Дневник Штольмана

      Яков Платонович сидел за столом, положив голову на руки, и размышлял. В большом доме Мироновых-Штольманов стояла непривычная тишина. Еще вчера он проводил жену с детьми и родителями в Москву к какой-то дальней родственнице Марии Тимофеевны не то на крестины, не то на именины ее внучатой племянницы. Яков Платонович не особенно разбирался в родственных взаимоотношениях, да и подобные мероприятия не больно-то жаловал. Однако Сашенька так обрадовалась возможности побывать в Москве, а Дмитрий Яковлевич, который обычно разделял нелюбовь отца к поездкам по гостям, вдруг проявил непривычный энтузиазм. После некоторых раздумий Анна Викторовна решила, что нет ничего дурного в том, чтобы съездить на три-четыре дня в Первопрестольную и, пользуясь возможностью, показать детям город. Виктор Иванович, который тоже не испытывал особой радости от столь длительных поездок, был вынужден согласиться сопровождать семейство и мужественно принял на себя бразды правления в этом небольшом путешествии. Однако во время прощания на вокзале, пытаясь поудобнее расположить детей и багаж в синем вагоне первого класса, он смотрел на провожающих — Якова Платоновича и Петра Ивановича — почти что с завистью.       Миронов-младший в тот же вечер, воспользовавшись отсутствием дома старшего брата и строгой невестки, ушел «повидаться с приятелями» и вернулся домой лишь под утро.       Вильгельм и Ричард, очевидно, опасаясь потерять и последнего хозяина, хвостиками бродили за Яковом Платоновичем по опустевшему дому, горестно вздыхая и поскуливая, и пристраивались спать, лежа на его ногах.       Штольман не любил отпускать жену из дома надолго, но сегодня он, пожалуй, был даже рад тому обстоятельству, что остался на некоторое время один. Дело в том, что утром он получил долгожданный ответ от генерала в отставке Варфоломеева, и должен был все хорошенько обдумать.       Штольман несколько раз прошелся по кабинету, подошел к камину, поворошил кочергой едва тлеющие угли и подбросил несколько поленьев. Потом он присел в кресло перед камином и стал наблюдать за разгорающимся пламенем. Как только огонь охватил подброшенные им дрова, он встал и вернулся за свой письменный стол. На зеленом сукне лежали несколько страниц, исписанных размашистым почерком Владимира Николаевича Варфоломеева. Яков Платонович подвинул их поближе и в который раз начал перечитывать.       «Уважаемый Яков Платонович, получил Ваше письмо и не скажу, чтобы оно меня сильно удивило. Вероятно, чего-то подобного я и ожидал. Очевидно, что Вам известно о безвременной кончине Нины Аркадьевны Нежинской, а раз у Вас появились вопросы, то подозреваю, что дело не обошлось без Вашей дражайшей супруги, и известие получено ею, если можно так выразиться, из первых рук.       Пользуясь случаем, выражаю Анне Викторовне свое глубочайшее почтение и передаю поклон.       Сначала хочу сообщить Вам то, о чем Вы не знаете: сразу после приговора Нина Аркадьевна подала на Высочайшее имя прошение, и пожизненная каторга была заменена ей двенадцатью годами тюремного заключения в одиночной камере в Шлиссельбургской крепости, где она заболела чахоткой и спустя несколько месяцев скончалась.       Теперь касательно Ваших вопросов.       Думаю, Вам известно, что Нина Аркадьевна получила золотой вензель из рук Её Императорского Высочества государыни цесаревны великой княгини Марии Федоровны, как вошедшая в число шести лучших выпускниц Смольного института благородных девиц и стала Ее фрейлиной в 1878 году. А после восшествия на престол императора Александра Третьего Нина Аркадьевна стала фрейлиной Ее Императорского Величества. В 1885 году пристального наблюдения за госпожой Нежинской наша служба еще не вела, однако это не значит, что не вела наблюдения совсем. Мне доподлинно известно, что в указанном Вами году она испросила высочайшее разрешение на полугодовой отпуск, получила его и провела около шести месяцев — с апреля по октябрь — в Рыбинске у своей дальней родственницы.       Когда мы взяли госпожу Нежинскую под пристальный контроль, Жан Лассаль уже присутствовал в ее ближайшем окружении в качестве телохранителя и человека для выполнения особых поручений. Несмотря на все попытки выяснить, кто он и как оказался столь близко к фрейлине Её Императорского Величества, наши старания успехом не увенчались. К сожалению, мои руки были связаны высочайшим покровительством, которым пользовалась Нина Аркадьевна. По паспорту имя этого таинственного господина было Жан Лассаль, и он являлся подданным Франции. Вероятнее всего, их знакомство состоялось на одном из приемов во французском посольстве. Но я уверен, что это имя — Жан Лассаль — не единственное, и он имел еще один, а возможно, и несколько паспортов. После Вашей последней встречи с этим господином, в результате которой Вы оказались в больнице Белозерска, а Гордон Браун — на кладбище, он был объявлен в розыск по всей Империи, но, к моему глубокому сожалению, эти поиски результатов не принесли — Лассаль как в воду канул. Касательно переписки Нины Аркадьевны могу сообщить следующее: получать письма ей было дозволено в неограниченных количествах, разумеется, после прочтения их тюремной охраной, но сама она могла написать не более четырех писем в год. Список всех, от кого она получала письма, и список тех, кому писала за все время, что она провела в крепости, прилагаю. Как видите, в нем нет ни одного мужского имени.       Уважаемый Яков Платонович, Вы не объяснили причины Вашего интереса к обстоятельствам жизни госпожи Нежинской, но уверен, он не праздный. Если возникнут еще какие-либо вопросы, не стесняйтесь, буду рад помочь всем, чем смогу. Надеюсь, что мне удалось хотя бы частично удовлетворить Ваш интерес. Кланяюсь, генерал в отставке Варфоломеев В.Н.»       Яков Платонович взял в руки последнюю страницу письма, на которой был список адресантов Нины Аркадьевны: в нем было всего пять фамилий. Три из них были помечены генералом, как проверенные — это были дальние родственницы Нины Аркадьевны, очень пожилые дамы, ныне уже покойные. Две другие фамилии Штольману предстояло проверить самостоятельно. Ясно, что именно из этих писем Нежинская получала сообщения от своего доверенного человека о дочери, никакого другого источника новостей у нее не было, за этим тюремная охрана Шлиссельбургской крепости следила строго.       Еще одним установленным фактом можно было считать то, что личной охране Его Императорского Величества не было известно ни о беременности фрейлины Нежинской, ни рождении у нее ребенка. В какой-то момент у Якова Платоновича даже появились подозрения, что, может, и нет никакой дочери, а все это фантазии умершей в одиночной камере больной женщины? «Надо будет уточнить у Анны Викторовны, умеют ли духи лгать», — подумал Штольман и усмехнулся.       Он взял в руки фотографию в массивной деревянной раме, что всегда стояла у него на столе — Анна Викторовна чуть смущенно улыбалась ему, обнимая руками букет полевых цветов. Глядя на снимок, Яков дотронулся до непокорного завитка на левом виске, который как всегда выбился из прически. Он не видел жену только сутки, но уже отчаянно тосковал, не представляя, как продержится еще целых четыре дня до ее возвращения. Если бы кто-то сказал ему в августе 1888 года, накануне его приезда в Затонск, что он, женившись, и через десять лет счастливого брака будет также безоглядно влюблен в свою жену, как и накануне венчания, он бы, наверное, рассмеялся ему в лицо… А вот поди ж ты! У него ведь до сих пор сердце замирает, стоит ей лишь случайно его коснуться...       Яков Платонович поставил фотографию на стол. Неожиданно ему вспомнился вечер накануне свадьбы. Он ужинал у Мироновых и должен был отправиться домой в свою холостяцкую пока еще квартиру, чтобы в следующий раз встретиться с Анной уже у алтаря. Она вышла проводить его на улицу и теперь зябко куталась в толстую клетчатую шотландскую шаль — был довольно прохладный апрельский вечер. А на него вдруг снова накатили извечные страхи и сомнения… И улыбаясь своей, наверное, самой идиотской улыбкой, он неожиданно для самого себя произнес:       — А не пожалеете, Анна Викторовна?..       И перестал дышать, почему-то боясь услышать ответ. А Анна посмотрела на него очень серьезно, понимая и принимая все его сомнения, и сказала:       — Я не знаю, как Вы это делаете, Яков Платонович, но когда Вы со мной — я счастлива…       Она встала на цыпочки, на мгновение прильнула к его губам и исчезла в доме. А он еще несколько минут так и стоял, как болван, на крыльце, глупо улыбаясь и размышляя, что не достоин даже пушинки с крыльев этого ангела, невесть за какие заслуги посланного ему Вселенной…       Штольман мотнул головой, стряхивая с себя наваждение. «Пауза для воспоминаний и снов закончена», — всплыла в его голове фраза из «Рассказов о Шерлоке Холмсе», которые Анна время от времени переводила ему с английского. Он потер виски, стараясь вновь сосредоточиться на деле.       Итак, Рыбинск… В каком-то смысле им повезло: два года назад полицмейстером Рыбинского полицейского управления стал его давний знакомый Николай Иванович Петровский. Они познакомились в 1886 году, тогда Петровский занимал должность уездного исправника Белгородского уезда Московской губернии и здорово помог Якову Платоновичу в поимке опасного преступника. С тех пор у них сохранились приятельские отношения, которые Штольман позволял себе лишь для очень ограниченного числа людей. Сейчас он хотел воспользоваться этой старой связью и попросить Николая Ивановича о содействии в поиске Марии Ивановны Ушаковой и ее дочери, или племянницы, или воспитанницы, или дальней родственницы, или как она могла еще представить девочку 1885 года рождения…       … Яков Платонович дописал на конверте адрес, наклеил марку и положил конверт на край стола, чтобы не забыть передать его Митричу, который в доме Мироновых-Штольманов заведовал отправкой и получением корреспонденции. Он выдвинул верхний ящик и задумчиво посмотрел на его содержимое: колоду карт он отверг сразу — пасьянсы его сегодня совершенно не привлекали, а вот почитать дневник, пожалуй, было бы интересно… Яков достал коричневую тетрадку, нашел закладку, сделанную Сашенькой из рождественской открытки, и начал читать.       24 июня 1889 года.       В то утро я задержался в суде, а когда прибыл в управление, мне сообщили новость, заставившую мое сердце похолодеть: на Царицынской 5 обнаружен труп. Позднее дежурный успокоил меня, объяснив, что тело неизвестного мужчины дворник Мироновых нашел за оградой дома. Когда я прибыл на место происшествия, то застал там кроме своей полицейской команды во главе с Коробейниковым еще и часть семьи Мироновых. Виктор Иванович в сопровождении дочери стоял с другой стороны чугунной ограды и беседовал с Александром Францевичем. Одного взгляда на Анну Викторовну было достаточно, чтобы понять, что с ней все хорошо, потому что выглядела она прекрасно. Доктор сказал мне, что у погибшего перебита гортань, следовательно, это было убийство. Антон Андреевич поведал, что у несчастного был найден предупредительный знак, и показал мне перечеркнутую крест-накрест даму пик. Надо сказать, что сердце мое похолодело второй раз за сегодняшнее утро. Я знал, что это за знак, более того я его однажды получал. Я попытался как можно быстрее сориентировать Антона Андреевича с тем, чтобы, не теряя ни минуты, приступить к поиску тех, кто являлся отправителем этого послания. Дело в том, что мне было доподлинно известно, что такой знак получают должники известного в Варшаве бандита и большого любителя игры в карты пана Гроховского, с которым я был знаком еще со времен юности, когда служил в этом городе судебным следователем. Пан Гроховский был широко известен тем, что всегда получал с проигравших долги, и как-то раз мне пришлось испытать это на собственной шкуре.       В это время Виктор Иванович попытался увести Анну домой, но она неожиданно пожелала что-то мне сказать. Мы отошли с ней на несколько шагов, и Анна Викторовна заявила, что «чувствует», будто в этом деле замешана «моя знакомая». Почему-то с недавних пор каждое упоминание Анной о моих «отношениях» с Нежинской заставляло меня испытывать неловкость. Так же было и сегодня. Однако сейчас Анна Викторовна только подтвердила мелькнувшее у меня подозрение, которое я меньше всего хотел с ней обсуждать. Видя это, Анна Викторовна повернулась и ушла домой, вероятно, затаив на меня обиду.       Доктор обратил мое внимание на то, что ботинки убитого испачканы глиной, а Антон Андреевич обнаружил на них еще и какое-то растение, произрастающее, по его словам, в лиственных лесах. Мне пока было не совсем понятно, как все эти сведения могут помочь нам в розыске убийцы, и я отправил Коробейникова искать приезжих поляков по постоялым дворам и меблированным комнатам. Сам же поспешил в гостиницу, чтобы убедиться, что с Ниной Аркадьевной все в порядке.       Нежинской в номере не оказалось, и никто из обслуги не видел ее со вчерашнего дня. Чтобы проникнуть в ее номер, пришлось воспользоваться отмычкой. В корзине для мусора я нашел то, что искал и боялся найти — разорванную даму пик, перечеркнутую крест-накрест. Мои худшие подозрения начинали сбываться. Но я не понимал, почему вопрос, закрытый год назад, сейчас возник снова.       Штольман перевернул страницу дневника и задумался. Он вспомнил кое-что еще, что не стал тогда записывать в дневник.       Когда он проходил мимо буфета, его окликнул сияющий улыбкой мистер Браун. Оказывается, он уже полчаса ожидал госпожу Нежинскую, с которой у него была назначена встреча. Он хотел передать ей учебник химии собственного авторства, оказывается, госпожа Нежинская очень заинтересовалась химией. Вот это поистине была неожиданность! Штольман очень хорошо знал, как Нина Аркадьевна ненавидит точные науки. Он пошутил, не собирается ли Нежинская еще и брать у мистера Брауна уроки, и сейчас же получил его радостный утвердительный ответ… Да что же там происходит на этом чертовом полигоне, что госпожа Нежинская решила взяться за изучение химии? Яков Платонович предложил ему передать книгу через портье, а сам потихоньку велел Франту, который в тот день сопровождал мистера Брауна, оставить его и ждать на квартире.       Подумал, что о местонахождении Нежинской может знать князь. Хоть я и не горел желанием лишний раз встречаться с Кириллом Владимировичем, но сейчас мои желания значения не имели. Я должен был найти Нину Аркадьевну и понять, как с ней связано происходящее.       Как только вышел из гостиницы, сейчас же обнаружил за собой слежку. Попытался догнать преследователя, но его поджидала пролетка, и задержать мне его не удалось. Кое-что начинало проясняться: оказывается, адресатом всех этих посланий был я. Но почему? Я, действительно, проиграл год назад пану Гроховскому огромную сумму, но Нина оплатила мой долг и решила с ним все вопросы — я знал это точно, и у меня не было оснований сомневаться в ее словах. Что же тогда происходит?       Князь милостиво согласился меня принять. Оказывается, он со вчерашнего вечера знал, что Нежинская похищена, но не соизволил сообщить об этом в полицию. По его словам выходило, что на Нину Аркадьевну напали прямо возле его дома вчера около полуночи. Она направлялась в гостиницу в сопровождении «одного из слуг». Что же, я догадываюсь, что это за «слуга», и кто перебил гортань несчастному, найденному у дома Мироновых. Однако князь утверждал, что слуга этот уже уволен, и поговорить с ним нет никакой возможности. Разумеется, я же могу задержать Жана Лассаля по подозрению в убийстве, а значит, он мне его не отдаст. Показал князю перечеркнутую пиковую даму, спросил, не получал ли он такого знака. Князь ответил, что не получал, и спросил, что это. Судя по его усмешке, он прекрасно знал, что это за знак. Более того, думаю, он знал и о той неприятной истории, в которую я влип из-за собственной самонадеянности и глупости. Пожалуй, больше нам не о чем было разговаривать. Я попросил князя о содействии в поисках Нежинской и собрался было уходить, однако он остановил меня, сказал, что я не спросил его о причине похищения. Неужели ему была известна причина, по которой похитили Нину? Нет, но он считал, что раз я не задал этот вопрос ему, то причина мне известна!       Выйдя от князя, увидел Анну Викторовну, гуляющую в парке с Элис Лоуренс и ее сиделкой. Рассказал ей о похищении Нежинской и попросил ее быть осторожнее. Она удивилась — не поняла, какое это все может иметь к ней отношение. А я не мог ничего толком объяснить, потому что и сам ничего не понимал. В очередной раз попросил ее держаться подальше от князя, она в очередной раз объяснила, что бывает в его доме только ради Элис. Я надеялся, что это так. С трудом заставил себя попрощаться и уйти. Антон Андреевич нашел меблированные комнаты, где до вчерашнего дня жили поляки. Их было пятеро, но накануне вечером вернулись только четверо. Видимо, пятый в это время уже лежал под забором дома Мироновых, его звали Яцек Коплинский. Оставшиеся четверо собрали вещи и сегодня утром уехали. Кроме того, Коробейников обнаружил у себя в кармане перечеркнутую червовую даму, он считал, что ему ее подкинули, когда он выходил из меблированных комнат. Это было очень плохо… Очевидно, пан Гроховский решил, что нашел мое слабое место: червовой дамой, без сомнения, была Анна Викторовна.       Хотя в дневнике об этом не было ни слова, Яков Платонович отчетливо помнил, как потом помчался на конспиративную квартиру, где его уже заждались Жук и Франт. Его очень интересовало, почему он ничего не знает о бурно развивающемся романе Нежинской и Брауна — в отчетах об этом не было ни слова. Филеры утверждали, что они ни разу не встречались с тех пор, как он случайно застал их в буфете гостиницы. Об их оживленной переписке — он видел в номере Нины Аркадьевны стопку писем от Брауна — филеры знать не могли, потому что не могли перехватывать письма. Он это прекрасно знал, просто его злила сложившаяся ситуация, и он никак не мог скрыть своего раздражения. Никаких новых лиц, как хором утверждали филеры, в окружении Нежинской не появилось. Сообщил им о похищении Нины Аркадьевны людьми Гроховского. Отправил Жука найти поляков и установить за ними наблюдение, возможно, удастся найти место, где они держат Нежинскую. А Франту велел ехать к дому князя и охранять Анну.       Не успел я вернуться в управление, как в мой кабинет явился господин полицмейстер: начальство желало видеть немедленный результат наших поисков фрейлины Ее Величества. Мне было очевидно, что раз в городе мы подручных пана Гроховского не нашли, то, стало быть, искать госпожу Нежинскую следует в пригороде, скорее всего, в лесу — вот откуда у убитого глина и тот цветок со странным названием на ботинках. Николай Васильевич поручил нам подготовить к утру карты со всеми возможными местами поисков — армейские карты должны были скоро доставить из штаба гарнизона. Господин Трегубов вызвался лично возглавить поиски в окрестностях города, нам же поручил искать в самом городе.       Как только вышел полицмейстер, в мой кабинет влетел Франт и сообщил, что Анна похищена…       Штольман положил дневник и закрыл глаза. Конечно, он понимал, что и Нину, и Анну похитили только для того, чтобы оказать на него давление — сделать сговорчивее, и, скорее всего, не причинят им никакого вреда, во всяком случае, пока, до того, как заявят о своих требованиях. Но для того, чтобы продолжать поиски и вести расследование, он просто не имел права даже задумываться о том, что с ними происходит — страх парализует волю и лишает разума…       Вечером нам с Антоном Андреевичем все-таки удалось задержать одного из поляков, того, что подкинул ему червовую даму. Он прекрасно понимал, что обвинить нам его не в чем, и издевался над нами, как мог. Не знаю, сколько еще продолжалась бы наша возня с задержанным, если бы в мой кабинет не вошел Николай Васильевич. Сам будучи на половину поляком, он произнес несколько фраз по-польски, уточнил, не по делу ли о похищенной фрейлине задержан подозреваемый, и получив утвердительный ответ, попросил нас выйти. Судя по доносящимся из моего кабинета звукам, господин полицмейстер вел допрос весьма умело, можно даже сказать с выдумкой.       Внезапно в полицейское управление ворвался взбешенный господин Миронов и обвинил меня в том, что его дочь похищена. Боюсь, что на этот раз он был как никогда прав. Я попытался его урезонить и призвал взять себя в руки, но это только еще больше его разозлило. А самое отвратительное заключалось в том, что он, действительно, был прав — это я, пусть и невольно, втянул его дочь в эту давнюю историю. Миронов желал немедленно выразить свой протест лично полицмейстеру и, несмотря на наши попытки его задержать, ворвался в мой кабинет. Белые перчатки в пятнах крови на руках       Николая Васильевича и разбитое лицо задержанного несколько охладили пыл господина адвоката, а господин полицмейстер не растерялся и немедленно пригласил его в свой кабинет, по пути сообщив нам с Коробейниковым, что подозреваемый готов к разговору. К сожалению, где находятся похищенные женщины тот не знал, где Гроховский — тоже. У меня оставался единственный шанс использовать его как живое письмо: он должен был передать Гроховскому, что я буду ждать его завтра в полдень в трактире, а если он не придет, то найду его и убью. Если уж пан Гроховский прибыл в Затонск по мою душу, то пусть разбирается со мной, а не с близкими мне женщинами.       25 июня 1889 года.       Всю ночь мы с Антоном Андреевичем отмечали на армейских картах места, где в окрестностях Затонска есть одновременно глинистые почвы и широколиственные леса. Однако под утро я все же уснул прямо за столом. Разбудил нас Николай Васильевич, который тоже провел ночь в своем кабинете. Он распорядился принести нам всем чаю и, видимо, чувствуя себя Наполеоном перед Аустерлицем, составлял план поисков, как план генерального сражения, тыкая в карту с пометками ножом для бумаг. От нас с Коробейниковым он ожидал такого же «генерального сражения», только в Затонске. Я пришел в трактир, где назначил встречу пану Гроховскому, задолго до полудня. Ровно в полдень ко мне подсел молодой человек и сообщил, что должен доставить меня туда, «где нас ждут». Как только мы сели в пролетку, он попросил меня завязать глаза, и час возил по городу. Но об этом я узнал позже, когда мы вышли из пролетки и он снял с меня повязку. Я с изумлением увидел, что мы находимся возле гостиницы «Мадрид». Спрашивать у него, зачем нужна вся эта мистификация, было бесполезно, он просто выполнял приказ.       Оказывается, все это время пан Гроховский спокойно жил в гостинице в номере люкс под своим собственным именем. Все очень просто — полицейские искали поляков, а он был французским подданным. Обидно, что и задержать мне его было не за что, и он это прекрасно знал. Мы были знакомы с ним лет пятнадцать, еще с Варшавы. Весь город знал, что он бандит, но его решительно не за что было привлечь к ответственности — перед законом он был чист. Этот человек никогда не совершал преступлений своими руками.       Пан Гроховский обвинил меня в том, что мы с Нежинской организовали убийство и ограбление курьера, которому Нина передала мой карточный долг. Следовательно, никаких денег он от меня не получил. Я, конечно, попытался возразить, что все, что произошло с его человеком после получения денег — не моя забота, но он был непреклонен, и у него были очень веские аргументы — Анна Викторовна и Нина Аркадьевна. Он дал мне сутки на то, чтобы найти всю сумму.       Пока Николаю Васильевичу не удалось обнаружить заложниц, мне ничего не оставалось, как попытаться найти деньги.       Единственный человек в Затонске, кто бы смог найти такую сумму всего за один день, был князь Разумовский. Однако он сообщил мне, что один раз уже заплатил за меня этот долг. Оказывается, Нежинская взяла деньги у него. Это стало для меня полной неожиданностью! Он утверждал, что тоже не знал, для кого предназначались деньги, узнал уже после нашей с ним дуэли. Мне ничего не оставалось, как извиниться и откланяться. Князь, тем не менее, остановил меня и попросил немного подождать: он согласился собрать нужную сумму.       Когда я явился в управление с саквояжем денег, то узнал по последним донесениям от розыскной команды, что пленниц найти пока не удалось. Я сообщил Коробейникову, что готов заплатить за них выкуп, и попросил его переписать номера купюр, хотя бы по одной из каждой пачки. Мой план заключался в том, что я приду с деньгами в гостиницу к пану Гроховскому и арестую его сразу после передачи денег. Антон Андреевич, переодетый чистильщиком обуви, и Франт должны были меня подстраховать.       Однако я забыл, что имел дело с одним из умнейших преступников в Империи. Как только я вошел в гостиницу, меня ударили по затылку, и очнулся я уже совсем в другом месте.       Обидно, но пан Гроховский раскрыл мой план за минуту. Мне ничего не оставалось, как сказать, что это только задаток, а оставшуюся сумму я смогу принести завтра после полудня. Сказал, что готов подождать здесь, но прошу отпустить дам. Но Гроховский не желал мне доверять: деньги завтра, значит, дамы тоже завтра. Тогда, раз уж я все равно остаюсь у него «в гостях» еще на сутки, предложил ему сыграть. Он долго отказывался, но все же мне удалось его уговорить…       Надо сказать, что после того проигрыша, который едва не стоил мне жизни, я зарекся играть и больше ни разу не садился за карточный стол. Но с тех пор я многое понял. Когда Гроховский предложил мне выбрать колоду — конечно же, все карты были в фабричной упаковке — мне с трудом удалось, вскрыв штук десять, найти одну не крапленую. Хозяин предложил играть в американский покер — это был удачный для меня выбор, элемент случайности в этой игре был очень мал, следовательно, если не терять голову, то шансы у меня были очень неплохие. А голову я не потеряю, пан Гроховский, даже не надейтесь!       Спустя несколько часов я выиграл все, что привез в саквояже, и мой «гостеприимный хозяин» предложил написать на мое имя расписку. Я готов был ему поверить, ведь он поверил мне в такой же ситуации. А он снова сказал, что это именно Нежинская организовала ограбление курьера, которому сама же и передала деньги, тем самым обманула и меня, и его. Я лично занимался расследованием этого убийства и ограбления. К сожалению, преступление осталось нераскрытым, но я был уверен, что это была случайность: курьер был неосторожен, кто-то узнал о том, что у него при себе большая сумма денег, и совершил грабеж. Однако Гроховский утверждал, что в момент передачи денег с Нежинской был ее подручный — француз, и его же видели на постоялом дворе, где был найден мертвый и ограбленный курьер — Анджей. И все-таки я не мог поверить в то, что Нежинская может иметь отношение к ограблению с убийством, да еще при таких обстоятельствах.       Штольман задумался. Тогда он так и не поверил в то, о чем ему упорно толковал пан Гроховский. Но теперь, когда он знал о Нежинской гораздо больше того, о чем знал тогда, когда писал эти строки, он уже не был уверен в ее невиновности, скорее наоборот. Анна Викторовна пыталась что-то ему рассказать после всех этих событий, но он — болван, решил, что она намекает на то, что его можно подкупить, и счел себя оскорбленным… Яков Платонович подумал, что обязательно спросит у нее, о чем она хотела ему рассказать тогда. Он подвинул фотоснимок жены поближе к себе и продолжил читать.       Моя победа над Гроховским оказалась полной. Его проигрыш значительно превышал то, что проиграл ему я. Он был взбешен. Я предложил ему выход: его честный выигрыш против моего честного выигрыша. Он забывает о моем долге и отпускает пленниц, а я забываю о его долге. Если пленницы целы и невредимы, я позволяю ему уехать из города и не преследую его. Мы уже почти совсем договорились, как в комнату ворвался какой-то подручный пана Гроховского с головой, перевязанной какой-то тряпкой. Моего знания польского языка хватило, чтобы понять, что пленницы сбежали. Гроховскому ничего не оставалось, как согласиться на мое предложение, сообщить мне, где они прятали женщин, и очень быстро покинуть Затонск.       Пленницы оказались именно там, где и сказал Гроховский, целые и невредимые. Удивительно, что ни полицейская команда, ни бандиты их не нашли.       Только когда я прижал Анну к себе и вдохнул ее запах, почувствовал, что нервное напряжение, позволившее мне продержаться почти двое суток без сна, начинает потихоньку меня отпускать.       Николай Васильевич дал нам отдохнуть, но уже на следующий день потребовал разъяснить ему некоторые моменты. Во-первых, его интересовало, как похитителям удалось скрыться. Объяснил, что главное было найти похищенных, он меня понял и его это вполне устраивало. А, во-вторых, он хотел знать, из-за чего случился весь этот сыр-бор. Пришлось солгать: сказал, что всему виной старый карточный долг князя — это позволило мне обеспечить полную секретность произошедшего, уж о князе-то никто и слова не скажет.       Антону Андреевичу сказал правду, что место, где искать пленниц, выиграл в карты.       На этом запись в дневнике об этом деле заканчивалась, но Яков Платонович помнил, что именно тогда он в первый раз услышал о каком-то странном ядовитом тумане, который время от времени стал появляться в лесу вблизи военного полигона. Анна Викторовна и Нина Аркадьевна тоже попали тогда в этот туман, и обе получили воспаление дыхательных путей, которое, к счастью, быстро прошло.       Отец Анны был страшно зол на Штольмана и отказал ему от дома. Яков Платонович усмехнулся, вспоминая те события. По правде говоря, он был согласен с Виктором Ивановичем, раз он не может обеспечить Анне безопасность, значит, не имеет права допускать ее участие в расследованиях. Он уже второй раз подверг ее жизнь опасности, просто потому, что испытывал к ней чувства, которых не имел права испытывать…       Яков вспомнил, как встречался с Анной после тех событий — она пригласила его на «тайное свидание». А он — как всегда — не смог ей отказать. Он спрашивал ее о «тумане», а она хотела знать, в чем причина их похищения. Он сказал, что это просто недоразумение, что князь и Нежинская когда-то ему очень помогли, а она вдруг заметила, что он, в благодарность помог им… Он расценил эти слова, как оскорбление, будто она подумала, что его можно купить, и гордо ушел, так и не узнав, что именно Анна собиралась ему сообщить…       …В день возвращения Анны Викторовны с детьми и Мироновых-старших из Москвы Яков Платонович притащил недовольно ворчащего Миронова-младшего на вокзал за час до прибытия поезда. Петр Иванович категорически отказался торчать целый час на перроне и повел Якова Платоновича в привокзальный буфет, где кроме горячего чая с пирогами, можно было заказать и рюмочку коньяка с лимоном. Видя, как Штольман без конца поглядывает на карманные часы Tissot — подарок жены на рождество, Миронов-младший усмехнулся:       — Здорово тебя зацепило, дорогой зятек, — наконец сказал он и, глядя на непонимающего Штольмана, добавил: — Ведь уж почти десять лет женат, а ведешь себя, как гимназист на первом свидании…       Яков Платонович молчал — отрицать очевидное смысла не было. Миронов залпом выпил рюмку коньяка, закусил долькой лимончика, посыпанного молотым кофе и сахарной пудрой, и вдруг произнес:       — Господи, ты даже не представляешь, как я тебе завидую…       — Тебя, стало быть, не цепляло? — ехидно поинтересовался Штольман.       — Цепляло, — кивнул Миронов, — и не раз… Вот только ума не хватило остановиться — боялся свободу потерять, что ли?.. На кой черт мне эта «свобода»?       Штольман молчал. Петр Иванович выпил еще рюмку и кивнул Якову: «Пошли!»       …В большой гостиной на первом этаже дома Мироновых-Штольманов в этот вечер царили шум и гам — дети наперебой делились с отцом и дедом Петей своими впечатлениями от поездки. Они рассказали, как катались по городу на быстром сером в яблоках рысаке, как гуляли в Александровском саду возле Кремля, как слушали звон колоколов «сорока сороков» московских храмов.       Сашенька хвасталась то новой куклой, которую купила бабушка, то новой книгой «Конек-горбунок» Павла Ершова, которую она сама начала читать еще в поезде, то новыми платьями, приобретенными в модных московских магазинах. Митя с гордостью демонстрировал отцу подаренную дедом Витей книгу «Руководство для изучения шахматной игры», написанную чемпионом мира Ласкером в переводе Шифферсона — он уже посмотрел несколько партий и предлагал завтра же приступить к их подробному изучению.       Надо сказать, что в царящую в доме сумятицу большую лепту вносили собаки, которые обрели, наконец, свою любимую хозяйку, а вместе с ней и смысл жизни. Ворча и переругиваясь, они ходили за ней по пятам, боясь отойти даже на шаг и всячески давая понять, что больше ее никуда не отпустят. Наконец, Сашенька так и заснула в гостиной с книгой в руках, которую читала деду. Бережно прижимая к себе свою драгоценную ношу, отец отнес ее в спальню и, улыбаясь, прикрыл дверь, оставив их с Анной, которая помогла девочке раздеться. Митя, который тоже уже давно клевал носом, ушел в свою комнату сам и улегся без дополнительной помощи, взяв с отца твердое обещание завтра же заняться шахматами.       Хотя Якову Платоновичу и было чем поделиться с Анной Викторовной, но он так соскучился, что все разговоры как-то сами собой отложились на потом. Как только она вышла из комнаты дочери, он просто подхватил ее на руки и унес в спальню…       …Анна, уставшая с дороги и утомленная его ласками, давно спала, уютно подложив его руку себе под голову. А к нему сон все никак не шел, он давно к этому привык и мог часами любоваться лицом любимой женщины, стараясь даже не шевелиться, чтобы ее не потревожить. Он вспоминал их самую первую ночь, когда они словно в горячечном бреду оказались в объятиях друг друга в номере гостиницы, когда мир вокруг них рушился, и они оба могли в любую минуту оказаться погребенными под его обломками. Тогда он так же смотрел на нее, спящую, вымотанную последними событиями и первой близостью с мужчиной, понимая, что отныне в его жизни есть только одна женщина, без которой немыслима сама жизнь. И он был благодарен Вселенной, которая вопреки его воле толкнула их навстречу друг другу, заставляя почувствовать, что такое счастье…