On the other side

«Душно». Мышонок втянул носом воздух и повел головой, пытаясь проморгать темноту перед глазами. Образы сновидений неприятно цеплялись за сознание влажными пальцами. Солнечные искры на драгоценных камнях. Подведенные глаза. Саднит рассеченная скула и капли крови на светлом пористом камне на полу – как маленькие рубины. Флай приподнял голову, рука непроизвольно сжала ткань под пальцами. Постепенно реально вымещала собой сон – все в порядке, он в своей спальне. Облегчение подкатило под горло, чуть-чуть сбавился остервенело стучащий в ушах пульс. Душно и влажно, как перед грозой, высокие пальмы качают тяжелыми пыльными ветвями, и штормовое небо над головой в квадрате внутреннего дворика – просто картинка. Иллюзия свободы. Мышонок никогда не думал сбежать. – Эй, крысёныш! Мышонку даже мысль такая в голову не приходила. – Подойди сюда! Жирные от инжирного масла пальцы цепляются за волосы, душно, ДУШНО… – Мыш? Низкий хрипловатый голос проник в сознание и прорвал липкое марево сна. Мышонок глубоко вдохнул, повернул голову – кошмары все еще не хотели отдавать его жизни, царапали когтистыми лапами изнутри. В мутном предрассветном сумраке он увидел склонившееся над ним лицо Шепа и попытался улыбнуться. – Привет, – получилось слабо и неубедительно. Судя по лицу Шепа, улыбка тоже не очень получилась. – Чего ты? – Шеп подвинулся ближе, почти наваливаясь, взял Мышонка за подбородок, повернул к себе. Флай чувствовал исходящее от него тепло – тяжелое, сонное, душное… Что-то внутри словно толкнулось в грудь, на Мышонка накатила волна духоты, липкой, влажной паники, он попытался вжаться в кровать. Горячие пальцы удерживали мягко, но сильно и беспрекословно: – Мыш, ты чего? Повернув его голову к себе, Шеп наклонился ниже, прижал его твердым плечом, в темных глазах зажглись огоньки. Взяв за запястье руку Флая, шарящую вялыми пальцами по простыне, он перевел ее за голову Мышонку и прижал к подушке. Повернув Флая, с совсем не сонной ловкостью Шеп подался вперед, навалился сверху, вжимая его горячим телом в кровать. Мышонок почувствовал, что Шеп возбужден, но что-то было не то, совсем не то – вместо желания и предвкушения его охватила паника, пульс снова забился в ушах, молнией метнулась мысль – нет, нет, нет, это же ШЕП. Горячая тяжесть вжимает в жесткий ковер, рукой прижимает голову, щека трется о жесткий ковер… – НЕТ. Даже погибая в океане душных ощущений, Мышонок понимал, что этого делать нельзя – нельзя сдаваться маленькому рабу, все еще, ВСЕ ЕЩЕ живущему внутри. Всей его новой жизни, его друзьям, Шепу, любви, верности и преданности, которыми он был окружен и которым верил, так и не удалось вытравить из него маленького забитого раба. Нет, раб не боится, не дрожит и не плачет, все гораздо хуже – раб принимает всё. Когда Мышонок как-то признался об этом Жюлю, тот не согласился и сказал, что лично он не собирается принимать участие в «травле» раба. Что лично ему гораздо больше нравится слово «лечение», что Мышонку нельзя открещиваться от прошлого – «потому что прошлое и есть ты» – и что он, Жюль, приложит все силы, чтобы его вылечить. Замкнуться и принять всё было куда проще, чтобы сказать Шепу «нет». Шеп отстранился резко, словно крик «НЕТ» был внезапной пощечиной. Дернувшись, Мыш вывернулся из удерживающих рук, пополз куда-то от Шепа, путаясь ногами в одеяле. Ему было страшно. Он боялся себя и того, что у него может не хватить сил остаться собой – то, о чем всегда просил его Шеп. Когда такое случилось впервые, Шеп рассердился. Мышонок не спорил – он прекрасно понимал, почему. Понять, что человек, которого ты хочешь, не возбудился и принял все… словно оказаться насильником. Шеп злился, кричал, Шеп был похож на ходящего по клетке тигра, какого-то беспокойного разозленного хищника, и Мышонку тогда стало страшно. Он не сразу понял, что Шеп злится не на него, а на его прошлое, на людей, которые сотворили с ним это, на каждого из его мучителей по отдельности. Шеп злится даже на себя – за то, что его тогда не было с Мышонком, что он не мог защитить его тогда. Шеп злится на то, что теперь уже ничего не исправить, что оно вжилось, срослось, въелось Флаю в кожу, в тело, что прошлое оставило на нем неизгладимый отпечаток, словно выжженный клеймом. Потом Шепард попросил его больше так не делать и всегда говорить, «а если ты думаешь, что обидишь меня или что я без этого помру – ты дурак и идиот». Мышонка тогда душили слезы (не плохие, нет, хорошие слезы) и он готов был согласиться с чем угодно. Идиот. Дурак. Хорошо. Когда это случилось второй раз, Мыш думал, что Шеп снова рассердится, снова будет кричать и злиться. Безустанно проклиная себя за слабость, он даже попытался к этому приготовиться, но все оказалось гораздо хуже – Шеп просто ушел, посмотрев на него из дверей таким взглядом, что Мышонка пробило молнией. Он не возвращался, вернувшись – смотрел по-другому, говорил по-другому, держал себя по-другому. Это было куда страшнее. Мыш понял бы крики и ругань, он принял бы их от Шепарда, но теперь он чувствовал себя предателем – предателем самого важного, поверившего и доверившегося ему человека – и это было невыносимо. Потом, сидя по-турецки на кровати и обнимая подушку, Мышонок опять пообещал Шепу, что такого больше не повторится. – Ты не понимаешь, – плюхнувшись рядом на кровать – так, что Мыш немножко подпрыгнул – Шеп хмуро покачал головой. – Я не… – Это повторится, – раздраженно перебил его Шеп. – Это повторится, потому что ты не можешь это контролировать. Эта зараза сидит внутри тебя. Это… черт, это же как болезнь. Ты же не можешь чувствовать вину за аллергию, не знаю, за то, что спину сводит. – Вообще-то могу, – грустно улыбнулся Мышонок. Шеп тряхнул головой, потом легко подтянул ноги, усаживаясь так же по-турецки напротив Мыша. – Ты не понимаешь, – протянув руку, он отобрал у Флая подушку и отложил ее в сторону, подвинулся ближе, оказавшись совсем рядом. Мышонок почувствовал запах дождя – Шеп только вернулся с прогулки, и на темных волосах еще блестели капли. – Ты думаешь, я сержусь из-за того, что у тебя на меня не встал? Я сержусь из-за того, что ты притворялся. Играл. Ты вбил где-то там в свою башку, что если я хочу тебя трахать, ты должен быть весь к моим услугам. Да, ты мой и я тебя хочу – почти всегда – но мне гораздо важнее, чтобы ты не превращался в раба здесь. В нашей спальне. В нашем доме. Мышонок сглотнул – ему снова захотелось вцепиться в подушку, но Шепард перехватил его руки и мягко и сильно (кажется, так умеет только он) сжал их в своих ладонях. Качнулся вперед, приближая смуглое лицо к Флаю: – Поэтому когда такое будет еще раз – ты скажешь мне. Ты скажешь мне, Мыш, потому что дело не в тебе и не в твоем прошлом. Знаешь, плевать я на них всех в общем-то хотел. Ну, сначала убить всех, а потом плевать. Но дело в нас и нашей жизни. И ты скажешь мне. Ты понял? Мышонка трясло, но он умудрился кивнуть. Шеп поверил. Нельзя было обмануть Шепа и сдаться самому себе. Шепард поймал его уже когда Мышонок опасно свесился с кровати – перехватил за талию, потянул на себя защитным, успокаивающим движением. Паника все еще подкатывала к горлу, душа Флая изнутри. Душили и мысли о том, что он воспротивился Шепу, что он – «осмелился», шептал кто-то внутри противным голосом – не дать ему то, что тот хотел. Но прежде, чем эти эмоции успели накрыть его страшной волной, Шепард мягко перевернул его на спину и вдруг прижался губами ко лбу. Этот простое ласковое движение почему-то оказалось сильнее удара – у Мышонка словно выбился весь воздух из легких, а новый было не вдохнуть. Может быть, он плакал, может быть, его трясло – потерявшись в ощущениях, он чувствовал только прикосновения и поцелуи. Они не были мягкими или деликатными, не спрашивали разрешения и не пытались утешить. Они просто спокойно и невозмутимо заявляли на него своим права. Лоб, щеки, глаза, губы, скула – Шеп целовал его лицо, целовал шею и плечи, размеренно, никуда не торопясь, словно в их распоряжении была целая вечность. – Мышонок, – шепотом отдавался грубоватым эхом в голове. – Мой Мышонок… Тише… Я с тобой… Я здесь. Ты молодец. Маленький мой… Прикосновение за прикосновением, поцелуй за поцелуем, слово за словом успокаивали Флай, словно шаг за шагом выводя его из темноты, в которую он неожиданно провалился. Вернулся воздух – совсем не душный – стало легче дышать. Мышонок благодарно и доверчиво подставлялся, поворачивая голову и приподнимая грудь, пока взъерошившийся зверек внутри не свернулся обратно в мягкий комок, а сердце перестало биться испуганной птицей. Даже коснувшаяся щеки легкая щетина Шепарда отозвалась только удовольствием. Потом вдруг он почувствовал, как шеи коснулся язык Шепа, провел дорожку до уха, и по телу Мышонка пробежала дрожь. Рука Шепа опустилась вниз, к паху, ладонь накрыла член сквозь легкие пижамные штаны и слегка сжала. – Шеп, я не… – Тсс. Мышонок был уверен, что в таком состоянии он точно ничего не сможет, но, к его удивлению, внутри словно что-то поджалось и сладко заныло. Он чуть подался бедрами навстречу ласкающей руке и услышал, как усмехнулся ему в шею Шеп. Когда он убрал руку, Флай не смог сдержать разочарованного вздоха, сорвавшегося с губ – он еще был далек от возбуждения, но чувствовать руки Шепа (особенно в определенных местах) все равно было очень приятно. – Шеп… – Ммм? – рука Шепа скользнула выше, забираясь под резинку пижамных штанов. Почувствовав горячую ладонь на коже, Мышонок забыл, что хотел сказать, а когда Шеп вдруг чуть прикусил кожу на шее, Флай не сдержал стон. Тело реагировало само, сдаваясь привычным ощущениям. Мышонку было хорошо, и возбуждение медленно скручивалось изнутри, разгораясь искрами. Он хотел как-то сказать Шепарду, как он ему благодарен, передать это ощущение, но слова не вязались, превращаясь на ходу в междометия. – Чен… ммм… я… – Ты. – Ладонь сжала член сильнее, прошлась от основания до головки. – Сп-пасибо… – За что? Мышонок закусил губу – ответить сейчас вряд ли получилось бы. Он чувствовал, что его член уже напряжен, на душе не осталось ни следа от недавней духоты и кошмаров. Приподнявшись на коленях, Шепард перехватил Мышонка за поясницу и легко поднял, стягивая с него штаны. Темные волосы коснулись лба Флая, и в следующую секунду Шеп уже целовал его, прикусывая губу – глубоко, горячо, заставляя Мышонка издавать какой-то утробный звук и подаваться навстречу. Он не стал тратить время на верхнюю часть пижамы – подался вперед между ног Мышонка, которые словно сами по себе развелись в стороны. Шепард навис сверху, держась на руках, смотря пылающим, но таким внимательным взглядом. Не выдержав, Флай подался вперед: – Ну! – Мыш? – Пожалуйста, Чен… Губы амарго сложились то ли в улыбку, то ли в усмешку – он опустился сверху, поймав руки Флая в захват, и толкнулся внутрь. Боль отозвалась тягучим, острым удовольствием, выбившим из Флая полустон-полукрик. Шеп не стал зажимать ему рот – отстранившись, толкнулся снова, на этот раз входя до конца. Изогнувшись, Мышонок запрокинул голову к потолку, цепляясь за плечи Шепарда, чувствуя напрягающиеся под кожей мускулы. Он отдавал себя полностью – разложенный, распятый на кровати, доверившийся каждой клеткой своего тела. – Мыш, какой же ты… – конец фразы перешел в глухое рычание, Шепард толкнулся сильнее. Мышонку очень хотелось спросить, какой же он, но он даже не надеялся выдать сейчас что-то более связанное, чем «Чен», «боже» и «да». Внутри все горело, как будто тело решило расплавиться изнутри. Мыш чувствовал горячий член Шепарда глубоко внутри, трение сводило с ума, заставляло подаваться еще и еще, пытаясь насадиться глубже. Он хрипло дышал, пытаясь схватить воздух губами между поцелуями. Шепард что-то шептал ему, но Мышонок уже не осознавал, только царапал пальцами кожу, прижимаясь так близко, как только можно. Опустив одну руку вниз, Шепард обхватил ладонью его возбужденный член. У них не было никакого ритма – оба двигались сорванно, резко, пытаясь насытить друг другом. Вдруг Шеп замер, оставшись глубоко внутри, и поднял голову, смотря на Мышонка сверху вниз. Застонав в голос, Флай слепо распахнул глаза. – Чен, не вздумай… – Мыш, – голос низкий, словно потрескавшийся. – Я люблю тебя. Мышонок почувствовал, как у него закружилась голова, и возбуждение полоснуло изнутри предвкушением. – Я люблю тебя и я всегда буду рядом, ты слышишь? – Шепард отпустил его член, упираясь рукой в кровать и толкнулся вперед, заставив Мышонка прогнуться над кроватью. Все слилось в пестрый калейдоскоп удовольствия, и Флай смог только прошептать «да», прежде чем кончить. Тело прошила острая судорога, поджались пальцы на ногах, и на какой-то момент мир вокруг перестал существовать, сойдясь в пульсирующую точку внутри. Хрипло выдохнув, Шепард сжал Мышонка в руках – кажется, слишком сильно, но его уже накрыло. Навалившись сверху, он кончил внутрь, прижимаясь до предела. Они были рядом, они были вместе, они были единым целым – и он, Шеп, готов был положить голову за то, чтобы так все и осталось. Когда волна оргазма отступила, оставив после себя опустошающее удовольствие, Мышонок понял, что гладит спину Шепарда и шепчет «спасибо». Он был невозможно и невыразимо благодарен Шепу – за это утро, за эту ночь, за каждый день и каждую минуту его жизни. Когда Шеп заворочался в его руках, Мышонок осекся и замолчал. Вывернувшись из рук, охранник опустил ноги с кровати, сел, рассветные лучи из окна высветили мускулистый силуэт. – Куда ты? – голос не слушался и срывался на странный хрипловатый высокий звук. – За полотенцем. Лежи. – Вернись, – запротестовал Мышонок, поведя рукой. – Не нужно полотенца. – Нужно, а ты лежи. Я сейчас. Мышонок откинулся обратно на подушки и вытянул ноги, распластавшись по кровати. На лицо сама по себе полезла улыбка. Нужно. Нужно так нужно, а он полежит, пока Шеп не вернется к нему. За окном медленно разгорался новый день.