20 драбблов по фандому "Юри на льду"

Отабек ни о чём таком не думал, когда предлагал Юре дружбу. Хотел, да. Но не предполагал, не планировал. Симпатия могла оставаться чувством односторонним и невинным всю жизнь, если её не прикармливать и не провоцировать. В противном же случае... Отабек не учёл, что в отношениях двух людей участвуют двое. И что если один предполагает одно, то это не значит, что второй будет предполагать то же самое. Он не хотел пошлой банальщины, но она случилась, дикая и неудобная, некрасивая, как асфальтоукладчик, придавивший балерину. Балериной, в понимании Отабека, как раз и был Плисецкий, у него даже фамилия была подходящая, а он, Отабек, был тем самым укладчиком, медленным и беспощадным, который плющил и разглаживал податливую горячую горную смолу в ровное и пригодное для езды полотно. — Ты только представь, Барановская приказала мне пойти в магазин и купить себе новый костюм. А я не умею выбирать. Нормальные шмотки — да, умею, а эту хрень — нет. Поможешь? — спросил его Юра. По-дружески, по-человечески попросил, как своего старшего товарища. Отабек не удивлялся, когда это случилось, когда он прикипел глазами к одинокому стройному пареньку с угрюмым взглядом и стал думать о нём. Осознание пришло постепенно, не за минуту и не за день. Поэтому не было отвращения, отторжения самого себя, как это бывает, когда ты узнаёшь о себе шокирующую правду внезапно и ужасно. Нет, когда Отабек понял свои чувства к Юре, прошло уже много времени, и ничего поделать было нельзя, только принять и жить с этим дальше. Но дружба — это всё, что Отабек мог предложить. При любом раскладе. Юра был мал. Юра был его соперником. Юра был из другой страны. И, самое главное, потому что когда-нибудь Юра вырастет в замечательного мужчину, и ему, разумеется, нравятся девушки. Когда-нибудь он найдёт себе избранницу и сделает их отношения сенсацией в мире спорта и в светской прессе. Журналы будут печатать их фотографии, Юра со своей избранницей будут улыбаться на камеру и давать совместные интервью, кольца на пальцах будут сверкать золотом, потом она родит Юре первенца, и Юра будет на седьмом небе от счастья, а Отабек поздравит его в фейсбуке, и в ответ получит: «Спасибо, друг». — Как думаешь, мне вот это пойдёт? И обязательно ещё галстук, хрен знает, как их выбирают-то, блядь, кому вообще эти лоскуты понадобились, сука... Сейчас он казался таким нелепым со своими толстовками, капюшонами и леопардами, ругающийся матом задорно и с гонором, но всё это обязательно пройдёт со временем. Уже сейчас костюм зрительно делал его старше на пару лет, добавляя импозантности и стройности, подчёркивая осанку и спортивную худобу. Породистый разлёт бровей, проницательные взгляды сине-зелёных глаз, щёки, пока ещё не тронутые бритвенным станком, — всё это будет взрослеть в нём, выдерживаясь и созревая. Всему нужно своё время, и дружбе, и взрослению, и самому Отабеку, чтобы осмыслить и принять изменение в своей жизни: он стал ближе к своей давней мечте, но не настолько близко, как зачастую ему того хотелось. — Отабек, иди сюда, как эта злоебучая тряпка завязывается? Та тётка сказала, что она «под цвет моих глаз». У меня что, глаза полосатые? В кабинке для переодеваний было тесно, Отабек завязывал галстук, мимоходом косясь на себя и Плисецкого: они отражались в бесконечном зеркальном коридоре, и Юра был ниже, его светлые растрёпанные волосы контрастом выделялись на фоне чёрной кожаной куртки Отабека, а белая рубашка, обхватывающая тонкие худые плечи, казалась белее снега; наверное, она даже захрустит, если Отабек сомнёт её пальцами. Пиджак ещё висел на вешалке, очередь до него у Юры пока не дошла. — Бек... — Плисецкий облизал свои губы. Его язык был розовым. И, кажется, влажным. Всего одно мгновение Отабек видел его, и это мгновение низвергло его в кипящий адовый котёл, в котором нутро корчится от боли и жажды. — Ну как? Говори, нормально? Плисецкий схватил с плечиков пиджак и всунул руки в рукава, торопливо застегнулся, покрутился перед зеркалом, задевая Отабека локтем, кончиками волос и плечами. Пиджак дорисовывал силуэт его фигуры, подчёркивая изгиб поясницы и переход талии к бёдрам, Юрины плечи казались в нём чуть шире, торс — уже, а галстук действительно перекликался с цветом глаз. — Ты чо завис? — Юра в зеркале довольно прищурился, высунул язык и загнул пальцами «козу». — Нравлюсь? Он откинулся назад, наваливаясь на Отабека спиной. Он совсем ничего не весил. — Нравишься. Ты очень красивый, — признался Отабек раньше, чем успел решить, хорошо это или плохо, что он признался. Всё-таки, плохо. Нужно было исправляться: — Твои фанатки будут в восторге. — Да нужны они мне, — проворчал Юра и выпрямился. Отабек больше его не держал. — Значит, брать? — Бери, тебе хорошо, — Отабек уверенно кивнул. Нужно было уходить. Он развернулся и отдёрнул серую полотняную занавеску. — А, может, лучше синюю рубашку? Та, что рядом была. Бек, спросишь у тётки? Отабек пришёл с вешалкой, на которой висела синяя рубашка. Юра его ждал. В одних полурасстёгнутых брюках, из-за пояса которых выглядывала резинка белых трусов. Юра стоял, прислонившись спиной к своему зеркальному отражению и подбоченившись. Он был очень пропорционально сложён. Занятие фигурным катанием подразумевало целостное развитие организма, а не отдельных групп мышц. У тела Плисецкого не было никакой мальчишеской угловатости или незрелости. — А так нравлюсь? — спросил Юра, глядя на Отабека исподлобья. — Или мне ещё в отдел нижнего белья тебя сводить, подождать, пока ты раскачаешься и, наконец, всё мне скажешь? — Что скажу? Нет, он был не просто ошеломлён, он был ошарашен, он находился в священном ступоре, но мимолётный взгляд в зеркало подтвердил, что лицо его по-прежнему выглядело лицом порядочного человека и не выпустило на волю ни единой мысли, ни одной его тайны. — Бля... Вот так, значит, да? — прошипел Юра и сделал шаг вперёд. Отабек машинально прикрылся рубашкой, но от Юры это не спасло. Он потянулся на носках, доставая губами до рта Отабека, и прошептал прямо в него: — Ты пять лет на месте топтался, прежде чем созрел до «подружиться». Мне теперь до пенсии ждать, пока мы к следующему пункту твоего меню перейдём? Что дальше? В будущем году ты возьмёшь меня за руку? А ещё через год мы, может быть, поцелуемся? И он поцеловал его уже сейчас, промотав два года в одну секунду. У Отабека даже дыхание перехватило, так быстро всё случилось. — Я тебе не целочка, чтобы так долго мариноваться. Я живой. Всё вижу. И тоже хочу. Ты понял? Жалко, что их поцелуй так быстро закончился. А ещё плохо, что Юра злился. Их едва начавшейся дружбе уже пришёл конец, и в этом тоже не было ничего хорошего. И ещё Отабек задумался, где и когда он себя выдал, что его так быстро раскрыли? — Уже понял, — ответил он, чтобы Плисецкий перестал прожигать его взглядом. — Ну вот и отлично, — Юра довольно ухмыльнулся. По сюжету, который уже давно развивался у Отабека в голове, Плисецкий Юра, узнав правду, должен был орать, вырываться, бить ему морду, звонить в полицию и тренеру Фельцману. Но ничего этого не происходило, и Отабек чувствовал себя оглушённым. — А костюм я возьму, он мне понравился, — сказал Юра и начал натягивать свою одежду. Отабек стоял рядом и не мог поверить в то, что сейчас произошло. Ещё он не мог представить, что будет дальше. И ещё чувствовал себя так, будто его переехал асфальтоукладчик.