Часть первая. Глава первая.
«Иккинг Кровожадный Карасик III — полубог, который спас, а после возродил человечество, вернув ему былое величие» — таков был эпитафий, красовавшийся на мраморной табличке близ памятника, который был посвящён ранее упомянутому человеку и его верному дракону — Ночной фурии по имени Беззубик. Многие, проходя рядом с мраморным изваянием молодого человека, у которого за спиной красовалась пара больших драконьих крыльев, а на лице и запястьях можно было разглядеть чешуйки, считали это блефом. Не потому, что они не верили в существование драконов, нет, в них-то они верили безоговорочно, им казалось абсурдным и неестественным наличие крыльев и чешуи у человека. Что же, это их личное суждение и никто не праве упрекнуть их в этом. Однако, среди тысяч, а то миллионов простых обывателей, критиков, учёных, которые не верят многочисленным легендам и историям, всегда найдётся тот, кто будет верить в это и, с некоторой долей вероятности, станет искать правду. Ту правду, что послужила началом миллиардов легенд, мифов и историй. Именно им и являлся молодой историк, совсем недавно окончивший последний курс магистратуры, но уже начавший искать тему для докторской диссертации, дабы получить высшую учёную степень и стать самым молодым историком в истории, Аугуст Лунн. Ему с самого детства нравились различные истории про драконов, про людей, которые смотрели страхам в глаза и садились верхом на этих могучих существ и покоряли воздушные просторы. Он сотни раз перечитывал истории про могучих всадников, что долгое время хранили мир и порядок во благо всего человеческого рода. Ровно столько же раз он представлял себя всадником, представлял как он, сидя на одном из драконов, рассекал бы лазурное небо. Но с годами мечты превращались в несбыточные надежды и желание узнать: «Куда же делись могучие всадники и их великие друзья — драконы?». Так, в возрасте двадцати лет, когда он только начал своё обучение в магистратуре, ему в руки попала достаточно старая книга, больше походившая на старинный фолиант родом из тёмных веков, страницы которой несли в себе самое ценное, что могло быть написано за всю историю нового мира — «Легенды Крылатого». Возможно, как изначально предполагал Аугуст, это была одна из сотен частей той самой легенды, о которой ему рассказывали на третьем курсе бакалавриата, где говорилось о самых тёмных временах, о Великой победе над злом, о восстановлении мира, о временах всадников и их драконов, о закате последних…***
Скрываясь меж корней великого Ясеня, который является центром девяти миров, и окружённые множеством нитей, которые воедино составляют судьбу миру, трудятся три женщины: пожилая, что скручивает нити и постоянно держит голову так, чтоб рассмотреть то, что находиться позади неё; средних лет, которая с заботой развешивает нити; младшая, совсем юная особа на первый взгляд, чей взор устремлён вперёд и чьи руки, держащие ножницы, без сомнений и пощады, не глядя на труды своих сестер, режет эти нити. То были, есть и будут сёстры норны: Урд, Верданди и Скульд. Стоя рядом с веретеном, Урд, ухватив костлявыми пальцами порцию пряжи для зародившейся жизни, принялась вить нить судьбы, и так бы всё и продолжалось до конца времён, если бы нить, которую она только начала плести не стала светиться, и с небес, из кроны древа мира, с одного из его цветов, не упал лепесток, который, коснувшись её, исчез во всполохе искр. На это событие сёстры с тревогой глянули друг на друга, а затем на мерцающую нить, которая плелась сама по себе и тревожно мерцала.***
— Он не выживет, — таковы были слова, прочитанные другом семьи вождя, являвшийся одним из немногих, кто знал те знаки, на котором общалась старейшина-лекарь поселения, расположившегося на одном из множества склонов острова Олух. Сидящий рядом викинг с болью глядел то на своего друга, то на женщину преклонных лет, то на деревню под ними. Пожилая леди вновь начала выводить слова, раз за разом стирая лишние, подбирая нужные, хоть та и предполагала, что «переводчик» иначе скажет об этом. Закончив, та коснулась своим посохом одноногого викинга. — Мне жаль, Стоик, — начал тот, но внезапно остановился и со страхом в глазах глянул на вождя, решаясь говорить это или же солгать, рассказать сладкую ложь, дабы заглушить ту боль, которая сжимала сердце великого воина от одной лишь мысли, что он потеряет желанного ими первенца. С минуту он молчал, но получив посохом по голове, всё же решился. — Стоик, друг, я очень надеюсь на чудо, и то, что твой сын выживет, но если он умрёт, то ты будешь последним из своего рода… — голос воина содрогнулся, ему было больно говорить это, но так надо, пусть уж лучше рано, чем поздно, когда он услышит это со слов своей жены. — Валка, она… — сердце вождя пропустило удар. Что ещё могло случиться, что даже весть о том, что он опозорит свой род, потеряв первенца-наследника в первую же зиму, а может и того раньше, меркла перед той новостью, что не мог сказать один из сильнейших драконоборцев Олуха? За что его наказывали боги, раз одна новость хуже другой? Что он сделал не так в этом мире?! Рой мыслей кружился у него в голове и каждая из них была одна хуже и ужаснее другой, он впадал в панику. Его внутренний мир дал слабину. — Она больше не сможет родить тебе наследника, шанс того, что она вновь забеременеет равен нулю, — договорил викинг с пшеничной шевелюрой и двумя косичками усов и опустил свой взор на досчатую поверхность площадки. В голове Стоика раздался треск, а в следующий миг трель тысяч стеклянных осколков — то треснули его душа и сердце. Дабы не свалиться и ненароком не упасть с огромной высоты, (хотя, какая теперь разница?), вождь сполз вниз по стене, накрыл лицо ладонями и согнулся, уперевшись руками о колени. В полумраке хоть и было плохо видно, но Готти и Плевака разглядели содрогающиеся плечи вождя. Так было во второй раз.***
В день, когда родился наследник Олуха, его жители видели самую тёмную, долгую и пугающую ночь. Она, была под стать настроению вождя, и некоторые викинги, перешёптываясь твердили и уверяли других, что сама земля, а равно быть и боги, чувствовала утрату и великое горе их вождя. В эту ночь вся деревня молилась за семью вождя, а некоторые и вовсе, отправившись на границу с вороньим мысом, оставили там свою жертву, надеясь заслужить милость всесильных. Никто не собирался спать, всем было страшно не только за сына вождя, но и за самих себя: нечто жуткое, необъяснимое мерещилось им в темноте. С каждой минутой становилось всё холоднее, природа утихла: не было слышно ни блеяния овец, мычания яков, ни стрёкота сверчков и прочих ночных звуков. Казалось, что холод становился осязаемым. Кто-то не выдержал этого, с воплем бросился к дверям Большого Зала. Маленькая искра подожгла эту пороховую бочку, и в следующий миг вся деревня сломя голову неслась к дверям достояния деревни. — Ха-ха-ха-ха, — над деревней разнёсся приглушённый женский смех, которому вторили миллионы других голосов. Мимолётный страх, животный ужас, сковывающий сознание и тело, а после короткое «Бу!» вновь запустило суету и крики. — Кажется, ты перегнула палку, — обратился к женщине мужчина, облачённый в то, что по его мнению больше всего подходило под те одеяния, что были на мужах этой деревни. — И как только они это носят? — пожаловался тот, поёжившись от жёсткой ткани рубахи болотного цвета, поверх которой была меховая жилетка, а позади развевался по ветру зелёный плащ. — Неужели моему отцу не понравился тот хаос, что я для него устроила? — наигранно спросила дама в чёрном платье, который к низу не имел чётких граней, так, дымка из тьмы. Её безобразное лицо исказилось в кривой улыбке, когда её отец хмыкнул. — Пошли. Иначе этот остров не выдержит нашей ауры, и наш дорогой «папочка» не будет рад тому, что спасение Мидгарда скончалось от чрезмерного присутствия двух тёмных богов… И о чём он только думал? — спросила она себя, идя по направлению к дверям большого зала, зная, что дитё Ясеня уже там.***
— Тихо! — кричал одноногий викинг, пытаясь перебить своим голосом гомон толпы взбудораженных викингов. Всё было тщетно. Тут в стальную дверь полетел тяжёлый молот, от чего у присутствующих на краткий миг заложило уши. Все обратили своё внимание на вождя, который и кинул его. В миг настала тишина, все всё прекрасно поняли. — И по какой такой причине вы все с ума как-будто посходили? — спросил вождь, явно недовольный тем, что ему, его жене и новорожденному ребёнку пришлось покинуть дом. Вновь тишина. Секунда, вторая, третья, до Стоика донеслись тихие, ритмичные хлопки. Он не понимал откуда оно исходит и во все глаза глядел на своих подданных, пытаясь найти того наглеца, кто посмел потревожить сон целой деревни. Долго ждать не пришлось - двери большого зала были раскрыты с такой силой, что казалось, как будто они вот-вот слетят с тяжёлых петель и раздавят всех и каждого. Страх и животный ужас вновь начали заполнять души людей, когда жители Олуха увидели виновников всего действа. — Упссс, — сказал тот на змеиный манер и оглядел присутствующих. — Ну, а где же овации? — спросил тот, но увидев в глазах жителей чистейший ужас, сплюнул и не обращая на них внимания, направился напрямую к трону вождя. Идущая следом женщина пугала людей ещё больше, а всё из-за жуткого лица, одна часть которого принадлежала мертвецу и кишела личинками, а другая — красавице с бледной кожей и тёмными волосами. Светящиеся глаза обоих были прикованы к семье вождя, но больше всего — к колыбели. — Что вам надо? — подавляя страх и отвращение спросил Стоик, ухватившись за древко топора-дротика, что был у него на поясе. — Ну же, давайте не будем сразу хвататься за топоры, мечи и молоты, — сказал мужчина, глядя на вождя. На краткий миг рыжебородому мужу показалось, что у говорившего с ним выросли два рога, а рот наполнился десятками острых клыков. — Приди мы с войной, вы бы уже были трупами, — продолжил он и оглядев толпу, остановил свой взор на вожде деревни. — Мы услышали ваши мольбы о помощи, — сказал тот, и по толпе прошлась волна, наполненная сомнениями, люди начали постепенно оттаивать от леденящего страха. Пробиваясь сквозь толпу, толкая и чуть ли не избивая всех и каждого, продвигалась низенькая старушка, а вслед за ней шёл друг семьи вождя, рослый муж под два метра ростом и глядя на эту неказистую картину можно было предположить, что викинг - тряпка, не способный помочь пожилой даме, но зрение обманчиво. Когда эта парочка дошла до своей цели, старуха, сделав плавный жест рукой, зашипела. — Этому не бывать. Пусть он лучше умрёт, чем будет отдан вам на растерзание, — никто кроме этих двух людей не понял что сейчас было сказано, но одно было точно, в адрес старушки будет задано немало вопросов. — И в мыслях не было, — улыбаясь и явно лукавя говорил он, но заметил недовольный взгляд дочери и этой старухи-бестии. Сказал, поворачиваясь к вождю. — Я надеюсь на вашу мудрость и вы поймёте меня лучше этой бестии, — тут его рука указала на Готти, на что та недовольно цокнула. — От вас зависит не только жизнь вашего сына, но и дальнейший ход реки времени, — продолжил тот. Да, ему это не нравилось, ведь таким образом он будет мешать своему родному хаосу, в который погрузиться мир, но что не сделаешь ради свободы и дабы избежать гнева норн. — Мы поможем вам, но взамен просим его самого, не сейчас, а когда придёт нужный миг, — в один голос заговорили оба, но слышалось так, как будто говорят не двое, а тысячи людей. Страх вновь стал захватывать людей, вождь же в растерянности глядел на недовольную старейшину, чей вид так и говорил: «Не делай этого». Он закрыл глаза, а спустя пару секунд глянул на жену, чей взгляд усталый был переполнен надеждой. Он вздохнул, потёр переносицу и взглянув на гостей, кивнул. Он видел, что его жене было куда больнее чем ему самому. «Пусть она будет счастлива» — таковы были мысли вождя, когда бог хаоса, дважды щёлкнул пальцами и оба гостя исчезли в снопе искр. Так бы люди и остались стоять, гадая, исполнили ли они их просьбу или солгали, напитавшись их страхом, поскольку они поняли, кто это были, но детский смешок, прозвучавший как гром среди ясного неба, вселил в сердца олуховчан призрачную надежду.В своей колыбели, глядя на дракончика, сын вождя улыбался и смеялся.