Дневник Штольмана

      Стыдно признаться, но статский советник, кавалер ордена Святого Владимира Третьей степени, начальник сыскного отделения полицейского управления города Затонска в отставке Яков Платонович Штольман, как мальчишка любил Рождество. Жизнь его сложилась таким образом, что по-настоящему этот праздник появился в ней совсем недавно. Точнее, это было только десятое полноценное Рождество за всю его жизнь.       Воспоминаний о том, отмечали или нет этот праздник в родительском доме, у него не сохранилось. Сначала он был слишком мал, чтобы помнить. Потом матушка его сильно болела, и ее долгое и мучительное угасание стало самым ярким и, одновременно, самым болезненным воспоминанием о последних годах жизни, проведенных в доме отца перед поступлением в гимназию. После кончины матери отец настоял на его обучении в одной из лучших гимназий Санкт-Петербурга, где он и оставался на полном пансионе в течение всего учебного года. Отец забирал его домой только на летние каникулы. Зимой же, когда почти все ученики разъезжались по домам в предвкушении рождественских подарков, он и еще двое-трое таких же несчастных, позабытых семьей и родными, как и он сам, мальчишек, оставались в холодных пустых комнатах и проводили все свое свободное время за чтением книг, пустыми разговорами да игрой в карты. Особенно эта забава полюбилась Якову в старших классах, хотя правилами гимназии занятие это было строжайше запрещено. Ни о каком праздновании Рождества все годы учебы не могло быть и речи, лишь иногда, если им очень везло, и кухарка оказывалась человеком добрым и богобоязненным, они получали после утренней Рождественской молитвы помимо обычного завтрака по небольшому куску пирога.       Позже семнадцатилетний Яков Штольман поступил в Императорское училище правоведения, оплатив три года университетского курса обучения в нем деньгами из небольшого наследства, оставленного ему матерью. Оставшихся от наследства денег едва хватало на то, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, обеспечивая свое пребывание в столице, и ухитряться при этом не умереть с голоду. Хорошо, что училище предоставляло своим студентам возможность проживания в общежитии, которое находилось в том же здании, и обеспечивало их скудным, но регулярным питанием. Училище также обеспечивало учащихся одеждой, известной всему Петербургу своими светло-зелеными обшлагами и воротником-стоечкой того же цвета, но теплую шинель должен был себе заводить каждый сам, что составляло огромные по тем временам расходы.       Должно быть, батюшка Якова, который был категорически против его обучения в Императорском училище, надеялся на то, что сын не выдержит тягот самостоятельной жизни и вернется домой, чтобы исполнить его желание и посвятить свою жизнь военному ремеслу. Сам Платон Штольман сделал вполне успешную военную карьеру и ушел в отставку в звании полковника. Он полагал, что его сын продолжит семейную традицию, основанную еще его прадедом Питером Штольманом, который вручил свою шпагу и жизнь Императрице Екатерине, и в благодарность за верную службу получил из ее рук потомственное дворянство, которое, женившись в зрелых уже летах, он успел передать своему единственному сыну. Но он ошибался. Упрямства юному Якову Платоновичу было не занимать. То ли это упрямство, то ли желание доказать всему миру, а прежде всего себе, что он чего-то стоит, позволило ему продержаться эти три года, с отличием закончить училище и, не заезжая домой, отправиться в Варшаву на должность судебного следователя в чине титулярного советника.       С того самого момента, когда он девятилетним мальчишкой, глотая слезы, уехал в гимназию, ни дома, ни семьи у него больше не было. Он скитался по казенным и съемным квартирам, и жизнь эта долгие годы его вполне устраивала, а служба не оставляла времени на раздумья и сожаления по этому поводу.       Впервые почувствовать, что такое семейный праздник, Штольман смог в первое же Рождество после женитьбы, в преддверии наступления 1891 года, когда, вернувшись вечером со службы, обнаружил в гостиной нарядную пахучую елку и празднично накрытый стол. А утром обнаружился и подарок, сделанный ему тестем, револьвер «бульдог», производства английской компании Harrington & Richardson, взамен того, что отобрал у него при аресте господин Уваков. С тех пор, каждый год Яков Платонович ждал Рождества с не меньшим нетерпением, чем Дмитрий Яковлевич или Александра Яковлевна.       Так было и в этом году. С раннего утра господин Штольман был вынужден удалиться в свой кабинет, чтобы заняться деловой перепиской, которая требовала его незамедлительного внимания. Кроме того, ему хотелось еще разок взглянуть на подарки, которые они с Анной приготовили для детей. Дмитрий Яковлевич должен был получить большой набор оловянных солдатиков. Несколько десятков всадников в форме гусар и казаков, гренадеры и артиллеристы с пушками были упакованы в большой деревянный ящик. Кроме того, Яков знал, что дедушки приготовили в подарок мальчику набор метательных ножей, изготовленных по специальному заказу, они были немного легче и меньше обычных. Для Александры Яковлевны была приготовлена большая красивая кукла с фарфоровой головой и руками, с длинными каштановыми волосами, уложенными в высокую прическу, одетая в модное бальное платье. Кукла лежала в картонной коробке, туда же были упакованы несколько других нарядов, в том числе замечательный костюм английской наездницы. Кроме того, бабушка с дедушкой собирались подарить Сашеньке, которая уже начинала читать сама, книгу сказок Пушкина, изданную в Санкт-Петербурге типографией товарищества «Общественная польза». Дедушка Петр приготовил для девочки спиритическую доску, правда, об этом подарке Марии Тимофеевне решили пока не рассказывать. Яков Платонович полюбовался подарками и улыбнулся, представляя реакцию детей, когда они утром обнаружат их под елкой. Потом он вынул из ящика стола сафьяновую коробочку, в которой был подарок для Анны. Эти небольшие серебряные серьги с ярко-голубыми сапфирами, точь-в-точь такого же цвета, как глаза его любимой женщины, он случайно увидел в ювелирной лавке, во время своей последней поездки в столицу, и сразу решил подарить их жене. Конечно, он не собирался класть свой подарок под елку, а предполагал вручить его в более интимной обстановке. Полюбовавшись подарком, Штольман убрал коробочку обратно в стол.       Спустя три часа все дела были закончены, и Яков Платонович спустился вниз и замер в полутемной прихожей. Оставаясь незамеченным, он с улыбкой наблюдал за праздничной суетой в гостиной.       Виктор Иванович с Петром Ивановичем устанавливали в гостиной елку. Михеич топтался вокруг, стараясь помочь хозяевам. На его лице было ясно написано, что ничего хорошего от этой затеи он не ждет, да и вообще, не барское это дело — елки ставить, вот уж он-то справится с этим прекрасно. А то, что? Вон все ветки нижние уже помяли, а елка все никак не стоит.       Мария Тимофеевна со старенькой Прасковьей накрывали праздничный стол. Мария Тимофеевна, по всей видимости, желала добиться идеальной композиции на большом покрытом белоснежной скатертью столе, Прасковья ей всячески помогала, поэтому каждое блюдо многократно переставлялось с места на место, и конца этому не предвиделось. Анна Викторовна с горничной Настей лишь послушно уносили, приносили, меняли местами, не выражая при этом никакого недовольства или раздражения, только обмениваясь друг с другом понимающими улыбками.       Дети сидели на полу возле большой коробки с елочными игрушками, которая пополнялась год от года все новыми ангелочками, золотыми и серебряными шишками, многие из которых были собственноручно сделаны Сашенькой в этом году, и огромными стеклянными шарами, которые привозил Петр Иванович. Собаки азартно вырывали друг у друга клочья упаковочной бумаги, в которую были завернуты игрушки, и время от времени старались стянуть из коробки что-нибудь еще, что имело неосторожность привлечь их внимание шуршанием или каким-то другим привлекательным звуком. Сашеньке хотелось вытащить из коробки длинную фарфоровую гирлянду, чтобы сделать из нее бусы, а Митя аккуратно раскладывал на полу шары с разными рисунками, на которых были изображены сценки из Библии, стараясь собрать их то ли в хронологическом, то ли в каком-то другом, очевидном для него порядке...       …После обеда взрослые члены семьи удалились в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть. Анне Викторовне удалось уговорить детей немного поспать, чтобы хватило сил на всю Рождественскую ночь. Когда Сашенька наконец заснула, Анна тихонько перешагнула через похрапывающих на полу собак, вышла в коридор и притворила дверь в комнату девочки. Потом она заглянула в комнату сына, чтобы убедиться, что он тоже спит, а не читает книгу, как это с ним часто бывало, и пошла в кабинет. Яков Платонович сидел в кресле у полыхающего камина и листал дневник.       — Спят? — спросил он вполголоса, поднимая глаза на жену.       — Митя — молодец, сам лег и почти сразу заснул, а Сашенька никак не могла успокоиться. Долго-долго читали с ней сказки, пока она не задремала, — Анна Викторовна подошла к мужу и запустила руки в его жесткие вьющиеся волосы.       — Читаешь? — спросила Анна, заглядывая ему через плечо.       — Тебя ждал, — улыбнулся Яков и, взяв ее руку, прижал ее к губам.       — Тогда давай я буду читать, — улыбнулась Анна, отбирая у него дневник.       Она опустилась в кресло, полистала тетрадь, нашла запись, на которой они с мужем остановились.       2 марта 1889 года.       Сегодняшнее утро началось отвратительно. Я проснулся с жуткой головной болью и страшной жаждой. Оба эти симптома недвусмысленно намекали, что с коньяком я вчера определенно переусердствовал. Но самое неприятное было то, что я никак не мог вспомнить, ни как я покинул вчера управление, ни как добрался до квартиры. Когда я прибыл в управление, в несколько раздраженном состоянии, то первое, что увидел, был спящий за столом дежурный. Антон Андреевич, завидев меня, сейчас же потребовал моего внимания и потащил меня в арестантскую по делу, «требующему моего незамедлительного внимания». Надо сказать, что за полгода знакомства я редко видел Коробейникова в таком взволнованном состоянии, что меня встревожило не на шутку. Предчувствия меня не обманули. Задержанный по наводке осведомителя известный карточный шулер по кличке Ферзь был убит в камере ударом в висок. Обнаружил его в шесть тридцать утра проснувшийся дежурный. Проснувшийся! Убитого уже осматривал Александр Францевич, который и предположил, что смерть наступила часов шесть-семь назад от удара тяжелым предметом, орудия убийства найти не удалось, но доктор предположил, что это мог быть кастет… Потребовал позвать второго дежурного, но тут выяснилось, что, оказывается, я его вчера самолично отпустил. Час от часу не легче! Не помню я этого момента в своей жизни и все тут! Коробейникову, а тем более, доктору я про свои провалы в памяти сообщать не стал, но, похоже, они и сами о чем-то догадались. Потому что Антон Андреевич пояснил, что за дежурным прибежал мальчишка, сказал, жена рожает, ну я его и отпустил. А до этого я играл с арестантом в шахматы... Не помогло! Я все равно не мог ничего вспомнить! Распорядился все сфотографировать, шахматы, которые остались стоять на доске, приказал не трогать, потом посмотрю, на чем мы закончили. Вызвал к себе дежурного. Голова продолжала раскалываться, выпил стопку водки в надежде снять похмелье. Дежурный сообщил, что обнаружил убитого в шесть тридцать утра, признался, что до этого спал. От него же узнал, что сам я ушел в час тридцать, ключ от камеры ему отдал. Оставалась слабая надежда, что, получив ключ, он пошел и проверил арестантскую, как того требовала инструкция. Но, нет, и эта надежда растаяла! Для кого у нас инструкции писаны? Ситуация становилась для меня аховой. Получается, что я вчера допоздна играл с Ферзем в шахматы, потом ушел, отдал ключ дежурному, но после моего ухода никто арестованного живым не видел. А я при этом ничего не помню! Коробейников закончил работу на месте преступления и отправил тело Ферзя в мертвецкую. Мы с ним попытались восстановить хронологию событий: сам Антон Андреевич ушел в половине двенадцатого, к тому времени, по его словам, я проигрывал вторую партию и был решительно настроен отыграться. Да, в шахматы Ферзь играл не хуже, чем в карты, а, возможно, и лучше. Пряча глаза, мой помощник сообщил, что я был сильно возбужден и даже громко угрожал своему сопернику. Неутешительный вывод напрашивался сам собой: убийца либо я, либо дежурный. Коробейников, надо отдать ему должное, стал мне возражать, не хотелось ему верить в то, что его начальник может быть убийцей. Слава Богу, прямых улик против меня не было, но ситуацию это не меняло. Я даже за себя ручаться не мог, потому что ничего не помнил! А, значит, любое честно проведенное следствие должно рассматривать и эту версию.       Состоялся разговор с полицмейстером, он, естественно, требовал немедленно найти убийцу. Удивительно, но несмотря на то, что ему доложили об обстоятельствах дела, ему и в голову не пришло подозревать в убийстве меня. Я заявил ему, что, поскольку исключить меня из числа подозреваемых пока невозможно, то вести это дело я не имею права по закону. Предложил официально поручить дело Коробейникову, сам же вызвался помогать ему не официально. Николаю Васильевичу ничего не оставалось, как согласится.       Ну что же, заодно и посмотрим, чему научился Антон Андреевич.       Господин следователь Коробейников решил еще раз осмотреть место преступления. Он обратил внимание на то, что шахматные фигуры остались на доске, значит, игроки решили продолжить партию на следующий день и, следовательно, расстались миром. А, поскольку я играл черными, то и убивать Ферзя из-за проигрыша у меня причин не было, позиция черных была выигрышной. Однако мой помощник, предположил, что, возможно, у меня была другая, более веская, причина чтобы его убить, ведь мы с ним были давно знакомы. Должен отметить, что Антон Андреевич оказался весьма прилежным учеником и вел расследование невзирая на чины и звания! Я был с ним согласен, он должен был проверить все версии. Я же обратил внимание Антона Андреевича на то, что несмотря на позднее время, арестант сидел, а не лежал в кровати. Видимо, дело было так, скорее всего: он уже лег, его разбудил скрежет ключей в замке, он приподнялся и сейчас же получил удар в правый висок. В правый! Следовательно, убийца — левша! Это еще не снимало с меня и с дежурного подозрений, но внушало некоторый оптимизм! Первая хорошая новость за сегодняшнее утро! Но, как выяснилось, не последняя! Дежурный, сменивший нашего подозреваемого, сообщил, что меня желает видеть Анна Викторовна.       Как водится, Анна Викторовна пришла не с пустыми руками!       Анна подняла голову и выразительно посмотрела на мужа.       — Да чего уж там! — махнул рукой Яков, — Читайте, Анна Викторовна...       Оказывается, сегодня ночью к ней пришел дух Ферзя и передал для меня сообщение: «Игра не закончена! Штольман должен доиграть!» Анна Викторовна принесла с собой карту Затонска, в ее сне на ней стояли шахматные фигуры. Она предложила совместить карту с шахматной доской, расставить на ней фигуры так, как они стояли в нашей незаконченной с Ферзем партии, и закончить игру. Каждый ход должен указывать на определенные клетки плана. Следующий ход был за Ферзем. Еще он сказал: «Куда пойду — там убью!» Что все это должно было значить, Анна Викторовна не знала. Разумеется, как и следовало ожидать, Антон Андреевич воспринял эту информацию с энтузиазмом, достойным лучшего применения. На мое скептическое замечание он спросил меня, откуда тогда Анна Викторовна узнала об убийстве Ферзя и о шахматной партии? Честно говоря, этого я не знал, но, скорее, предположил бы более материальную причину, чем явление духов, например, чей-то длинный язык. Но Коробейников заявил, что расследование поручено ему, и он будет проводить его так, как считает нужным, чем окончательно вывел меня из себя. Хорошо, что в этот момент дежурный сообщил, что в управление доставили второго дежурного, которого я отпустил к рожающей жене. Оставив Анну Викторовну наедине с шахматами и духом Ферзя, мы поспешили в дежурную часть.       — Откуда ты знал, что в твоем кабинете появится дух Ферзя? — изумленно спросила Анна.       — А он появился? — не менее удивленно спросил Яков.       — Он не показался, но он был твоем кабинете, — задумчиво произнесла Анна Викторовна.       — Ну откуда я мог это знать? — улыбнулся Штольман. — Угадал, конечно... Продолжайте, Анна Викторовна...       Счастливый отец был изрядно пьян. Взбешенный Николай Васильевич тут же назначил ему, так же, как и второму любителю поспать, пять суток ареста «для начала», но ситуацию это не прояснило.       Антону Андреевичу сразу показалась подозрительной сонливость дежурного. Он выяснил, что ночью тот ел пирожки и пил квас, которые ему передала жена. Квас и пирожки принес соседский мальчишка Колька. Коробейников забрал у отстраненного дежурного бутылку из-под кваса, надеясь, что оставшегося на дне бутылки напитка хватит для того, чтобы доктор Милц мог провести анализ. Все-таки не зря я взял Антона Андреевича себе в помощники. В итоге, я отправился с бутылкой из-под кваса к Александру Францевичу, а Антон Андреевич решил побеседовать с мальчиком Колькой, который так удачно принес ужин одному дежурному и сообщение о рожающей жене другому.       Доктор Милц подтвердил, в квасе содержалась лошадиная доза снотворного. Это тоже говорило в мою пользу, я точно не подсыпал снотворное в квас, значит, был кто-то еще, кто это сделал. Однако время смерти Ферзя он обозначал между часом и двумя, что проблемы не снимало, так как я ушел в час тридцать. В остальном он подтвердил причину смерти — удар в висок, предположительно, кастетом.       После мертвецкой я отправился в трактир. Мне нужно было встретится с моим осведомителем, который и сообщил в полицию о том, что Ферзь в Затонске. О смерти Ферзя он не знал, и это его, похоже, напугало. Для того, чтобы выяснить, зачем Ферзь приехал в Затонск, пришлось на него немного надавить. Оказывается, драгунский ротмистр в отставке Мышлоедов проиграл ему все, включая имение. Ферзь приехал получать долг. Однако убить Ферзя Мышлоедов не мог, он всю ночь гулял в этом самом трактире, здесь же был и мой осведомитель. Тогда у меня появился еще один вопрос, не по заказу ли Мышлоедова он сообщил о Ферзе в управление. Ферзь в арестантской, вот и избавление от долга. Конечно, в этом он никогда не признается, но одну мысль он мне все-таки подкинул, сказав, что только смерть Ферзя может избавить его должника от долга. Действительно, больше всего в его смерти заинтересованы его должники. Поджидающий меня в управлении Коробейников сообщил, что на мальчика Кольку ночью напали грабители. Денег у него не было, но сумку его они обыскали. Потом сумку вернули и отпустили его восвояси, даже пирожки не тронули. Понятно, что тогда они снотворное в квас и подсыпали. Мальчик пришел в управление, но про происшествие ничего не сказал. Жалко, что описать их он не смог, лица были скрыты, видел только, что у одного из них на руке была наколка.       Итак, что мы имеем: мальчишка приносит квас со снотворным одному дежурному, второму — весть о рожающей жене. Тот сразу же уходит вместе с пареньком. Потом ухожу я. Чуть позже второй дежурный засыпает. Около двух часов ночи «грабители» приходят в управление, берут ключи от камеры и убивают Ферзя. Пожалуй, теперь пора поговорить с господином Мышлоедовым.       Ротмистр принял нас за завтраком. Отрицать свое знакомство с Ферзем он не стал, как и то, что крупно ему проигрался. Сообщил ему о смерти Ферзя, хотя он и попытался сделать вид, что слышит об этом в первый раз, мне показалось, что он об этом уже знал. Порадовался «благой вести», а то уж, дескать, стреляться собирался. Однако свою причастность к убийству отрицал, да и алиби у него имелось, видимо, как раз на этот случай. Сказал, что видел Ферзя пару дней назад, когда тот приходил к нему требовать долг. Неожиданно во время разговора за ширмой, стоящей в углу комнаты, обнаружился Петр Иванович Миронов собственной персоной! Объяснил, что завтракал с Мышлоедовым, но не захотел мешать нашей с ним беседе. Напомнил господину Миронову о конфиденциальности нашего разговора с Мышлоедовым и пригласил его в управление для дачи объяснений. Разговаривать с Мышлоедовым дальше в присутствии Миронова смысла не имело, и мы с Коробейниковым, откланялись. Мне было непонятно, зачем ротмистр разыграл перед нами комедию, что слышит об убийстве Ферзя впервые, ведь у него был Миронов, который точно знал, что Ферзь мертв.       Отправил Антона Андреевича на поиски «грабителя» с татуировкой на руке, вдруг повезет, и у нас получится добраться до Мышлоедова с другой стороны. Я не сомневался, что он замешан в этом деле. У меня же было другое дело. Я отправился в ресторацию, где меня должна была ожидать Нина Аркадьевна Нежинская, которая соблаговолила прибыть в Затонск, о чем и уведомила меня запиской.       — Ты в тот день встречался с Нежинской? — Анна пристально смотрела на мужа.       — Встречался… — кивнул Яков Платонович, — Читай дальше…       На этот раз Нина Аркадьевна не строила планов о моем возвращении в столицу, она приехала в полной уверенности, что уедем мы отсюда вместе. Оказывается, она уже все устроила: поговорила с «очень влиятельными особами», и стоит мне написать Прошение, как меня сейчас же возьмут на старое место. Надо же, когда-то ее самоуверенность мне нравилась. Однако я не собирался уезжать из Затонска по… многим причинам. Сказал, что не просил ее быть моим поверенным, да и другом своим ее тоже не считаю после всех произошедших событий, имея в виду дуэль и всё последующее. Нина Аркадьевна полагала, что наши отношения с князем ее не касаются. Я же заметил, что князь — преступник, и у нас с ним нет отношений, есть только следствие. Она ответила, что это следствие существует только в моем воображении. Я понял, что нам больше не о чем разговаривать, и собрался уходить. Однако она меня остановила, видимо, решила испробовать другую тактику: она больше не требовала — она просила, почти, умоляла. Она была мягкой и нежной, сказала, что я очень нужен ей в Петербурге. Удивительно, но на меня больше не действовали ее женские штучки! Однако мне была очень нужна синяя тетрадь с шифрами. Предложил Нине отдать ее мне, в обмен обещал забыть о ее участии в делах Разумовского. Нина Аркадьевна сделала вид, что понятия не имеет, о чем я говорю. Что же, значит нам, действительно, больше не о чем разговаривать. Я встал и пошел на выход. Правда, вслед она бросила фразу, которая мне очень не понравилась.       — Какую фразу? — сразу же заинтересовалась Анна Викторовна. — Помнишь?       — Ну еще бы мне не помнить, — рассмеялся Яков Платонович, — она сказала: «Это из-за нее!»       — Из-за кого? Из-за меня? — недоверчиво спросила Анна.       — Должно быть, Нина Аркадьевна раньше меня почувствовала, что происходит, — пожал плечами Яков. — Женская интуиция...       — А по каким причинам ты не хотел уезжать из Затонска? — спросила Анна.       — Полагаю, одна из этих причин сейчас читает мой дневник десятилетней давности, — рассмеялся Штольман.       — Яков Платонович, я же серьезно спрашиваю, — обиделась Анна Викторовна.       — Ну, были, конечно, и другие причины… Например, задание Варфоломеева, Разумовский, а, главное, я не хотел ничем быть обязанным Нежинской… — без тени улыбки сказал Яков и добавил: — Продолжайте, Анна Викторовна…       Вернувшись в управление, решил просмотреть картотеку, нужно же было найти «грабителя» с наколкой на руке. Успел найти несколько подходящих кандидатур, когда пришел приглашенный мной Миронов-младший. Он рассказал, что с Мышлоедовым они давно знакомы, что просто зашел к нему поболтать. На мой вопрос, зачем ротмистр разыграл спектакль, изображая, что впервые слышит о смерти Ферзя, плел что-то невнятное, должно быть, просто надеялся, что я не найду его за ширмой. Хотя и подтвердил, что сам узнал об этом событии от Анны. Утверждал, что сам с Ферзем никогда не играл, но, думаю, лгал. Больше по этому делу ничего рассказать не мог или не хотел, и я его отпустил.       Не успел Миронов покинуть мой кабинет, как дежурный сообщил о происшествии, какой-то человек попал под лошадь. Отправился на место происшествия, где меня ждал Коробейников.       Извозчик рассказывал что-то невероятное, что погибший сам бросился под лошадь, но выглядело это так, будто его кто-то толкнул. Чертовщина какая-то! Антон Андреевич обнаружил у погибшего наколку на руке, по которой я легко опознал Кузьму Филимонова. Решил, что это несчастный случай, но извозчика отправил в управление писать объяснение.       Вдруг, откуда не возьмись, появилась Анна Викторовна. Оказывается, ее направил сюда Ферзь, сделав ход ладьей. Следующий ход был мой. Я категорически не желал быть втянутым в эту странную игру и попросил Анну Викторовну передать ему, что игра окончена.       — Почему ты так себя вел? — спросила Анна. — До этого ты никогда не отвергал мою помощь так агрессивно...       — Аня, в этом деле я сам был под подозрением, у меня не было желания участвовать в игре, правил которой я не понимаю, — попытался объяснить Яков.       — Но ведь в других делах ты принимал мою помощь, хотя и смеялся надо мной, и подшучивал, — возразила Анна Викторовна.       — Потому что другие дела не касались меня лично, — кивнул Штольман, — а в этом деле я даже за себя не мог ручаться, я ведь ничего не помнил о том, что произошло... А если бы я оказался убийцей?       — Ты не мог оказаться убийцей, потому что никого не убил, — твердо произнесла Анна. — Я не усомнилась в тебе ни на одно мгновение...       — А вот я сомневался и в себе, и в тебе... — тихо закончил Яков. — Читай дальше...       3 марта 1889 года.       Сегодня утром, глядя на расстановку фигур на шахматной доске, которая так и стояла в моем кабинете после смерти Ферзя, сделал единственно возможный ход слоном. К моему изумлению Антон Андреевич сейчас же вытащил карту Затонска, раскрашенную в шахматную доску, принялся искать на ней соответствующее место, чем порядком меня разозлил. Пригрозил, что уволю его, если он будет потакать фантазиям барышни Мироновой. Похоже, он не сильно испугался, потому что попросил меня «шутки ради» сделать ход за Ферзя. «Шутки ради» я сделал самый разумный с моей точки зрения ход конем. Коробейников сейчас же отметил на карте соответствующее место. Видя, что мой помощник совершенно поглощен шахматными фантазиями, потребовал вернуться к делам.       Антон Андреевич кое-что разузнал о погибшем Кузьме Филимонове. Соседи рассказали, что у него есть приятель-подельник, Приходов, их не раз вместе задерживали за драки. В ту ночь ни Филимонова, ни Приходова не было дома. Отправил Коробейникова искать Приходова, а сам решил плотно заняться Мышлоедовым.       — Я, конечно, сказал Антону Андреевичу, что буду заниматься Мышлоедовым, но предъявить мне ему было нечего, а сознаваться в убийстве он, определенно, не собирался. Поэтому, мне нужно было встретится со своими филерами, накануне, помимо основного задания, я дал им еще одно — разузнать про Ферзя все, что возможно. Сначала выслушал доклад по основным делам: Нежинская побывала у князя, Лассаль присутствовал при нашей с ней встрече — это меня удивило, я его не заметил. По поводу Ферзя Жук рассказал следующее: накануне убийства его видели в обществе Петра Миронова, а еще возле него крутился Приходов, имелся у него и адрес подруги Приходова. Туда мы и поехали.       В доме подруги Приходова уже находился околоточный надзиратель Ульяшин и доктор Милц, которого он и пригласил, а сам Приходов был мертв. Околоточный объяснил, что его убила подруга, а доктор подтвердил, что смерть наступила мгновенно от удара молотком по голове, окровавленный молоток валялся тут же. Подозреваемая, Наталья Крюкова, утверждала, что она Приходова не убивала. На полке над кроватью лежали инструменты, вот молоток и упал ему на голову. Она же в это время была на кухне, услышала, как что-то упало и прибежала, а он был уже мертв. Конечно, этот рассказ звучал так же, как рассказы Анны Викторовны о ее общении с духом Ферзя. Кроме того, Наталья рассказала, что к Приходову приходил Филимонов и отставной военный. Сам же Приходов говорил ей, что у него с этим военным большое дело, и что скоро они заживут... Доктор Милц осмотрел подозреваемую, никаких следов сопротивления или борьбы он не нашел. Задержал ее по подозрению в убийстве. Надо сказать, что Александр Францевич тоже не сомневался в том, что это убийство.       — Яков, ты же лучший сыщик в мире, неужели тебя не смутило то, что оба подозреваемых в убийстве так своевременно умерли? — удивленно спросила Анна.       — Один случайно погиб под колесами пролетки, другого убила сожительница, что должно было меня смутить? Трагическая цепь случайных событий? — спросил Яков. — Хотя, конечно, ты права, две смерти, одна за другой... Да сомневался я, сомневался!.. Вот только не мог я поверить в то, что дух Ферзя сам убивает своих убийц... Не мог... Поэтому искал простые и понятные объяснения...       Заметил возле дома подруги Приходова Петра Ивановича Миронова. Окликнул его, но он бросился бежать! Пришлось догонять. Заметил, что слишком часто мы с ним в этом деле сталкиваемся. Однако Петр Иванович не так прост. И он был прав, ну застал я его в обществе Мышлоедова, ну здесь он подошел посмотреть, что случилось, так что с того? Сказал, что его видели в обществе Ферзя накануне убийства, он объяснил, что ужинал в обществе того же Мышлоедова, к которому подошел Ферзь. Сказал, что в обществе Мышлоедова был и господин Приходов, чье тело только что вынесли из дома, за чем и наблюдал господин Миронов. Однако Петр Иванович утверждал, что никакого Приходова он не знает, а возле Мышлоедова всегда крутятся всякие темные личности. А потом господин Миронов перешел в наступление: он недвусмысленно намекнул на то, что я тоже под подозрением. После чего заявил, что предъявить мне ему нечего, а он больше ни слова не произнесет без своего адвоката, Виктора Ивановича Миронова. Иногда мне кажется, что Петр Иванович совсем не тот человек, каким хочет казаться.       — Это правда, дядюшка может быть совсем не таким, каким мы привыкли его видеть, — согласилась Анна.       — Я знаю, — улыбнулся Штольман, — но тогда мне показалось, что я на полном ходу врезался в каменную стену, не самые приятные ощущения, надо сказать...       Вернувшись на место убийства Приходова, обнаружил там Антона Андреевича и Анну Викторовну мирно играющими в шахматы. Эта чудесная картина совершенно вывела меня из себя! Я уже был достаточно зол на дядюшку, а теперь еще и племянница решила меня «порадовать». Оказывается, шахматы были совершенно необходимы, ведь это именно они привели Антона Андреевича и Анну Викторовну в этот дом, потому что именно в этот квадрат свой ход сделал Ферзь. А без шахмат, утверждала Анна Викторовна, нам не удастся определить, кто будет следующей жертвой. Господи! Ума не приложу, как нам удавалось находить преступников без Анны Викторовны и без помощи шахмат? Потребовал от Коробейникова исполнения своих прямых обязанностей, а он заявил, что следствие поручено ему, и именно от него зависит, снимут ли с меня подозрение в убийстве Ферзя. Видит Бог, каких усилий мне стоило удержаться и не двинуть ему в челюсть. Видимо почувствовав, что обстановка накалилась до предела, Анна Викторовна попыталась привлечь наше внимание. Для пущей убедительности она встала на стул и обратилась ко мне с речью. Уж если я отказывался верить в духов, то она призывала меня поверить в логику событий. А по этой логике выходило, что Ферзь убивает всех, кто виновен в его смерти: сначала он толкнул под лошадь Филимонова, потом бросил молоток в голову Приходову... Вдруг Анна Викторовна замолчала и оглянулась, а потом едва не упала со стула, на котором стояла. «Он здесь», — произнесла она и показала рукой на диванчик. Ясное дело, я там никого не увидел. «Он хочет, чтобы Вы с ним играли», — продолжала Анна. Не знаю, что заставило меня сесть за шахматы, должно быть, Анна Викторовна может быть очень убедительной. Это была очень странная партия. Анна присела возле диванчика и, глядя куда-то на пустое место, делала ход за Ферзя. Надо сказать, что если Анна не умела играть в шахматы, как утверждала, то ходы ей, и вправду, кто-то подсказывал, потому что играла она хорошо. Неожиданно после нескольких ходов она прекратила игру и объявила, что он ушел. Ход был за мной. Анна предположила, что Ферзь ждет мой следующий ход и будет ожидать нас там. На самом деле у меня оставался только один ход, я показал его на карте — это был дом Мышлоедова.       Антон Андреевич побежал за пролеткой, а меня вдруг охватили сомнения, что если это все-таки я убил Ферзя? Я ведь так и не смог вспомнить, как мы с ним расстались. Анна Викторовна, видимо, поняла, что со мной происходит, и подошла ко мне. Она сказала, что понимает мои сомнения, но точно знает, что я не убийца. И от ее уверенности мне вдруг стало легче.       Похоже, мы приехали вовремя. Мышлоедов собирался уезжать. Сказал ему, что он задержан по подозрению в убийстве, а он направил на нас револьвер и приказал своему денщику забрать у нас оружие. Пришлось подчиниться. Денщик выполнил его приказ и направил на нас револьвер. Мышлоедов что-то говорил о том, что он никого не убивал, а Анна Викторовна вдруг сказала, что точно знает, что Ферзь был убит по его приказу. Она попыталась объяснить ему, что он в опасности, что Ферзь убивает всех, кто причастен к его смерти, что он придет за ним... Тут с улицы послышались крики городовых, которые почему-то предлагали мне немедленно проехать с ними в управление. Но сейчас мне было все равно, главное, что на улице были полицейские, и они не позволят преступнику уйти. Неожиданно у денщика сдали нервы, и он начал палить по ним в окно. Мышлоедов попытался его остановить. Он приказал запереть дверь изнутри. А потом началось странное. Со стола ни с того, ни с сего разлетелась бумага. Анна Викторовна произнесла: «Он здесь!» Она говорила Мышлоедову, что его единственный шанс уцелеть — это встать между двумя зеркалами, но он только оттолкнул ее. А вокруг сами собой падали стулья, рухнули тяжелые портьеры, гасли свечи, а Мышлоедов вдруг начал палить из револьвера в стену. После очередного выстрела он упал, пуля отскочила от часов, стоящих на полке, и угодила ему прямо в грудь. Пользуясь тем, что стрельба в доме стихла, городовые перебрались ко входной двери и пытались ее выбить. Денщик, видя, что хозяин ранен, бросился на выход. Антон Андреевич ловко повис у него на руках, а я, воспользовавшись моментом, ударил его в солнечное сплетение набалдашником трости. Денщик сразу обмяк и спокойно улегся на пол. Я подошел к раненому Мышлоедову, мне было необходимо его признание в том, что он заказал убийство Ферзя. Рана была смертельной, и жить ему оставалось недолго. Я опустился возле него на одно колено и спросил, он ли заказал убийство. Время его было сочтено, и я просил его облегчить душу. Он признался, сказал, что проиграл ему все, даже имение. На этом ротмистр умер. В дверь уже стучали городовые. Приказал Коробейникову открыть дверь. Но Анна загородила передо мной дверь и сказала, что если меня арестуют, то она не сможет помочь, и Ферзь меня убьет. Коробейников полностью поддержал Анну Викторовну, в очередной раз, напомнив мне, что дело ведет он, и приказывает тоже он. Они с Анной передвинули большое зеркало и поставили его напротив зеркала, висящего на стене. В это время все в комнате продолжало падать и рушиться. Анна встала между зеркалами и позвала меня к себе. Честно говоря, я видел сегодня столько всего, что уже не знал чему мне верить, а чему нет. Я встал рядом с Анной. Она несколько раз повторила: «Дух зловредный, неугомонный уйди!», и вдруг потеряла сознание, я едва успел ее подхватить. Я тряс ее, пытаясь привести в чувство, и спустя несколько секунд она, слава Богу, открыла глаза. В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вбежали городовые с револьверами в руках. Я предоставил Коробейникову с ними разбираться, а сам пытался понять все ли в порядке с Анной Викторовной.       — Я так за тебя боялась! Хорошо, что дядя нашел нужное заклинание, которое помогло остановить Ферзя, — Анна, подперев голову кулаком, смотрела на мужа.       — Я тоже за тебя испугался... — кивнул Яков.       — Ты прижал меня к себе, а я все боялась поверить, что все закончилось и ты живой...       — Твои губы все время беззвучно повторяли: «Живой»... — улыбнулся Яков.       4 марта 1889 года.       Оказывается, весь вчерашний сыр-бор с попыткой моего задержания случился из-за оловянной кружки арестанта, которая пропала из камеры. Надо сказать, что мы с Антоном Андреевичем оба эту кружку позорно проглядели. Дежурный заметил, что ее нет, и доложил полицмейстеру, тот распорядился ее найти. Городовые обыскали мой кабинет и обнаружили ее в камине. На ней даже сохранились следы крови Ферзя. Пришлось долго разговаривать с Николаем Васильевичем, объясняя ему все, как было. Антон Андреевич снял с нее отпечатки пальцев и, воспользовавшись передовым методом дактилоскопии, сравнил их с отпечатками пальцев Филимонова и Приходова, которые все еще находились в мертвецкой. Отпечатки на кружке совпали с отпечатками Филимонова. Не уверен, что Николай Васильевич поверил в дактилоскопию, но передо мной он извинился и поручил продолжить все начатые дела. Ну что же, спасибо и на этом.       Обсуждали с Антоном Андреевичем последние события. Я признался, что, когда оказался с Анной Викторовной между зеркалами, то словно почувствовал присутствие этого духа. Анна не умеет играть в шахматы, так значит, я играл с духом? Я должен сейчас же сказать Анне Викторовне, что зря в ней сомневался. Все было просто замечательно, пока не пришел Петр Иванович Миронов. Он пришел извиниться за вчерашний разговор, я был готов простить его и забыть о недоразумении. А потом он вскользь упомянул о том, что подарил Анне Викторовне самоучитель по шахматам... И мир рухнул... Не было никакого духа Ферзя, а была чудовищная и очень умелая мистификация...А я-то, идиот, уже почти уверовал в другую, неведомую стороны вселенной...       Мне, действительно, нужно многое сказать Анне Викторовне.       — Ты пришел ко мне в тот же день, — сказала Анна, закрывая дневник.       — Сказать, что я был разочарован — не сказать ничего... Я был раздавлен... Я поверил тебе, я пошел за тобой... Мне было невыносимо думать, что ты просто надо мной посмеялась... — произнес Яков.       — И ты не хотел слышать никаких объяснений. Ты мне больше не верил... Совсем... — покачала головой Анна.       — Тебя даже сейчас волнует не то, что я тебя обидел, даже, оскорбил, а то, что я тебе не верил? — Яков изумленно смотрел на жену.       — Конечно, как же я могла тебе помочь, если ты мне не верил? — Анна была удивлена не меньше.       — Аня, я ведь так и не попросил у тебя прощения за те слова... Прости меня! — Яков подошел к жене и взял ее за руки.       — Ну что ты, я давным-давно тебя простила! Сразу же! Я просто боялась, что не смогу больше тебе помочь... — постаралась успокоить мужа Анна.       — Господи, каким же я был идиотом, — покаянно произнес Яков.       — Мама! Можно уже вставать? — раздался из детской звонкий голос Сашеньки.       — Можно, Сашенька! Я уже иду, — Анна на мгновение прижалась к мужу и поцеловала его в щеку, шепнула: — Яков Платонович, посмотрите, как там Дмитрий Яковлевич.       Анна Викторовна вышла из кабинета. Яков посмотрел ей вслед и улыбнулся. Затем, спохватившись, направился в комнату сына. В гостиной уже слышался смех и громкий разговор Виктора и Петра Мироновых и звон тарелок. Наступало Рождество.