ANOTHER / ДРУГОЙ

      Голова гудела с такой силой, что практически невозможно было открыть глаза. И Джастин приложил немало усилий, чтобы разглядеть что-то в освещенной довольно ярким ночником комнате. Перед глазами были размазанные картинки, которые понемногу стали напоминать мужские лица, в которых Бибер через несколько минут смог узнать Уильяма и Дилана.       – Чувак, ты нас ни на шутку напугал, блин!       По надорванному голосу Уила можно было подумать, что Бибер пролежал на этом полу целую ночь. И, кстати, какого черта он лежал на полу?       – Тише, Уильям, у него, скорее всего, голова болит.       А обладатель этого голоса явно был гораздо спокойнее Уильяма. Этот парень, казалось, вообще не умеет выходить из себя. Позаимствовать бы у него этот навык, но сначала разобраться – какого черта происходит?       Джастин пошевелил руками, затем попытался выпрямить спину, лежа на ней и немного приподнимаясь над полом. А когда захотел размять шею, понял, что голова его устроена на чем-то мягком и теплом. На чем-то, от чего исходит тепло. И просто машинально поднял взгляд.       Конечно. О’Брайен. Кстати, блин…       – Ты не хочешь…       Но начатую и почему-то трудно дававшуюся фразу перебило мягкое шипение и напряженный взгляд на лице Джастина.       – Тебе не стоит говорить сейчас, – последнее слово, кажется, выделилось как-то по-особенному. – Ты сильно ударился головой.       Что, блин, ты несешь? Какой головой ударился?       И когда Джастин снова захотел заговорить, Дилан стрельнул глазами в рядом сидящего Уильяма, который абсолютно ничего не понимал, да и не хотел, наверное. Словно условный знак – молчи, иначе мы не отвертимся.       И Джастин понял. Кажется, почти кивнул головой, которой был уложен на колени О’Брайена, но вовремя себя сдержал. По взгляду было ясно – он понял. И Дилан успокоился и даже улыбнулся уголком губы. Испытал облегчение, когда понял – Джастин не балабол.       – Голова правда болит, – Бибер поморщился, аккуратно поднимаясь на ноги и придерживаясь за перила, у которых лежал все время. – Что произошло вообще? – на этот раз взгляд был обращен четко на Уильяма, пристально наблюдающего за другом.       – Когда я уже успел заснуть, в дверь постучал Дилан, и ты даже успел ему открыть ее. Но потом упал в обморок и, похоже, ударился головой.       Уил поджал губы и уперся плечом в стену. А Бибер стрельнул глазами в сторону Дилана, который в этот момент вышел из кухни с пакетом льда.       – Приложи ко лбу, должно помочь.       – Спасибо.       Настенные часы показывали начало пятого, и Джастин повернул голову к окну. Серое летнее небо, кажется, прояснилось, поэтому на улице уже немного светало. Дилан, отчего-то абсолютно спокойный, стоял на расстоянии вытянутой руки, а в комнате висело напряженное молчание. Джастин прекрасно ощущал это.       И поэтому решил хоть что-то сказать. Желание спать вовсе попрощалось с ним.       – Уил, тебе рано вставать, – почти пробормотал, придерживая у лба ледяной пакет, который оставлял на коже обжигающую влагу. – Иди, я провожу Дилана.       – Джастин, я могу уехать позже, это не…       – Я присмотрю за ним, Уил, – как будто произнес самую очевидную вещь на свете, Дилан расположил свою ладонь на плече Джастина, чувствуя, как тот вздрагивает. – Все в порядке.       И почему-то Уильям действительно поверил ему. Так быстро доверить своего друга незнакомому человеку. Так разве бывает?       Наверное, Дилану доверил бы любой. Наверное.       Поэтому Уил кротко кивнул и быстро пожал руку О’Брайену, а затем и Джастину, который вдруг почувствовал невнятное ощущение опасения, пробежавшее по всей поверхности его смуглой кожи. Ощущение, словно остается наедине с очень опасным человеком.       Хотя, может быть, это и было правдой.       Дилан рассказывал про себя очень кратко, что-то про раздвоение личности, что-то про то, что он схож с Билли Миллиганом. Но он, черт возьми, видел двух Диланов. Твою мать. И он это слишком четко помнил, чтобы списать это на бред после удара головой.       И вообще, вроде он и не ударялся головой. Если бы он упал, как говорит Уильям, в обморок, то он бы упал затылком. И болела бы не только лобная часть, но и затылок в первую очередь.       Тогда какого черта у него сжимает виски с такой силой, что практически болят глаза? Джастин молчал, и Дилан тоже, стоя в проходе между лестницей и аркой, ведущей в тускло освещенную кухню. И Бибер слышал только свое рваное дыхание, которое выдавало его состояние с головой.       И наконец, когда услышал, как за Уильямом закрылась дверь в спальню, он резко обернулся, сразу же пожалев. Голова закружилась настолько сильно, что, казалось, через пару мгновений он свалится прямо на лестницу. Но успел ухватиться за перила, отталкивая Дилана, вдруг оказавшегося настолько близко.       – Не приближайся ко мне, – почти прошипел, плюя на боль, рвущую виски, и одновременно встречая растерянные глаза на себе. – Решил убить меня, да? Избавиться от чувака, которому рассказал по случайности о том, что убил всю семью Кроули?       Кажется, Бибер уже не понимал, что несет. Ноги его тряслись, а руки судорожно сжимались в кулаки от невыносимо сильных переполняющих изнутри эмоций. Он был до жути напуган и от этого сильнее возмущен.       – Джастин, тише, – Дилан непроизвольно шагнул назад и оборонительно выставил руки перед собой.       – Нет, не тише, твою мать, – следующий шаг Бибера показался ему самому более уверенным, а затем последовал толчок в грудь О’Брайена, отчего тот чуть не влетел в дверной косяк. – Я понял, – Джастин улыбнулся, сузив глаза. – Раскусил тебя. Тебе просто нужно было с кем-то поделиться, а под боком оказался только я, и ты открылся мне. А потом понял, что это опасно, ну, мало ли, кому я могу сболтнуть, и решил избавиться от меня, да? Все эти представления с тем, что я вижу тебя в двух экземплярах, твою мать. Как ты это провернул? Какие-то фокусы с зеркалом? – Джастин почти оглушил Дилана своим шипением, насквозь пропитанным недоверием.       Оказывается, у недоверия и презрения есть свой запах и вкус. Раньше Дилан об этом не знал, даже не догадывался. А сейчас услышал его запах. Он был почти горьким.       – Я прошу тебя, ты можешь подождать? – О’Брайен был напряжен, его выдавали желваки, безостановочно гуляющие взад-вперед по его щекам. – Я все тебе объясню, когда мы останемся вдвоем.       Но Джастин лишь покачал головой, снова толкая парня в грудь, на этот раз уже загоняя его на кухню. Он ничего не слышал и, кажется, это было не по его воле. Будто мозг отказывался воспринимать все, что проговаривал Дилан. Глаза постоянно блуждали по лицу Дилана, на некоторые мгновения задерживаясь на дрожащих ресницах.       Дилан?       Что с тобой?       – Я просто прошу не делать самостоятельных выводов, Джастин, – голос срывался, и Бибер хотел просто избить себя своими же кулаками за то, что он мог подумать про этого парня. – Я не хочу, чтобы ты пострадал.       Он не хочет, чтоб ты пострадал.       Это конец, кажется.       – Ты просто псих, О’Брайен, – слова, почти бьющие по лицу, а вслед за ними что-то вроде удара под дых: – а мне показалось, что у нас что-то… Теперь уже неважно.       – Джастин, прошу.       – Заткнись и вали отсюда.       Во рту пересохло. А в груди и вовсе раскололось.       Джастин и сам не ожидал, что скажет это. Но он сказал. И Дилан это услышал.       – Я не хочу, чтобы ты пострадал, – повторил О’Брайен, обходя Джастина и направляясь к выходу.       А Бибер стоял, как вкопанный, ощущая, как горят щеки. То ли от ярости, рвущей его вены, то ли от стыда, что он впервые так отвратительно выгоняет человека из дома. То ли от страха, который переполнял его с самого первого мгновения, как он переступил порог этого дома.       И когда он прикрыл глаза, упираясь лбом в дверной косяк и вспоминая про адскую головную боль, которая успела отойти на второй план, услышал, как открывается дверь за спиной. Вздрогнул. А в следующий момент услышал:       – Ты прав, я псих. И да, уезжай отсюда.       Дверь захлопнулась.       И Джастин зажмурился, оставаясь в тишине и с пониманием того, что страха в нем стало еще больше.       […]       Дни тянулись очень долго. Каждый. День за днем. Голова болела каждый вечер, как по расписанию стучала в виски, а затем распространялась по каждому потаенному уголку мозга. Дилан думал, что вскоре он начнет зачеркивать дни в календаре, которые он, слава Господу, смог пережить.       Две недели. Такие чертовски тяжелые две недели, которые были наполнены до краев обыденностью городской жизни. Каждое утро Дилан отправлялся на пробежку, надеялся задержаться где-нибудь, зацепиться с каким-то незнакомцем за обсуждение какого-нибудь фильма или еще чего-то, только чтобы время пролетело как можно быстрее. Дилан пытался наполнять свои дни тем, чем всегда наполнял раньше.       Отрешением ото всех. Так было проще переживать что-то, что тебя действительно беспокоит.       Обедал он в одном и том же кафе уже несколько месяцев, в котором подавали десерты со скидками для постоянных клиентов. Его уже внесли в этот список довольно давно. Затем было как бы свободное время, которое он уделял чтению, как правило. Ну, или походу в кино, если в кинотеатрах было что-то интересное.       Лора укатила с подругой в Лос-Анджелес через несколько дней после того, как Дилан застал соседа за почти-поцелуем с почти-собой. С тем другим, которого он так боялся кому-то показать. Которого он хотел уничтожить всем своим нутром.       А сегодня у него была встреча с мистером Шоуном, которую Дилан хотел бы перенести еще на две недели вперед, но эти встречи переносить было нельзя. Эти встречи были частью процесса его выздоровления. Только Дилан не понимал, о каком выздоровлении идет речь. Он даже не представлял, чем он болен. И болезнь ли это вообще?       Попадая в кабинет, как обычно, парень устраивался в кресле и отпивал немного воды из стакана, который уже приготовил для себя. Он всегда приходил раньше Шоуна, поэтому не удивлялся, оказываясь в пустом кабинете со странными картинами на стенах. Правда, в какой-то момент Дилан попросту перестал их замечать.       Слишком долго здесь ничего не менялось. Как и в жизни самого Шоуна, который через несколько мгновений появился на пороге своего кабинета. Как всегда, улыбаясь, прошел к своему столу и взял блокнот, после чего опустился в кресло напротив Дилана.       – Ты, как всегда, рано, – психиатр открыл нужную страницу в блокноте и нажал на ручку, заставив ее щелкнуть и выпустить наружу свой стержень. – Я готов к беседе. Рассказывай.       Парень тяжело сглотнул. Очень не хотел делиться сегодня с Шоуном всем этим кошмаром, который сводил его с ума на протяжении двух последних недель. Он все эти дни пытался забыть все ради того, чтобы сегодня снова все вспомнить?       Как-то нелогично, О’Брайен, не находишь?       – Я вернулся в Вашингтон, – он пожал плечами и откинулся на спинку кресла, всем нутром заставляя желваки немного успокоиться.       Шоун молчал. Просто смотрел и крутил пальцами ручку.       – Лора уехала в Лос-Анджелес, там сейчас очень тепло. Она мне даже писала пару раз, – протяжно, словно слишком безразлично, проговорил Дилан и, кажется, очень поздно понадеялся, что делает это очень фальшиво.       Потому что психиатр нарисовал на лице улыбку, которая снова выдала его мысли с головой. Он понял, что Дилан снова не решается выйти на контакт, который они налаживали не один год.       – Зачем ты сюда приходишь, сынок? – голос мистера Шоуна был спокойным.       Иногда Дилану казалось, что он перенял манеру казаться абсолютно непричастным именно от этого человека. Потому что именно этот мужчина смог продержаться с О’Брайеном дольше всех. Интересно, чем он таким отличался от других докторов, которые капаются в головах у людей?       – Я ведь все еще прохожу лечение, – произнес в ответ брюнет, подаваясь вперед и захватывая пальцами стакан с водой на столике рядом с креслом. – Если ты считаешь, что я здоров, то…       – А сам ты как считаешь? Тебе нужны эти встречи? – вдруг перебил Шоун, закрывая свой блокнот и снова щелкая ручкой. – Я, конечно, очень привязался к тебе, нет смысла отрицать. А еще ты самый интересный пациент из всех, что я когда-либо встречал. Но, в первую очередь, ты – человек, – мужчина замолчал, всматриваясь в лицо молодого человека, замершего со стаканом воды в руке. – И у тебя есть желания и право выбора. Ты сам решаешь, что тебе делать. Я лишь помогаю.       Дилан молчал. Кажется, очень долго, пока не начал понимать, что Шоун уже начал собирать свои вещи в сумку.       – Постой, – очень тихо, почти виновато. – Извини, я просто… – искал слова. Как же трудно их найти в таком случае. – Я запутался.       Шоун поджал губы и присел на край стола, вцепившись крепкими ладонями в свои колени. И Дилан понял – он слушает.       – Я две недели прячусь в этих улицах в надежде, что мои мысли меня не сожрут в один прекрасный вечер, когда голова разорвется от боли. Сбежал, как трус. Как чертов трус, понимаешь? Он остался там со своими догадками, а может быть, тоже уже уехал. А я даже этого не знаю, твою мать, – Дилан задохнулся от своих же слов.       Он так хотел оставить все это и просто жить так, как жил раньше. Пытаться побороть головную боль, время от времени проводить время с девушкой, которая хотела видеть его рядом с собой, и стараться собраться силами, чтобы, наконец, побороть в себе темную сторону, которую теперь стало практически невозможно контролировать.       Правильно, потому что теперь ты уязвим, помнишь?       Он помнил.       Шоун снова молчал. И Дилан подумал, что готов сейчас разбить ему нос за это молчание, когда ему так нужен был долбаный совет. Что ему теперь делать? Как вести себя? Как ему пытаться жить дальше, как раньше, если все внутри уже совсем не так?       Все изменилось, блин.       – Ты беспокоишься о нем? – Шоун спросил тяжелым голосом.       Да, именно тяжелым, почти налитым свинцом. Ну, или Дилан ощутил этот вопрос так сильно, словно ему давило на плечи что-то весом в несколько тысяч фунтов. Какой-то чересчур откровенный разговор выстраивается, да?       – Я… – парень запнулся, на несколько мгновений замерев с приоткрытым ртом и подбирая слова. Снова. – Кажется, да.       Психиатр кивнул.       – Хорошо. – Хорошо. – Что ты испытываешь к нему?       Какого черта Шоун сегодня не церемонился и не подбирал правильные выражения для общения со своим пациентом? Дилан хотел возмутиться, но вдруг понял, что очень давно не испытывал этого – он хотел раскрыться.       И поэтому поддался своему собственному порыву.       – Я не хочу, чтобы он пострадал от чьих-то рук, – О’Брайен перевел взгляд на окно, за которым виднелся розоватый закат.       Солнце садилось так прекрасно сегодня, Дилан мог себе поклясться, что не видел такого красивого захода солнца уже несколько лет. И вдруг неожиданно признался сам себе – он просто не замечал. Красота была во всем, что его окружало, но он не замечал. Пропускал все мимо себя.       А сейчас. Пропустил через. Вот так просто разрешил солнцу на несколько мгновений проникнуть ему под плотно закрытые веки и стать частью калейдоскопа, который вертелся в его голове.       – Он увидел сразу двоих.       И мистер Шоун, приоткрыв рот, замер, всматриваясь в спину парня.       – Боюсь, что его разум просто пошатнется, а сам он сойдет с ума. Я не должен этого допустить, понимаешь? – Дилан поджал тонкие покусанные губы и обернулся. – Потому что он очень хороший парень.       – И все? Просто хороший парень? – психиатр приподнял уголок губ, поднимаясь на ноги и делая шаг в сторону окна, у которого расположился брюнет. – Ты хочешь его спасти, потому что он нравится тебе, Дилан. Попробуй признать это.       О’Брайен рассмеялся. Почти до боли в грудной клетке. Получилось очень наигранно. И нервно.       Шоун прищурился.       – Надеюсь, ты понимаешь, что именно ты говоришь, – с кривоватой улыбкой проговорил парень, отталкиваясь от подоконника.       – А я надеюсь, ты – взрослый парень, Дилан, и в силах самостоятельно понять, что происходит в твоем наполовину окутанном темнотой сердце, – мужчина последовал примеру своего пациента и, подойдя к столу, взял свою сумку. – Когда ты сможешь признаться себе в некоторых вещах, тогда мы сможем продолжать наши встречи. Буду ждать твоего звонка.       И Дилан, почему-то, кивнул ему в ответ. Неужели признал, что Шоун прав?       Он не понял.       А уже через несколько минут шагал по тротуару одной из центральных улиц Вашингтона, залитого светом уходящего солнца.       […]       Джастин стоял перед зеркалом в пустом доме, высматривая в отражении что-то, что могло бы его насторожить. Он стоял так уже добрых пятнадцать минут и не находил ничего подозрительного. Но как тогда можно было объяснить то, что совершил больше двух недель назад?       Нет, он, конечно, не думал об этом все это время.       Он спокойно занимался своими делами. Набросал новую мелодию, которую, наверное, когда-нибудь перевоплотит в минус для какой-нибудь еще не родившейся песни. Трижды поговорил с Саймоном, который сообщил о своем переезде в Калифорнию и дважды с Уильямом, которому дай волю, он бы так и не уехал тем утром после инцидента в гостиной первого этажа.       Он даже выезжал несколько раз в Вашингтон, чтобы сходить на какой-нибудь ужин с друзьями, и, конечно же, он не высматривал знакомое лицо в толпе. Это глупо – искать его в многомиллионном городе. Какая вероятность того, что он будет именно на этой улице именно в этот момент? И почему он вообще должен быть в Вашингтоне? Может быть, он уехал в другой город. В другую страну. На другой континент, блин.       В его окне не горел свет уже больше двух недель.       Джастин начинал переживать за то, что в его голове так много места отводилось под чокнутого парня из дома напротив, который решил свести с ума и самого Бибера. Какого черта, спрашивается, Джастин переживал не за это, а за то, что не знал, все ли в порядке с этим парнем?       Он даже не мог отправить ему короткое сообщение о том, что ему интересно, где он или чем он занимается. Он так и не взял его номер.       Ты сам его выгнал, Бибер, очнись. С чего бы это тебе начинать переживать о нем, когда ты из-за него слетаешь со своих катушек, и тебя почти каждую ночь мучает кошмар про то, как Дилан открывает входную дверь, а ты уже почти целуешься с его копией?       Боже, Бибер.       За окном уже стемнело, когда он решил приготовить себе что-то к ужину. На часах было около десяти. И Джастин стоял у плиты, плавно перемешивая карбонару и постепенно допивая вторую стопку с виски.       Вероятно, со стороны он сейчас выглядел как горничная, которой неплохо платят, учитывая то, с каким удовольствием он наблюдал за процессом приготовления.       – Да я же завидный жених, – он усмехнулся сам себе, выключая плиту и доставая плоскую тарелку и приборы.

/ 12 Stones - Hey Love /

      На столе уже стояла начатая бутылка с алкоголем, когда рядом с ней опустилось блюдо с макаронами и беконом. Оставалось добавить свечу, и получился бы идеальный романтический вечер, рассчитанный на одну персону. На одиночку. Почему-то вдруг почувствовавшего себя отвергнутым обществом.       И вдруг. Боковым зрением.       Свет в окне дома. Того самого. Напротив.       – Наконец-то! – воскликнул настолько громко, что, кажется, даже сам испугался такого напора от себя.       Вскочил из-за стола, резко отодвигая стул, и выбежал в коридор. На ходу натягивая первую попавшуюся куртку. Распахивая входную дверь и оказываясь на пороге. Он не понимал, что происходит и что вообще когда-либо происходило до этого момента. Силуэт Дилана застыл в окне кухни, а затем быстро скрылся из виду.       А потом Джастин увидел, как распахнулась дверь его дома.       Клетчатая рубашка. И глаза.       Это был он. Тот самый, которому нужно было так много всего сказать. Тот самый, которого он так ждал эти самые долгие две недели в его жизни.       Буквально сорвался с места, на два счета пересекая совсем узкую дорогу между домами. И оказываясь так близко, что мог услышать, как бьется его сердце. Кажется, оно билось с такой силой, что отдавалось эхом в ушах самого Джастина.       – Я там наговорил всякого, – Бибер набрал полные легкие воздуха, пытаясь сформулировать хоть что-то из того, что крутилось на его языке. – Ты не бери в голову, я не понимал, что нес. Такой бред.       Дилан молчал. Какого хрена он молчал?       Стоял настолько близко и молчал. Тягуче и густо. Изучая глазами его собственное лицо, словно впитывая в себя каждый участок кожи. Джастин чувствовал, как его практически поедают глазами.       Но О’Брайен молчал.       – Скажешь что-то?       – Ты так глубоко во мне, что даже не представляешь, – прошептал Дилан, едва шевеля губами. – Кажется, я и сам не представляю, – брюнет поднес ладонь к мужскому лицу, замечая, как Бибер задерживает дыхание, внимательно следя за длинными пальцами Дилана.       А те, в свою очередь, едва касаются линии ярко выраженной скулы, разрешая мурашкам покрыть всю кожу спины. Большой палец немного надавливает на подбородок, заставляя губы Джастина распахнуться, и сразу же в них врезаются другие губы – тонкие и покусанные.       Вкус – неизменный.       И сейчас Джастин точно вспомнил тот самый первый поцелуй. Со вкусом слез. Слез страха, когда Дилан чертовски боялся за него. Осознание приходило только сейчас, когда твердый язык рисовал фигуры на его губах.       И Бибер поддавался. Подставлялся, как маленький котенок, принимающий ласку. Такую необходимую.       А Дилан отдавал всего себя. И чувствовал, как успокаивается все, что шумело в голове. Невозможно. Так разве бывает? Почему он?       Почему, черт возьми, он?       Плевать. Боже, как же было плевать.       Горячий рот втягивал в себя поочередно то одну, то другую губу с привкусом крепкого алкоголя. Этот вкус сводил с ума.       И заводил.       Так сумбурно, как бывает только в реальности. В самой настоящей реальности, какую только возможно описать.       Они стояли посреди семнадцатой улицы, еще не освещенной фонарями, и впечатывали друг друга в себя с необыкновенной силой. Густота сумерек опускалась им на плечи, но разве это могло сейчас кого-то волновать?       Вкусный. До безумия. До помутнения.       Какой же он вкусный.       Дилан слетал с катушек и тянул Бибера за собой. В омут.       А потом резко.       – Нужен мне. Так сильно нужен.       Задыхаясь. Захватывая больше воздуха, когда руки Джастина оглаживали его предплечья сквозь ткань фланелевой рубашки. И от этой смелости в глазах мутнело. Ноги подкашивались, но парень, которому доставались все самые наполненные поцелуи от Дилана, крепко держал в своих руках.       Не давал упасть. Просто, блин, не позволял рухнуть на колени.       – Прости за то, что я наговорил. Я… Боже…– связывать слова в предложение получалось, мягко говоря, не очень, но Дилану и не нужно было.       Он просто впивался новым поцелуем в углубление за ухом, рисуя узоры языком и вдыхая, пропитываясь насквозь ароматом Бибера. Слишком правильным. Слишком необходимым ему.       – Тшш… Мне достаточно того, что ты просто здесь, – выдохнул О’Брайен, попадая прохладным воздухом на разгоряченную кожу шеи Джастина, отчего по ней побежали заметные мурашки. – Угостишь меня виски?       Мутный взгляд Бибера с трудом сфокусировался. Но потом парень нахмурился, облизывая губы и вновь ловя на них вкус языка Дилана.       – Но откуда?..       – Твой язык, – брюнет едва улыбнулся, ощущая, как щеки наливаются краской. – Он тебя выдал.       Джастин закатил глаза, нервно ухмыляясь и кивая головой в сторону своего дома, будто приглашая. И Дилан улыбнулся, теперь слишком открыто. Совершенно не скрывая.       Он признавался.       Признавался самому себе.       Представляешь, Шоун, ты был прав.       Похоже, ты чертовски прав.