«Ты — то, что представляешь ты собою. Надень парик с мильоном завитков, Повысь каблук на несколько вершков, Ты — это только ты, не что иное.» И. В. Гёте. «Фауст»
И снова — здравствуйте! Мда, я уж и не надеялся, что Вы настолько заинтересуетесь сказками дядюшки Нибраса. В прочем, как говаривал один очкастый паренёк, «чем больше друзей — тем лучше!». Мы же с Вами друзья, правда? Ну, или по крайней мере — хорошие приятели. На чём я остановился-то… Ах да, Дурсль-младший. Достойный наследник Безымянного рода, скажу Вам. Мальчик рос бойким, нагловатым, и не в меру упитанным. Помните, я упомянул хороший метаболизм? Так вот «хороший» не значит «правильный». Да, для того, чтобы прийти в форму Аполлона, наследникам рода совершенно не надо прилагать каких-то особенных усилий. Но и для превращения в маленького кита усилия эти не требуются. Маги иногда называли моих пра-(пра)-правнуков «недометаморфами». Отчасти это верно — и те, и другие могут менять тело так, как им вздумается. Но для метаморфов пределов нет, а вот для потомков моих — есть. Пол, рост, фенотип. То есть — общий облик, внешность. Размер груди и попы напрямую зависит от диеты. А длина того, что стоит между ног — от генетики. Которая мужской части рода досталась, как Вы понимаете, от меня. На секс с демоном ещё никто не жаловался! Так вот Дадли, в силу сердобольности матушки, кушал хорошо. Сбалансировано. А вот отец баловал его тем, что некоторые из Вас называют «junk food». Знаете, такая жирно-солёная пища. С огромным количеством мучного, майонеза, мяса и этих, как их там… вспомнил! Канцерогенов. К десяти годам Дадли весил кило сорок-сорок пять. При норме в тридцать. Богатырское здоровье не дало ему ощутить весь цимес ожирения, но вот одноклассники дразнили часто. Настолько часто, что мальчик стал бить. Больно, неаккуратно и сильно. За весь сезон 1989-1990 он сломал руки — шестерым (я буду считать как правые, так и левые), по ноге — троим и позвоночник — одному надоедливому преподавателю. Последнее довело учительский состав до лёгонького раздражения, и Дадлика отправили учиться дома. Петунья была искренне счастлива — один из её сыновей мог быть с мамой больше! Всё время! Мнения Вернона она не спрашивала. Да, да, Вам не показалось! Именно один из сыновей. И — никак иначе. Я ведь уже говорил, что мы не можем друг друга ненавидеть? Вроде, да. Вот и к Гарри госпожа Дурсль отнеслась тепло. Мне она вообще напоминает курицу-наседку и енота одновременно. Вечно тискает детей, убирается, готовит и моет посуду. Последнее — бзик. Петунья моет всё, что только попадается под руку. Да, она жива. А с чего бы и нет? Подождите, подождите, какая война? О чём Вы, счастье моё? А, точно. Вы же думаете, что знаете всё наперёд. Ну, тем лучше. Хочу увидеть, как вытянутся к вечеру этак третьему Ваши глаза, забравшиеся прямиком на лоб. Итак, я рассказал Вам про всех основных героев. Вернон? Да ни за кой он сдался, я Вас умоляю! Ну, нервный мужик. Патологически правильный и нормальный. Даже плиту — и ту чинит, не выпуская из поля зрения инструкцию. В двадцатый раз чинит. За год. Ещё чаю? Или простой воды? Время, знаете ли, позднее. Лишняя бодрость ну совершенно ни к чему. В прочем, Вы могли вернуться к нашей беседе и днём — тогда я настоятельно советую попробовать моего фирменного кофе. Только что сваренного. Я по секрету скажу, только между нами — четыре ложечки молотых зёрен на пол-стакана воды, пол-кусочка сахара, и смесь из корицы и острого перца (один к одному) на кончике ножа. Взбодритесь мгновенно и немедленно! Сливок? Ну, продолжим.***
История третья. Явление меня народу.
Стояло жаркое, засушливое лето. В маленьком коттедже, который у меня язык не повернётся назвать «домом», что на Тисовой улице, было тихо. Мерно гудели по комнатам вентиляторы, жмурился на солнышке соседский кот, забредавший иногда на кухню с целью пожрать, лежал в спальне Вернон, которого жара сморила до невозможности. Было ранее утро. Городок Литтл Уинг всё никак не мог проснуться. Зной расслабил умы и тела буквально всех и каждого. Даже загляни в эту обитель Морфея пьяная суккубба - и та бы свалилась, мирно похрапывая и не тревожа мужские фантазии. На календаре было тридцать первое июля одна тысяча девятьсот девяностого года, что от Рождества. У демонов первое совершеннолетие наступает в день, когда из нужной части тела впервые выделяются жидкости, доселе себя не являвшие. Гарри и Дадли в ночь перед днём рожденья первого случайно засиделись в гостиной допоздна. А ночью людская мораль имеет, скажу я Вам, свойство ослабевать. По телевизору стали крутить какой-то милый фильм. Девушка на экране снимала с себя нижнее бельё, облизывалась и зачем-то наклонялась к поясу мужчины, сидевшему перед ней в кресле. Не вставайте, не вставайте! Я не имею к тому видео никакого отношения. Мебель мы с Вами так вообще придумали, помните? Так вот, прелестница стала совершать милым личиком возвратно-поступательные движения, и мальчики почувствовали жар. Громкость была прибавлена, чавканье и стоны заполнили комнату. На пошлые звуки прибежала Петунья, охнула, выключила телевизор, дала по подзатыльнику парням и отправила обоих спать. А подсознание, да ещё и подстёгнутое гормонами — вещь коварная. Короче, дети той ночью впервые… ну, Вы поняли, да? Как только совершилось сначала у Гарри, а затем и у Дадли, мой хвост стал нестерпимо чесаться. Означать это могло много вещей, но наиболее вероятны были две: либо меня призывали, либо я переел сладкого. Сахара и прочих вкусностей, в силу напряжённого графика в Аду, старый Нибрас не кушал неделю, так что вывод напрашивался сам собой. Ждать не люблю — вот и отправился к пра-(пра)-правнукам. Прибыв в Литтл Уинг, обнаружил досадную деталь: из одежды на мне был только воздух, из пожитков — он же, а адрес спросить было не у кого. Воровато оглядевшись, я пошерстил копытом по гравийной дорожке чьего-то дома (из которого отчётливо несло кошачьей мочой), поднял так в воздух слой щебня и пыли и пробежал через получившееся облачко. Законы трансфигурации никто для демонов не отменял. В результате оделся я в белую рубашку с коротким рукавом, серые шорты, синие сандалии и шляпу, похожую на панаму. Ещё одна порция камешков, выкопанная прямо на месте, принесла мне здоровенный кожаный чемодан с разными наклейками и простенькими застёжками, а последняя — одарила волшебной палочкой и солнечными очками, честно срисованными из советского «Буратино» у Кота Базилио. В таком виде я и направился к дому моих родичей. Часов в семь Петунья соизволила проснуться, о чём мне сообщил шум воды из открытого окна кухни. В него-то я и постучал. — Кто там? — Карлосон, который живёт на крыше! — со всей возможной серьёзностью басом ответил я. Петунья распахнула окно. От Лили она отличалась разве что короткой стрижкой, да худобой. В остальном — точная копия и сестры, и пра-(пра)-прабабки. Тоненькая ночнушка, за один вид которой в средние века сожгли бы на костре, не скрывала ни груди, ни отсутствия белья. Жара, однако. — Да ладно. Дедушка?! Ну, на то, что она меня не узнает, я как-то и не рассчитывал. Мы друг друга чуем и понимаем. В смысле — мы, которые члены Безымянного рода. Не то, чтобы я был против инцеста, но вот на себя пристрастие это как-то не примеряю. Только эстетическое наслаждение! А что, прикажите не пялиться на грудь третьего размера, которая чуть не выпрыгивает из кружевной ткани?! Если «да» — встаньте с кресла, положите эту мысль на него и сядьте снова. — Доброе утро, родная. Пригласишь старика войти? — Нет, вы на него посмотрите! Он ещё меня и спрашивает! Заходи, дорогой, гостем будешь. Можешь даже конфеты вон, в вазочке взять. Сколько хочешь, хоть две. Гарри! Дадли! Спускайтесь! Про мой нос Вы помните, да? Посмотрите ещё раз. Такой нос без хорошего родства ну таки ни за что не получить, скажу я Вам. Кровь — не водица. А, проехали. Топот молодого кабанчика сотряс и лестницу, и мои барабанные перепонки. Скрип двери под лестницей заставил панамку приподняться, а очки — сползти на нос. Конфета замерла, не дойдя до места экзекуции. В таком положении меня и застали пра-(пра)-правнуки. Глаза у молодняка расширились, правда, больше от вида Петуньи, чем от осознания присутствия в доме «постороннего». Со второго этажа раздавался богатырский храп. Немая сцена, дорогие мои! — Здрествуйте, дети! — Драссе… — пробормотал Гарри. — Привет… — буркнул Дадли, провожая взглядом конфету, которую я всё же запихнул в рот. — а Вы кто? — Я? Ну, можно сказать, что дедушка. Пра-пра-пра-пра-пра-прадедушка. Можно просто: пра Нибрас. Или Ниб, как больше нравится. — Пра-пра-пра сколько?! — Гарри явно соображал со сна лучше. — Шесть раз, мелочь. — ЭТО КАК?! МААААМ???!!! — Дадли тоже проснулся окончательно и уже безо всякого подтекста уставился на мать. — Ну, и шо? Таки разве вы не заметили в жизни ну ничего необычного? Почему бы и деду не быть в седьмом колене, раз по дому с утра вилки летают, я у вас спрашиваю? Дети зависли. Петунья перевела взгляд на меня и я почувствовал, как рога немного нагрелись. Это бывает особенно от страха. Ну, не можно не бояться защищающей детей матери. — Так зачем же ты, родной, пожаловал? Столько лет не вспоминал, а тут опять? — У Гарри — день рожденья, у Гарри и Дадли — первое совершеннолетие, мда. Вот, пришёл поздравить. Да и… Я поманил женщину пальцем, заставил наклониться и прошептал в ухо всё то, что успел заметить в плане судьбы Гарри в восемьдесят первом. Она охнула, прижала руки ключицам и уставилась на меня большими грустными глазами. — Ты же не оставишь детей без присмотра, Нибрас? По-человечески, нет, по-демонски прошу, а? Оставайся. Я тебе и комнату выделю. Вернона давно пора…списывать. Надоел, сил нет. А тут — такие неприятности. Вы можете отказать красивой женщине, да ещё и родственной душе? Внучке, пусть и в седьмом поколении? Я — категорически нет!***
Ну, на сегодня, пожалуй, всё. Давайте я Вас пледом укрою, что ли. Только чашку на пол поставьте. Да, конечно же, кресло можно разложить. Камин я ставнями прикрою, только сотворю. Готово! Спокойной ночи!