком случае, я, как истинный килджой, должен попасть на Черный Парад. Проснувшись в то утро, после получасового сна, который мы себе случайно позволили, я сказал моей любимой, что буду ждать её именно там.        Наблюдение пятое: перед смертью начинаешь ценить семью.        Умывались мы с Фиалайт вместе, держась за руки. Её ручка была холоднее обычного: хотя я всегда грел мою любовь во сне, этой ночью я словно и сам был ледяной, как труп. Я точно не знаю, как работает это проклятие с вытаскиванием жизненных соков из меня, но наверное, мой организм уже начал разлагаться.        В зеркале я видел две пары глаз, с синими мешками под ними такого размера, что можно было бы продать их четырем Сантам Клаусам. Мы не разговаривали, и нет, не потому что наши рты были полны зубной пасты, а потому что мы оба были не в состоянии говорить. Уголки губ Фиалайт так и дергались, словно, если бы она попыталась что-то сказать, она тут же бы расплакалась. Но она мужественно держалась, за что я был ей благодарен.        Но в последнее моё утро первая заговорила она. И нет, это не была дежурная фраза, вроде "что хочешь на завтрак?" или "животное, ты у меня ночью одеяло забрал!", она сказала нечто такое, от чего у меня сердце сделало сальто — она попросила сходить навестить Макса.        Честно признаюсь, я старался о нём не думать все эти дни. Я знал, что Фиалайт о нём думает, переживает. А я лично просто хотел сделать вид, что на свете нет материальной причины, почему я умираю. Мне было приятнее думать, что я умираю от проклятия, которым спас любовь всей своей жизни, чем потому, что по дурости сделал ребенка, который теперь отбирает у меня жизненные силы. Думаю, на моем месте вы бы тоже выворачивали ситуацию так, как вам хотелось бы. Слишком уж неприятна реальность.        И я всё равно согласился провести последний день своей жизни в гостях у своего сына вместе со своей женой. Наверное, именно так провести суждено мне было этот день. Мой последний день.        Наблюдение шестое: когда ты умираешь, тебе не хочется, чтобы близкие переживали об этом.        Так как наш дом, полный родственников, был вчера убежден в моём скорейшем выздоровлении, спустившись на завтрак, который я есть не хотел, я был встречен несколькими парами любопытных и вдохновленных глаз. Они все смотрели на меня, полные надежды, что нам вчера всё же удалось спасти меня, что я отныне вновь воскресаю, поэтому я… не смог их разочаровать.        Лили так звонко смеялась и прыгала от радости, когда я наврал, что новый иероглиф не появился, но и старые не убрались (я на ходу придумал, что заклятие типо затормозило свой ход), что у меня начало щипать в уголках глаз. Какая же бабушка всё-таки добрая и чуткая.        К слову, Фиалайт поддержала мою байку об остановившемся заклятии и даже смогла сделать вид, что безумно рада это знать, начав прыгать и радоваться вместе со всеми. Моя сильная девочка. Знаете, я думал, что до конца своей жизни буду сожалеть, что не понял, как сильно люблю её, раньше. И суть в том, что конец моей жизни уже нагло выламывает мою входную дверь. Я всё проебааааааааааааал!        Я, конечно, пытаюсь нормально, грамотно и литературно-приемлимо писать, но девяносто девять и девять десятых процента моих мыслей сейчас — это: БЛЯЯЯЯЯЯЯТЬ!!! ПИЗДЕЦ!!! ПИЗДЕЦ! СУКА! КАКОВ ПИЗДЕЦ!!! БЛЯТЬ БЛЯТЬ!!!!! БЛЯТЬ!!!! ПИЗДА!! СУКА! ПИЗДЕЦ!! АХУЕТЬ!!!! ЕБАТЬ!!!! ПИЗДА! БЛЯТЬ!! ПИЗДЕЦ!!!!!!!!!! — И я даже не уверен, что знаю, какие знаки препинания использовать, когда предложение состоит только из таких слов. Могу только сказать, что капса не хватает для того, чтобы передать, как же громко внутри себя я кричу.        Впервые за долгое время за столом действительно витало хорошее настроение, а не скрытые истерики в виде тупых и глупых шуток. Нет, сегодня мы все просто валялись от смеха из-за настоящего счастья. И, черт возьми, это был лучший последний завтрак, какой только можно было представить!        Тэд заказал нам мою любимую пиццу с грибами, беконом и перцем. Виктуар дала мне потрогать, как пинается моя племяшка в её животе (НАКОНЕЦ-ТО!) Мародеры устроили тупое представление с анимагическими превращениями, от которого я, как всегда в таких ситуациях, орал как мандрагора. Лаффингтон, которую я столько лет считал верховной сукой всего нашего курса, сидела рядом, делясь со мной ворованными у Сириуса сигарами. Мы сидели и ржали над нашими любимыми идиотами, раскуривая эту ебучую трубку мира, и я, блять, был самым счастливым человеком на планете! Вот только сегодня я должен был умереть.        Мне хотелось встать, перевернуть стол к ебеням, и насильно заставить Мародеров и Лили вернуться в прошлое прямо сейчас, потому что я не хотел бы, чтобы их слезы капали на мою могильную плиту. Так не должно быть. Не должно!        Наблюдение седьмое: перед смертью думаешь о своем наследии.        Ладно, ладно, я успокоился.        После того, как мы с Фой сели в такси и я записал всё накипевшее, я успокоился. А потом рассказал любимой про эту книгу.        Она, разумеется, знала, что я пишу: раньше я иногда писал какие-то рассказы и скетчи о наших с ней приключениях. Но она не знала, что я пишу эту книгу.        Первым её вопросом был: "Когда ты начал её писать?". Отвечу здесь: я начал её писать, когда понял, что дело моё — настоящая жирная дрянь, то бишь я начал её, после того, как Фиалайт сбежала из Хогвартса, отобрав мою магию и подарив волшебный подарочный купон, благодаря которому на моей спине появляются некрутые татушки. Тогда я, разумеется, многого не знал, поэтому я жутко бесился. И чтобы как-то выплеснуть свои эмоции, я начал писать эту сначала казалось забавную, потом ироничную и в итоге просто очень грустную историю.        Из рассказов Мародеров я смог написать первые главы: я подумал, что эта часть истории такая же важная, как и то, что в итоге со мной случилось. Ведь история, в конце концов, обо мне. О моей самой последней и самой провальной выходке в жизни, которой, от части, поспособствовали мои пришедшие из прошлого родственники. Я не виню их. Даже наоборот: без них эта история никогда не получилась бы такой шикарной, местами неловкой и безумно душещипательной. Так что я благодарен им, что они помогли мне создать моё наследие — эту книгу.        Фиалайт догадывалась, что я что-то пишу, потому что я как-то просил её написать историю нашего знакомства от её лица и историю о том ужасном дне, когда она узнала, что она Малфой. Тогда я ей это предложил в качестве метода успокоения, но моя проницательная девочка обо всем догадалась.        Да, каюсь, я вставил её эмоциональные речи в свою историю! А ещё это давало ей полное право называться соавтором этой книги. Но когда я всё-таки ей сказал либо закончить эту книгу после мое смерти, либо прямо так издать на полуслове (если она будет не в состоянии закончить), она всё-таки расплакалась.        Но в дом нашего сына мы не заходили до тех пор, пока его мать не привела себя в порядок. Видите, я уже спокойно называю вещи своими именами.        Наблюдение восьмое: дети не всегда должны быть похожими на нас.        На улице было слишком тепло, чтобы списать мои дрожащие руки на погоду. Я волновался перед встречей с сыном. Не знаю почему.        Приехав по адресу, я очень удивился, что, с такими-то супер-невозможными талантами, как у Макса, он выбрал небольшой домик на окраине города, вместо шикарного замка или пентхауса в центре Лондона. Это явно не выбор моего сына. Хотя винить его не в чем, ведь я только принимал участие в его создании, а не воспитании. Вкус у него формировался самостоятельно.        Мы с Фиалайт несколько долгих минут шумно по очереди выдыхали воздух, словно давали друг другу ритм, чтобы начать петь, но на самом деле мы оба трусили позвонить в дверной звонок. Я сделал это.        И, черт возьми, я очень боялся сейчас увидеть его повзрослевшее лицо в дверном проеме. Детское личико Макса навсегда осталось у меня перед глазами: его класнючая улыбка до ушей, его огромные глазищи с длинными ресницами, его милые щечки, которые часто розовели. Он был таким очаровательным мальчиком, что я даже не мог поверить, что Демиллион — его повзрослевший клон, настолько они не похожи. Хотя при близком рассмотрении, я увидел в Демиллионе те же черные глаза с пушистыми ресницами, правда с уже нависшими веками и туманным взглядом, словно его глаза действительно повидали что-то ужасное.        И всё равно увиденный нами вчера утром парень из видеозвонка не был ни тем маленьким мальчиком, которого я помнил, ни тем взрослым мужчиной, повидавшем в жизни всякого дерьмеца. Это был кто-то другой.        Когда послышались звуки открытия дверной щеколды, мы с женой непроизвольно задержали дыхание. Но в дверях был не наш сын. Нет, ребят, это не образное выражение, что наш сын не был похож на нашего сына, которого мы знали. Это просто был другой человек, в смысле просто совсем другой человек.        В дверях стоял седой невысокий мужчина в шикарном костюме (даже тот, что мне заказала Фиалайт для этой встречи казался дешевкой на фоне этого костюма), у него была идеально-белая рубашка, с красивыми манжетами и темно-красная бабочка. А ещё у него было такое выражение лица, словно мы какие-то бомжи, которых ему приходится впускать в дом, потому что хозяин того хочет. Да, вы правильно поняли, что он дворецкий, как из всех тех мультфильмов про дома с призраками. Жестом мужичок разрешил нам войти, сказав, что хозяин ждёт нас, а пока он это делал, своими маленькими глазенками исподтишка рассмотрел нас сверху донизу, словно оценивая, сколько стоят наши стрижки, шуба Фиалайт и мои ботинки, которые сильно испачкались в дороге.        Приняв у нас верхнюю одежду, дворецкий удалился, позволяя нам шокированно осознать, где мы находимся. Нет, не так. Он позволил нам ахуеть!        Что ж, зря я судил книги по обложке и этот дом по внешнему фасаду, ведь внутри это был настоящий дворец! Обычно у меня находятся какие-то описательные слова: вот поместье Малфоев меня очень впечатлило, дом Тэда тоже шикарен, хотя он станет ещё лучше после завершения ремонта и обустройства, но то, что я увидел здесь, было идеальным. Словно местный дизайнер и архитектор просканировали мою голову, узнав, в каком доме я мечтаю жить, чтобы сделать этот шедевр. Я уже готов был начать вопить, что, мать мою, я готов тут жить со своей семьёй, но потом вспомнил, что умираю.        Наблюдение девятое: когда умираешь, ты думаешь о своих подопечных.        Все вы прекрасно знаете, кто моя подопечная, за кем я считаю своим долгом присматривать, о ком беспокоюсь. Конечно я о своей Фой!        Я как бы не очень хотел проводить свой последний день с человеком из-за которого я позорно умираю, но я пришел сюда ради Фиалайт. Прекрасно осознавая, что я скоро её покину, я должен был знать, что она не будет совсем одна в этом ужасном мире. И раз уж у неё не будет меня, я не хотел бы знать, что она переживает из-за сложных отношений с сыном. Я пришел сюда, чтобы удостовериться, что Макс готов взять ответственность за мать, готов любить её и оберегать. Раз уж он так перед нами провинился, то пускай возвращает своей матери долг.        А ещё я прекрасно знал, что Фиалайт пришла сюда за этим же — чтобы, потеряв меня, быть вместе с тем, что у неё от меня останется. С сыном. И это на самом деле очень правильно.        Каким бы особенным наш сын ни был, как и любой другой ребенок, он обязан помогать своим родителям.       Знаю-знаю, вам всем хочется сказать: "Какого фига ты тут заливаешь, Джеймс? Ты самый отстойный и неблагодарный ребенок на свете!", но, эй! Быть родителем — неблагодарное дело.        Наблюдение десятое: быть родителем — неблагодарное дело.        Да, осознал я это только сейчас, когда нам пришло время встретиться со своим ребенком.        Я был прав, когда догадался, что, имея вселенского размера уровень магии, мой сын решил бы злоупотреблять этим как следует. Мы с Фиалайт осматривали только первый этаж, когда я завис, рассматривая шикарных редких рыб в огромном аквариуме, тянувшемся по периметру всего коридора. В аквариуме была яркая подсветка, а ещё в самом доме играла негромкая музыка, словно звучащая прямо из стен. У этих крутых рыб в аквариуме были прикольные домики и разноцветные камни, да и вообще весь этот аквариум выглядел как огромный рыбий танцклуб. Это было так здорово, что я залип на стайку прозрачных рыбок, увлекая за собой Фиалайт. Так что мы не заметили, как к нам подошёл Макс. И в этот момент я понял, что чувствуют предки, когда хотят меня избить, просто увидев мою физиономию.        — Здравствуй, матушка.        Увидев сына, Фиалайт взвизгнула и набросилась на него, стискивая в объятиях. Может Сириус и был прав, что Макс больше похож на близнеца Фиалайт, чем Скорпиус, но Максимиллиан всё же будет повыше матери. Поэтому ей пришлось встать на носочки, чтобы закинуть ему руки на плечи. Она пару раз чмокнула его в щеку, а затем потрепала по волосам — вроде ничего такого, но я всё равно горел желанием ему врезать. А всё потому, что он не был с матерью таким же нежным, каким была она с ним.        Максимиллиан улыбался той же натянутой улыбкой, которая была на его вчерашнем видео, словно ему было неприятно. Он не обвил её нежно в ответ, как делаю это я с мамой, или как делает отец с Лили (этот вообще готов не выпускать мать из объятий); он не поцеловал маму в её моментально намокшую щеку, словно… словно он совсем не скучал по ней в течении этого месяца!        Ещё месяц назад в Хогвартсе тот милый мальчишка едва ли мог держать себя в руках, когда видел Фиалайт. Он мог часами слушать, как она читает ему книги вслух (хотя сам бы мог прочитать ту же книгу в десять раз быстрее), он с удовольствием брал её за руку, и даже мои колкие комментарии насчёт того, что большие мальчики не держат мам за руку, он пропускал мимо ушей, потому что слишком сильно хотел быть с матерью.        А вот этот "теплый" прием словно оказывал нам совсем не тот мальчик, а кто-то другой. Не зря моя чувствительная задница почувствовала что-то неладное, когда я смотрел то видео. Может, конечно, с его особенностями один месяц жизни идёт за несколько лет, поэтому Макс сейчас думает, что не видел мать лет десять, но, эй! Он сам это выбрал. Он всегда мог вернуться. Да и я вот еле месяц без неё прожил, а с тех пор её вообще от себя не отпускаю, а ему всё равно, словно он не скучал. Фиалайт не такого приема заслуживает! Поэтому я и так завелся.        — Здравствуй, отец, — строго и в то же время нахально произнес Макс.        Пресвятой Черный Парад, я хотел его ударить! У него была такая же криповатая улыбка, как у меня. Я реально понял, почему предки хотят мне вмазать: это отвратительно! Он выглядел так, словно весь мир в его руках, но наше с ним отличие в том, что в его руках действительно судьба вселенной, а я просто самоуверенный долбоеб.        Сдерживая порывы, я просто крепко пожал его протянутую руку. Очень крепко. Уверен, он еле сдержался, чтобы не зашипеть от боли, потому что его до этого его наглая улыбка точно дрогнула.        Когда я отпустил его руку, он развернулся к Фиалайт, хлопнул в ладоши, а затем торжественно объявил:        — Пройдем в гостиную! Я хочу пообщаться с вами. Очень уж я рад вновь видеть родителей.        Судя по его искренним объятиям и навернувшимся на глаза слезам, он очень по нам скучал, ага.        Наблюдение одиннадцатое: перед смертью всегда веришь в лучшее.        Не-не, я не буду говорить, что шел по идеальному темно-красному паркету по коридору с аквариумом моей мечты за своим сыном-ровесником и молился о Черном Параде. Себя я уже давно похоронил. Хоть я и вроде был физически ощущаем, но я уже давным давно чувствовал себя запертым в гробу. Я уже забыл о "лучшем" для меня. Сейчас я думал о "лучшем" для Фиалайт. Поэтому я искал "лучшее" в Максе.        Мне безумно не хотелось показывать своему сынку-сосунку, что я в крайнем восторге от его идеального дома, поэтому мне стоило дичайших усилий не заорать, когда мы вошли в гостиную. А знаете почему она была так восхитительна? Потому что это была гостиная Гриффиндора в несколько раз больше, с некоторыми фактическими изменениями, но точно в том же дизайне!        Когда я увидел это, внутри меня загорелся огонь надежды. Я подумал, может на самом деле он любит Фиалайт, что время проведенное с ней тогда в Хогвартсе не прошло зря? Что на самом деле он просто не знает, как выражать свои чувства, поэтому так скован? Ведь я точно могу сказать, что с ней он именно скован, а его хитрые улыбочки предназначались только для меня. Да и какое к черту дело, как он относится ко мне, когда я пришел сюда обустраивать будущее Фиалайт, в котором меня не будет?        — Я знал, что вам понравится, — хмыкнул Макс, увидев наши совсем не радостные лица (мы старались). — Почему стоите, как чужие? Присаживайтесь.        А ирония как раз в том, что мы чувствовали себя чужими. Я бы хотел, чтобы Фиалайт села поближе к нему, чтобы показать ему, как она скучала, как она его любит, чтобы этот мальчик с куском льда в глазу снова стал её любимым Каем. Но она почему-то предпочла сесть рядом со мной. Сейчас в её напуганных глазах я вновь видел ту маленькую девочку, которая боялась незнакомых людей.        Наблюдение двенадцатое: когда времени остаётся совсем мало, ты не церемонишься.        Только сейчас, умирая, я начал осознавать, что всю свою жизнь я провел что называют «живи так, словно это твой последний день». Я на самом деле всегда брал от жизни по максимуму, никогда ни о чем не сожалел, не сидел на месте. Я всегда делал то, что мне хотелось делать, слушался каждого своего эмоционального порыва и не пытался казаться в глазах окружающих тем, кем я не являюсь. Поэтому в свой последний день я был точно таким же, как всегда.        Когда этот противный дворецкий, которому так и хотелось засунуть дольку апельсина в рот, чтобы улыбался, принеся на тонком подносе бокалы с напитками и закуску, исчез из виду, в гостиной зависла неловкая тишина. Макс выглядел так, словно хотел говорить, но все его мысли были ни другом языке, поэтому сейчас в голове он пытался переводить свои же фразы.        По старой привычке я теребил подушечки тоненьких пальчиков Фиалайт, пытаясь погреть. Мы обменялись безмолвными взглядами: в доме была такая акустика, что многие концертные залы бы позавидовали, поэтому мы не рисковали шептаться. И меня очень обеспокоило, что её глаза были грустными. Она приходила сюда за одним, а сейчас видит совсем другое, поэтому на её лице росло разочарование в геометрической прогрессии.        Переведя взгляд на сына, заламывающего свои пальцы, я вдруг стал так зол! В порыве обычной для меня ярости, слетел со своего места, но я его не ударил, нет. Ударить его — означало ударить Фиалайт, и не только потому что у них похожие лица. Поэтому я просто очень строго и внушительно сказал на правах отца:        — Где ты был весь этот месяц?! — Максимиллиан аж подпрыгнул от неожиданности. — Ты чуть не довел мать до инфаркта своим исчезновением! Твои дедушки и бабушки себе места не находят до сих пор. Ты мог бы, не знаю, дать весточку, так же написать в сети или позвонить по видеочату, как сделал это вчера. С твоей стороны было ужасно эгоистично забыть о родственниках, которым ты дорог, и просто сбежать. И ладно, если ты сбежал от меня, но как ты мог поступить так со своей матерью!        — Джеймс, не надо, — тихо прошептала Фиалайт, потянув меня за руку, сажая на место.        Только успели напуганные неожиданностью глаза Макса принять обычный размер, как я опять крикнул, заставив звенеть бокалы на столе.        — Твой прадед так расстроился из-за твоего исчезновения, что его сердце не выдержало!        Сейчас не хотелось вдаваться в подробности моих личных взаимоотношений с Малфоями, я просто хотел уязвить этого высокомерного подлеца, чтобы разбудить в нём хоть какие-то чувства. Я верил, что где-то глубоко всё ещё сидит тот самый мальчик. Но я, увы, сделал всё наоборот (вот неожиданность!)        Медленно закинув ногу на ногу, Макс показал идеальные лакированные туфли и новенькие черные носки, я просто уверен, они были из какой-то супер-невъебенной ткани. На его фоне мои грязные ботинки и красные носки с молнией сбоку выглядели не просто по-бомжацки, а глупо и по-детски.        — Я был на похоронах прадеда, — спокойно и вежливо произнес он.        — Был, что? — удивилась Фиалайт, резко одернув при этом руку, поцарапав меня. — Я не видела…        — Да, как и все остальные, — кивнул Макс. — Мне не хотелось привлекать к себе внимание, поэтому я сделал так, чтобы меня никто не видел.        Парень замолчал, словно не хотел вслух говорить о своих супер-способностях, но намекал именно на них. Его глаза были вежливо-грустные, словно он специально сохранял это выражение, потому что говорил о смерти прадеда. Это не было похоже на настоящие эмоции из-за смерти близкого человека. Когда ты на самом деле горюешь, ты глотаешь свои слезы и сдерживаешь вопли.        — Я хотел подойти к тебе, — продолжил после молчания Макс, посмотрев на мать. — Я хотел подойти, правда собирался подойти, но тебе поплохело и тебя унесли, поэтому я просто попрощался с прадедом и сам удалился.        — Куда? — сразу парировал я, не дав ему отдышаться. — Когда ты приглашал нас, ты правда думал, что мы не спросим?        — А вы правда думали, что я отвечу?        И вот только после этой его фразы я увидел в нём настоящие эмоции. Он вышел из роли. Искренне понятия не имею, что с ним случилось за месяц, но точно могу сказать, что он не хочет об этом рассказывать. Но, взяв себя в руки, он выдавил улыбку.        — Шучу. Разумеется, я расскажу, что со мной было, но чуть позже.        Наблюдение тринадцатое: чем больше человек на тебя похож, тем более он тебе неприятен.        Видя, что я готов взорваться от злости, а Фиалайт от горя, Макс решил развеяться, строив нам небольшую экскурсию по его огромному дому. Да, дом оказался просто огромным.        У него были комнаты абсолютно для всего. Комната видеоигр, сауна, бассейн, небольшой аквапарк, кегель-бан, комната для игры в бильярд, спорт-бар, арт-комната, где можно заниматься любым видом живописи, у него был настоящий сад за домом, конюшня и поле для верховой езды, поле для квиддича, поле для гольфа и сотня других полей. В общем, у него было всё, о чем только можно было мечтать, и я правда некоторым вещам очень завидовал и даже немного был расстроен, что я не успею этим всем попользоваться, но у меня не было времени на сожаление и восхищение, потому что я был в гневе.        Не из зависти, конечно. Мне просто не нравилось, каким образом он все эти крутые штуки достал, а ещё не нравилось его высокомерное лицо, когда он об этом говорил.        — Сначала меня устраивало просто путешествовать, — рассказывал Максимиллиан, — а потом голод стал невыносимым, но у меня не было ни сикля, ни цента. Я понимал, что никто и нигде меня бесплатно не покормит, но я всё равно рискнул зайти в забегаловку, чтобы попросить хотя бы кусочек булочки от гамбургера. Сначала я подумал, что та милая женщина просто увидела моё голодное лицо и пожалела ребенка, нормально покормив, но уже на следующий денья понял, что бессознательно пользовался своей магией. Я делал это день за днём: просил людей приютить меня на ночь, покормить меня или посидеть в библиотеке всю ночь. Но потом я понял, что эту силу надо использовать полностью.        Мы с Фиалайт так и поняли, что просто так, бесплатно никто не принес бы ему редких английский породистый коней, не сделал бы бесплатно настоящее поле для гольфа, и уж точно никто бесплатно не принес бы ему из все эти картины из самого Лувра.        — Но, Макс, ты же заставлял людей делать всё это без их воли. — Я сквозь сцепленные руки чувствовал, как участились сердцебиение Фиалайт, когда она это говорила. — Ты же знаешь, что «Империус» относится к непросительным заклятиям. Тебя за это имеют право посадить!        Моя девочка не заслуживала, чтобы этот трехмесячный молокосос так снисходительно на неё смотрел, будто она дурочка, ничего не смыслящая в жизни! Ох как он сейчас был похож на меня, и как же сильно мне это не нравилось!        — Но я и не использую «Империус», — лукаво произнес тот, бессыдно смотря нам в глаза. — Я просто использую свои таланты по назначению. Все эти люди должны помогать мне, потому что я помог им обрести эту магию, я помог им быть высшими людьми, а ещё я буду продолжать им помогать развивать эту силу.        Я решил напомнить ему кое о чем:        — Поправочка: это я раздал магию всем, а не ты.        — Ну, разумеется, — вежливо улыбнулся он. — Они все должны тебе тоже. Жаль, что тебе не удалось остановить проклятие. Я правда сожалею о потере Оливии.        Я так и подавился слюной от дерзости! Мало того, что Макс фактически сбросил меня со счетов, когда говорил о своей магии, так ещё и, оказывается, он следил за нами!        — Откуда ты знаешь про Оливию? — спросила Фиалайт, пока я приходил в себя. — Это же было только вчера вечером.        Наблюдение четырнадцатое: довольно часто, думая, что мы делаем добро, когда нас об этом не просят, мы делаем только хуже.        Ответил Максимиллиан на вопрос матери только когда мы вошли в столовую и сели за идельно накрытый длинный стол, сервированный с одного угла для троих.        — Мы с Оливией были связаны, — спокойно ответил он, аккуратно положив салфетку на колени (и почему в нем так много Малфоя? Брррр!) — Она создала меня, чтобы я был её посредником в мире людей. Когда я ушел из Хогвартса, я пришел именно к ней. Она звала меня уже давно, поэтому я откликнулся на зов. Оливия попросила меня изучить свою силу за этот месяц, научиться ею управлять, открыть в ней все грани. А со дня на день я должен был официально объявить о себе, а так же о ней. Но теперь… благодаря тётушке Кессиди, я остался со своей силой один.        Переглянувшись с Фиалайт, сидящей напротив, я понял, что она думает о том же, о чем и я: Кессиди хотела помочь, а сделала только хуже. Мы оба ещё ночью это обсудили. Разумеется, Кессиди подумала, что если она упокоит Оливию, всё это проклятие исчезнет. Она думала, что, уничтожив корень зла, она уничтожит все его плоды, но, судя по всему, плоды этого дерева больше никаким образом с деревом не связаны. И в данной ситуации это означает, что всё пиздец.        Я вновь использовал совсем не литературное слово, потому что иначе это всё назвать нельзя. У меня остается менее суток до конца жизни. Я сижу за одним столом с любовью всей своей жизни и тем, от кого я физически чувствую способность выкачивать из меня жизненные соки. Может мне конечно кажется, но что-то подсказывает, что нет. Я достал свой смартфон прямо сейчас. Делая эти наброски, я просто надеюсь, что Фиалайт отнесет их в печать, чтобы все читатели поняли, насколько я хреново себя тут чувствовал. Я даже не в состоянии сейчас красиво формулировать свои мысли, наблюдая за тем, как мой сын рассказывает, что он использует свое могущество, чтобы потешить своё эго. Я, блять, не для этого умираю! НЕ ДЛЯ ЭТОГО!        А сейчас он раздражающе-аккуратно убрал свои столовые приборы, вытер рот краем салфетки и рассказывает, что весь этот месяц знал, где мы находились и чем занимались.        — Разумеется, я знал, что вы ищите способ снять проклятие. Я правда надеялся, что ваше дело увенчается успехом, но жаль, что так ничего не вышло.        О, ну конечно, он сожалел! Если он правда знаком с Оливией, то он прекрасно знал, что, если бы мы сняли проклятие, то и он бы стал обычным смертным сквибом. Сынок что-то не очень был похож на человека, который хочет лишиться своей силы!        Наблюдение пятнадцатое: ненавижу, когда люди пытаются быть теми, кем они не являются.        Раньше меня это действительно не беспокоило. Все эти лицемерные слизеринцы, которые пытаются быть суками и мразями, когда на самом деле бесхарактерные слюнтяи — они меня не беспокоили. Я видел это лицемерие, я его различал, я видел среди них таких, которые лижут жопу преподам, чтобы быть у них на хорошем счету. Уметь всё подмечать — сложная штука. Но раньше мне просто было противно находиться рядом с такими людьми, а сейчас я был зол, что мой родной сын вырос таким.        Мне было до дрожащих коленей и до коликов в животе обидно, что случилось как раз то, чего мы так боялись, о чем нас предупреждал Демиллион и ради чего сама МакГонагалл пустила мальчика в школу. Мы сделали столько всего, чтобы у Макса сохранилось доброе сердце, чтобы он умел мудро и умно пользоваться своей силой. Столько людей были поставлены на уши, чтобы сначала вызволить его, а потом подарить ему всю свою любовь, чтобы он не чувствовал себя обделенным, чтобы он не вырос эгоистом, но всё это было зря, потому что он всё равно сделал то, что хотел сделать — он вырос бессердечным.        У меня закружилась голова от осознания, что лучше было бы нам позволить ему вырасти с Кессиди и Реджиной. Эти ведьмы и те лучше, чем расти одному, да и Фиалайт они замечательно воспитали! Фиалайт одна из самый добрых, сострадательных и совсем не эгоистичных девушек современности, она буквально просто уникум. Я конечно понимаю, что в ней нет поттеровских оленьих генов, но ведь очень сильно влияет на человека дисциплина в ранние годы.        Вот мои родители дали мне почти полную свободу, поэтому я вырос таким, какой я есть. Да, может это не круто для них самих, может их многие и называют хреновыми родителями и всё такое, но ведь я совсем не опасен для общества! Нет, ну я конечно жутко опасный тип, многие родители не разрешают своим детям со мной общаться, чтобы я ненароком не научил их чему-то плохому, НО ВЕДЬ Я НЕ ВСЕМОГУЩИЙ! Меня можно удержать тюрьмой, запретом на вождение машины или смертельным проклятием, а Макса нельзя!        Но больше всего меня пугало то, что он пытался делать вид, что ему правда обидно, что нам не удалось снять проклятие. Будучи патологическим вруном, я прекрасно знал, когда мне пытаются врать. Единственное, что может меня ослепить — это любовь. От Фиалайт я её видел, хоть и не осознавал, поэтому даже не сканировал её слова на своем внутреннем детекторе лжи. А вот от Макса я никаких любовных вибраций не чувствовал.        Наблюдение шестнадцатое: только перед смертью я начинают понимать своего отца.        Сейчас человек, которого я не могу назвать своим сыном, мне стыдно считаться его отцом, сидит и бессовестно делает больно родной матери каждым своим словом. Когда она так яростно защищала того ещё не родившегося мальчика, она явно не думала, что тот будет играть людьми. И знаете, ладно если бы он просто манипулировал ради какой-то цели — для этого нужен талант и мастерство, которые не каждому даны, — я бы смог убедить Фиалайт, что нам есть чем гордиться. Но он именно что играл людьми, как игрушками. Он заставлял их делать то, что ему хочется, просто потому что он может это сделать.        Всё это было так ужасно и нечестно по отношению к простым людям (я вот своих подданных уважал, когда они хорошо себя вели!), что Фиалайт опустила голову, рассматривая своё отражение в идеальной белой тарелке. Руки её, с вилкой и ножом в них, мелко дрожали, царапая лакированную поверхность деревянного стола. Она держалась из-за всех сил. И я просто уверен, что она искренне не хотела слышать эту ужасную правду из уст сына. Она не хотела знать, что человеческая жизнь для него настолько ничтожна, что о смертях по собственной вине, он говорил так, словно это что-то незначительное.        — Мам, ну чего ты всхлипываешь? — раздражительно произнес Макс, останавливая свой пиздецкий рассказ о последнем месяце своей жизни, от которого я просто ахуевший тут сижу и слов не нахожу. — Тебе жалко того владельца магазина? Да брось, этот человек обворовывал миллиарды людей по всему миру, на его счету в банке биллионы фунтов, которые он заработал на честном труде добрых граждан и даже на их крови. Я считаю, что мир надо очистить от таких людей, как он.        — В таком случае, ты ничем не лучше, чем он! — воскликнул я, со злостью ударив побелевшей от злости рукой по столу. — И по твоей идеологии тебя тоже можно убрать за такое поведение.        — Ты хочешь это сделать? — напрямую спросил он, создавая в столовой удушающую тишину.        Я обомлел, но смог ответить:        — Разумеется, нет! Моя задача воспитать тебя, научить, что хорошо, а что плохо.        Притворно-задумчиво выгнув губу, а затем демонстративно посмотрев на часы, Макс ответил:        — У тебя есть несколько часов, чтобы успеть воспитать меня. Используй свое время с пользой.        Я правда сейчас очень понимал отца. Мой собственный ребенок, моя, блять, собственная случайно пущеная сперма сейчас нагло смотрит мне в лицо, говоря мне вещи, которые ни один уважающий своих родителей ребенок не скажет.        Мне сейчас до колющего сердца было жаль, что я вёл себя так с отцом. Может он и не посвящал мне должное внимание, может он и был довольно часто занят, но как раз из-за этого у меня и были причины что-то от него требовать и так с ним обращаться. Я держал огромную обиду все эти годы. Но я не понимаю, за что мой сын так со мной?        Он прекрасно знал, что я умру ИЗ-ЗА НЕГО через несколько часов, и всё равно смеялся над этим. Я всегда считал, что такая штука, как человеческая жизнь — священна. Может я конечно угрожал Малфою, Нотту и прочим уродам кровавой расправой, я мог кричать, что убью, но ведь это всегда было на эмоциях. Я никогда не хотел бы знать, что кто-то из-за меня умирает, особенно отец, каким бы он ни был.        — Вы наверное очень расстраивались, когда не находили маглов? — продолжал спокойно рассказывать Максимиллиан, откинувшись на спинку стула. — Я не хотел становиться смертным маглом, поэтому немного переделал информацию из Министерства Магии, которой вы пользовались для поиска магла.        — Ты водил нас по ложному следу! — отвлекся я от записи его слов, чтобы выкрикнуть это. — Это всё было из-за тебя. Но ты облажался, потому что магла мы нашли!        — Да, многие маглы были довольно упрямы. Поэтому мне приходилось насильно просить их уехать из города.        — Но Аврора смогла тебя перехитрить! Она была под защитой Министерства с самого начала!        Не знаю, что в этом было такого смешного, но Максимиллин рассмеялся, смахивая с глаза невидимую слезу.        — На самом деле герцогине Авроре Оливия специально не дала магию, — уведомил нас сын. — Это же всё из-за её семьи.        Мы с Фиалайт непонимающе переглянулись. Знаете, мне начинало казаться, что Макс умеет читать наши мысли.        — Оливия умерла из-за дурацкой броши, обраненной в городе герцогиней Кемпбелл. Оливия так расстроилась, что она стала деревом, что она не могла больше бегать и играть с сестрами, что решила не давать магию всему роду этой герцогини. Но рассказала она по секрету это только мне. Маленькая, глупенькая Оливия, сама того не понимая, создала оружие против своего же плана. Вот что случается, когда дети получают слишком много силы.        Сейчас много чего становилось понятным. Я был рад, что хотя бы перед смертью я разобрался со всеми этими тайнами, заговорами и проклятиями. Сейчас я понимал, что, с чем и каким образом связано. Единственное, что останется навсегда для меня тайной — это личность Проныры. А так я уже был готов умереть.        Наблюдение семнадцатое: я не готов умирать.        Я не был готов умирать ради такого. Это не то, что заслуживает жертвы.        — Завтра утром, после смерти отца, я официально объявляю себя королем, — довольно произнес Макс, заставляя нас очередной раз за день открыть рты от удивления. — Ты был королем школы, а я буду королем мира, пап. Ты будешь мной гордиться.        — Ты не человек, — сквозь слезы прошипела Фиалайт. Но она смотрела на меня, когда говорила, я аж удивился: неужели она меня предала или находится под заклятием. Но продолжила она говорить, посмотрев на сына: — Ты монстр. Мы произвели на свет чудовище.        — Я знал, что разочарую тебя, — пожал плечами Макс, словно слова его абсолютно не задели. — Но вы ведь и сами понимали, что я не буду обычным ребенком. Неужели вы рассчитывали, что сможете сделать из меня обычного сыночка, что мы сможем стать нормальной семьёй?        Эм, ну как бы… ИМЕННО НА ЭТО МЫ И РАССЧИТЫВАЛИ! Мы пришли сюда, чтобы стать нормальной семьёй. Но сейчас я точно знал две вещи: мою смерть не остановить и я не хочу оставлять Фиалайт этому недочеловеку без понятия о морали и вообще каких-либо ценностей.        Никогда не думал, что мне хоть раз будет так обидно признавать, что Фой была не права, а я был прав с самого начала. Мы могли всё это закончить в том злополучном подвале, но нееееееееет!        Пока Максимиллиан, встав из-за стола начал прохаживаться из стороны в сторону, рассказывая о своих ГРАНДИОЗНЫХ планах на человечество, Фиалайт бросала какие-то странные взгляды на меня. Я просил её написать это на салфетке или послать СМС-кой на телефон, но она качала головой, словно не могла ни сказать, ни написать. Что бы то ни было, я очень пытался напрячься, чтобы включить нашу эмпатию. И только потом до меня дошло, что она не хочет тут больше оставаться.        — Уже уходите? — спросил Макс, всё ещё стоя к нам спиной, когда мы были у двери.        — Да, нам наверное пора, — с той максимальной дружелюбностью, на которую сейчас был способен, ответил я. — Спасибо за гостеприимство. Был рад увидеть тебя перед своей смертью. Очень надеюсь, что ты будешь хорошим мальчиком и не уничтожишь планету в моё отсутствие. Чао-какао!        Дернув за ручку двери, я понял, что мы тут заперты. Фиалайт махнула палочкой в кармане, но она тоже не сработала.        — Уничтожить планету? — задумчиво произнес Максимиллин, подходя к нам. — Когда она мне надоест, я наверное это и сделаю: уверен, я на такое способен. А потом переселюсь на Венеру.        — Не думаю, что климат Венеры будет тебе по нраву, — умно ответила Фиалайт, смотря в бездушные глаза монстра. — А ещё я не думаю, что при температуре почти пятьсот градусов по Цельсию всё ещё будет функционировать твоё бессмертие. Зря ты думаешь, что так уж неуязвим.        — Единственно, что пока может меня остановить — стоит прямо рядом с тобой. Но батя такой мягкотелый трус и слабак, что я даже не поставил защитные чары на себя. — Макс развел руки, пожимая плечами. — Он всё равно не сможет меня убить, а это значит завтра утром я стану полностью неуязвим, маменька. Поэтому вы двое останетесь сегодня здесь: хочу видеть, как угасает отец. И не хочу, чтобы ты, мама, была при этом одна.        Монстр положил руку моей жене на плечо, а она многострадально посмотрела на меня. Что-то мне подсказывало, что сейчас её не столько разочаровывала моя смерть, сколько факт того, что сын у неё — уёбок. Она словно молила меня не оставлять её здесь с этим говнюком, а что я мог сделать? Ведь он был прав.        Я не могу убить его. Я не могу убить вообще никого на свете, даже если этот кто-то сущий дьявол.        Я весь дрожал. Перед глазами всё темнело, как только я представлял себе, что достаю из кармана свой неизменный перочинный ножик, подаренный дядей Роном, когда мне было тринадцать. Я смотрел в наглое и высокомерное лицо Монстра, пытаясь представить, как вонзаю в него нож, но перед глазами всплывало лицо того счастливого мальчика, читающего «Властелин Колец» в башне Гриффиндора. Может быть, полный гнева, я мог убить чудовище, но я не мог убить сына. А по иронии судьбы, это был один и тот же человек.        Видя, что я на самом деле трус, Фиалайт понимающе сжала моё запястье, а затем пошла к столу, налив себе в бокал вино.        — Вот, правильно, мам! — хлопнул в ладоши Макс. — Располагайтесь, вы тут ненадолго.        Я сидел в одном из кресел возле камина и слушал краем уха, как Фиалайт пытается понять идеологию Максимиллиана, расспрашивая о его планах на жизнь. Но думал я о своём. О том, что я не готов умирать. Не ради такого.        Время шло слишком быстро, хотя я просто сидел и редактировал эту главу, а потом пялился в камин. Я не уверен, в какой момент я должен умереть, но я не хотел бы оборвать эту главу на полуслове, поэтому продолжу рассказывать о взаимоотношениях Красавицы и Чудовища, последнее из которых изнутри ещё страшнее, чем снаружи. И никакая любовь его не изменит.        Хотя я начал жалеть о сказанном ранее, когда Фиалайт предложила Максу почитать книжку, как в старые времена. В этот момент мне показалось, что в глазах Монстра блеснули искорки того мальчика, моего милого сынишки. Он сам выбрал книгу с полки и сел в соседнее кресло, а Фиалайт уселась на широкий подлокотник, а в руках её был бокал вина.        Не мне винить её за то, что она хочет пить с горя. Я тоже хотел пить, но чего-то покрепче, чтобы до потери памяти. Прекрасно осознавая, что потом скорее всего я вообще не очнусь, я от этого воздержался.        Подперев кулаком голову, я наслаждался видом: звонким смехом любви всей моей жизни, её голосом, читающим книжку (очень люблю, когда она читает вслух), её маленькими болтающимися ножками, да даже то, как она размахивала бокалом из стороны в сторону, было жутко мило.        Но больше всего меня поразило, как изменилось лицо Монстра, он становился тем самым мальчиком: его щеки порозовели, он улыбался, показывая милые ямочки возле губ. Я был прав, когда говорил, что это он только меня ненавидит, а к Фиалайт у него есть чувства, она ему дорога, просто он не умеет выказывать свои эмоции.        На моем лице произвольно выросла улыбка. Я смотрел на эту милую картину и не мог не радоваться. У меня даже задрожали губы, когда я осознал, что моя богиня Фиалайт, моя всемогущая фея сможет растопить его сердце. Она сможет его всему научить, она сможет контролировать его силу, она сможет помочь ему разобраться в себе. Она поможет солнцу сиять в небе. Моя девочка всё сможет. Вот ради этого я готов был умереть.        Продолжая пьяно хихикать, Фиалайт дергала рукой с бокалом из стороны в сторону, а потом случайно выплеснула бордовое вино на дорогущий пиджак Макса и его кристально-белую рубашку.        — Мой костюм! — воскликнул он, растерявшись.        Я бы дико разозлился, психонул и начал бесновать, что мою гипер-дорогую-супер-крутую-любимую рубашку испортили вином, но он расстроился, растерялся, поник.        — Прости, милый, я такая неуклюжая! — причетала Фиалайт, подбежав к столу за солью и салфетками. — Сейчас всё исправим.        Когда моя жена произнесла слово «сейчас», она проникновенно блеснула на меня глазами. Сначала мне показалось, что она немного пьяна, но потом она сняла с сына пиджак и начала расстегивать рубашку.        Сердце бьется, — подумал я, когда увидел вздымающуюся грудь. Я видел ребра сквозь светлую кожу, я видел подрагивающий от прикосновений матери живот. Я видел пупок, который всё же напоминает о том, что он человек. И всё равно он не был человеком.        Хоть Макс и говорил, что он уверен в том, что я трус и что я не смогу его убить, поэтому он не готовился, я всё равно думал, что, когда я поднесу свою руку с ножом к его груди, тот сломается из-за какого-то бронежилета. Но он на самом деле считал меня слабаком, поэтому не надел бронежилет.        Фиалайт вытирала рубашку и грудь Чудовища, бросая на меня какие-то взгляды, которые я не мог идентифицировать. Сейчас это не было важно.        Я и не думал, что ножик так легко войдёт в грудь. Тело человека, оказывается, такое мягкое, такое уязвимое. Я засунул острие плашмя между ребрами, оно зашло внутрь по рукоятку. Фиалайт при этом смотрела на меня напуганным и решительным взглядом, словно она хотела сейчас взяться за мою руку и помочь мне вонзить его до конца, но боялась что если его смерть будет не чисто от моей руки, то вся миссия провалится.        — Ты… — Глаза Монстра вылезли из орбит и помутнели, а следом из его губ потекла струйка крови.        Фиалайт подперла одной рукой его голову, а второй нежно провела по щеке, при этом пристально смотря ему в глаза.        — Сладких снов, моё солнышко.        Я всё ещё стоял, держа дрожащую руку на рукоятки ножа, вонзенного в грудь Монстра. Перед глазами всё плыло, я видел только несколько красных пятен. А в ушах так звенело, что ласковые наставления в последний путь Фиалайт звучали словно издалека, но она была так близко, что я чувствовал её бьющееся сердце. Я чувствовал только два бьющихся сердца в комнате. Больше не три.        А затем начало происходить что-то странное, от чего мы с Фиалайт попятились от кресла. Свисающие по бокам руки становились всё меньше и меньше, безвольно лежащие ноги стали укорачиваться вместе с самим телом, а лицо… Если минуту назад я был уверен, что убиваю монстра, забирающего мою жизнь, то сейчас уже в кресле с моим ножом в сердце сидел труп моего сына. Мой маленький мальчик, читающий книжки в моей кровати в башне Гриффиндора, мой маленький вечно бегающий за мной на занятия хвостик, мой личный задаватель глупых вопросов. И только сейчас я осознал, что убил собственного сына. Я попятился ещё и врезался в спинку второго кресла, когда мой сын превратился в младенца, а затем… а затем он стал чем-то очень отдаленно напоминающим человека, завернутым теперь уже в полностью окровавленную рубашку с лежащим рядом окровавленным моим ножом.        — Он стал… — я не смог довести мысль до конца, потому что в горле было суше, чем в пустыне.        — Он стал тем, кем должен сейчас быть, — надтреснутым голосом прошептала Фиалайт, смахнув с щеки слезу. — Шестимесячный зародыш.        Я правда не знаю, откуда у неё сейчас были силы на разговоры, ведь я готов был провалиться в обморок.        — А знаешь, что делают в больницах с выкидышами? — спросила она, но вместо ответа достала волшебную палочку. — Отправляют в пустоту. «Эванеско»!        Всё, что было ещё пару минут назад Монстром, угрожавшем миру расправой, тем, от чего в будущем сбежит собственный сын и тем, что радовалось приближающейся смерти родного отца, вместе с его кровью, одеждой и орудием убийства одним взмахом было отправлено в пустоту, а вместе с ними и последние полгода наших жизней были отправлены туда же. В вечную Пустоту.        Вот вам и семнадцать суровых уроков Смерти.