Дневник Штольмана

      Анна Викторовна обняла девочку и прижала к себе.       — Сашенька, а где ты видела ту тетю?       — Сначала видела, она на улице стояла, а потом видела в кондитерской, где мы с бабушкой Машей пирожные покупали, — девочка завозилась в объятиях матери. Анна отпустила дочку и помогла ей снять с себя шубку.       — Саша, а тетя тебе что-нибудь говорила? — спросила Анна.       — Нет, она просто смотрела на меня… грустно и молчала. Я показала ее бабушке, но она сказала, что я все выдумала, и там нет никакой тети, — девочка обиженно надула губки.       — Ну, ничего, бабушка просто ее не видела, не обижайся на нее, — улыбнулась женщина, уж кто-кто, а она отлично знала, что бабушка Маша ни за что не поверит в существование «тети». Внезапно Сашенька замерла, прислушиваясь, а в следующую секунду, уже бежала по лестнице в сопровождении заливающихся лаем собак.       — Митя! Митя! Ты где? Папа приехал!       Анна улыбнулась и поспешила вслед за дочерью. В прихожей царила ужасная неразбериха. Митя что-то горячо рассказывал отцу, размахивая руками. Сашенька на правах младшей дочери забралась к нему на руки и что-то шептала на ухо. Собаки с визгом носились под ногами, всем мешая и стараясь оказаться везде одновременно.       Чуть в стороне стоял Петр Иванович и с грустной, как показалось Анне Викторовне, улыбкой смотрел на происходящее. Яков Платонович словно почувствовал присутствие жены, и, подняв голову, улыбнулся ей, как умел только он, одними глазами. Еще с вечера пошел снег. Он шел всю ночь, укрывая разноцветный ковер из листьев толстой белоснежной периной. А утром все изменилось — мир стал черно-белым. Наступила зима.       С самого утра Штольман занимался своим архивом, нужно было уже закончить это малоинтересное занятие, чтобы больше к нему не возвращаться. В дверь тихонько постучали.       — Аня, входи, — произнес Яков Платонович и поднялся навстречу жене.       — Я тебе не помешала? — Анна Викторовна стояла на пороге и улыбаясь смотрела на мужа, — Можно я у тебя посижу? Митя и Сашенька пошли лепить снежную бабу с Петром Ивановичем, просили не подсматривать, они нас потом позовут, когда будет готова...       — Конечно, ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть, — Яков взял жену за руку и, усадив ее на диван, вернулся к разложенным на столе документам. Несколько минут прошли в полном молчании, которое сопровождалось лишь легким шорохом бумаг, да потрескиванием дров в камине, куда Яков Платонович время от времени бросал прочитанные документы.       — Яша, можно я дневник почитаю? — неожиданно попросила Анна. Яков оторвался от своих бумаг и посмотрел на жену.       — Конечно, если хочешь, — он выдвинул верхний ящик стола и достал кожаную тетрадку, — читай вслух…       — Хорошо, — Анна полистала дневник, наконец, нашла нужную страницу и начала:       11 января 1889 года       Сегодня утром в меблированных комнатах на Малой Купеческой улице был обнаружен студент Николай Вершинин, рыдающий над трупом девушки. Девушку звали Евгения Григорьева, и она была зарезана. Студент, который был ее давним поклонником и воздыхателем, рассказал, что увидел ее вчера вечером выходящую из заведения Маман, и последовал за ней. Когда она заметила его, уже на лестнице, то сразу же попросила уйти. Он утверждает, что ушел. Но ночью ему приснился жуткий сон, ох уж мне эти сны, и он поспешил сюда. Однако Евгения уже была мертва. Доктор Милц считает, что с момента смерти прошло около девяти-десяти часов. Жертва не сопротивлялась, возможно, не могла: рядом был обнаружен пузырек с морфином и шприц. На всякий случай Вершинина задержал и отправил его в управление. Насторожил меня его рассказ о страшном сне. Орудие убийства не нашли, соседи тоже ничего не видели и не слышали.       С места убийства поехал к Маман. Если бы не служебная надобность, ноги бы моей здесь не бывало. Не люблю я здешнюю публику.       — Значит, мне тогда не показалось? Тебе и правда было неприятно общение с девушками? — Анна посмотрела на мужа.       — Не показалось… — Яков оторвался от чтения и посмотрел на жену, — Никогда не понимал мужчин, посещающих подобные заведения.       Встретила меня небезызвестная мадемуазель Жолдина. Сообщил ей об убийстве Григорьевой. Мадемуазель разыграла истерику, чем разбудила, видимо, всех присутствующих в борделе. Аглая Львовна, хозяйка, как мне показалось, известию о смерти Григорьевой, по прозвищу Графиня, удивилась не сильно. Сообщила, что убитая пользовалась популярностью среди посетителей заведения, что такая жизнь ее полностью устраивала, и менять ее она не собиралась. Последний месяц была на содержании господина Белецкого — управляющего фабриканта Яковлева, правда, в заведении они никогда не оставались, всегда уезжали, бывало, что и на два дня. О семье Евгении Аглая Львовна знала только то, что мать ее умерла, а об отце ей ничего не известно. Родом девушка была из Зареченской Слободы. Единственное, что показалось мне странным, было отсутствие денег. Ни на месте убийства, ни в ее комнате денег мы не нашли, а ведь она пользовалась популярностью, значит должна была хоть что-то скопить.       Поговорил с девушками. Как Григорьева могла оказаться на Малой Купеческой и с кем там встречалась, они не знали. Но одна из них, Паша, рассказала о своем постоянном посетителе, Жорже, который, по всей видимости, имел садистские наклонности. И он проявлял интерес к убитой. Что же, Евгения вполне могла с ним договориться в обход Маман и назначить ему тайное свидание. А он потерял контроль над собой, или она отказалась ему подчиняться… Жаль, что кроме прозвища Паша ничего о нем не знала, хотя и боялась его безмерно. Попросил ее сообщить мне, как только он появится снова.       На выходе из борделя встретил Антона Андреевича. Поручил ему найти родственников убитой и опросить их. Как мне показалось, моего помощника чересчур сильно беспокоила судьба задержанного студента Вершинина, они оказались одноклассниками, вместе учились в гимназии. А его заявление, что подозреваемый не похож на убийцу, меня даже расстроило. Да, рано, видно, еще Антону Андреевичу поручать самостоятельные расследования.       — А я ведь приходила к тебе тогда, когда студент Вершинин сидел в твоем кабинете с Коробейниковым. А Женя явилась мне и обняла его… Я тогда сразу поняла, что он не убийца… — подняв глаза от дневника, задумчиво сказала женщина.       — А мне ты ничего не говорила… Почему? — удивился Яков.       — Ты бы мне все равно не поверил… Вон как Антону Андреевичу досталось! — возразила Анна.       — Антон Андреевич — сыщик, он не может гадать: похож — не похож! А к твоим словам я всегда прислушивался, — спокойно ответил Яков, — хотя и дразнил тебя немного…       — Немного?! Ничего себе немного! Да Вы были абсолютно несносны, Яков Платонович!       Заехал к доктору Милцу. Александр Францевич нашел и пригласил врача, Сомова Константина Алексеевича, который мог выписать Григорьевой морфин. Доктор Сомов подтвердил, что назначение морфина полностью соответствовало медицинским показаниям, девушка была неизлечимо больна, и дело шло к завершению, жить ей оставалось не более полугода. Что же, стало понятно ее легендарное бесстрашие, о котором твердили все вокруг. Бояться ей уже было нечего. Странным мне показалось то, что девушку из борделя лечил врач, имеющий частную практику и, более того, являющийся семейным доктором фабриканта Яковлева. Второй раз в моем расследовании всплывало это имя. Поскольку в совпадения я не верю, то следует проверить, не являлся ли сам господин Яковлев содержателем Григорьевой, и не явилась ли ее смерть следствием шантажа.       Вернувшись в управление побеседовал с Николаем Вершининым. Похоже, что первое мое впечатление о нем оказалось правильным — романтический идеалист. Пытался вырвать девушку из «лап порока», куда ее, конечно же, толкнуло жестокое и несправедливое общество. Да вот только девушка вырываться почему-то не желала. Я не видел оснований задерживать Вершинина и отпустил его.       Не успел он покинуть мой кабинет, как прибежала мадемуазель Жолдина — в заведение Маман пожаловал Жорж. Он повез мадемуазель Пашу в те же меблированные комнаты на Малой Купеческой, где сегодня утром был обнаружен труп Григорьевой. Консьерж, хоть и после небольшого давления с моей стороны, сообщил, что интересующая меня парочка уединилась в том же номере, где произошло убийство. Каково же было мое изумление, когда я обнаружил там не Жоржа с Пашей, а барышню Миронову в полубессознательном состоянии в сопровождении ее дядюшки, Петра Ивановича! Когда Анна Викторовна попыталась объяснить мне, что они с Петром Ивановичем здесь забыли, из соседней комнаты раздался крик о помощи. Я бросился туда, но опоздал. Жорж убежал, а мадемуазель, привязанная за руки и за ноги к кровати, отчаянно рыдала. Я оставил господина Миронова позаботится о девушке, а сам попытался догнать Жоржа, но его и след простыл.       Мадемуазель была страшно напугана, так что пришлось попросить Петра Ивановича ее проводить. Сам же я вызвался проводить домой Анну Викторовну.       — Помню-помню, как ты отказался проводить несчастную девушку до дома, — улыбнулась Анна Викторовна, — дядюшку моего с ней отправил…       — Ну, Петр Иванович всегда отличался пониманием и христианским всепрощением, особенно, по отношению к подопечным Маман, — ответил Яков Платонович, — а у меня уже никаких сил не было с ними разговаривать. Хотел с тобой пообщаться…       — Ну да, и я тут же обвинила тебя в высокомерии по отношению к несчастной девушке, — улыбнулась Анна.       — И начала мне рассказывать, что «не было у нее другого выбора», кроме как идти в публичный дом…       — А ты сказал, что все это уже сегодня слышал от студента-идеалиста, который хотел перевоспитать нашу убиенную… Но ты не верил, что такое возможно, — вздохнула Анна.       — И сейчас не верю, «благими намерениями вымощена дорога в ад», и мой опыт это только подтверждает… Читай дальше…       Как я и думал, Анну Викторовну в это дело втянула мадемуазель Жолдина. Попытался ее предостеречь. Пока не ясно, был ли убийцей Григорьевой Жорж, но ей совершенно не следовало подвергать свою жизнь опасности. Мне даже думать не хочется, что может произойти, попади она в руки убийцы… Анна Викторовна вполне искренне поблагодарила меня за заботу, но что-то мне подсказывало, что следовать моему совету она не собиралась…       — Я собиралась, правда, просто так получилось, — Анна виновато вздохнула.       — У тебя всегда «так получается», — кивнул головой Яков.       12 января 1889 года.       Коробейников все-таки нашел отца Григорьевой. Оказывается, он уже несколько дней в Затонске, работает на стройке. Из его слов выходило, Евгения ушла из дома в двенадцать лет, сразу после смерти матери, больше он ее не видел, и чем она занимается, не знал. Сам он с тех пор живет один, других детей не имеет. К сожалению, Антон Андреевич не узнал у Григорьева, отца Евгении, отчего умерла ее мать. Спросил Коробейникова, все ли в порядке с господином Вершининым, не надумал ли он покончить с собой. Кажется, мой помощник не на шутку на меня рассердился. Успокоил его тем, что не подозреваю более его приятеля в убийстве, что было чистой правдой. Наша с Коробейниковым беседа была прервана появлением в моем кабинете Анны Викторовны. Она была непривычно молчалива, видимо, ей требовалось время, чтобы сформулировать то, что она хотела сказать. Мы с Коробейниковым ждали. Наконец она сказала, что Евгения сама хотела, чтобы ее убили. Я спросил, уж не сама ли Григорьева ей об этом сказала, и Анна Викторовна подтвердила, что сама, но вот почему она этого хотела, не сказала. Не хочет, видишь ли, убиенная это обсуждать. Тут уж я не выдержал и пошутил по поводу своевольных духов. То ли пошутил я совсем уж неудачно, то ли барышня Миронова не была сегодня расположена к моим шуткам, мне не ведомо, но, похоже, обиделась она на меня всерьез.       — Я правда тогда обиделась… Ты даже не представляешь, как мне было тяжело хоть что-то вытянуть из Жени. Она приходила ко мне ребенком и не желала отвечать на мои вопросы. И когда мне, наконец, удалось узнать что-то очень важное, ты просто надо мной посмеялся, — сказала Анна Викторовна.       — Но я же извинился, — улыбнулся Яков.       — А я тебя простила, только, немного позже, — кивнула Анна.       Отправил Коробейникова к Григорьеву выяснять, отчего десять лет назад умерла его жена. Сам же поехал к управляющему Яковлева Белецкому. Отношения с Григорьевой он не отрицал, а вот то, что отправил ее к доктору Сомову, отрицал полностью. Выразил ему свое удивление тем, что общаясь с девушкой из подобного заведения, он не поинтересовался ее здоровьем. Намекнул, что догадываюсь, кто был настоящим содержателем Евгении, и попросил его помощи. Он все понял как надо, и я был уверен, что сегодня же передаст мою просьбу о разговоре господину Яковлеву. Поговорил с Полканом. Этот странный человечек из заведения Аглаи Львовны, не то сторож, не то швейцар, рассказал мне о Жорже.       В управлении меня дожидался Григорьев. Оказывается, Антон Андреевич отбил его у каких-то молодых людей, которые, по всей видимости, имели намеренье его убить. Рассказал мне, что на жену его напали на улице и избили, вот она и умерла. Кто и почему напал на него — не знает. Кто желает ему зла — не ведает. Сам он — человек мирный, ни с кем не ссорился. В том, что сначала убили его жену, потом — дочь, а теперь пытались убить и его самого, он ничего странного, в отличие от меня, не видел. Мне же не давало покоя то, что мы не нашли у погибшей денег. Спросил, не передавала ли она деньги отцу, возможно, кто-то об этом знал, и это было причиной нападения на него. Но Григорьев все отрицал. Был вынужден его отпустить, хотя и опасался за его жизнь.       В тот же вечер ко мне пришла сама Аглая Львовна и сообщила, что пропала Лиза Жолдина. Зная ее склонность присваивать чужое, сразу подумал, что деньги убитой Григорьевой вполне могут оказаться у нее. А поскольку пропали еще и ее вещи, то сомнений, в том, что она сбежала, у меня не было. Распорядился отбить телеграммы по всем станциям, с распоряжением искать и при нахождении — задержать.       13 января 1889 года.       Утро выдалось богатым на сюрпризы! Как рассказал мне вчера Полкан, Жорж был портным в модной лавке. Отправился с городовыми туда. Разумеется, Анна Викторовна уже была там! Ну что за безрассудная девица! Ведь я ее предупреждал, я ее просил не приближаться к этому человеку! Ну что мне с ней делать? Я был не просто зол, я был взбешен! Поэтому разговаривал с Анной Викторовной, не заботясь о выражениях! Жоржа я задержал и отправил с городовыми в управление. Госпожа Миронова не ушла, видимо сегодня она решила не обижаться на меня уж очень сильно. Она высказывала разные версии, рассуждала об исчезновении мадемуазель Жолдиной, а я, по собственной глупости, рассказал ей, что в Затонске объявился отец убитой, и что на него тоже покушались. Вот кто меня, спрашивается, за язык тянул! Барышня Миронова сейчас же вцепилась в меня мертвой хваткой, требуя сказать ей, где он остановился. Видите ли, желала выразить ему свои соболезнования. Подумав, я решил, что адрес она все равно узнает, не от меня, так от Коробейникова, так что едва ли это что-то изменит, и назвал адрес. Анна Викторовна сейчас же удалилась, но пообещала еще вернуться.       У Жоржа на момент убийства Евгении Григорьевой было железное алиби, а над девушками издевался, потому что ему «не хватает остроты ощущений», так что в камере он у меня все равно посидит, раз ему «остроты ощущений» не хватает. Имел беседу с полицмейстером. Иван Кузьмич настаивал на скорейшей поимке убийцы, но «беспокоить» Белецкого, а уж тем более самого Яковлева, запретил почти впрямую. Это было вполне ожидаемо, к сожалению.       Хорошо, что хоть Елизавету Жолдину удалось найти живой и невредимой, ее задержали и доставили в управление. Как доложил Коробейников, при ней была обнаружена крупная сумма денег. Мадемуазель Жолдина устроила нам с Антоном Андреевичем целое театральное представление, доказывая, что Евгения сама отдала ей все свои сбережения. Боюсь, что мой доблестный помощник готов был принять ее слова за чистую монету. Когда мне окончательно надоело это представление, попытался расспросить мадемуазель о Яковлеве. Ничего рассказывать она не захотела, хотя, наверняка, что-то знала. Оставил Жолдину под арестом: если не в убийстве, то в воровстве-то она определенно виновата. Напоследок девица потребовала пригласить Анну Викторовну, чтобы та доказала ее невиновность. Не удивился бы, если Коробейников немедленно бросился опрашивать барышню Миронову, а потом запротоколировал бы сведения, которые сообщат ей духи, с целью их дальнейшего представления в суде.       Я же был уверен, что деньги, что мы нашли у Жолдиной, на самом деле принадлежат Яковлеву, вот только как это доказать?       Как и обещала, пришла Анна Викторовна. Сообщила, что мать Евгении умерла от побоев, и что били ее дома. Ну вот с чего она это взяла? Откуда знает? Спросил, не сам ли Григорьев ей сказал? Рассмеялась, ответила, что, конечно, нет. Ну понятно, кто же в таком по доброй воле сознается. Тогда как она узнала?       Сказал ей, что нашлась Лиза Жолдина, Анна спросила разрешения с ней поговорить. Удивительно, но Анна Викторовна не захотела подтвердить невиновность Жолдиной, хотя и сказала, что ей верит. Когда я высказал свои предположения, что деньги эти Григорьева получила шантажом, мадемуазель не поверила. Сказала, что Евгения упоминала о каком-то человеке, который никогда ее не оставит, вот только имени его мы не знаем…       Снова попытался убедить Анну Викторовну не обольщаться по поводу подопечных Маман, но она была непреклонна, считая всех их жертвами нашего несовершенного общества. Что ж, когда-нибудь ей придется столкнуться с реальностью и, боюсь, испытать сильное разочарование.       Снова отправился на постоялый двор, где остановился отец Евгении. Возле постоялого двора заметил бандитского вида паренька, который определенно кого-то дожидался. Григорьев снова все отрицал: ни о каких деньгах ничего не знает, в глаза их не видывал; кто и что от него хочет — не представляет. Решил приставить к нему городового для охраны и наблюдения.       Паренька, что терся у постоялого двора, притащил с собой в управление. Вел он себя дерзко, знал, что предъявить мне ему нечего. Предложил выпустить в обмен на имена его дружков, тех, что Григорьева убить пытались, — отказался. Попугал его немного — то же бестолку. Оставил под стражей.       В тот же день в управление пришел господин Яковлев. Он подтвердил, что встречался с Григорьевой, что он сам дал ей крупную сумму денег, и что сам настоял на обследовании у доктора Сомова. Также сообщил, что постарается найти убийцу Жени и наказать его тоже сам. Я, со своей стороны, предупредил его о недопустимости самосуда, но, думаю, едва ли это его остановит, следовательно, я должен задержать убийцу первым.       Собственно, никаких сомнений в том, кто убийца, у меня не осталось, вот только доказать я ничего не мог. Пришлось прибегнуть к помощи Николая Вершинина, поскольку он следил за Евгенией, то мог видеть убийцу.       Я объяснил ему, что человек, на которого он должен указать, действительно убийца, вот только доказать это невозможно. Надеюсь, что он все понял правильно. За преступником поехал сам. Надо сказать, что я едва не опоздал. Городовой уже лежал в коридоре связанный и с кляпом во рту, а два мордоворота, надев на голову Григорьева мешок и связав ему руки за спиной, методично его избивали. Думаю, если бы я не пришел, забили бы насмерть. Я помог городовому, потом вошел в комнату и забрал подозреваемого. Несмотря на то, что его самого едва не убили, Григорьев продолжал все отрицать. Ну что же, значит выбора у меня не осталось.       Мы доставили всех задержанных в управление, и я сразу же провел опознание. Николай все сделал правильно и точно указал на Григорьева, дескать, видел, как тот выходил из номера Евгении в ночь убийства. Видимо от неожиданности Григорьев все-таки проговорился, но быстро взял себя в руки и снова замолчал. Я понял, что заставить его признаться в убийстве дочери будет очень трудно.       В кабинете меня, разумеется, дожидалась Анна Викторовна. Разговор нам с Григорьевым предстоял не простой, и присутствие барышни Мироновой было абсолютно исключено, поэтому я поспешил выпроводить ее из кабинета. Объяснить, что произошло дальше, я не могу даже сейчас, спустя несколько часов и после многих рюмок коньяка.       Сначала Анна Викторовна без всяких возражений, что на нее не похоже, покорно пошла к выходу. Потом она вдруг замерла, а спустя несколько секунд рухнула на пол без сознания. Мы с Коробейниковым бросились на помощь, но Анна Викторовна уже пришла в себя. Она оттолкнула нас и заговорила с Григорьевым. Не могу это объяснить, но она словно превратилась в другого человека: изменились манеры, черты лица, даже голос стал другим. Я никогда не видел Женю Григорьеву живой, но догадался, что сейчас перед нами была именно она. И убийца тоже ее узнал. Она говорила ему страшные вещи, она провоцировала его, и он не выдержал и бросился на нее. Наверное, если бы мы с Коробейниковым его не удержали, он убил бы ее еще раз. Когда, наконец, справившись с Григорьевым, я взглянул на Анну Викторовну, передо мной снова была барышня Миронова, она с ужасом смотрела на нас, словно не понимала, что сейчас произошло.       Не знаю, смогу ли когда-нибудь понять, свидетелем чего я был, но точно знаю, что юной девушке удалось сделать то, чего не смог сделать я, со всем своим жизненным и профессиональным опытом. Что-то в преступнике надломилось, и он заговорил, да так, что Антон Андреевич едва успевал записывать.       Оказывается, Евгения и вправду не была его дочерью. Собственно, за это он и убил ее мать. А когда он встретил ее, спустя двенадцать лет, то просто не узнал, зато она его узнала. Похоже, она действительно хотела, чтобы он ее убил, и спровоцировала его так, как нам и показала Анна Викторовна.       Эх, Анна Викторовна, как же Вам удалось заставить убийцу узнать в Вас Евгению Григорьеву, ведь Вы, как и я, никогда не видели ее живой?       Анна дочитала до конца, закрыла тетрадь и тихонько положила ее на стол. Яков только сейчас заметил, что давно перестал разбирать бумаги, и полностью погрузился в воспоминания.       — Это было ужасное дело, — произнесла Анна Викторовна, — она меня совершенно измучила…       — Знаешь, Аня, я тогда, наверное, в первый раз поверил, что ты действительно видишь и знаешь то, что простым смертным, таким как я, не дано, — серьезно сказал Штольман, — Потом я, конечно, придумал для себя какие-то объяснения, но первые сомнения в своей правоте у меня появились именно тогда…       — И ты снова приходил ко мне со своим вечным вопросом: «Как Вам это удается, Анна Викторовна?» — рассмеялась женщина.       — А ты ответила: «Ну как же Вам объяснить на языке вам понятном?» — улыбнулся Штольман, — Но все-таки попыталась…       Как-то незаметно для самих себя они подошли друг к другу и стояли сейчас посреди кабинета, как одиннадцать лет назад стояли на заснеженной аллее, и точно так же смотрели друг другу в глаза. Неожиданно в дверь постучали.       — Да, — произнес Яков, не отрывая глаз от жены.       — Яков Платонович, Анна Викторовна! — раздался голос Михеича, — Там вас Петр Иванович зовут, говорят можно идти смотреть, они слепили бабу…       — Спасибо, Михеич, сейчас придем, — ответил Штольман. Он поправил непокорный завиток волос над левым виском жены и потянулся к ее губам…       — Ну, чего вы так долго? — сурово спросил Митя, когда родители, наконец, вышли на лужайку перед домом.       — Одевались долго, холодно же, — ответил Яков Платонович и едва заметно улыбнулся чуть покрасневшей Анне.       — Смотрите, как мы все здорово сделали! — Сашенька подхватила маму за руку и повела к снежной бабе, — Митя морковку с кухни принес…       — А Михеич нам ведро дал, старое, из конюшни, — продолжил Митя, — получилась шапка…       — А дедушка Петр сделал глаза и усы из веточек, — смеясь закончил Петр Иванович.       — Молодцы! Все очень красиво получилось, — улыбнулась Анна и взяла мужа под руку.       — Мамочка, а тетя опять приходила, — Сашенька вцепилась в руку матери и показала на аллею. — Во-о-он там стояла… Анна быстро оглянулась, но ничего не увидела.       — Она продолжает приходить? Почему ты ничего не сказала? — Яков нахмурился.       — Она приходит только к Сашеньке, стоит, смотрит, но ничего не говорит… Я пыталась ее вызвать, но она не показывается, хотя я чувствую ее присутствие… — объяснила Анна.       — Понятно, когда ты будешь ее вызывать в следующий раз, я хочу быть рядом, — сказал Яков и повернулся к детям: — А теперь все домой! Будем чай пить!