And Counting

10 апреля, 2012 В десять утра класс Вону принялся за привычное ежедневное буйство. Умники, середнячки и не-такие-уж-выдающиеся неохотно заполняли кабинет. Подростки кучковались: бунтари, ботаники, красавицы и невидимки, на которых никто даже не обращал внимание. Вону был невидимкой, сказали бы остальные, потому что он вечно сидел на предпоследнем ряду, вдыхая носом запах романа Стивена Кинга. Он игнорировал своё окружение, и книги, которые он читал, отгоняли сверстников прочь от него. Не то чтобы они собирались вести с ним беседы в любом случае, так как для них был он был просто лучшим другом Мингю (и они не понимали, каким образом им двоим, будучи такими разными, удалось сойтись). Подняв взгляд, чтобы проверить задание, написанное на доске, Вону понял, что другие ученики закрывали ему обзор. Он продолжил читать книгу. Звуки, пусть и громкие и хаотичные, ни капельки не отвлекали Вону. Он мог читать, не пропуская ни слова, что Мингю всегда находил подозрительным. — Ты что, какой-то волшебник или типа того? — спрашивал он. Ответами Вону служили обычный кивок и заклинания из «Гарри Поттера», произнесённые ритуальным голосом, под взмахи пальцами в воздухе. В момент, когда появился учитель, все мигом поспешили занять свои места, чувствуя себя социально обязанными сделать это. Господин Пак, их тощий и длинноногий корейско-американский учитель, переборщивший с завивкой на голове, вошёл в кабинет с чашкой заварного рамёна и с фраппучино из Starbucks. Он выделялся — это было очевидно, — но его знание корейского языка было скудным. В смешанной среде многие школьники смешивали английский и корейский языки, и Вону осознавал, что, должно быть, господину Паку было трудно привыкнуть к этому, тем более что он даже не знал, как спросить «Где туалет?», не сдавшись и не перейдя на английский. — Эй, — Вону повернулся и посмотрел немного вправо, заметив, как одноклассник наклонился к нему ближе, — ты же друг Ким Мингю, верно? — Вону кивнул. — Можешь передать ему это письмо, пожалуйста? Спасибо. Прежде чем Вону успел отказать его просьбе, боясь, что забудет её исполнить, ученик (Джунхуэй вроде?) уже уронил конверт ему на парту. Как только Вону собрался вернуть его, учитель начал подготовку к уроку со вступления. Вону вздохнул, засунув конверт между страничек тетради. Он запомнит отдать его Мингю — он был (почти) уверен в этом. Учитель говорил о широко известном авторе по имени Эдгар Аллан По. Вону слышал о нём, но не знал ничего, помимо того факта, что он был писателем. Зато после урока в тот день он был в курсе, что По был женат на своей тринадцатилетней кузине и часто писал мрачные истории. Он умер загадочной смертью, в одежде, не принадлежавшей ему. Ученики вокруг Вону не казались заинтересованными в уроке, а некоторые даже рискнули заявить, что Эдгар Аллан По был социопатом. Вону, тем не менее, был заинтригован. — Вону, — господин Пак черкнул латинское слово на доске, повернувшись к школьнику после этого, — ты знаешь, как это переводится? Вону перевёл взгляд на доску, внимательно прочитав латинские буквы. На поверхности зелёного леса было единственное одинокое слово, Mortem. Легкотня. Он ответил, — Это латинское определение смерти. — А ты можешь объяснить, что такое смерть? — Смерть — это, — Вону поправил очки, которые ему прописали за несколько недель до того, и потёр глаза, — когда заканчивается чья-то жизнь. Господин Пак кивнул. — Ладно… просто, но недостаточно метафорически. У кого-нибудь есть что добавить? С другого конца класса девочка с завитыми волосами подняла руку. Вону опознал её как девочку, которая любила лезть в чужие дела (он не помнил её настоящего имени даже после того, как она перешла к ним в школу во втором семестре, и узнавал её лишь по кличке, которую ей дали). Её губы были потрескавшиеся, кусочек кожи лупился по центру её нижней губы. Она сидела, сочась уверенностью в себе, закинув ногу на ногу и подняв подбородок. Ей позволили высказаться в тот же момент, как господин Пак заметил её. — Смерть — это буквально процесс покидания тела душой и переход на следующую ступень жизни, как, например, рай или ад. — Ну, это хорошее объяснение, только если ты веришь в эти вещи, не так ли? — спросил господин Пак, заставив класс напрячь мозги. — Не все верят в рай и ад; некоторые считают, что после смерти наши души блуждают без цели. Вы когда-нибудь размышляли о том, что, возможно, умирая, вы полностью обрываете своё существование? — Он просканировал глазами кабинет, все хранили молчание. — Ах, я заставил вас, ребяток, задуматься, правда же? — Кто-то кивнул, в то время как остальные не выказали никакой видимой реакции. — Для некоторых смерть — это трагедия, завершающая все другие трагедии. Она представляется как нечто несправедливое или как оправдание для того, чтобы присуждать жизни звание абсолютно и крайне бессмысленного занятия. — Господин Пак обернулся, взяв стопку листов сзади и показав их классу. — Ваше домашнее задание на сегодня — написать эссе-мнение. Однако я не хочу, чтобы вы обсуждали в нём смерть; я хочу, чтобы вашей темой была жизнь. Поведайте мне, почему жизнь имеет или не имеет смысл. Поведайте мне, чем же так красива или уродлива жизнь. — Он сделал паузу, а затем опустил руки, в которых всё ещё были стопки листов. — Поведайте мне, ради чего и зачем вы живёте. Закончив свою речь, господин Пак раздал всем листки и разрешил ученикам убрать их в сумки до того, как прозвучал звонок на обед. Стулья заскрипели по полу, и помещение вмиг опустело, когда ученики направились в столовую. Выйдя из кабинета, держа коробку с варёным рисом и с оставшимися с ужина клёцками, Вону внезапно остановился прямо посреди коридора, споткнувшись на мысли, Ради чего я на самом деле живу? ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ Вону и Мингю ехали на автобусе вместе, потому что Сынчоль не смог забрать их на машине. Мингю рассказывал о своём учебном дне, не желая соскакивать с темы о том, как близок он был к тому, чтобы стать одним из трёх самых лучших учеников в классе. Он размахивал руками и округлял глаза на некоторых моментах, и это пару раз застало Вону врасплох. Тем не менее, он слушал внимательно и позволял Мингю говорить. У них так было заведено: Мингю говорил (много), а Вону слушал, изредка вклиниваясь в его монологи. Будучи полными противоположностями, они в каком-то смысле дополняли друг друга. Было удивительно понимать, что Мингю всё ещё не наскучил его лучший друг, несмотря на дефицит вербального общения со стороны Вону. Два одноклассника Мингю заявили, что это странно, что один человек болтает больше другого, и они поинтересовались однажды, каким образом им удавалось вести беседы, если Вону практически не произносил ни слова. Мингю объяснил это так, — Просто я никогда не устаю говорить, а Вону никогда не устаёт слушать. Вону не был уверен, насколько это удовлетворило их интерес, но он не стал вмешиваться. — А как прошёл твой день? — спросил Мингю, когда автобус приближался к их остановке. Вону поправил пальцем очки на переносице, выпятив нижнюю губу. — Мне задали написать, что для меня значит жизнь или типа того, но я даже не знаю, как я должен сделать это за такой короткий срок, — ответил он, поднявшись, чтобы спуститься с автобуса, — и я даже не знаю, как, блять, сделать это в принципе. Мингю шлёпнул заднюю часть шеи Вону. — Не матерись, — недовольно потребовал он, прежде чем выпрыгнул из автобуса. — Поверь мне, у тебя всё получится. Эй, у тебя остался тот шоколад с зелёным чаем, который мне нравится? — Ты имеешь в виду мой Kit-Kat с зелёным чаем? — Да, он самый! Вону спустил лямку рюкзака с одного плеча, а затем расстегнул молнию на маленьком кармашке спереди, покопавшись среди своего беспорядка из пищевой плёнки и школьных листовок, которые он получил ещё в прошлом семестре. Наконец, обшарив каждый уголок (и решив почистить рюкзак попозже), Вону нашёл сладость и кинул её лучшему другу, который поймал её одной рукой. — Боже, я люблю его, — промурлыкал Мингю, набив щёки шоколадом. — Твоя мама купила его в Японии, да? — Верно. — Мы должны слетать туда когда-нибудь. Как тебе идея? Вону усмехнулся, обратно застегнув молнию на маленьком кармашке. — Звучит как нечто невозможное. — Хм. Как думаешь, сложно нам будет там без знания японского? — Опять же, — сказал Вону, — это невозможно. — Вау, так пессимистично. Не теряй надежду! Мы могли бы начать копить деньги сейчас и— Эй, а давай проведём остаток дня в домике на дереве? Вону моргнул. — Это немного неожиданно. Почему ты хочешь пойти туда? — Потому что, — Мингю встал позади Вону и принялся вести того в направлении их домика, крепко сжав его плечи, — я думаю, это поможет тебе вдохновиться для твоего задания. — Ты уверен? — На все сто. ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ — Я не вижу в этом смысла. — Ты почувствуешь эффект позже! Вону стоял вверх ногами, прислонившись к стволу дерева, руками поддерживая часть своего веса, а Мингю схватил его у пяток в воздухе. Они находились в такой позе полторы минуты, и Вону мечтал о том, чтобы лучший друг отпустил его. Кровь приливала к его голове, лицо окрасилось ярким румянцем. Вместе с тем, как текли секунды, увеличивалось и желание встать на ноги. — У меня горят уши. И я слышу какие-то помехи. — Они уверяют, что прилив крови помогает лучше думать! Вону застонал и сморщился, ощутив, как у него поднялось давление. — Значит — блять — значит, кто бы ни были эти они, они не правы. — Ещё немного, Вону. У тебя появились мысли— Не способный дольше терпеть это, Вону пнул ладони Мингю, сбросив их со своих лодыжек, и упал вперёд. Сев в ожидании, когда кровь отольёт от лица, пока Мингю выл от боли, Вону моргнул и сжал переносицу. Сухая грязь осыпала его одежду и даже забралась в его обувь, и его волосы кое-где также были покрыты ей. Снова почувствовав себя нормально, Вону проворчал, — Никогда больше не соглашусь на твои идеи. Мингю устроился рядом с Вону и толкнул того, прежде чем его зад коснулся земли. — Это не оправдывает того, что ты пнул мои руки! — Ты заслужил это, — пророкотал Вону, обратно выпрямившись. Они сидели, и это всё, что они на самом деле делали: сидели. Никто не раскрывал рта — никто, кроме Мингю, который жаловался на боль в пальце, а затем поменял тему. — Эй, зацени! Разве это не выглядит как кролик? — Мне кажется, это, скорее, медведь. — Нет, не пра— О! Это выглядит как жареная индейка. Внезапно сзади них прозвучал голос Сынчоля, — Как по мне, так это похоже на кота, — и мальчики одновременно обернулись. Перед ними предстал Сынчоль в футболке ровного белого оттенка и в военных штанах с чёрными пятнами. В его руках был ящик с автомобильными запчастями и инструментами. — Так это сюда вы, ребятки, вечно сбегаете. — Хён? — удивился Мингю. — Как ты нашёл нас? — Ты уронил брелок с лягушкой поблизости, — ответил Сынчоль, — и эта утка погналась за мной, так что я оказался здесь. — Его имя Альберт, и это гусь, — поправил его Мингю. Сынчоль опустил ящик и расположился около Вону, прижав бёдра к телу. Локтями он опёрся о колени. — Гусь, утка — одна фигня. Кстати, ты забыл отдать маме деньги, которые одолжил у неё утром. Ей нужна дополнительная мелочь, чтобы отправиться за покупками. — Я должен пойти к ней сейчас? — Ну да, — ухмыльнулся Сынчоль, — а иначе мы останемся голодными. Не попрощавшись ни с Сынчолем, ни с Вону, Мингю ускакал, захватив с собой рюкзак. Вону наблюдал, как уносится его друг, и он засомневался, последовать ли за ним или остаться. — Эй, Вону, — позвал Сынчоль. Вону взглянул на него. — Привет. — Я заставил Мингю уйти, потому что мне нужно было перемолвиться с тобой словечком. — О чём? — О нашем отце. Вону напрягся от упоминания отца Мингю и Сынчоля, который, он помнил, покинул их по никому непонятным причинам. Он принялся заикаться, — Я-я, гм, я уже знаю о н-нём. — Мингю рассказал тебе, да? Вону кивнул. — Пару месяцев назад, по-моему. — А он рассказал, что наш отец опять женится? — Сынчоль отвлекал себя, пальцами рисуя вихри и звёзды на сухой земле, не решаясь посмотреть на друга своего брата. — Он пригласил меня на свадьбу, но не маму и не Мингю, что как-то странно. Мама даже не в курсе о моём приглашении. — Ты поедешь? Сынчоль глубоко вдохнул, после чего воззрился на облака и, выдохнув, вновь заговорил, — Наверное. Я не особо хочу, однако мне необходимо поговорить с ним. У меня есть вопросы, и я единственный могу вытрясти из нашего отца ответы на них. — Он перевёл взгляд с неба на Вону, его глаза сочились серьёзностью. — Мне предстоит достаточно далёкое путешествие, поэтому, пока меня не будет, позаботься о Мингю. И проследи затем, чтобы о моей маме тоже позаботились. Если они спросят где я, напомни им, что я отправился в другой город для новых автомобильных запчастей. Не позволяй им переживать обо мне. — Почему мне следует сделать это? Он улыбнулся. — Потому что ты надёжный, и Мингю доверяет тебе. И не успел Вону поинтересоваться о чём-либо ином, как Мингю прибежал обратно, ударив брата по затылку. — Лжец! Я позвонил маме, она на кулинарных курсах. ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ — Так ты уезжаешь на следующей неделе? — На следующей неделе. — Мне нужно провожать тебя? — Почему бы и нет. — Окей. Купи мне там что-нибудь, хён. — Например? Мингю улыбнулся. — Больше кассет для полароидной камеры для нас с Вону. ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ На закате Мингю и Вону сидели в домике на дереве, сосредоточившись каждый на своём домашнем задании. Сынчоль ушёл спустя пару минут после того, как сообщил Мингю о том, что уезжает из города. Он, конечно, не назвал младшему брату причину, но Мингю, так или иначе, не стал препятствовать его решению. В моменты как этот Сынчоль был благодарен брату, которому было всё равно на «почему» и «зачем», потому что между ними было сильное доверие. Вону разобрался с домашним заданием раньше Мингю, так что он решил просмотреть записи по алгебре. Тем не менее, стоило ему распахнуть тетрадь, как из неё лицевой стороной вверх выпало письмо. На нём неряшливым почерком и сухим маркером было написано имя Мингю. Сначала Вону не понял, откуда оно взялось, но затем в мыслях возникло лицо Джунхуэя, и он вспомнил. — Мингю, — позвал он, держа письмо между пальцами, — кое-кто просил меня передать это тебе. Мингю вытянул руку, чтобы забрать бумагу. — Кто? — Джунхуэй, кажется. — Китаец? Вону пожал плечами. — Наверное. Мингю открыл письмо, и Вону выглянул из-за его спины, чтобы прочитать то. Это было приглашение на день рождения в месте, находившемся не так далеко от домика на дереве. Вону отчего-то ощутил тяжесть в животе, нечто, похожее на разочарование. Может, это из-за того, что его не пригласили, а может, из-за того, что он представил, как Мингю веселится без него, однако чувство было слишком неприятное, чтобы смириться с ним. — У его кузины день рождения в воскресенье, — сказал Мингю, — и я приглашён. — Ты пойдёшь? — Не. — Мингю разорвал конверт на кусочки — на два, на четыре кусочка, затем на восемь, — и Вону изумился его неожиданному действию. — Кто вообще использует бумажные приглашения? — Почему ты не пойдёшь? Мингю пожал плечами и вернулся к домашнему заданию по геометрии. — У нас с тобой уже есть планы на воскресенье, помнишь? Мы собирались помочь моей маме испечь печенье для её книжного клуба. Вону не помнил, как соглашался на подобное, но это потому, что он и не соглашался. Мингю придумал это на ходу, чтобы у него было оправдание не посещать вечеринку, на которую не был приглашён Вону. ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ Они вновь лежали на половицах домика на дереве, смотря на ночное небо сквозь крышу. Одинокий и независимый полумесяц заменял отсутствовавшее солнце. Вону и Мингю слушали стрекот невидимых сверчков, заполнявший пустоту, звуча в их ушах тихой музыкой. Звёзды представлялись блёстками, отливавшими серебром на полуночной ткани, и для Вону было честью наблюдать этот пышный наряд. Это было, очевидно, невозможно — быть свидетелем чего-то настолько… потрясающего. Вону сказал, — Похоже на мой день рождения. Улыбнувшись, Мингю ответил, — Мы тогда чуть не уснули здесь. Ну, по большей части ты. — Думаю, я уснул, — Вону попытался воспроизвести день в голове, — и в то же время я как будто бы и бодрствовал. Мингю хмыкнул. — Ты спал, но болтал во сне. — Серьёзно? Ты не помнишь, что я говорил? Просто я ничего не помню. Мингю перекатился на бок и взглянул на Вону, который также решил повернуться в его сторону. Их глаза встретились, и Вону обратил внимание на то, как каряя радужка Мингю отражала небесное сияние. — На самом деле ты пел, — заявил Мингю, мягко засмеявшись. — Это было ужасное пение, вынужден признать, но я насладился им. Это была колыбельная, и я не запомнил её название, но мне понравились слова. — Он закрыл глаза. — Мой дорогой, не переживай. Мой дорогой, будь свободен, ведь наступила ночь, и пора спать. Все твои тревоги забыты, иной мир зовёт нас — иной мир только для тебя и меня. Мальчики пели колыбельную вместе, и в груди Вону разливалась лёгкость с течением строк. Несмотря на то, как много времени прошло с четырнадцатого дня рождения Вону, Мингю по-прежнему помнил наизусть слова, которые тот бормотал в полудрёме. К тому времени, будучи уже пятнадцатилетним, Мингю должен был забыть мелодию колыбельной, но он так часто пел её перед сном, что эта задача представлялась невыполнимой. Колыбельная была написана бабушкой Вону, а затем та передала её как наследство его маме. В ночи, когда яростный шёпот ветра бил по окнам их дома или когда дождь, не прекращая, стучал по крыше, его мать крепко сжимала его в объятиях и пела ему колыбельную. Её голос, сладкий как мёд и нежный, вмиг успокаивал Вону. Она обнимала сына под простынями, словно давая понять, что он в безопасности, что никто не тронет его, пока она рядом. — Ты помнишь песню, — сказал Вону. Мингю ответил, — Помню. Её текст, кстати, может быть немного мрачным. — Как это? — Такое ощущение, будто ребёнок или кто угодно, кому это посвящено, умирает. Скорее всего, ночью. Будто ребёнок собирается отправиться в рай, скорее всего, с мамой или с папой. Они совершили двойной суицид? Вону свёл брови к переносице. — Гм, я не уверен. Моя бабушка сочинила песню, и она всегда рассказывала мне историю о матери, которая спрыгнула со скалы вместе с дочерью из-за войны. Возможно, колыбельная именно об этом. — Вау, — прошелестел Мингю, — угнетающе. — В каком-то смысле да. — Но всё же по-красивому трагично. — Выражение лица Мингю смягчилось, мышцы медленно расслаблялись. — По-твоему, они и правда умерли? — О чём ты? Конечно, они умерли. Младший сел по-турецки. — А вдруг случилось чудо, и они каким-то образом выжили после падения? — Как оптимистично. — Слишком оптимистично? — Самую малость. Чудеса не случаются так уж часто в этом мире неудачников и мудаков. Мингю рассмеялся. — Просто чтобы ты знал, я не полный неудачник. — Верно, — подтвердил Вону, — ты оптимистичный неудачник. Редкий случай. Тяжело вздохнув, Мингю обратно опустил спину на пол и уставился на небо. Испытывая дискомфорт из-за расположения своих очков, Вону тоже выровнился. (Недостаток ношения очков был в том, что они неудобно сдвигались с его носа, когда Вону ложился боком. Это раздражало его, и он жалел, что не попросил маму купить ему лучше контактные линзы). — Думаю, я буду жить вечно. На лице Вону отразился микс замешательства и чего-то ещё, а также вопрос: «Ты же шутишь, да?» Но расслабленный и серьёзный профиль Мингю давал понять, что он не шутит. Это звучало смешно, и это действительно было смешно. Среди всех сумасшедших вещей, что вылетали изо рта Мингю когда-либо, эта определённо была самой бессмысленной. — Что заставляет тебя так думать? Мингю улыбнулся и произнёс, — Облака и звёзды. Когда я смотрю на них, меня одолевает такое неясное ощущение, я чувствую себя так, словно плаваю или застрял во времени. Я чувствую себя… ах, я не могу подобрать слово, чтобы описать это. Вглядевшись в небо, Вону осознал, что Мингю был прав. Вероятно, слово, которое искал его друг, было «безгранично» или, возможно, «безмерно» — «бесконечно» даже. ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ ••୨୧┈┈┈୨୧•• ·̇·̣̇̇·̣̣̇·̣̇̇·̇ Господин Пак был в процессе оценивания предыдущего задания класса, пока ученики свободно слонялись вокруг в последнюю минуту урока. Когда прозвенел звонок, он встал у двери и попросил всех сдать листки. Вону, последним собрав свои принадлежности, оказался единственным учеником, оставшимся в кабинете. — Вону, — сказал господин Пак, — ты опять опоздаешь на автобус. Вону кивнул, застегнув рюкзак. — Извините, господин Пак. — После того, как он поспешил протянуть учителю короткое эссе, которое он настрочил в пять утра, господин Пак снова позвал его по имени. Вону обернулся. — Да? — О чём ты написал? Вону улыбнулся, и его ответом было: — О плавучих клубах ваты и блёсток. — А затем он убежал. Господин Пак, удивлённый и заинтересованный, вернулся к своему столу и положил небольшую стопку листов слева от себя. Он начал с первого эссе с конца, ёжась во время чтения о подростках, которые утверждали, что жили ради анимэ или ради знаменитостей, о которых они, скорее всего, собирались забыть в течение нескольких лет или даже месяцев. Некоторые говорили, что живут ради самих себя, и господин Пак был благодарен богу за то, что хоть у кого-то из его учеников были мозги. Наконец, примерно в три часа дня он добрался до последней работы — работы Вону. Та была сыроватой, господин Пак должен был признать, но не ужасной. Эссе было достаточно интригующим, чтобы полностью овладеть вниманием учителя со вступления до заключения, и он решил, что оно было его любимым среди всей стопки. Вону был учеником с большим потенциалом в писательском деле, но господин Пак знал, как тот паниковал из-за того, что его мысли были слишком возвышенными. Ученик хотел писать только правду или по крайней мере искажённую правду, которая не была полностью лживой. По этой причине Вону всегда прилагал лишь половину тех усилий, что он мог бы на самом деле вкладывать в свои сочинения. Я живу ради звёзд и облаков. Их значимость не велика, но именно это и придаёт им красоты. Иногда их видно; иногда — нет. Они исчезают временами, однако возвращаются обратно, несмотря ни на что, и чуда, которое они несут с собой в новое появление, достаточно, чтобы я простил их. Я живу ради облаков и звёзд, потому что они делают солнце и луну даже интереснее. Я живу ради облаков и звёзд, потому что они образуют разные формы и созвездия, что меняются каждый день. Я живу ради облаков и звёзд, потому что они позволяют мне чувствовать себя не таким одиноким. Я живу ради облаков и звёзд, потому что мой лучший друг говорит, что они заставляют тебя поверить в то, что ты будешь жить вечно — в то, что твоя жизнь, несомненно, бесконечна. Добравшись до двух последних абзацев, господин Пак выглянул в окно. «Плавучие клубы ваты» были там, и ощущение бессмертия присутствовало также.