Тест на профпригодность

Ким был настолько явно не в настроении, что Сева окончательно перехотел ещё о чем-либо его спрашивать. Нельзя, впрочем, сказать, что молчание сильно его тяготило: что в совместных, что в одиночных рейдах случалось всякое, и Всеволод не испытывал особого дискомфорта от длительного молчания. Тем более, что и с Кимом, и с Норном молчать оказалось очень легко; порой Севу даже пугало то взаимопонимание, которое чем дальше, тем заметнее складывалось между ними троими. Иногда он ловил себя на мысли, что почти чувствует, о чем думают друзья, и мысленно посмеивался над своей впечатлительностью. Это Норн эмпат, и уж если не мысли, то эмоции считывает на раз-два. Им с Кимом оставалось полагаться только на привычные людям органы чувств. Получалось, надо сказать, очень неплохо. В который раз уже Всеволод поймал себя на мысли, что вспоминает Алексея, своего первого и, как он считал когда-то, единственного друга – жертву участившихся пиратских налётов. В душе привычно кольнуло болью, виной и стыдливым облегчением: та, навсегда потерянная, дружба все-таки не была последней, пусть даже много лет он был уверен, что таких друзей у него уже никогда не будет. И от вернувшегося ощущения душевной близости было одновременно и радостно, и больно: если бы не трагедия на Комете, сейчас их могло бы быть четверо. - Спешишь куда-нибудь? – ворчливо обратился к нему Ким, выдергивая из размышлений. Всеволод мотнул головой: - А что, по мне заметно? Ким только плечами неопределённо пожал: дескать, кто тебя знает. И пояснил: - Мне нужно на станцию-три, хочу проверить все перед… перед завтрашним. Не по себе мне, Сев. Если не торопишься, давай со мной. - Я до завтрашнего утра свободен, - без колебаний соврал Всеволод. Мама поймёт, а вот отпускать Кима одного решительно не хотелось. Ну и что, что жизненного опыта у бывшего оператора Второй Базы побольше, чем у него самого, да и характер не предполагает совершения опрометчивых поступков. Все равно – спокойнее. Заходить в жилой корпус Сева не стал. Присел на скамейку, вытянув ноги и запрокинув лицо навстречу жаркому майскому солнышку. Говорун тут же слетел с его плеча, устроившись на спинке скамьи, и умильно склонил на бок голову, выпрашивая чего-нибудь вкусненького. Вкусненькое, конечно, было, полные карманы – не по уставу, зато есть чем побаловать прибившегося на Эвридике питомца. Говорун довольно захрустел сладким сухариком, а Всеволод, прикрыв глаза, мрачно задумался о том, что у вселенной, похоже, есть какое-то извращённое чувство юмора. Сколько уже лет среди курсантов и преподавателей ходили разговоры о том, что нужен специальный экзамен на профпригодность, чтобы заранее отсеивать людей, не приспособленных по складу ума к работе в дальнем космосе, при чудовищных перегрузках и в постоянном риске? Лет пять? Да нет, больше. Когда он только поступил в Академию, слухи об экзамене уже подавались почти как свершившийся факт. Дескать, вот буквально на следующий год… В итоге прошёл год, потом второй, погиб Лёшка, получил свой лейтенантские погоны и назначение на Первую Всеволод Буран… А экзамен так и остался в списке живучих флотских мифов. А ведь, казалось бы, что может быть очевиднее? Будущим капитанам реальная полевая подготовка к экстремальным ситуациям нужна… да даже не как воздух, а намного, намного больше! Сколько страшных аварий можно было бы избежать, если бы за штурвалом был кто-нибудь вроде того же Кима с железной выдержкой и умением мгновенно, на интуитивном уровне, находить единственно верное решение в безвыходной ситуации? Или просто кто-то, не склонный впадать в панику, как только ситуация начинает выходить из-за контроля. Некоторым людям самой природой противопоказано выходить в дальние рейды. И пусть кто-то говорит, что это шовинизм. Но ведь дирижёру или музыканту никто не позволит выйти на сцену, если он не владеет в совершенстве своим инструментом. Почему же тогда позволяют садиться за штурвал звездолёта людям, которые ни физически, ни психологически не способны выдержать работу на пределе всех сил? Зацепившись за эту мысль, Всеволод невольно вспомнил, с чего все началось. Не вообще, конечно, а для него самого и для их курса, чуть ли не настойчивее наставников требовавшего введения дополнительного предмета в Академии. Страшная трагедия на «Адриатике», унесшая жизни пятидесяти человек экипажа, мало освещалась в средствах массовой информации, но студенты лётных училищ всех планет, конечно, были в курсе новостей. Молодой и, казалось бы, очень способный капитан вывел корабль на геостационарную орбиту вокруг газового гиганта. И в этот момент на планете произошло колебание ядра (которое, собственно, и должна была изучать «Адриатика»). Гравитационной волной корабль развернуло лагом и швырнуло к планете; система амортизаторов, не рассчитанная на такие скачки напряжения, на несколько секунд дала сбой, сперва выдав на палубы три жэ, а потом включившись в режим нуль-гравитации. И капитан, оказавшись за штурвалом почти потерявшего управление звездолета, запаниковал. И совершил ошибку. Совсем ничтожную, по обычным меркам. И непоправимую, в сложившихся условиях. Включил двигатели, вместо того, чтобы стабилизировать корабль и дать автоматике перезагрузиться после аварийного отключения. И внезапное ускорение, наложившееся на гравитационную аномалию и опасную позицию «Адриатики», швырнуло крошечный кораблик на планету. Сева помнил, какой шок вызвала эта катастрофа среди всех звездолётчиков – и будущих, и действующих. Действия в условиях спонтанно меняющейся гравитации были досконально отработаны в учебных программах, каждый будущий космонавт в обязательном порядке сдавал все необходимые нормативы. Даже первогодки знали, что нужно было сделать, чтобы не допустить аварии… И, скорее всего, капитан Джон Уэлтон тоже это знал. Просто в неожиданной критической ситуации автоматически сделал то, что было наиболее привычным: «вытравил штурвал» на себя, пытаясь уйти на безопасную высоту. Вбитые на уровень рефлексов навыки на этот раз сыграли жестокую шутку. Именно тогда преподаватели и заговорили вновь о том, чтобы ввести в обязательном порядке особые полевые тренировки, которые моделировали бы самые стрессовые ситуации, которые только могут случиться в космосе. А вместе с ними – и дополнительное тестирование, как раз на умение хладнокровно мыслить в кризисе. Но разговоры так ими и остались. И проблема, как подозревал Всеволод, была даже не в отсутствии подходящих программ симуляторов или нехватке хороших инструкторов. Тренировки должны быть неожиданностью, чтобы повергать курсантов в состояние шока и приучать их действовать правильно в самых кризисных ситуациях. Но после первого же применения тест станет бесполезным: даже если обязать курсантов молчать о сути тренингов, правда об их назначении мигом распространится по всей Академии, и необходимый эффект неожиданности будет потерян безвозвратно. По крыльцу прогрохотали шаги, и порывистый Ким буквально спрыгнул с последней ступеньки – так показалось открывшему глаза Севе. На плече его болталась вместительная кожаная сумка, набитая чем-то почти с верхом. - Все, пошли. Наш шаттл уходит через десять минут, надо успеть. - Успеем, - безмятежно согласился Сева, вставая со скамьи и хлопая себя по левому плечу. Чуть отвернул голову от ударивших вплотную к щеке крыльев Говоруна. И запоздало удивился. – А почему такая спешка? Я видел график – будет еще три шаттла, да и в случае чего, можем на катере добраться… - Не пустят тебя на катере, Севочка, - ехидно откомментировал Ким, и первым размашисто зашагал по дорожке. Помолчал и нехотя добавил, - А на втором полетит детвора. Сев, ты издеваешься, или мне тебя здесь оставить? Будешь на своём катере кататься кругами, пока я тебе пропуск выбиваю. Сева, опомнившись, двинулся следом за другом, с запоздалой неловкостью сообразив, что Киму просто не хочется лишний раз пересекаться с курсантами, перед которыми чувствовал себя виноватым за проставленные «неуды». Так что он прибавил шагу, и искренне порадовался, что идти не так уж далеко. От жилого корпуса, где обосновался, на время работы инструктором, Ким, до космодрома Академии было минут десять хорошим шагом, так что пришлось поднажать, и разговор увял сам собой. С детства живший в казённых помещениях и привыкший полностью погружаться в порученную работу, Ким наотрез отказался поселиться у Всеволода. Светлана Буран, с большой симпатией относившаяся и к Киму, и к Норну, искренне огорчилась, и оставила смущённого Кима в покое, лишь взяв с него обещание - заходить почаще в гости. Сева, впрочем, не сомневался, что за два месяца Ким заглядывал к ним домой хорошо, если пару раз. Увлекающуюся натуру «Второго» он помнил ещё по базе космического слежения, где общение сводилось к редким радиопереговорам.