***
— Мастер, — Оби-Вану достаточно одного этого слова, чтобы остановить мужчину от позорного бегства.
Тала и Винду не обращают внимания и не оглядываются, уходя, и он чувствует легкую обиду на такое «предательство», хотя оно и происходит только в голове.
Ощущая себя полнейшим
подлецом идиотом, джедай осторожно опускается в кресло у больничной койки и прячет взгляд.
Если честно, у Квай-Гона сердце колотится то в желудке, то в горле, но никак не за грудиной. А еще — в глазах почему-то ему щиплет и тяжело дышать, и слегка подрагивают руки, и он не может поднять взгляд, и из-за этого вновь чувствует острый привкус стыда. Не тот неподъемный и всеобъемлющий груз вины, осевший вермутовой горечью на языке и камнем на шее, в сравнении с которой этот стыд — просто укол… но все же стыд.
Но потом у него мелькает мысль, что Оби-Ван мог бы подумать, что он, его мастер,
стыдится его, и джедай резко вскидывает голову…
…взгляд у блондина спокойный.
Но совершенно нечитаемый. Как и выражение лица: мягкое, но далекое.
Квай-Гон так не умеет. У него есть набор «стоических» выражений, который, признаться, больше маскируют, чем на самом деле прячут то, что он чувствует, но зеленовато-синие глубины океана в радужке его падавана таят секреты гораздо лучше: правда, те особенно напоминают ему морских чудовищ, только и ждущих, чтобы проглотить путника не пережевывая, но это так, никому не нужные детали…
— Мастер, — снова повторяет Оби-Ван и протягивает ладонь, чтобы накрыть ею его руку.
Они довольно несоразмерны: хрупкая ладошка Кеноби меньше его медвежьей лапы раза в два, если не больше. Мозоли на ней есть, но они аккуратнее и светлее, чем его, то ли от свежести, то ли из-за лечащего воздействия бакты.
В любом случае, руки мальчика тоньше и изящнее, и таковыми останутся, даже когда он подрастет, это уже видно по строению костей и виду суставов. Да и не особенно-то он вырастет теперь, когда уже пересек отметку в четырнадцать лет. Оби-Ван со Стьюджона, у них пик роста на тринадцать приходится, больше, чем на полфута тот уже вряд ли вытянется, да и крупнее тоже не станет…
Квай-Гон на мгновение думает о том, как легко в его руке поместятся оба истонченных запястья и крупно вздрагивает, едва не отдернув ладонь, словно она, минуя разум, сейчас оставит багряно-лиловые следы на бледной коже и заломит предплечья вверх, вжимая в матрас, как в кошмаре, который ему приснился в первый день дежурства у постели ученика.
Оби-Ван вздохнул и кончики его пальцев прошлись по его костяшкам.
Движение было нежным, почти ласковым.
Необычайно-мягкий взгляд не отрывался от чуть бугрящихся вен и разгибателей на тыльной стороне его ладони, словно нашел что-то особенно занимательное.
Но он молчал.
И Квай-Гон молчал.
Чувствовал себя идиотом и паршивой пародией на наставника, что в последние месяцы было не только не новым, но даже, в общем-то, привычным, но молчал, пока это мягкое, монотонное движение не успокоило его достаточно, чтобы облизнуть бледные, пересохшие губы.
— Оби-Ван… — блондин слегка улыбнулся, но подождал, позволив ему аккуратно прочистить неожиданный ком в горле, не заостряя внимания. Это было очень тактично с его стороны, но самым совершенным образом разбивало мужчине сердце. — Я…
— Вы помните Бендомир?.. — совершенно не к месту спросил юноша, и его выражение лица стало чуть ностальгическим.
— Конечно, — согласился Джинн, прогоняя образы
предыдущего ошейника на тонкой шее, ярких и почти не испуганных глаз, и шепота, звучащего громче крика: «…я прижмусь к двери, а вы активируете устройство…», «…мы все равно умрем, а если вы выберетесь отсюда — будет шанс спасти других…», «…выхода нет»…
— Меня продали в рабство, — задумчиво продекламировал блондин, в очередной раз скользя указательным пальцем по суставу его, безымянного, и щекотно касаясь кожи между фалангами. — Как вы думаете, я был там в безопасности?..
Джедай резко сглотнул, открыл рот и чуть ли не со щелчком захлопнул его.
Тень улыбки в уголках губ мальчика стала чуть горше.
Он на мгновение поднял лицо: спокойное, чуткое выражение никуда не делось, а взгляд оставался мягким и затягивающим. Но в нем таились тени, и сейчас Квай-Гон видел их особенно ясно.
…Джинн в какой-то степени понимал желание Винду вытолкнуть его под вспышки камер. Оби-Ван умел завораживать на каком-то самом низменном и неизменном уровне подсознания, взывая к инстинктам более древним, чем сама цивилизация. Чувства, которые те порождали, не всегда были хорошими, но они были сильны, и мастер не сомневался, что его ученик смог бы с легкостью удержать все внимание на себе, просто
потому что.
В родном языке Квай-Гона было подходящее выражение, слабый перевод которого звучал примерно как «мозг ящерицы»: то есть, часть тебя, принадлежащая древнейшим временам, когда эволюция представляла тебя не более чем хладнокровной рептилией. Инстинкты, сохранившиеся с тех времен, примитивная природа поступков, желаний и мыслей, все это описывалось одним выражением: мой мозг ящерицы сказал/велел/отреагировал…
Вот на нечто подобное, глубинное и неизменное, влиял Оби-Ван, осознанно или нет.
— Это была… — осторожно начал он, но блондин легко перебил его, скупо улыбнувшись.
— Нет. Не ваша. Ничья вина, на самом деле, или же моя, но не ваша, потому что это было стечение обстоятельств.
— Оби… — звук вышел слабым, и блондин определенно сделал вид, что не услышал его. Бледные пальцы принялись вырисовывать узоры на бронзовой коже.
— Наша с де Крионом
случайная встреча ночью, его слабый контроль импульсов, но, в основном, чистая и обидная случайность, ведь он не отдал меня в шахты из-за вас, он сделал это, чтобы избавиться от свидетеля… и то, что моим именем можно было играть в дальнейшем, было выгодой, но не более того. Вы передали меня под опеку Сельскохозяйственного корпуса, ваша работа по обеспечению благополучия случайного попутчика была окончена. То, что неприятности нашли меня
после, было моей проблемой, личной. Спасибо, что спасли, к слову. Я не помню, чтобы благодарил вас за это, мастер… — задумчиво отметил ученик, и поднял на него взгляд. Тот был одновременно шутливым и очень грустным.
Квай-Гон сглотнул, зная, что он должен сказать больше, опровергнуть слова ученика, но они звучали так… так
удобно.
Было бы так просто, так
желанно наконец сбросить со своих плеч хотя бы часть вины, не быть ответственным за каждый выбор Ксанатоса…
Но он
был ответственен.
Потому что позволил ему сбежать на Телосе, много лет назад.
Потому что был слишком слаб, наивен и глуп, не видя дальше своего носа.
Потому что каждый раз в итоге страдал не Джинн — страдали невинные.
Оби-Ван.
— Все не так просто, — тихо поправил он падавана, не желая начинать спор, и в какой-то мере немного страшась того момента, когда в эти мягкие глаза войдут осуждение и брезгливая жалость, когда его ученик поймет, что Квай-Гон действительно виновен в его бедах, и в них вспыхнет боль и ненависть…
Оби-Ван вздохнул: теплый, разве что чуть-чуть снисходительный звук: вряд ли он хотел, чтобы это так прозвучало, но так оно и вышло. В конце концов, блондин снова слабо улыбнулся, даже тихо хмыкнул.
— Тогда давайте вспомним Финдар.
Квай-Гон помнил, конечно.
Помнил невинную радость и ожидание в глазах его тринадцатилетнего ученика и горькую обиду, когда вместо нормального подарка на именины Джинн вручил ему камень, без объяснений, без каких-либо напутствий, кроме как «джедаи не ищут наград»… он заслужил бы, выброси Оби-Ван этот камень, и не важно, какую ценность тот имел для мужчины…
Но падаван, вероятно, имел ввиду нечто иное.
Еще Джинн помнил безликий ужас, когда его разлучили с учеником, и он не знал, как найти мальчика. Они не говорили об этом.
Иронично, в общем-то, что, через несколько месяцев, он добровольно бросит его в полном одиночестве посреди гражданской войны, на далекой от Центра планете…
— Чем интересен Финдар? — сквозь поднявшуюся панику спросил Квай-Гон, пытаясь справиться с дыханием.
Перед глазами мелькали то шрамы ученика, то его покорный вид в цепях, перед Ксанатосом, то быстрое,
привычное от них избавление, то умело-провокационное движение бедер, которому тот должен был научиться…
Джинн вздрогнул.
— Финдар интересен Синдикатом. Вы помните?.. Они стирали память тем, кого назначали врагом. И я был в их руках, — Оби-Ван тонко улыбнулся. — Как вы думаете, какова вероятность, что любой из охранников, любой из этих людей решил бы… развлечься за счет мальчишки, которого никто и не хватился бы?..
На этот раз джедай не столько вздрогнул, сколько
содрогнулся.
Вторая рука взметнулась змеей, перехватила ладонь Кеноби и сжала, пальцы выученным жестом легли на пульс, и лишь ощутив биение сердца ученика, полностью сосредоточившись на его наличии в зоне досягаемости, Квай-Гон опомнился и отдернул руку.
— Сожалею, — слабо пробормотал он, и получил в ответ легкую улыбку.
— Все в порядке, — мягко ответил Оби-Ван, и продолжил чертить узоры на чужой ладони.
Они замолчали.
— Кто-нибудь прикоснулся к тебе тогда?.. — беспомощно спросил джедай, не уверенный, что готов услышать ответ, и равно не уверенный в том, что имеет право спрашивать, потому что если
да…
— Нет, пара скабрезных шуток не в счет, — склонил голову к плечу Оби-Ван, — но ситуация была вполне располагающая. Однако, вашей вины в этом не было бы. Плохие вещи случаются. Плохие вещи случились. Если бы жизнь была добра и справедлива, джедаи не были бы нужны этому миру. Это просто один из примеров. Это не зависело от вас.
— Не говори так, — тихо попросил мужчина, осторожно переворачивая руку, и поймал ладонь мальчика в свою. Этот жест быстро становился привычным между ними. — Не говори так, словно… словно это не имело никакого значения, — и замотал головой. — То есть, я имею ввиду…
— Были последствия, но не в долгосрочной перспективе, и не во всеобщем масштабе. Так какой смысл об этом думать? — слабо усмехнулся блондин, и Квай-Гон вдруг зарычал.
— Дело не в том, что я хочу, чтобы ты зациклился на…
этом! Я просто не хочу, чтобы ты думал, что твоя… твои чувства ничего не значат! Потому что это не так, Оби-Ван!
— Разве?.. — после паузы спросил мальчик, немного растерянно, и Джинн замер.
И совершенно бездумно притянул его к себе.
Его руки скользнули вверх, на крылья лопаток, когда он прижал ближе тонкую фигуру ученика, следя, чтобы немного резковатое движение не потревожило аппаратуру, и мельком удивившись тому, как идеально тот вписывается в его объятия.
Оби-Ван не сопротивлялся, лишь слегка закостенел, уткнувшись не то в плечо, не то в подмышку, и джедай вдруг запаниковал: стоило ли ему быть таким… физическим, должен ли он был сначала спросить разрешения, что, если его падаван…
Маленькие ладони медленно опустились на пояс туники, затем осторожно, откровенно-неуверенно двинулись за спину.
Квай-Гон ничего не сказал, только чуть крепче обнял мальчика, отслеживая каждое движение ученика и готовясь отстраниться при первых же признаках боли, но вместо этого ощутил, как Оби-Ван медленно расслабился, и тягуче, словно во сне, потерся виском где-то под ключицей.
— Я так горжусь тобой, Оби-Ван. Ты очень храбрый, и такой, такой сильный… Но как много я бы отдал, чтобы эта сторона мира
никогда, ни при каких обстоятельствах не касалась тебя даже мельком! — прошептал он в рыжие пряди, и его рубашка там, где прижималась щека юноши, вдруг стала влажной.
Кеноби, — так же, как он делал многое другое, — плакал совершенно бесшумно.
Его пальцы вцепились в потертую ткань, дыхание не прерывалось от рыданий, плечи не дрожали, только ощутимая сырость могла сказать, что происходит.
— Я чувствовал себя таким
грязным… таким униженным, таким… беспомощным… — прошептал он, наконец, и эти слова заставили Квай-Гона зайтись в коротком рыдании.
— Это не правда, Оби-Ван. Ты же знаешь?.. Это не правда. Ты — самый замечательный ребенок, с которым случилось так много плохого, но так твердо сияющий в Свете, что иногда больно глазам, — признался Джинн, и легко поцеловал его в макушку.
Волосы ученика были мягкими и пахли нейтральным больничным мылом. Это был плохой запах — слишком обезличенный, слишком казенный. Квай-Гон предпочитал чувствовать тонкий шлейф трав, тянущийся за мальчиком алой нитью.
— Мне некогда было думать об этом… нельзя было бояться, нельзя было жалеть, нельзя опускать руки… мои боль и слабость не стоили и lomanogo grosha, оставалось только перетерпеть, а потом собрать себя из того, что осталось… иногда казалось, что осталось недостаточно, чтобы даже встать… но всякая боль коренится в жалости к себе, и мне пришлось уничтожить её… но иногда я просто помню, как это было, словно меня так и не вытащили из этого подвала… я помню их
руки, и
звуки, что всегда сливались в какофонию, и они всегда хотели, чтобы я
кричал, а я не мог — мне не хватало ни
сил, ни
дыхания… — бессознательно шептал мальчик, вываливая все и сразу, и вдруг замер, когда на макушку упала крупная капля.
Он оторвал лицо от насквозь промокшей туники и поднял бледное лицо, чтобы столкнуться взглядом с такими же заплаканными глазами на лице его мастера.
— Мне так жаль, Оби-Ван… так жаль, что я не пришел за тобой… так жаль, что допустил… что оставил тебя там… — бессильно прохрипел мужчина, и Оби-Ван большим пальцем стер холодные слезы с его колкой от бороды щеки и попытался улыбнуться.
У него, разумеется, получилось, но в сочетании с мокрыми глазами смотрелось еще хуже, чем рыдания.
— Это так нечестно, что теперь они причиняют боль и тебе тоже, мастер… — шепнул он не без горечи, — что
я причиняю тебе боль…
— Это не так! — настолько твердо, насколько это возможно с разбитым от слез голосом, заявил Джинн и истерически хмыкнул, шмыгнув, услышав легкую «гнусавость».
— О, но это так! Ты ведь даже не хотел ученика, мастер мой… и я знал это, как знал и то, что ты не отступишь от своего слова, и у меня не хватило порядочности сделать шаг назад… да и как я мог, если был шанс остаться с вами?.. — словно риторически спросил Оби-Ван, тонкие пальцы которого скользили по его мокрой щеке, стирая одну слезинку за другой.
— Думаю, я заставил тебя очень сильно пожалеть об этом… — хрипло рассмеялся джедай, прижимая мальчика ближе, и тот улыбнулся: тепло, разбито, и так хрупко, словно состоял их одних осколков.
— Ни на секунду, мой gospodin, — и погладил тяжелые темные волосы дрожащего мастера, прижимаясь к нему ближе и разделяя тепло на двоих. Даже почти бессильный от вскрытия и очищения застарелой раны, он находил в себе силы заботиться. — Но вы… все это могло обойти вас стороной… А я мог остаться просто едва знакомым лицом… Неужели вы не пожалели?..
— Нет, — сказал, как отрезал, мастер-джедай, на мгновение ужаснувшись идее, что так все и было бы: он оставил бы его в Сельскохозяйственном Корпусе и ушел, и Оби-Ван был бы только еле различимым пятном на совести, не более того. Он вновь зарылся лицом в мягкие рыжие волосы и глубоко вздохнул.
— И даже сейчас?.. сейчас, когда я едва ли достаточно хорош, чтобы оставаться джедаем?.. когда не могу даже держать себя под контролем?.. — полушепотом спросил Кеноби, и Квай-Гон еле слышно зарычал.
— Я передумал, мы будем воспринимать случившееся, как магистр Винду. Твои чувства, твоя боль, твои переживания — они имеют значение, но то, что случилось — в прошлом, и…
Оби-Ван засмеялся.
Тихо, с усталыми и горькими нотками, но все же тепло, почти что веселясь, и его выражение лица стало нежным.
— Ты так непохож на них… делаешь все настолько лучше… неужели я действительно могу… хоть раз в жизни… получить что-то хорошее?.. — одновременно бессильно и восторженно пробормотал Оби-Ван ему в горло, и джедай ошеломленно распахнул глаза, автоматически опуская еще один поцелуй тому в макушку.
— Ты ошибаешься… — через силу прошептал Квай-Гон, и Кеноби отстранился, чтобы заключить его лицо в свои маленькие ладони.
— Ты останешься моим мастером? — с болезненным отчаянием, пытающимся скрыться за серьезностью, спросил
его падаван, — Действительно останешься?.. Потому что хочешь этого, а не из-за вины и сожалений?.. — и Джинн, без раздумий, кивнул.
— Пока ты хочешь видеть меня им, — предложил он с какой-то обреченной тоской, чувствуя где-то внутри, что однажды, когда этот ребенок сможет взглянуть на ситуацию объективно, он все поймет и просто…
— Тогда я называю тебя, мастер Квай-Гон Джинн, своим vladykoy и povelitelem, и gospodinom, и настоящим клятвенно заверяю, что krov'yu, plot'yu и dushoy я prinadlezhu своему мастеру, и отрекаюсь от верности любому vlastitelyu, которому я мог быть отнесен до этой секунды. Я буду podderzhivat' и zashchishchat' ot lyubykh vragov, sluzhit' veroy и pravdoy, s oruzhiyem v rukakh и bez nego. Я приношу эту клятву открыто, и призываю Силу в свидетели моей искренности.
Жизнь дрогнула и
раскрылась, словно сама Вечность застыла в ожидании этих слов, и безграничная радость на мгновение затопила их.
В воздухе витало великодушное согласие Отца, а Мать…
Да, Жизнь была
довольна.
Громко.
Очень громко довольна.
— Чт… Оби-Ван?.. что… — ошеломленно пролепетал джедай, поймавший сенсорную перегрузку и глядя на ребенка сверху вниз, и Кеноби улыбнулся так тепло, как мог.
— Вы — мой мастер, и никто другой, а я — ваш падаван, — и заправил выбившийся локон тому за ухо, — и, что-то мне подсказывает, что это правильное решение.
Сила
просияла.
Квай-Гон не выдержал.
Напряжение дня догнало его, и он расхохотался, — громко, заливисто и высоко, — и Оби-Ван прижался ближе, готовясь поймать его, когда смех превратится в болезненные рыдания, и притянул
своего мастера ближе, двигаясь так, чтобы его, колкое от бороды, лицо уткнулось ему в шею, а руки затянулись вокруг торса так, чтобы не потревожить медицинское оборудование.
Постель была не слишком велика, но Кеноби этого не знал — он привык к ограниченным ресурсам, а потому моментально нашел для них удобное положение.
Что-то очень сильно сломленное внутри радостно трепетало, и это что-то проливало елей на его истерзанный дух.
Клятвы, которым отчаянно сопротивлялся разум, но жаждала душа, встали на место, успокаивая те его части, о которых он привык не думать, как неправильно сросшиеся кости, которые болят
всегда.
Но теперь эта боль ушла.
Квай-Гон плакал, и эти слезы не были печальными.
Это было облегчение, чистой воды облегчение, и оно так ясно читалось в Силе, что Оби-Ван не беспокоился, только перебирал темные пряди волос, и шептал что-то безмятежно-утешительное, как обычно делал это, когда сын его мастера просыпался от кошмаров.
— Я просто старый дурак, да? — ломанным голосом пробормотал Квай-Гон, пытаясь шмыгать не слишком громко.
— Вы — мой мастер, — с тонкой улыбкой отозвался Кеноби, и тихо выдохнул, — видит Сила, я счастлив.
Джинн фыркнул.
— Поверь мне, в конце концов, ты передумаешь… — не столько желая отвратить от себя это маленькое сокровище, сколько предупредить его от разочарования.
Джинн знал, что испортил все не с одним, но с двумя учениками,
и пока все шло только хуже и хуже с третьим, от его мерзкого характера из друзей рядом задержалась одна лишь Тала, и та — на чистом упрямстве, он был одновременно слишком эмоционален и далек, не всегда умел обращаться со словами, когда они нужны были не в переговорах, а простом разговоре, с ним вечно приключались совершенно аномальные истории, и он…
— Нет, — просто сказал Оби-Ван и тихо вздохнул. — Но мы не будем спорить. Время покажет.
Квай-Гон искренне не хотел, чтобы Время что-то показывало.
Обычно это не сулило ничего хорошего.
Он пытался найти в себе силы встать, чтобы на утро целители не порвали его на много маленьких мастеров-джедаев, но потерпел неудачу: слишком уж комфортно было просто обвиться вокруг его ученика, словно большая кошка, зная, что тот рядом и в безопасности, в тепле и комфорте, и хочет видеть его частью своей жизни так сильно, что клялся…
А в чем он, кстати, клялся?
— А что это была за клятва? — немного в нос пробормотал Джинн и смутился.
Кеноби задумчиво пожевал губу.
— Очень старая клятва верности на моей родной земле, — осторожно пояснил он, здраво подозревая, что некоторые вещи лучше оставить в темноте. — Наши Узы были разбиты… мне бы хотелось, чтобы Сила видела, что я готов вернуть их по-другому. Может быть, однажды мы восстановим и связь.
— Однажды, — едва слышно согласился джедай, и юноша вздохнул.
— Клятва не была бы засвидетельствована, если бы вы не были бы согласны с каждым пунктом, понимали слова или нет. Но этот язык — тайна, и я прошу дозволения сохранить это таким образом. Я и так раскрыл вам больше, чем имел на то права, — что было правдой. Наречие было строго охраняемой тайной Ирруминаля от других планов, и его раскрытие обычно приводило к смертной казни на месте.
— …хорошо, — решил просто сдаться джедай.
Сила действительно
буквально пела, и он доверял ее суждению достаточно, чтобы отпустить этот вопрос, тем более, что некоторые слова он предположительно ощущал образами, а другие были на корусанти.
Опять же, это было обещание Оби-Вана быть его падаваном, и он не мог не любить эту мысль так сильно, что кружилась голова.
Тонкие пальцы все еще перебирали его волосы, и джедай медленно провалился в сон, обвиваясь вокруг своего ученика и довольно выдыхая.
Кеноби мягко улыбался, глядя в потолок.
…Где-то далеко маленький голокрон осыпался пылью до того, как тонкие паучьи пальцы успели прикоснуться к нему, и блеснули золотом ожесточенные узкие глаза.
Древнее темное Пророчество так и не было зачитано.
Сила гудела, и строились самые новые вероятности.
Мир
менялся. Он всегда так делал.
***
Оби-Ван рассматривал свое отражение в зеркале, опираясь руками на края раковины и ощущая, что ноги не так тверды, как хотелось бы, а предплечья немного тянет, даже когда он просто поднимает ладонь к лицу. Плечи и вовсе простреливала отвратительная сухая боль: его суставные связки еще не восстановились на должном уровне, и ему приходиться смириться с ограниченностью движений.
Кеноби чувствовал себя слабым и невольно улыбался, светло и тихо, — сила не нужна ему сегодня, эта игра будет выиграна иным способом.
Он чуть качнул головой, отгоняя лишние мысли, и потянулся к гриму.
Светло-коричневая подводка точным движением кисточки легла прямо по корням пушистых ресниц, совершенно невидимая, стоит чуть отодвинуться, но мгновенно выделившая глаза на его болезненно-худощавом лице.
Он усилил эффект бледными-бледными тенями неоднозначного, серо-зелено-коричневого оттенка, и смягчившими, и подчеркнувшими следы длительной бессонницы под веками, делая ту… ну, симпатичнее. Социально-приемлемой, если так можно выразиться.
Дело в том, — и это понятно, и привычно, и немного смешно, — что люди немного стесняются уродств и калек, и катастроф, за редким исключением, и предпочитают просто
не смотреть и
не думать, словно в этом случае беда обойдет их стороной.
Изящно скользнувшая по щеке одинокая слезинка привлекает больше сочувственной симпатии, чем красное и опухшее лицо в соплях, хотя последнее, чаще, гораздо искреннее.
Чаще. Не всегда.
Он, например, может разыграть и ту, и другую карту.
Кеноби скользнул кисточкой под скулой, умело усиливая тень, и его лицо стало острее, но и ярче, состоящее из углов и мягких линий, максимально-приязненное для различных вкусов различной аудитории.
Всем не угодишь, но попытаться расширить этот круг можно.
Потому и выбирает он белоснежную больничную рубашку чуть большего размера, чем нужно: когда она оседает на его жилистых руках, вырез хорошо демонстрирует оставшиеся следы, которые просто не успели залечить, сосредоточившись на более серьезных травмах, — от ошейника, который Ксанатос поместил на его горло.
Красноватая линия шрама на ключице, в противовес, не дана ему де Крионом и получена не в этой стычке, но очень удачно попадает в видимость, если он поведет плечами в полу-защитном жесте, и никто не узнает, что этот след, как и множество других, принадлежат руке его предыдущих gospod.
Очень удобно.
Волосы Кеноби распускает, позволяя рассыпаться мягкими волнами и полукольцами по плечам, потому что это не подходящий день для любой прически, ему нельзя быть нарочито-красивым, нельзя быть настолько
выверенным.
Он должен быть привлекательным
случайно,
небрежно и
вопреки.
Последнее — особенно по случаю.
Пальцы немного подрагивают от напряжения: в падаванскую косу вплетается чуть больше бус, чем обычно — чтобы привлечь к ней внимание и дать более подспудное напоминание, что он всего лишь ученик. Держать руки на весу в воздухе — больно. Но не слишком.
Когда он заканчивает и смотрит в зеркало, там отражается
эстетически-приятная картина, на деле — продуманная до мелочей, но кажущаяся достаточно естественной.
Послушникам Храма-на-крови вообще свойственно быть если не откровенно-красивыми, то, как минимум, интересными, иначе не утолить желания и потребности мастеров, и дело, в общем-то, не в сексе — дело в вечных миссиях, которые часто требовали инфильтрации, что было сложно сделать, не пользуясь смазливой мордашкой или красивыми изгибами, и чьей-то наивностью… или похотью.
Но, что немного смешно, хоть и в очень печальной мере, красота эта всегда носит оттенок старой трагедии, словно Проклятая Земля отпечатывается в самих чертах, и настолько, что лучшие охранники милордов могли различить послушника с лету, и они сами даже не могли объяснить, как так выходило.
Однажды Кхамали Малар назвала себя разбитым витражом… таким же ярким, острым и бесцельным. Кеноби собрал эти осколки, вставил их в рамку и назвал искусством, и окружающим придется принять это за чистую монету. И ему, однажды, тоже…
Поэтому, когда Винду зовет, и юноша возвращается из ванны, и на миг повисает тишина… что ж… он рад, что здесь
нет Квай-Гона.
Да, немного
напуган раздражен, что не находится с ним и не присматривает за благополучием своего gospodina, с его-то любовью падать в восторженно распахнутые объятия различных историй смежных с опасностями, но все же… рад, да.
Кажется, что подобная игра каким-то образом
запачкала бы его слишком светлого и честного мастера, и предпочтительнее, чтобы тот проверял настроения Юстиции, чем видел его… таким.
Тем более, что темнокожий магистр в этом плане гибче и разумнее, гораздо больше понимая позицию «цель оправдывает средства». Его взгляд даже одобрителен, и Оби-Ван немного смущенно прикрывает глаза — к положительному подкреплению привыкнуть нелегко.
Но потом Мейс Винду отступает, уходит, и они начинают запись.
Корун оценивает сразу результат, транслируемый на стену проектором: если бы он смотрел на Кеноби вживую, ощущение Силы смазало бы его чувства, но в соседней комнате легче и проще,
и не нужно скрывать выражение лица, потому что он там один.
В кадре появилось изображение: сначала несфокусированное, оно медленно настроилось и отразило Оби-Вана: светлокожего, с совершенно естественной тенью под яркими глазами, излишне-острыми скулами, и кучей датчиков и систем, подключенных к нему и привлекающих внимание, как алый стяг на белом фоне.
Рубашка мягкая, в тонких узорах, еще больше подчеркивает его бледность и след, опоясывающий шею — красноватые, тонкие рубцы по краям, и россыпь черно-бурого вдоль.
Он опирался на большую подушку и выглядел так, словно прошел через
ад и вышел с другой стороны.
Только мягкие даже на вид распущенные волосы цвета полированной меди да осторожный, но теплый взгляд слегка притуплял какое-то странное, внутреннее желание бросить все и
спасти его, от
чего бы то ни было.
Кеноби посмотрел прямо в приблизившую его лицо камеру.
Его зелено-голубые глаза были едва заметно влажными: не очевидно, если не приглядываться, но на каком-то уровне меняя лицо к более уязвимому образу.
Даже близко не плач, но в его позе, в его выражении, в самой тонкой манере держать себя есть мягкость и утонченная просьба о снисхождении, которую невозможно увидеть — только почувствовать на периферии, как витающую в воздухе тонкую ноту дождевой свежести.
Винду вновь одобрительно кивнул, просто для себя самого, и глубоко вздохнул.
— Доброго дня, уважаемые слушатели. Я — ученик Ордена джедаев, Оби-Ван Кеноби, недавно мне исполнилось четырнадцать. — Падаван склоняет голову, подчеркивая покорный изгиб шеи и скромно отводя взгляд, чтобы спрятать тот факт, что это — небольшая ложь.
Кхамали Малар пересекла порог в четверть века. Оби-Ван Кеноби, в физическом смысле, тоже не вчера праздновал день рождения.
Но все глаза совершенно автоматически задержатся на красках, изувечивших плоть его горла: маленький, но правильный и красивый ход. Да, Малар знала эту игру прекрасно, и теперь её эстафету элементарного манипулирования подхватил Кеноби.
— Вчера я проснулся от комы, в которую был введен по медицинским показаниям, и был ознакомлен с… делом, которое было сформировано, пока целители… справлялись с последствиями моего пребывания в качестве заложника…
В первую очередь, я прошу прощения, что не мог отреагировать раньше, и вызвал затруднения у стражей правопорядка и сотрудников безопасности, которые нуждались в моем отчете о произошедшем. Я сделаю все возможное, чтобы в ближайшее время возместить ожидание моих показаний и благодарю за вашу помощь в спасении моих юных собратьев, — Кеноби прижал кончики пальцев к груди, чуть склоняясь, заставив провода датчиков и мини-приборы, закрепленные на теле, прийти в движение и напомнить о своем чрезмерном количестве.
О, посмотрите, damy и gospoda, и вспомните, что целители Храма джедаев — одни из лучших на Корусанте, но даже они не смогли пока поставить его на ноги в срок.
Взгляните и задумайтесь.
Как и всякий волк в овечьей шкуре, Оби-Ван знал, как напомнить о
сочувствии.
— Во-вторых, я… — он сделал тонкую, осторожную паузу, взглянув в камеру большими,
ланьими глазами, — я хотел бы обратиться к госпоже Туре Омеге… с моими соболезнованиями. К моему глубокому сожалению, я знаю невосполнимость подобной утраты, и мне очень жаль, что вы потеряли своего мужа. У меня не было ни намерения, ни, разумеется,
желания причинить кому-то боль или… убить… Но от наших чувств и желаний редко что-то зависит. Вы попросили меня взглянуть вам в глаза… — Оби-Ван светло, почти нежно, но, конечно, без улыбки, взглянул в камеру, и у магистра по спине прошлись мурашки, потому что Кеноби
буквально заглядывал прямо в душу, — поверьте, когда я немного оправлюсь от того, что господин де Крион сделал со мной, я приму вашу просьбу о встрече. Но до того момента мне тоже очень хотелось бы спросить вас…
А чем мы заслужили то, что ваш муж сделал с нами? Дети, не достигшие даже возраста получения начального образования… их воспитатели, что находятся в соседних палатах, их ждет длительная терапия… и в чем
был виновен я?..
В чем же была
наша вина?..
Вы сказали, что ваш муж был болен, и что мы не имели права… на ответные действия? На самозащиту?.. На сопротивление?.. — его губы дрогнули, и мятные глаза посмотрели немного в сторону в горькой, глухой тоске — Вы тоже говорили, что ваш муж
не хотел этого…
И все же были раненые. Были убитые. Потому что решения были приняты и приведены в действия, и именно ваш муж был в центре этих событий, — неподдельная боль и нежность на лице юноши были ужасающи, от того, какую силу, какую тонкую, но безукоризненную мощь они придавали его словам.
— Я знаю о глубине настоящей
любви, мы бессильны против нее, — он говорил медленно, не торопясь, но и без пауз. Теплым, ненавязчивым речитативом, прошивающим мозг насквозь. Винду подавил желание аплодировать, даже в одиночестве закрытой комнаты это было бы чрезмерной реакцией. — Однако, обвиняя меня в смерти вашего супруга, вы удивительным образом сосредоточились на аморальности этого поступка, совершенно не оглядываясь на равную мысль — почему жизнь Ксанатоса де Криона должна была перевесить ценность и важность любой другой жизни?.. Почему ваш муж был важнее восьми человек, оказавшихся в зависимости от его милости?.. Был ли он важнее тех пострадавших разумных, которые не получили вовремя медицинскую помощь, потому что взрывы, устроенные им, привели к нарушению движения медицинских крейсеров во всем районе?..
Он не проявил ни снисхождения, ни жалости, госпожа Омега.
Сочли бы вы морально-приемлемым, если бы господин де Крион убил нас всех, потому что он ваш муж и вы любили его безоговорочно?..
Я не могу просить вас об объективности, не с потерей, разбившей ваше сердце… но я прошу вас задуматься… неужели, за пределами своей боли, вы
действительно предполагаете, что у меня
был выбор в том зале?..
На этом я заканчиваю эту пресс-конференцию и благодарю вас за внимание, — Оби-Ван вновь позволил своим глазам опуститься на руки, одна ладонь мягко заломила пальцы другой в случайном жесте, демонстрирующим его «сдержанные внутри» эмоции.
Он слегка запрокинул голову, позволяя волосам скользнуть за спину, и гортанно, прерывисто вздохнул, поджимая губы и глядя чуть за свое плечо, словно не мог справиться с собой, и на этом запись закончилась.
На пару секунд повисла оглушительная тишина.
Затем в палату размашистым шагом шагнул магистр Винду и размеренно кивнул, дернув уголками губ.
— Очень хорошо! — объявил корун, и Оби-Ван легко и облегченно улыбнулся, мгновенно теряя всю напряженность. — Вероятно, мы немного чрезмерно сосредоточились на Омеге, но люди не будут ожидать разговоров о доказательствах от подростка, они будут ожидать взаимных обвинений. Хорошо сформированное противоположное мнение — это наш лучший выбор.
— Его речь не слишком правильная? Ну, я имею ввиду… — один из помощников целителей, оказавшим им услугу с управлением камерой, досадливо поморщился. — Падаван Кеноби говорил очень… умно, не слишком ли для ребенка?
— Но он не ребенок, — магистр слабо улыбнулся, заметив, как оскорбленно сузились глаза юноши, — больше тот свой гнев ничем не проявил, — в конце концов, эта речь была написана падаваном Кеноби, мы лишь немного отредактировали ее.
— Это важно. Суд будет открытым, прозвучат вопросы, моя речь на камеру должна соответствовать лингвистической логике ответов во время слушания, — согласился Оби-Ван, прикрывая лазоревые глаза и чуть улыбнувшись завуалированной похвале. Ученик целителя что-то смущенно пробормотал, прежде чем подхватить технику и быстро выйти, полыхая красными ушами.
Магистр опустился на больничную койку и легко похлопал падавана по руке.
— Ты хорошо справляешься, Оби-Ван. Но ты ведь знаешь, что если станет слишком тяжело, ты можешь прийти к своему мастеру, мастеру Тале, ко мне или магистру Йоде? — почти что мягко спросил Мейс, и блондин аккуратно кивнул ему в ответ, чуть-чуть сощурившись. Винду хмыкнул. — Но ты этого не сделаешь, верно?
Кеноби снова улыбнулся, шире и ярче.
— Я могу справиться с тем, что жизнь бросает мне на плечи, — мягко отверг он предложение магистра и бросил короткий взгляд в окно. — Жизнь есть жизнь. И все, что она нам дает, мы можем вынести, так или иначе.
— Я слышал, что у вас бывают разногласия с вашим психотерапевтом? — без стеснения уточнил Винду, и Кеноби поморщился.
— Не поймите меня не правильно, я благодарен ей за… попытки, — и его интонации — это попытка вежливости, которая прикрывает глубокую неприязнь, настолько сильную, что она проскальзывает через его идеальный фасад маленького хорошего падавана, и заставляет мужчину скупо рассмеяться.
— Если ты чувствуешь, что она не подходит тебе, Оби-Ван, ты волен выбрать кого-то другого, — с неопределенной мягкостью сообщил ему Мейс, и глаза Кеноби сверкнули дюрасталевым сплавом. — Я знаю, что Совет санкционировал твою терапию, но она бесполезна, когда вы не работаете над ней.
— Может быть… — он остановился, но, спустя мгновение, продолжил, вскидывая свои кошачьи глазищи в пол-лица, — может быть, я просто не хочу, чтобы кто-то хозяйничал в моей голове.
Винду чуть поджимает губы, но не реагирует нарицательно, позволяя юноше расслабиться после краткой вспышки. Он подозревал, что Оби-Ван слишком сильно давит на себя, слишком старается держать себя в рамках правильного поведения, и хотя это
удобно с точки зрения контроля и послушания, оно также не хорошо для него в долгосрочной перспективе.
Верьте или нет, но магистры заботятся о своих подопечных не меньше, чем целители или стражи. Они занимают разные позиции с одной целью — сохранить, защитить и приумножить.
Зная, что сейчас не то время, когда откровенность будет царить между мастером и его учеником, Мейс занял эту нишу, давая юноше свое внимание и немного пространства, чтобы снова встать на ноги.
Небольшая часть, которую магистр не столько отвергал, сколько мягко подавлял в присутствии Кеноби, была
очарована падаваном, как можно быть очарованным маленьким хищным зверьком, который никак не может решить, хочет ли он напиться твоей крови или же ластиться к руке.
Или и то, и другое.
— Она не должна быть в твоей голове, падаван. Терапия — это все о выборе, твоем личном выборе изменить ситуацию с опорой и помощью, чтобы найти свою автономию и начать рост к лучшему, — пытается объяснить он, и Кеноби резко наклонился, обнажив снежно-белые зубы.
— Как будто выбор не может быть вынужденным! — шипит он почти что злобно, и атмосфера в маленькой палате стала еще хуже, чем была.
Винду хотел бы сказать, что после этих слов Оби-Ван не испытал леденящего страха за преступание черты, которую он сам же для себя и провел.
Но это не так.
Он
читает Взглядом, как ужас цепляется за его кости, драпирует фигуру в тонкую, едва заметную панику, как в саван, и только коротко выдыхает, не испытав ни горечи, ни даже раздражения, Мейс даже немного смущен глубиной своего удовольствия от того, что его присутствие ненадолго заставило юношу потерять свою маску и сказать правду.
Инстинктивно Оби-Ван знает, что он не причинит ему вреда. Осталось лишь убедить в этом его разум.
Но это не его работа.
Его работа заключается в том, чтобы найти подходящую для этого персону.
— Я отменю ваши сессии, падаван Кеноби. Мастера Лаквош порекомендовали вам, потому что… что ж, не думаю, что это теперь имеет какое-то значение… Но я не думаю, что она была правильным выбором. Я дам рекомендацию поискать среди ее коллег кого-то более подготовленного для общения с военнопленными…
Оби-Ван молчал. Признаться, он всегда знал, что хотела от него Серена в те или иные моменты, как она рвалась к каждой его эмоции, демонстративной или вырвавшейся, как она скручивала каждую сессию, пытаясь обратить ее в урок на тему социальных норм.
Это просто… не для него.
Вот и все.
— Она делала, что могла. И умела. Это просто… не сработало на мне, — прошептал Оби-Ван, глядя на свои истонченные руки. Пальцы стремились сжаться вокруг чего-то привычного, хотя бы эфеса сейбера, но подобной возможности у него не было. В момент особенного хладнокровия, он вновь поднял глаза на магистра. — Она ведь работает только с детьми, не так ли?.. Но я не ребенок. Даже если я еще учусь и набираюсь опыта, мне не нужен тот, кто смотрит на меня…
— …не как на равного?.. Сверху вниз?.. Да. Я знаю. Вот почему я рекомендую вас другому психотерапевту, — согласился Винду, и Кеноби слегка сжался.
— Она не нравилась мне, но была безопасной, пока не начала давить и манипулировать, — признался он, и Мейс кивнул.
— И вы стали противостоять ее попыткам контроля. Безопасность была утеряна, и вы не знали, как бороться с ней, когда вас заставляли быть уязвимым в ее присутствии.
— Она использовала моего мастера, чтобы заставить меня говорить, когда я не хотел, — слова сняли какую-то болезненную тяжесть, позволив слегка расслабиться, а Винду, в противовес, сильно нахмуриться. — Она сказала, что нет прогресса, когда я молчу, что я
должен заговорить…
— Это было неприемлемо. Это было нарушением вашего доверия и врачебной этики, и подобное больше не должно повториться, — серьезно поджал губы корун, нетерпеливо постукивая пальцами по матрасу.
— Я очень устал, — признал, наконец, Кеноби, и магистр бросил на него короткий, грустный взгляд. — Устал бояться. Устал чувствовать боль.
— А ты переставал? С твоего возвращения в Храм? — спокойно спросил Винду, уже зная, что ответ заставит его сглотнуть ставшую вязкой слюну с кислым привкусом.
— Ни на секунду, — подтверждает эту мысль Оби-Ван, склоняясь над своими ладонями. — Не говорите
ему.
Винду долго смотрит на рыжие пряди, занавесившие бледное лицо, прежде чем медленно кивнуть.
— Не буду.
***
— Вокара, дорогая моя, прекрасно выглядишь! — знакомый голос не столько прерывает разговор, — тот слишком отрывист и скуп для этого, — сколько вплетается и склеивает его во что-то новое.
Целитель радушно улыбается, отворачиваясь от своего пациента, и Оби-Ван с тонкой небрежностью запахивает тунику, с холодной отчужденностью ощущая на себе слишком умный взгляд черных глаз и ограничивая возможное поле для анализа.
Его драконы рычат на мужчину.
Тот
силен,
умен и обладает
властным присутствием,
подкрепленным возможностями и способностями.
В целом, это все внушает им страх и трепет, вот только даже Анализ отвечает на эти чувства тонко завуалированной агрессией, что уж говорить о более приземленных чертах его личности?..
— Приветствую вас, мастер Дуку, — склоняет голову,
но не тело, в вежливом полупоклоне блондин, ровно и совершенно спокойно улыбнувшись. — Мы закончили, целитель Чо?
— Да, Оби-Ван, ты готов к выписке. Подожди своего мастера, чтобы не идти одному, и можешь быть свободен! — Небрежно машет она рукой, в то же время осознавая его ограничения и то, что его сил может не хватить на весь пусть до комнат.
— Нет необходимости, Квай-Гон сейчас на собрании Совета. Я провожу моего гранд-падавана, — хмыкнул граф, и Оби-Ван поднял на него совершенно остекленевшее лицо.
Улыбка выглядела, как работа профессионального, но все же скульптора, а глаза и вовсе казались пустыми, как окна в темную комнату.
Достаточно пугающе, чтобы на долю секунды заставить мужчину напрячься.
Это телодвижение вспышкой удовольствия скользнуло по его позвоночнику. Что и говорить, Кеноби не любил
снисходительность.
— Благодарю за… внимание, мастер Дуку, — с нежностью, необходимой, чтобы спрятать яд, проговорил он, действуя
смущенно и
доверчиво, — но я, конечно, не смею отвлекать вас от дел. Я подожду, когда освободиться мой go… мастер, — и плавно-плавно улыбнулся, как фарфоровая куколка.
Джедай в ответ вскинул брови и посмотрел особенно-внимательно, словно желая взглядом разрезать на более удобные для исследования куски.
— Нет необходимости. Эта сессия затянется, так что для всех будет удобнее, если вы к ее окончанию уже расположитесь в ваших комнатах. Я
настаиваю. Какой же я мастер, если оставлю ученика моего падавана без помощи? — в уголках тонких губ притаилась язвинка.
— Если вы
настаиваете, то я не смею протестовать, — негромко, но четко очертил границы этого маленького соглашения юноша, и граф хищно дернул головой.
Они молчаливо вышли в главный коридор, Оби-Ван оставил свои данные секретарю, получил электронные файлы по своему состоянию, пообещав передать их мастеру по его возвращению, набросил на плечи великоватый плащ, одолженный одним из младших целителей и неуловимо выдохнул, чувствуя, как мышцы
горят.
Это, однако, не заставило его ни согнуться, ни измениться в лице.
Ни за что.
Дело было не в мастере Дуку, и не в осторожных переглядываниях встреченных целителей, и даже не в джедаях, осторожно бросающих косые взгляды и позволяющие себе мелкие перешептывания, пока их вынужденная пара проходила коридор за коридором, с чуть меньшей скоростью, чем Кеноби позволял себе обычно.
Дело было не в них.
Только в нем самом и в его способности выдержать слабость и боль. Как и всегда.
Ему нужно было растянуть силы на весь путь, и если это стоило ему коротких, чуть позабавленных, с ноткой самодовольного презрения, взглядов, бросаемых мужчиной через плечо, то пусть так. Он не был
его мастером, не был даже магистром — Оби-Ван не видел смысла рвать для него жилы.
Он только хотел вернуться
домой.
— Мое присутствие тяготит вас? — неожиданно спросил Дуку, и Кеноби чуть приподнял брови, сохраняя дыхание, движение и темп автоматическими, чтобы дотянуть до их с Квай-Гоном покоев.
— Я произвожу такое впечатление? Сожалею, мастер Дуку… видимо, я устал больше, чем осознаю, — мягко, по-лисьи мягко откликнулся Оби-Ван, бросив на него
кроткий взгляд.
На самом деле, так оно и было, конечно, но Кеноби, как бы ни был раздражен навязчивым вниманием, все же знал свое место.
Всякий неглупый щенок знает, на какую собаку может тявкать, а когда следует взять смысловую паузу и подумать о вечном.
— …вы хорошо ушли от вопроса. Одобряю, — прохладно усмехнулся мужчина, и юноша принял чуть удивленный и едва-едва сбитый с толку вид, и тактично промолчал, не позволяя поймать себя на откровенной лжи. — Но я немного… удивлен. Мне казалось, я еще не успел вас обидеть. Я ошибаюсь?
— Что вы, мастер Дуку, — Оби-Ван аккуратно, но совершенно естественно продемонстрировал ему уязвимую линию подбородка и горла, прежде чем бросить тонкий взгляд из-под ресниц, — вы спасли мне жизнь. Полагаю, несколько часов стали бы решающими для яда, без вас я бы не дотянул до Храма… Я очень… хм… кажется, я еще не выражал свою глубочайшую признательность относительно вашего вмешательства? Мое упущение, простите. Я действительно крайне благодарен вам.
Они немного помолчали, и Оби-Ван удержал на лице мягкую, ничего не выражающую улыбку.
На самом деле, его страх, моментально превращающийся в агрессию, не должен стать причиной для
грубости, это совершенно
неуместно!
— Вы… продемонстрировали значительные силу духа и самообладание. Должен признать, что я… впечатлен, — Кеноби постарался не напрячься еще сильнее, ощутив, как по позвоночнику вместе с каплей пота скатывается комплимент, и чувствуя болезненное желание сбежать подальше от пока неясной, но все же ловушки. Её кисловато-медовый запах витал в воздухе, и он чувствовал, как вокруг горла обвивается удавка. — И, конечно, то, как вы… справились с угрозой… тоже было впечатляюще.
— Немногие рискнут наградить убийство подобным эпитетом, — спокойно заметил Оби-Ван, точно они говорили о погоде, и мастер-джедай едва заметно споткнулся.
— А как бы вы это назвали? — почти задумчиво спросил он, словно просил раскрыть ему секрет, но, на самом деле никакой тайны не было.
— Разве я уже не сказал, как оно есть, мастер Дуку? — с тонкой иронией, спрятанной в смирении, спросил юноша, и они встретились взглядами: два хищника — опытный, ужасающе-сильный, крупный, и тонкокостный, маленький, но очень выносливый и приспосабливающийся, как дышит. — Эвфемизмы порой вредны — они мешают тебе осознать степень… — он изящно повел рукой в воздухе рукой, как бы стремясь подобрать нужное слово, но и понимая, что оно здесь просто не нужно.
Степень. Просто степень.
— Какая интересная мысль… к каким истокам она восходит? — с болезненным любопытством, погребенным под ложной заботой, спросил Дуку, и Оби-Ван тонко улыбнулся, одновременно польщенный этим жадным изучением, и невероятно напуганный им же.
Однако, непохороненные жажда одобрения и некоторая покорность перед неаффилированными мастерами заставила его говорить.
— Как и многие интересные вещи, к людям, конечно, — продолжал он с тем же спокойствием, и следа которого не ощущал. — И дурной привычки называть вещи не своими именами: например, предательство зовут тактической необходимостью, ложь — небольшим преувеличением… это, что логично, не влияет на истину, — они зашли в лифт и блондин подавил болезненное желание опереться спиной о металлические стены.
На коже появилась испарина, но она почти обошла лицо, поэтому Оби-Ван скупо понадеялся, что его удручающее состояние, слегка развязавшее ему язык, не будет слишком уж заметно.
Лифт остановился, и впереди замаячил знакомый коридор, заставивший его плечи чуть опуститься в усталой радости.
— Как… занимательно… А вы предпочитаете правду без прикрас, я так понимаю? — с иронией спросил Дуку, снизив темп, чтобы идти с ним вровень, и Кеноби медленно поднял на него взгляд, и облизнул враз пересохшие губы.
Черные, как спелая олива, эти глаза были по-своему красивы.
Нет, правда.
Они были
пугающе-красивыми. Как у лорда Ам`Ларуз.
Оби-Ван легко мог различить в них клиническое любопытство, быстро перерастающее в ледяной настолько, что ощущался
обжигающим, интерес коллекционера, мог поймать грани темного собственничества к талантам, продемонстрированным им в руках де Криона, видел недюжинный ум, безжалостность, но и чувство меры и, удивительно, тягу к
красоте… там было также немного гнева к тонкому, но, видимо, недостаточно тонкому, пренебрежению Оби-Вана, но тот был удивительно умеренным, в отличии от привычного для Малар неконтролируемого, опасного чувства, накрывающего с головой мастеров, что чувствовали себя оскорбленными. А еще там был вызов, желание быть увиденным кем-то, кто привлек его внимание: привычка к восхищению не до конца убила в нем глубинное желание к искренней оцененности…
Словно вынырнув из черной проруби, Кеноби заставил себя
дышать, когда он отстранился от Силы, чувствуя, что копнул
слишком глубоко, и да, такое тоже бывает… видимо…
Оби-Ван взял еще одно мгновение, чтобы окончательно прийти в себя, отбросив неконтролируемый страх и ощущение, что ничего не изменилось и он все еще служит своему прекрасному, жестокому vladyke.
Ему нужен был его разум для этой игры, но, ослепленные ужасом, даже его потоки с трудом лавировали, пытаясь разделить эту ношу так, чтобы его не парализовало.
— Люди лгут, — он чуть не споткнулся, но все же нашел силы продолжить, незаметно сглотнув. — Все знают, что люди лгут. Чести уже ни от кого не ожидают, а обещания — не важны вовсе, — медленно, почти с осторожностью признал Оби-Ван. — Но, иногда, правда — это все, что остается.
— А у вас не оставалось ничего, кроме правды, падаван Кеноби? Или у вас и сейчас
нет ничего… кроме правды?.. — пугающе улыбнулся Дуку, и блондин склонил голову к плечу, позволяя медным прядям скользить по плащу.
— У меня
не было ничего, верно, — протянул Оби-Ван, сверкнув глазами, но тут же пряча все эмоции за пушистыми ресницами. — Кроме жизни. Но жизнь оказалась хорошей монетой, и на нее многое можно было купить, достаточно лишь подгадать момент.
— А теперь вы потерялись, как корабль без гипердвигателя, унесенный в открытый космос… Вы снова здесь, на своем месте, но порта как нет, так и не видно, не так ли? — Дуку неумолимо продолжал, поймав его взгляд и не давая отвести глаз. — Страшно быть одиноким, но одиночество среди друзей еще страшнее, особенно сейчас, когда ваш уютный и понятный мирок исчез. У вас появились новые привычки и знания, изменилось восприятие, и ниша, которую вы раньше так удобно занимали, вдруг стала не по размеру, и там, где вы раньше подходили своему кругу, как пазл, появились новые края и грани. Что не менее важно, за время вашего отсутствия их жизнь тоже не остановилась. Они тоже изменились, стали далеки от образов, которые были в вашей памяти все это время… И вы не знаете, как быть. Я прав?.. — спокойно, будто не он с хирургической точностью искал свой путь прямо к его сердцевине, спросил граф, и Кеноби вскинул голову, почти поддавшись желанию опасно оскалиться. Почти.
— Или, может быть, лишенный всего наносного, всего того, что делало меня тем человеком, которым я
должен был быть, мне довелось вспомнить, что это — не я?.. Что привычки, вкусы, круг общения и даже интересы: все это было во многом привнесено извне, чтобы соответствовать, — голос Оби-Вана приобрел холодную выверенность, маскирующую отчаянную ярость. — Вы опираетесь в своем анализе на наблюдения тех, кто не знает и не желает знать меня-нынешнего, потому что они испытывают
жалость, потому что они считают, что меня нужно
исправить, но я скажу вам так… — бледно-зеленые, как мятный чай, глаза, пригвоздили мужчину к полу, и только раздувающиеся ноздри выдавали, насколько Дуку был
взволнован их отчаянной полемикой. — У меня не осталось сожалений. Может быть, я и оступился, но отдав все, что осталось в моей душе для взаимного прощения и понимания, я больше не оглядываюсь. Они ждут, что я сломаюсь, разобьюсь, как хрупкий костяной фарфор, — что ж, этого не будет! Час за часом, неделя за неделей — каждый миг я буду бросать вызов их ожиданиям, потому что уже знаю, что значит потерять все, вплоть до самосознания, вплоть до собственной воли! И я принял этот страх, я вложил его в собственные кости, и больше не замечаю, и покуда есть, куда идти, я пойду до конца. Я не буду бояться неодобрения, я не отступлю, и никто, никто больше не заставит меня чувствовать себя бессильным! Может быть, встать действительно труднее, чем падать, но у меня достаточно решимости, чтобы подняться… словно я действительно могу с этим справиться.
Дуку улыбался.
В изгибе бледных губ было что-то крайне опасное, ненаносное.
Его взгляд тяжело оседает на юноше, и в нем — нечто особенное: сильное, глубокое,
давящее, и в резких чертах читается
тоска по чему-то далекому, чему-то, казавшемуся несбыточным, и этот взгляд
выдирает дыхание из легких.
Оби-Ван, может быть, видел не так много
взглядов, буквально запертый в безопасности Храма до тринадцати лет, но Малар не имела подобной роскоши. Она могла бы различить сотни, если не тысячи типов реакций и выражений, направленных на нее, и бесчисленное множество комбинаций, но этот особенный тип
жажды встречался крайне редко.
Это взгляд
мастера, который нашел себе подходящего
послушника.
Это взгляд, который говорит: «
Я собираюсь оставить тебя себе. Ты будешь восхитительно смотреться у моих ног, красивый и послушный, такой умный маленький зверек… Мы собираемся разорвать этот мир на удобные куски, и ты будешь сидеть у основания моего трона, подашь мне сердце каждого, кто рискнет пойти против меня, сделаешь все, что я пожелаю, даже невозможное — сделаешь возможным… Я искал тебя целую вечность».
Кеноби не солжет, если признается, хотя бы себе, что он тихо сглотнул, слишком близкий к застенчивой неуверенности младших своих лет, и инстинктивно обращается к привычкам скорее звериным, нежели человеческим, вновь изящно обнажая горло, и не столько отводя, сколько пряча взгляд под полуопущенными веками.
И Дуку на мгновение скользит взглядом по запятнанной царапинами и синяками коже, руки крепко прижаты к бедрам, словно он может не сдержаться и протянуть их к нему, чтобы
дотронуться, а потом темные глаза возвращаются к его лицу, и Оби-Ван снова вздрагивает, потому что это слишком близко к обжигающему: «
Я никогда тебя не отпущу», и внезапно этого всего слишком много, чтобы справится.
Это
слишком.
— Я думаю,
падаван… Кеноби… вы были очень хорошим ребенком. Очень светлым.
Правильным. А потом лишились этой возможности: сначала — быть ребенком, потом — быть хорошим. Но, что важнее, вы впервые открыли для себя «плохое», и оно вам понравилось. Вы познали боль и отчаяние, на самых глубоких уровнях, но также познакомились с властью: сначала над собой, потом над другими. Попробовали на вкус
амбиции, потому что поняли, что безопаснее всего — на вершине пищевой цепи, там, где вы способны перегрызть горло до того, как вам смогут причинить боль, согнуть или
сломать, а ведь вы поклялись себе, что этого не случится, не так ли?.. Вы подхватили их, как лихорадку, и теперь не можете избавиться, как не можете отбросить страхи, вместо этого используя их, как инструменты для собственного совершенствования и одновременно как напоминание, что вы — не самый крупный хищник в подлеске, что вам еще расти и расти, — Дуку шагнул ближе, и Оби-Ван инстинктивно нашел опору в стене, плавно отступая и сохраняя дистанцию, и кто его обвинит в том, что его ладонь скользнула за спину, к спрятанному кинжалу, если уж под рукой не было сейбера. — Именно поэтому вы стали так стремительно развиваться, именно поэтому нет ни одного предмета, в котором у вас был бы даже средний балл. И часть вас, и это значительная часть, не обманывайтесь, мечтает быть не тем, кто боится, а тем,
кого боятся, и не важно, насколько это не сочетается с привитыми с детства догмами. Ведь какое дело вам до Кодекса, если ни он, ни мастер, ни магистры, в которых вы так верили, не спасли вас,
верно?.. — мужчина снова сделал шаг ближе, нарушая его личное пространство, и драконы синхронно зарычали, но в этом звуке слышались визгливые, испуганные нотки. — Знаете, что вы на самом деле сделали, падаван… Кеноби?.. Вы —
Пали. Не столь очевидно, может быть, не для других, но я вижу в вас эту Тьму, и однажды она расцветет действительно пышным цветом, и вы ничего не сможете с ней поделать. Но… я мог бы помочь вам, — зимний, хрустящий холод сменился искусительной мягкостью, почти сочувствием, и Оби-Ван
вздрогнул. — Мог бы помочь достичь величия, не скатываясь к краю, за которым ничего нет, научить контролировать эту часть вашей сущности, не боясь, научить вас, как культивировать ваши обширные таланты… Я мог бы вывести вас по этому пути, как наставник и мастер, падаван Кеноби. Вы готовы к этому?..
—
Нет.
В повисшей между ними тишине можно услышать звук падения иголки.
Дуку выглядит гротескно-ошеломленным, что было бы почти комичным, если бы не животный ужас, который кричал Оби-Вану о классической «бей-или-беги»-реакции, а он не мог даже пошевелиться, только стискивать зажатую между стеной и спиной руку, пальцы которой крепко сжимали рукоять кинжала.
Граф медленно, словно ящерица, моргнул и глубоко вздохнул, затем слегка склонился над ним.
Кеноби поймал высокое, похожее на скулеж рычание высоко в горле и подавил его.
— Я думаю, вы не осознали мое предложение… — все еще очень деликатно, уговаривающим тоном, словно говорил с ребенком или раненым животным, предположил Дуку, подавляя взглядом, и блондин рывком втянул немного воздуха, не смея смочить пересохшие губы или отвести взгляд.
— Осознал. Я благодарю вас за столь лестное внимание, но, еще раз повторяю, я отказываюсь, — Оби-Ван посмотрел джедаю прямо в глаза, усилием воли заставляя сомкнувшиеся зубы не стучать. — У меня есть мастер. Кажется, вы упоминали, что когда-то учили его.
— Да. Именно поэтому я осознаю, что Квай-Гон не подходит на эту роль для вас. Он просто недостаточно силен, чтобы учить такую личность, и я не думаю, что мой падаван переживет еще одну «историю Ксанатоса». Я действую и в его, и в ваших интересах, — в увещевающие интонации просочился лед.
— Вы полагаете, что я непременно
предам моего мастера или что я непременно
Паду, мастер Дуку?.. — даже самый слабый хищник, загнанный в угол, ощерится на охотника. Кеноби не был исключением. — Как неприятно. Но, боюсь, Совет не разделяет ваших сомнений…
— Кто вам сказал?.. — вскинул он брови, и блондин побелел, слегка пошатнувшись.
Дуку мгновенно протянул руку, чтобы поддержать его за локоть, но Оби-Ван шарахнулся в сторону, проволочившись по стене, и в его глазах отразилась ярость. Губы дрогнули, размыкаясь и обнажая ряды белоснежных, зачарованных зубов, совсем недавно закончивших жизнь Падшего, а рука за спиной все еще крепко сжимала кинжал.
— Не прикасайтесь ко мне, мастер Дуку, — прошипел он, и джедай слегка отшатнулся от внезапно проявившейся во всей своей полноте дикой, первозданной агрессии.
— Падаван Кеноби… — со снисходительностью пополам с удивлением пробормотал мужчина, и в терновых глазах промелькнул быстрый анализ ситуации: очевидно, он не ожидал такой неприкрытой конфронтации.
— Не. Прикасайтесь. Ко. Мне, — больше прохрипел, нежели прорычал Кеноби, но не слишком тонкое движение назад, даже если ему приходилось помогать себе отталкивающимся от стены плечом, прекрасно демонстрировало его позицию.
— Я не стремился вас обидеть, падаван Кеноби, вероятно, я несколько переоценил вашу способность к пониманию ситуации, прошу прощения… — не слишком тонко бросил замечание Дуку, делая осторожный шаг обратно в пространство мгновенно ощерившегося юноши.
Его горло исторгло низкое, звериное ворчание.
— Что здесь происходит?! — слишком занятые своим противостоянием, оба джедая синхронно вздрогнули.
Квай-Гон появился неожиданно, что для человека его роста было весьма и весьма примечательно… даже учитывая, что джедай и не пытался быть бесшумным.
Они пропустили и звук открывающейся кабины лифта, и мягкий шорох шагов и шелест плаща.
Длинные волосы казались чуть встрепанными, сизые глаза потемнели до фиалковой синевы, раздраженные длительным спором с Советом, пока он грубо отстаивал минимальную вовлеченность его падавана в судебное разбирательство, превратившееся не то в политические дрязги, не то в чистый фарс, и в комнаты он шел за тишиной и покоем, не меньше.
Застать почти у дверей его бывшего мастера и ученика, который выглядел так, будто сейчас рухнет, но перед этим сделает несколько новых отверстий в теле оппонента, было сюрпризом, и не то, чтобы приятным.
Особенно странно было видеть его падавана на грани невменяемости, и это с учетом того, что даже будучи заложником де Криона, тот сохранял неразумное спокойствие.
— Мастер… — с заметным облегчением прошептал Оби-Ван, и поступил так, как никогда раньше: не открывая взгляда от напрягшегося графа, нетвердо отступил на несколько шагов, буквально подбираясь к Квай-Гону под бок.
Колени подкосились, лишенные опоры в виде стены, и мужчине пришлось быстро обнять его за пояс, помогая удержаться на ногах, и избегая недавно восстановленных ребер.
Болезненный выдох сквозь зубы подсказал джедаю, что вышло у него не слишком удачно.
— Оби-Ван?.. Падаван, ты в порядке?! — напряженный тон мгновенно сменился взволнованным, и юноша на секунду спрятал лицо в знакомой тунике, впитывая в себя знакомый запах, и собираясь с силами, прежде чем кивнуть, сглатывая острый комок в горле.
— Просто усталость, мастер, целители предупреждали об этом… — прошептал он, пытаясь заставить ватные конечности выпрямиться.
С малым успехом.
— Тебе следовало дождаться меня, — мягко пожурил Джинн, отбросив несколько позолоченных прядей с излишне бледного лица, и бросил косой взгляд на молчащего, рассматривающего их с интересом энтомолога, графа.
— Мастер Дуку…
очень настаивал, — мгновенно заледеневшим голосом признал Оби-Ван, посмотрев прямо на виновника своего состояния, и граф покровительственно кивнул, сощурившись.
— Да, я намеревался проводить падавана Кеноби до ваших комнат, но немного увлекся нашим разговором… — плавно заметил он, и чуть склонил голову. — Приветствую, Квай-Гон.
— Мастер, — с мрачной вежливостью кивнул ему Джинн, отказываясь принимать безмолвный упрек о невежливости, и посмотрел на Оби-Вана.
Тот осознанно вжимался ему в бок, и взгляд, направленный на аристократа, был, откровенно говоря, почти что волчьим.
— Мой ответ остался неизменным, мастер Дуку, — голосом тихим, но настолько холодным, что по спине пробежались мурашки, бросил Кеноби, возвращая себе более-менее приличное выражение лица.
— Посмотрим, — с благозвучным спокойствием отозвался тот, и Оби-Ван сорвался и открыто
зарычал, поддаваясь Войне.
Искренний, совершенно животный, низкий и грубый звук, который просто не могла исторгнуть слабая человеческая глотка, скользнул сквозь зубы и заставил Квай-Гона вздрогнуть, а Дуку — негромко рассмеяться, даже если в его глазах мелькнула тень смущенного сомнения, быстро задавленная самоуверенностью.
Вопреки ожиданиям, gospodin не одернул его и даже не выразил недоумения.
Его сизые глаза очень спокойно окинули графа коротким взглядом, а губ не тронула даже вежливая улыбка.
— Прошу прощения, мастер Дуку, но моему падавану нужен отдых, — и, фактически не прощаясь, увлек Оби-Вана к их комнатам, двигаясь так, чтобы ученику не нужно было отстраняться от тепла его тела, в которое тот вписывался просто идеально.
Это сработало, как хороший способ успокоить, и, когда за ними закрылась дверь, его падаван
почти перестал дрожать, и даже смог самостоятельно разуться и стащить с плеч великоватый плащ, уронив его всего лишь дважды, прежде чем Джинн тактично вытащил оскорбительный кусок шерсти из его рук.
Почти.
Безмолвный, Квай-Гон провел их дальше в зал, к дивану, и помог падавану осторожно опуститься на подушки вместо того, чтобы рухнуть на них, как почти вышло: ноги совершенно того не слушались, дрожа, как у новорожденного олененка, и если бы мастер так не волновался, это было бы забавно.
Сам он сел рядом и, с некоторой паузой, осторожно притянул ученика обратно под бок, и тот с большой охотой прижался к нему, пряча лицо где-то в ребрах. Дыхание, пробирающееся сквозь тунику, было прерывистым и прохладным.
— Я не буду спрашивать, о чем вы говорили, если ты не хочешь это обсуждать, — после паузы предложил джедай, странным образом совмещая строгость и спокойствие. — И не буду ругать тебя за твое поведение, но только потому, что мы не медитировали и еще не отошли от случившегося… и, конечно, я… знаю о…
способности… мастера Дуку находить… слабости собеседника… и избирательно бить по ним. Но мы не животные, Оби-Ван, мы должны уметь контролировать себя в
любой ситуации. Мастер Дуку, возможно, вел себя неправильно, но очень много людей
будут вести себя
неправильно в будущем. Нельзя терять лицо, — несмотря на отповедь, тон джедая оставался мягким, а его ладонь легла на острые позвонки и принялась выводить ощутимые круги, утешая без дополнительных просьб.
— Мне очень жаль, — почти беззвучным шепотом заверил его блондин, и Квай-Гон тихо хмыкнул.
— Я не сомневаюсь, падаван, — пробормотал он, устало, — ни капли не сомневаюсь. Но этого недостаточно. Мы будем медитировать сегодня вечером.
— Конечно, мастер. Как скажете, — мягко уверил его Кеноби, не встречаясь взглядом, и мужчина разочарованно прикрыл глаза. — Я знаю, что вел себя совершенно неразумно. Я сделаю все возможное, чтобы подобное не повторилось.
— Может быть, ты скажешь мне, что стало причиной?.. — почти безнадежно спросил джедай, и Оби-Ван застыл.
Ему понадобилась почти минута молчания, прежде чем он смог заговорить, но Квай-Гон был терпелив.
— Мастер Дуку заявил, что хочет стать моим мастером и не принял «нет» за ответ, — прошептал Кеноби, и рука мастера замерла.
Тишина мгновенно стала тяжелой, как мокрое одеяло.
— Он… что?.. — тихо, но со скрытой сталью в голосе переспросил джедай, потому что — да, именно так тот бы и поступил, все верно, с этим просто нужно смириться… и падаван поднял на него уставшие, даже как-то поблекшие глаза.
В обрамлении медных прядей, мокрых от пота и прилипших ко лбу и вискам, бледное лицо казалось окровавленным, и Джинну понадобился собственный момент, чтобы отпустить в Силу исказившую восприятие панику.
— Он заявил, что в моих… и в
ваших… интересах будет выбрать
его в качестве моего наставника, и что… что
Совет с ним согласен… — на этом месте из его горла вырвался откровенно-болезненный, как птичий крик, звук, и Квай-Гон стиснул его крепче, утыкаясь носом в медные волосы на макушке. Борода цеплялась за пряди, но сердечный комфорт перевешивал мелкие неудобства.
— Я ничего не слышал о подобных обсуждениях, и их обязаны сначала провести с парой «мастер-падаван», даже, — тут он тихо усмехнулся, — если она такая проблемная, как наша, и лишь потом с другими кандидатурами на роль учителя. Все в порядке, Оби-Ван, все будет хорошо. Он ошеломил тебя?.. — большая ладонь легла юноше на затылок, зарываясь мозолистыми пальцами в шелковые кудри, и Кеноби добровольно приник мастеру под подбородок, гортанно вздохнув.
— Больше, чем хотелось бы, — с горечью признал блондин, содрогнувшись. — Он… вытянул из меня множество
реакций. Мы… долго шли. Много говорили. Сначала… были просто… вопросы. Было даже немного… любопытно… Но потом… потом мы действительно стали…
разговаривать, — он поднял взгляд на мастера, испуганный и болезненно-уязвимый. — Я опозорил вас, gospodin? Я вел себя совершенно недопустимо, да еще и перед вашим учителем…?
Квай-Гон слабо улыбнулся.
Его волнение было одновременно и грустным, и немного трогательным.
— Немного некорректно, да, но не думаю, что мастер Дуку ожидал от моего ученика многого… — сардонически заметил он, и хмыкнул в ответ на ожесточившийся взгляд ученика. — Но мы постараемся избежать этого впредь…? — Оби-Ван кротко кивнул, смежив веки, словно от боли, и джедай взял его лицо в ладони, и опустил мягкий поцелуй на лоб, в маленькой попытке утешить. Он уже заметил, что его ученик ценил положительный физический контакт. — Просто дыши, падаван. Ничего непоправимого не случилось. Ты — мой ученик, и даже если мастер Дуку подаст апелляцию, ему еще нужно будет доказать её своевременность и значение. Наше взаимное нежелание — уже половина пути. От его единоличного желания ничего не зависит, что бы он ни говорил и не думал, — мужчина покачал головой, одной рукой стягивая со спинки дивана плед и закутывая в него все еще чуть дрожащего ученика, прежде чем вновь вернуть его себе под бок.
— Зачем ему это было нужно?.. — едва шевеля губами, спросил Оби-Ван, и джедай поморщился, радуясь, что ученик не может видеть его выражение лица.
Он не знал, как объяснить, что мастер Дуку, решив что-то для себя, всегда шагал по пути наименьшего сопротивления, даже если на этом пути были чьи-то чувства, надежды и мечты. Те, обычно, просто хрустели под подошвами его сапог.
Для графа существовала цель, и побочный ущерб был… именно что «побочным ущербом».
Это было мощное, но очень однобокое мышление, одновременно возвышавшее того, как джедая, но и превращавшее чуть ли не в чудовище по отношению к окружающим.
Баланс был очень хрупок. Или, возможно, его не было вовсе.
— Мы… со всем разберемся, Оби-Ван. В свой черед. Сейчас нам нужно сосредоточиться на суде, а после… после я попрошу разрешения отправиться в один из малых храмов, — со спокойствием, которого совсем не чувствовал, предложил он, и ученик медленно кивнул, немного успокоившись, — мы сможем отвлечься, там нас не будут знать: ни взглядов, ни любопытства… А пока просто отдохни, ты все еще дрожишь… Я сделаю тебе чай, — Квай-Гон собрался было встать, но холодные пальцы быстро сжались на его запястье, мешая подняться.
Блондин почти незаметно покачал головой, несколько раз впустую шевельнув губами.
— Холодно… Пожалуйста?.. — отрывисто попросил он, наконец, и Джинн отпустил в Силу волну ярости, потому что вчера Оби-Ван был достаточно спокоен и собран, чтобы найти добрые слова для
него, а сегодня вмешательство Дуку оставило его истекающим страхом и болью, как кровью…
…и разве это было справедливым, что даже Ксанатос не поразил его так, как это сделал собственный гроссмейстер?..
— Конечно, Оби-Ван, — почти без паузы согласился Квай-Гон, с долей внутреннего удовлетворения отвечая на доверие ученика, — иди сюда… — он поправил подушку, и лег на диван, утягивая ученика следом, и тот вытянулся на нем, сбросив домашнюю обувь, после чего свернулся компактным клубком, вцепившись пальцами в его тунику так, что Джинн искренне сомневался, что её можно будет вырвать из его рук без согласия.
Он все еще с непрактикуемой легкостью вписывался в линии его тела, как недостающий кусочек пазла, и лежать рядом было удивительно удобно.
Кроме того, Оби-Ван устроился так, чтобы слушать его сердцебиение, и даже дыхание условил в такт его вдохам и выдохам, чем мастер воспользовался, сосредоточившись на медитативном ритме, в надежде, что это еще больше успокоит ученика, или, возможно, усыпит.
Ему было тепло, — частично укрытый одеялом, в которое он завернул ученика, — умеренно-спокойно, — джедай не забыл о том, что тот рассказал ему, но отложил размышления и поиски решения до вечерней медитации, — и есть своеобразная прелесть в том, чтобы делить с кем-то пространство в настолько интимной манере…
Вес Оби-Вана был утешительным — мягкий и тяжелый на его бедре и груди, — и Квай-Гон провел пальцем по его виску и рыжеватой брови, прежде чем вернуть ладонь на затылок.
Тихий, довольный вздох послужил ему ответом. Это был хороший ответ…
Медные локоны рассыпались по бежевой ткани, отливая чистым золотом на свету, и Квай-Гон снова вернулся к тому, чтобы перебирать мягкие пряди, наблюдая, как в них путаются солнечные лучи, точно в осенней паутине.
