whalers gonna whale

— Акила! — шипит Кейт из-под маски. Шепот, казалось бы, но Акила знает: если бы им не нужно было прятаться, от крика бы задрожали стекла. Несколько, может, даже вылетело бы — голос у нее всегда был мощный. Потеки и пятна крови на стенах, даже немного на потолке; мокрые насквозь постельное белье и ковер; тяжелый запах наживо разделанного тела, пробивающийся даже сквозь маску. Само тело, лежащее на кровати — белая кожа, уставившиеся в потолок пустые глазницы, зажатый в зубах черный шарик кляпа, получасом ранее подхваченный со стола, выскользнувшие из глубокой раны на животе кишки. Акила смотрит на него сверху вниз и слушает, как медленно успокаивается сердце; в груди и горле медленно пульсирует холодное удовольствие. — Ты опять? — шепчет Кейт все тем же тоном, подходя ближе. Она даже не пытается не наступать в лужи — все равно знает, что не получится, опять перемажутся оба, и форму придется чистить в два раза тщательней. — Сказано же было — чтобы опознали! — А что, без глаз не опознают? — Акила! — она встряхивает его за плечи. В черных стеклах ее маски отражается комната; на одной из стен он замечает картину в дорогой раме. — Пытайся сдерживать свою ебаную жажду крови хоть немного! Он отворачивается. Картина напоминает ему раннего Соколова, и на ней почти нет пятен — если повезет, получится продать за половину настоящей цены; поэтому Акила снова достает нож, как может тщательно стирает с лезвия кровь. За его спиной Кейт что-то ворчит себе под нос — рассматривает труп, должно быть. Она давно привыкла к его странностям, но не смирилась; впрочем, этого Акила и не ждет. Холст поддается легко — будто он каждый день вырезает картины из рам; закончив, Акила сворачивает его и прячет в подсумок, потом проверяет ящики стола. Безуспешно. Ничего дорогого, ничего ценного — бесполезные бумаги, новомодные механические ручки, книги, старые потертые наручники, несколько кляпов, маленькая плоская баночка без этикетки... бутылка виски. Вечно ему не везет. — Откуда у тебя был Соколов? — бормочет он в пустоту. — Может, подарил кто, — предполагает Кейт. — В награду. Продажные судьи, знаешь, больше вещами принимают... Рубашка на нем тоже не из дешевых. Была. Он плохо различает ткани, особенно через перчатки, но все равно подходит и наклоняется проверить; сразу же отвлекается, впрочем. Тело лежит немного иначе, не так, как он его оставил — острые обломки костей торчат из предплечий чуть дальше, голова сдвинута, у раны на горле широко разъехались края, петли кишок сползли с коленей на пол. Кейт обыскивала, должно быть, вот и подвинула. — Нашла что-нибудь полезное? — спрашивает он. Кейт пожимает плечами: — Ничего. Зато убедилась, что ты больной на всю голову и тебя надо сдать натурфилософам. Он смеется над их привычной шуткой — чуть громче, чем стоило бы, — и тут же замирает. Кто-то идет по коридору; шаги тяжелые, уверенные, как у стражника. Акила слышит тихое бряцанье чужих ножен — или ему кажется, что слышит. Мертвая рука с переломанными пальцами, торчащими в разные стороны, почти касается его ладони. — Окно, — шепчет он. — Быстро. И еще: — Я тоже тебя люблю. Позже, много позже, уже на базе, Кейт стирает кровь с его лица и ворчит, как он ухитрился так вымазаться, в маске же был; он только улыбается и смотрит ей в глаза, и почти уверен — то, что он чувствует, и правда любовь.