Дневник Штольмана

      Штольман выглянул из кабинета и прислушался к тому, что происходило в гостиной на втором этаже. Новости по-прежнему были неутешительные – в гостиной продолжался урок английского языка. Яков Платонович вернулся в свой кабинет и сел за стол.       За окном звенела почти апрельская капель. Последние дни февраля ознаменовались первой в этом году по-настоящему весенней оттепелью. Солнце жарило крышу дома, превращая остатки снежных шапок на ней в настоящие водные потоки, льющиеся водопадом, которые моментально застывали, как только оказывались в тени, куда не могло добраться солнечное тепло, и становились прозрачными гладкими сталагмитами. Обалдевшие и разомлевшие на солнце вороны отчаянно орали в ветвях едва почувствовавших весну лип.       Последние пару дней Яков Платонович снова и снова перечитывал присланные из Рыбинска документы по делу об убийстве Марии Ивановны Ушаковой в надежде отыскать хоть малейшую зацепку, которая позволит продолжить расследование, не заставляя Анну Викторовну прибегать к своим, мягко говоря, неординарным методам. Однако он, как и следователь Рыбинского сыскного отдела, зашел в тупик. Сейчас он ждал, когда Анна закончит урок английского языка, который она проводила с детьми в гостиной, чтобы попросить ее о помощи.       Наконец, по радостным детским голосам, в которые органично вплетались лай и повизгивание собак, и топоту на лестнице Яков понял, что урок завершен. Он отвернулся от окна и вышел в коридор навстречу жене. Увидев поджидающего ее мужа, Анна замерла на пороге гостиной.       – Яков Платонович, что-то случилось? – взволнованно спросила она.       – Ничего не случилось, – улыбнулся Штольман, – просто мне нужна твоя помощь. Вы же поможете мне, Анна Викторовна?       – Ну, конечно, я вам помогу, Яков Платонович, – улыбнулась Анна и деловито добавила: – только попрошу папу с мамой погулять с детьми и вернусь.       – Не надо никого ни о чем просить, – возразил Яков. Он обнял жену за плечи и мягко подтолкнул ее к двери в кабинет: – Пока вы занимались, я уже попросил Виктора Ивановича и Марию Тимофеевну сводить детей в парк, а потом в кондитерскую и угостить чаем с пирожными, так что, думаю, часа три у нас есть.       – Как это вы, Яков Платонович, все предусмотрели? – улыбнулась Анна. – Вызываем госпожу Ушакову?       – Сначала я хочу, чтобы ты меня выслушала, – произнес Штольман, усаживая жену в кресло, – вдруг я что-то упускаю?       – Ты упускаешь? – изумилась Анна и уверенно добавила: – Ты никогда ничего не упускаешь. Если ты не можешь найти зацепок – значит, их просто нет.       – Аня, мне безусловно очень приятно, что ты так веришь в мои способности, – усмехнулся Штольман, – но все-таки, прошу тебя, послушай.       – Хорошо, – кивнула Анна, – просто раньше ты никогда не просил меня о помощи такого рода – вот я и удивилась.       – А теперь прошу, – серьезно сказал Яков. – Смотри, что получается...       Штольман несколько раз прошелся по кабинету, стараясь сосредоточиться, наконец присел на свой стол и начал говорить.       – В конце октября прошлого года в Шлиссельбургской крепости умирает госпожа Нежинская, а в ноябре в Рыбинске убивают Марию Ивановну Ушакову – девятнадцатого ноября ее нашли мертвой в ее собственном доме. Доктор, который проводил экспертизу, очень подробно все описал: убийца подошел сзади, левой рукой зажал ей рот, а правой нанес один очень сильный удар ножом под ребра в печень... Аня, прости, я – идиот! – Штольман бросился к побледневшей Анне и взял ее за руку: - Прости, я не должен был посвящать тебя в эти подробности.       – Ничего, – слабо улыбнулась Анна Викторовна, – продолжай, мне уже лучше.       – Доктор считает, – сказал Яков, с опаской наблюдая за тем, как Анна Викторовна реагирует на его слова, – что убийца на голову выше жертвы и очень умело обращается с холодным оружием. А следователь думает, что в качестве ножа использовали изготовленный на заказ кинжал, спрятанный в трости – у меня тоже такой есть – ты знаешь...       Он помолчал, собираясь с мыслями, затем поднялся и снова прошелся по кабинету.       – Кроме того, – продолжал Штольман, – в доме все было перевернуто, вещи разбросаны по полу, словно что-то искали, - продолжал Штольман. – Это навело полицию на мысль, что в дом пробрался грабитель, но хозяйка неожиданно вернулась, и грабитель ее убил. Конечно, все могло быть и так, но мне кажется, что преступник искал не деньги или драгоценности, а какие-то документы.       – Почему? – с интересом спросила Анна.       – Видишь ли, по всему дому валялись всевозможные бумаги: счета, письма, открытки, расписки; в то время как вещи остались на своих местах – никто даже не открывал сундуки и шкафы. Но ведь деньги и драгоценности обычно не хранят вместе с документами. Я думаю, убийца, действительно, не ожидал, что хозяйка так быстро вернется. Когда он услышал, что открывается калитка, то спрятался за дверью. Она вошла в дом, увидела, что все перерыто, разумеется, остановилась, и в этот момент он напал на нее сзади. Но самое интересное другое: дело в том, что ее "дальняя родственница" – Катенька Ушакова – училась в местной рыбинской женской гимназии, причем, находилась там на полном пансионе – домой ее забирали только два раза в год: на Рождество и на летние каникулы – что странно, ведь она жила совсем рядом. Но когда полиция пришла в гимназию, чтобы сообщить девочке о смерти ее благодетельницы, то выяснилось, что ребенка там нет. Госпожа Ушакова забрала ее приблизительно за месяц до этого. Директору гимназии она объяснила это тем, что переводит ее в гимназию в другом городе, однако куда именно, не сказала.       – Подожди, ты хочешь сказать, что девочка не похищена? – удивилась Анна Викторовна. – И сейчас спокойно учится и живет в каком-то городе и даже не догадывается, что ее опекунша убита?       – Вполне возможно, что так и есть, – кивнул Штольман, – вот только мы не знаем, в каком городе находится эта гимназия, а посылать запросы во все женские гимназии Российской империи, к сожалению, мы не можем.       – Яша, а ты считаешь, что эти два события – то, что госпожа Ушакова перевела девочку в другую гимназию и то, что ее саму убили – как-то связаны между собой? – спросила Анна Викторовна. Штольман пожал плечами: – Если бы знать... Дело в том, что рыбинская полиция ничего не знает ни о Нежинской, ни о ее дочери. А я не хочу до поры посвящать их в это дело, хотя бы пока мы сами не поймем связано ли убийство с тем, что настоящей матерью девочки является фрейлина Ее Величества. Если, конечно, Нина Аркадьевна ничего не придумала, и мы все правильно поняли. Кстати, рыбинская полиция прекрасно поработала: они пытались даже снять отпечатки пальцев, но поскольку орудия убийства не обнаружено, то даже если и найдутся отпечатки, не принадлежащие хозяйке дома, то все равно невозможно будет доказать, что их обладатель убийца – мало ли что и когда он делал в ее доме. Еще полиция опросила массу свидетелей, которые могли видеть, как преступник входит в дом Ушаковой или его покидает, но ни один человек ничего не видел. Они на этом не остановились и дали объявление в газету с просьбой откликнуться того, кто это видел – и снова ничего – либо это фатальное невезение, либо преступник все отлично продумал и исполнил.       – Ну так давай спросим госпожу Ушакову, кто ее убил, и где Катя, – предложила Анна Викторовна. – Только мне нужен дядя. Ты не знаешь, он дома?       – Он собирался написать несколько писем, в том числе своему поверенному, так что, скорее всего, он сейчас в кабинете Виктора Ивановича, – предположил Штольман. – А зачем он тебе?       – Дело в том, что госпожа Ушакова может и не явиться на мой зов: времени прошло много, да и умерла она далеко отсюда, – ответила Анна, – с дядей у меня получится лучше. Я его сейчас позову.       Не успел Яков Платонович возразить, как Анна Викторовна быстро вышла из кабинета и начала спускаться по лестнице.       Пользуясь тем, что Яков Платонович попросил Мироновых старших погулять с внуками в парке, Петр Иванович с комфортом расположился в кабинете брата. Он собирался написать своему поверенному и изложить некоторые свои мысли и соображения относительно доходности ценных бумаг, и дать ему рекомендации относительно их купли и продажи.       И вот, спустя час Миронов-младший заканчивал письмо, время от времени поглядывая на графинчик его любимой рябиновой настойки, который располагался здесь же на столе на серебряном подносе рядом с хрустальным лафитничком. Петр Иванович как раз написал на конверте адрес своего поверенного, когда в дверь кабинета тихонько постучали, а следом раздался голос любимой племянницы:       – Дядя, можно к тебе?       – Аннет? – удивился Петр Иванович, – Конечно, входи! Что-то случилось?       – Дядя, ты сейчас очень занят? – вкрадчиво спросила Анна.       – Я уже закончил с письмами, – ответил Петр Иванович и снова спросил: – Да что случилось-то?       – Нет-нет! Не переживай, ничего не случилось, – поспешила успокоить его Анна, – просто мне нужна твоя помощь в одном деликатном деле...       – Вызывать духов за спиной у Якова я не стану, – твердо заявил Миронов-младший и добавил: – Он же мне этого никогда не простит!       – Яков Платонович ждет нас в кабинете, – ответила Анна, – ему нужна наша помощь.       – Штольман позволил тебе участвовать в деле, да еще и вызывать духов? – изумился Петр Иванович и добавил: – Господи, куда катится этот мир? А что это за дело? Расскажи-ка мне поподробнее.       – Пойдем, и я все тебе объясню, – произнесла Анна Викторовна.       – Ну что с тобой делать, – тяжело вздохнул Миронов и грустно взглянул на наполненный янтарной жидкостью графинчик.       Спустя несколько минут Петр Иванович, посвященный в некоторые обстоятельства дела, связанного с дочерью Нежинской, возбужденно ходил по кабинету зятя и выражал свое искреннее негодование по поводу их в нем участия.       – Нет, Яков Платонович, – возмущался Миронов-младший, – ну, ладно, Анна, но ты-то как мог поддаться на ее уговоры? Мало она вам обоим крови попортила? Нет, я решительно тебя не понимаю!       – Дядя! Ну что ты такое говоришь? Нина Аркадьевна обратилась к нам за помощью! Как мы могли ей отказать? – возмутилась Анна и добавила: – Между прочим, ты сам всегда говорил, что с тех, кому дано, и спрос больше!       – Ну, говорил... Говорил, и что? Это же не значит, что ты должна помогать всем, кому не попадя! Возможно, кто-то не заслуживает помощи? – назидательно произнес Петр Иванович и, обращаясь к молчащему зятю, выговорил: – Вот не ожидал я от тебя такого...       – Да я, честно говоря, и сам от себя такого не ожидал, – мрачно кивнул Штольман. – Вот только думается мне, что все в этой истории не так просто, как кажется – а я, к сожалению, редко ошибаюсь.       – Ну, так тем более! – возмутился Петр Иванович, – Зачем самому-то лезть? Напиши Варфоломееву, он-то уж найдет, кому этим заняться, и не говори мне, что он в отставке! Начальник службы безопасности самого Государя "бывшим" быть не может!       – Не обойтись в этой истории без Анны! – обреченно произнес Штольман, – Ну никак не получается! Уж лучше я сам буду рядом, чем вся служба безопасности вместе с ее начальником и государем императором в придачу!       – Ладно, тебе виднее, – соглашаясь с последним аргументом кивнул Миронов-младший и обратился к притихшей племяннице: – Аннушка, где твоя старая доска?       Петр Иванович подвинул кресло к столу и уселся напротив Анны. Старая спиритическая доска, которую он сам когда-то привез из Парижа, уже ждала их на столе. Они взялись за руки, как проделывали это десятки раз, и замерли. Конечно, Яков уже это видел, но каждый раз, когда Анна вот так оказывалась на грани миров, оставаясь один на один с тем, кто когда-то был человеком, его сердце останавливалось. В такие моменты он ненавидел себя за то, что позволял ей это делать, и, в то же время отчетливо понимал, что никогда не сможет отнять это у своей жены, изменить ее суть. Ведь, в конце-то концов, он влюбился именно в нее – барышню Миронову, девушку, которая разговаривает с духами.       – Дух Марии Ивановны Ушаковой, явись! – медленно раз за разом повторяла Анна. Наконец, Яков Платонович увидел, как она отпрянула назад, и повернула голову.       – Мария Ивановна? Вы знаете, кто вас убил? – задала она свой самый главный вопрос. Судя по всему, ответ был отрицательный. Тогда Анна Викторовна задала следующий вопрос:       – Мария Ивановна, где Катя? В какую гимназию вы ее перевели?.. Скажите, девочке может угрожать опасность... Мария Ивановна, мы знаем, что Катя – дочь фрейлины Ее Величества Нины Аркадьевны Нежинской, знаем, что она родилась летом 1885 года. Еще мы знаем, что каждый год к Вам приезжал какой-то человек и привозил деньги на ее содержание и оплату Ваших услуг. Кто этот человек?       Петр Иванович беспокойно заерзал в кресле и взглянул на Штольмана. Тот быстро схватил жену за руки и одним движением привлек ее к себе. В следующую секунду он ощутил толчок в солнечное сплетение и почувствовал, что Анна резко выдохнула и покачнулась в его руках. Однако она быстро справилась с последствиями удара и изумленно взглянула на мужа.       – Аня, как ты? – спросил Яков, не выпуская ее из объятий.       – Хорошо, – медленно произнесла Анна Викторовна и добавила: – Ты был прав – она показала мне того, кто привозил ей деньги и следил за судьбой девочки – это Жан Лассаль...       – Ань, ты уверена? Ведь прошло столько лет, он должен был измениться, – неуверенно произнес Яков.       Анна молча достала из стола лист бумаги и карандаш и начала быстро рисовать.       – Яков Платонович, возможно, я что-то пропустил, – обращаясь к зятю произнес Петр Иванович, – но скажите, Бога ради, кто такой этот Жан – как его там – Лассаль?       Анна Викторовна взглянула на дядю, потом на мужа, но ничего не сказала и продолжила рисовать. Штольман невесело усмехнулся и сказал:       – Жан Лассаль – это тот человек, по чьей милости я оказался в белозерской больнице в конце декабря восемьдесят девятого года...       Миронов-младший удивленно присвистнул. Тем временем Анна закончила портрет, посмотрела на него, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, и повернулась к мужу:       – Яков Платонович, взгляните.       Штольман подошел к столу и посмотрел на лежащий на нем листок бумаги. С портрета на него смотрел довольно пожилой, гладко выбритый, импозантный мужчина. Конечно, он несколько постарел и изменился, но тем не менее это, безусловно, был человек известный Штольману, как Жан Лассаль.       Поздним вечером того же дня Яков Платонович заканчивал письмо своему поверенному с просьбой подыскать пони для дочери и хорошо выезженную невысокую лошадь для сына. В кабинет быстро вошла Анна Викторовна, она молча обняла поднявшегося ей навстречу мужа и уткнулась лицом ему в грудь.       – Господи, Аня, что произошло? – взволнованно спросил Яков, обнимая жену. – Тебе нехорошо?       Анна мотнула головой.       – Что-то с детьми? Аня, не пугай меня!       – Я так надеялась, что все закончилось, – произнесла Анна Викторовна, поднимая на мужа глаза, – но теперь, через столько лет, появилась Нежинская, потом Лассаль... Мне кажется, что все начинается снова.       – Во-первых, появилась не Нежинская, а ее дух, – улыбнулся Штольман, – ты всегда мне говорила, что это разные вещи...       – Разные, – перебила его Анна, – только это ничуть не мешает ей торчать у нас дома, когда ей вздумается!       – Тебе ничего не стоит прогнать ее навсегда, – сказал Штольман серьезно и, улыбнувшись, добавил: – Уверен, в твоей колдовской книге найдется подходящее для такого случая заклинание. А Лассаль пока и вовсе не появлялся, боюсь, что это мы скоро снова появимся в его жизни, чему он едва ли обрадуется.       – Яша, а что ты имел в виду, когда сказал, что в этой истории все не так просто, как кажется? – припомнила их с дядей разговор Анна.       – Понимаешь, мне не нравится вся эта странная возня вокруг дочери Нежинской: если предположить, что ее отец – Лассаль, непонятно, зачем он ждал столько лет, чтобы ее забрать у опекунши, – задумчиво произнес Штольман.       – Ты думаешь, что это Лассаль убил госпожу Ушакову? Почему? – удивилась Анна.       – Для того, чтобы забрать девочку из гимназии, ему нужны были документы на нее, ведь едва ли он является ее официальным отцом, если вообще им является, – пожал плечами Яков, – думаю, именно за ними он и приходил в дом, а вот нашел он их или нет? Если нашел, то девочка уже наверняка у него, если – нет, то она, скорее всего, там, где ее оставила Мария Ивановна. И в этом случае, Жан, также как и мы, понятия не имеет, где она. Но все равно непонятно, что ему мешало забрать девочку сразу, как Нина Аркадьевна оказалась в Шлиссельбургской крепости. Он десять лет платил госпоже Ушаковой. Видимо смерть Нежинской каким-то образом кардинально изменила ситуацию.       – Но как смерть Нины Аркадьевны могла изменить ситуацию? Она ведь и так была в заключении, и не могла ни на что повлиять? – удивилась Анна.       – Ну, например, она могла засвидетельствовать то, что точно знала, – пожал плечами Штольман. - Она точно знала, кто отец ее ребенка, и могла дать по этому поводу показания, если бы вдруг встал такой вопрос... И это приводит нас к выводу, что едва ли Жан Лассаль – отец девочки.       – Почему? – удивилась Анна Викторовна.       – Потому что Лассалю не важно, что скажет Нежинская, он не собирался забирать девочку законным образом, просто не мог этого сделать, он сам вне закона... Черт возьми, значит, все эти годы он либо жил, либо регулярно бывал в России. Честно говоря, я думал, что он давным-давно покинул страну и зарекся здесь появляться - он же не мог не понимать, что его ищут. Да и с Нежинской он продолжал поддерживать связь, хотя это и было рискованно. Он приезжал в Рыбинск, каким-то образом сообщал Нежинской о том, что происходит. Кстати, весьма возможно, что он собирается как-то использовать девочку в своих целях, ведь зачем-то она ему понадобилась, - рассуждал Штольман. – Если воплотить свои планы в жизнь ему мешала Нежинская, то очень может быть, что она была жива все эти годы, только потому, что провела их в Шлиссельбургской крепости, куда он не мог дотянуться.       – Господи! Как можно использовать ребенка в каких-то своих целях? Это же ужасно! – возмутилась Анна и добавила: – А может быть, он присматривал за девочкой в надежде, что Нина Аркадьевна выйдет из крепости и сможет сама позаботится о дочери, ей ведь оставалось всего два года... Но после того, как она умерла, он решил позаботиться о ней сам? Так может поступить только настоящий отец.       – Возможно, что так, – кивнул Яков. – Пока мы не можем ничего сказать наверняка. Но одно ясно, мы должны точно знать, кто отец дочери Нежинской. Все-таки придется тебе еще раз побеседовать с Ниной Аркадьевной.       – Я готова! – быстро согласилась Анна Викторовна. По озорному блеску глаз Анны Викторовны Штольман понял, что она замыслила какую-то каверзу, но пока не мог догадаться, какую именно, и на всякий случай добавил:       – Аня, давай только не сейчас, не хочу общаться с Нежинской, – улыбнулся Яков и подал жене коричневую кожаную тетрадку. – Может быть, немного почитаем? Что-то мы с вами давно дневник не читали, Анна Викторовна.       1 августа 1889 года.       Труп фотографа Михаила Голубева был найден в его же доме, одна из комнат которого была оборудована, как фотографический салон. Чугунная гирька, которой ему проломили череп валялась тут-же рядом. Велел отправить труп в мертвецкую к доктору Милцу, во избежание всяких неожиданностей, а сам с интересом осмотрел студию. Множество различных снимков выглядели нечеткими и расплывчатыми, и я все никак не мог взять в толк, как этому, с позволения сказать, «фотографу» удавалось сводить концы с концами при таком качестве его работы. Хорошо, что меня просветил Антон Андреевич: оказывается, господин Голубев специализировался на фотографиях с духами. Причем, делал это весьма оригинальным способом: он предлагал заказчикам принести прижизненные снимки людей, чьих духов они желали видеть рядом с собой на снимках, а потом впечатывал эти изображения на фотографию с живыми людьми. То ли перепечатанные фигуры получались нечеткими, то ли он и хотел сделать их такими, но, по словам Коробейникова, снимки эти производили на заказчиков неизгладимое впечатление. Я конечно слышал о спиритической фотографии, так популярной в Европе, но даже не представлял, что это такой банальный обман.       Надо отметить, что обстановка и в студии, и в соседней, жилой, комнате говорила о том, что убийца что-то искал: фотографии, да и вещи в комнате находились в беспорядке и даже валялись на полу. Но, как справедливо заметил, мой философски настроенный помощник: «Вот только нашли или нет» то что искали – это нам, к сожалению, было неизвестно. Ну, как бы там ни было, нужно было искать убийцу.       В жилой комнате обнаружились женские вещи, однако где же сама дама? Как показывал мой опыт, такое убийство вполне могла совершить и женщина. Не успел я об этом подумать, как она появилась – я услышал, как она прорывается к нам через полицейский кордон, и велел ее пропустить. Дама представилась гражданской женой господина Голубева. Сообщил ей о произошедшем – то ли она была талантливой актрисой, то ли и вправду была ошарашена сообщением о смерти фотографа – не знаю. Спросил ее, где она была прошлой ночью, сказала, что в гостинице, потому что поссорилась с мужем. Надо сказать, что мои вопросы она воспринимала с трудом, а вот на вопросы Антона Андреевича, который сразу же проникся к ней симпатией и сочувствием, она отвечала гораздо охотнее. Оказывается, ссора между ней и Голубевым произошла из-за того, что тот хотел пригласить вместо нее другого медиума – вот ведь как – Затонск просто кишит медиумами! С изумлением выслушал ее объяснения того, как они с делали фотоснимки с духами – она вызывала духов, а он их фотографировал – вот так, простенько, как говорится, и со вкусом. Так вот, господин фотограф решил пригласить медиума «с именем», и накануне вечером этот человек должен был прийти, чтобы поговорить о возможном совместном сотрудничестве. Разумеется, девушка была страшно обижена на мужа – ведь это она надоумила его фотографировать духов¬. Она не знала приходил ли другой медиум, поскольку ее не было дома. Сообщив нам все эти новости, девушка попросила разрешения уйти. Я не видел причин ее задерживать, тем более, Антон Андреевич проявлял большую в том заинтересованность, и отпустил ее. Напоследок спросил, пожалуй, уже зная ответ, как зовут того медиума, что пригласил ее муж – и не ошибся. Конечно, это была Анна Викторовна, странно было бы в такой ситуации услышать другое имя, а тут еще и Антон Андреевич весьма не вовремя обратил свои симпатии на жену погибшего. Велел ему заняться делом, а не таращиться на дверь, за которой скрылась дама, и искать на снимках что-нибудь необычное, а сам поехал в управление.       – Ко мне дух Голубева явился, когда я проводила урок английского с соседским мальчиком, и сразу же сказал, что все это произошло из-за меня. Мне, видите ли, нужно было сразу согласиться участвовать в его мошенничестве, тогда бы его не убили, – рассказала Анна Викторовна, отрываясь от дневника и в сердцах добавила: – Жулик!       Штольман усмехнулся и покачал головой, удивляясь тому, что его жена и через десять лет продолжает сердиться на дух господина Голубева.       Не успел я войти в свой кабинет, как пришел Николай Васильевич и поинтересовался как дела. Вкратце рассказал ему о том, что удалось установить на месте. Он поинтересовался, правда ли убитый делал фотоснимки с духами, пришлось его разочаровать. Господин Трегубов удивился – ведь публика верила. Пришлось разочаровать его еще раз, теперь относительно публики. Тогда Николай Васильевич предложил пригласить для участия в деле Анну Викторовну, как специалиста по духам, честно говоря, я подумал, что он надо мной издевается. Как оказалось, Господин полицмейстер пришел ко мне не только по поводу убитого фотографа, он принес заявление о пропаже помещицы Спиридоновой двадцати пяти лет: уехала накануне верхом на прогулку и не вернулась. Он уже отправил розыскную команду на поиски в лес, а меня просил съездить в поместье. Я было заартачился, но он весьма деликатно и с юмором напомнил мне, кто здесь начальник, так что пришлось подчиниться, тем более, что в поместье остались дети – близнецы, брат и сестра, семнадцати лет – пропавшая Елена Спиридонова приходилась им мачехой.       – А я быстро закончила урок и побежала в фотостудию Голубева, если он мертв, то полиция, возможно, уже меня разыскивала – я ведь была у него вечером. Разумеется, застала там Антона Андреевича и ту девушку – помощницу фотографа, что называла себя медиумом. Я сказала Коробейникову, что когда уходила, то Голубев был жив и здоров. Однако девушка решила спросить об этом самого фотографа – никогда не думала, что вызов духа может выглядеть так забавно, тем более, что тот, кого она пыталась вызвать стоял у нее прямо за спиной и не нуждался в приглашении. Сказала, что не буду мешать их беседе и ушла, – рассказала Анна.       – А почему ты не помогла им поговорить, ведь ты же знала, что девушка никакой не медиум? – с интересом спросил Яков.       – Потому что она была такой же мошенницей, как и Голубев. Да и не просила она меня о помощи, – пожала плечами Анна Викторовна, – а мне совсем не хотелось продолжать наше с ней общение.       В поместье Спиридоновых обнаружил двух подростков, которые, как мне показалось, совершенно не переживали по поводу пропажи своей опекунши – они так увлеченно обсуждали свою будущую поездку в Париж, что не слышали, как я стучал. Они рассказали, что Елена уехала накануне, днем, когда она к вечеру не вернулась, переживать не стали – решили, что она осталась ночевать у кого-то из знакомых или соседей. Но утром ее жеребец вернулся в конюшню один, тогда они и обратились в полицию. Сказал, чтобы не волновались раньше времени и собрался уходить, но на пороге меня остановил один из полицейских из розыскной команды Трегубова. Он сообщил, что Елену нашли в овраге мертвой. Детям пока ничего говорить не стал, решил сначала сам разобраться что да как.       Александр Францевич уже прибыл на место событий и провел предварительный осмотр тела. Все выглядело так, будто женщина упала с лошади, сломала шею и скатилась в овраг. Кроме того, на ее голове была глубокая рана, вероятно, череп был пробит, однако нигде не было видно следов крови, а это говорило о том, что голову ей пробили где-то в другом месте, а сюда привезли труп и попытались представить все так, будто она погибла здесь. Попросил доктора попытаться определить разницу во времени между пробитой головой и сломанной шеей, вдруг да получится.       Отправился обратно в поместье и сообщил Константину Спиридонову о смерти мачехи. Спросил его в котором часу Елена уехала на прогулку, он ответил, что в полдень, как обычно. Он точно запомнил время, потому что они ждали в полдень фотографа Голубева, честно говоря, я был поражен. В совпадения я не верю, значит, две эти смерти – самого Голубева и Елены Спиридоновой – должны быть как-то связаны. Оказывается, брат с сестрой хотели сфотографироваться с духами умерших родителей. Мне это было непонятно. Как молодые, образованные люди могут верить в подобную чушь? Пришлось сообщить ему, что господин Голубев был убит сегодня ночью. Вот теперь он действительно был удивлен, не то что в тот момент, когда узнал о смерти мачехи. Решил осмотреть комнату Елены, Константин находился здесь же и задавал мне странные вопросы. Спросил, сильно ли пострадала Елена, ответил ему туманно, дескать она упала в овраг, ну и все… Спросил, где его сестра, он ответил, что она на пленэре. Обнаружил в тумбочке несколько писем для Елены от господина Всеволода Мясникова. Константин, смущаясь, пояснил, что это любовник Елены. Также он рассказал, что они недавно поссорились, кричали друг на друга. Но что кричали – он не слышал. Письма я забрал и пошел к пруду, где рисовала Виктория. Рассказал ей о смерти Елены, она не удивилась, сказала, что почувствовала это, еще когда приехал городовой, и не расстроилась, потому что умерла совершенно посторонняя для нее женщина. Судя по всему, теплых чувств близнецы к мачехе не питали. Намекнул, что Елена могла быть убита – девушка удивилась, ей было непонятно, кому могла понадобиться смерть их мачехи. Потом предположила, что убийцей мог быть ее любовник – Мясников. Рассказала мне про их ссору пару дней назад, сказала, что Мясников угрожал убить Елену, дескать, та решила его бросить. Спросил, кто же теперь будет их опекуном, ответила, что дядя, и что брат уже послал за ним. Вот это да! О смерти мачехи они узнали только что от меня, но за дядей брат уже послал. Очень странно!       На обратном пути встретил Анну Викторовну. Предложил ее подвезти – отказалась, сказала дойдет сама. Как я понял, она шла в дом князя, чтобы навестить Элис. Я не видел Анну несколько дней – она строго соблюдала нейтралитет – а сейчас мне не хотелось ее отпускать. Честно говоря, я скучал… Скучал по ее визитам в мой кабинет, по ее духам и видениям, по ее глазам и улыбке… Ее же, судя по всему, наша разлука не беспокоила вовсе… Чтобы заставить ее со мной поговорить, стал расспрашивать о фотографе, хотя и сам прекрасно знал, что он мошенник.       Анна Викторовна с укоризной посмотрела на мужа:       – То есть, когда ты спрашивал меня, что я думаю о фотографе, ты совершенно точно знал, что он мошенник, который не имеет к духам никакого отношения?       – Знал, – вздохнул Штольман, – но больше не смог ничего придумать, чтобы заставить тебя со мной поговорить. Ты же соблюдала нейтралитет.       – Который вы сами и придумали, Яков Платонович, – гордо ответила Анна и продолжила читать.       Анна Викторовна это тоже подтвердила. К сожалению, они поговорили с Голубевым всего несколько минут, и она ушла. Ничего интересного или полезного для следствия сообщить Анна Викторовна не могла – увы. Я задал все необходимые вопросы, Анна на них ответила, но я все еще был не готов снова с ней расстаться. Спросил про Элис, потом спросил, как дела у нее самой. Наверное, чтобы как-то оправдать свое дурацкое поведение, объяснил его тем, что давно ее не видел. А она сдвинула мне шляпу набок и ушла, а я – в который уже раз – смотрел ей вслед и думал, как это ей удается всякий раз заставлять меня чувствовать себя идиотом. Нет – хватит! Я должен что-то изменить в наших отношениях! Вот только что и, главное, как?       Вернулся в дом фотографа Голубева, надеялся застать там Коробейникова, но застал только жену Голубева – Глафиру, которая остервенело терла пол. Спросил ее об их вчерашнем визите к Спиридоновым. Она подтвердила, что они были приглашены в полдень и пришли вовремя. Попросил отдать мне снимки Спиридоновых-младших с «духами» их умерших родителей. Она сказала, что Михаил Голубев отпечатал фотоснимки, как только они вернулись от Спиридоновых, и отдала мне их. А еще сказала, что их с Голубевым, с позволения сказать, «спиритическая фотография» не больший обман, чем спиритическое расследование госпожи Мироновой. Вот так! А я ведь и не заметил, как начал воспринимать видения и духов Анны Викторовны всерьез.       – Это правда? Ты уже тогда мне верил? – удивленно спросила Анна Викторовна. – Почему же ты ничего не сказал?       – Аня, а что я должен был сказать? Что сам не заметил, как стал воспринимать все что ты говоришь, ни как фантазии экзальтированной барышни, а как реальный факт? – улыбнулся Штольман. – Да я сам себе в этом признаваться не хотел. Но и не верить тебе не мог.       Антон Андреевич ждал меня в управлении.       Он тоже был уверен в том, что между двумя убийствами есть причинно-следственная связь, но какая? Коробейников, в отличии от меня, был совершенно уверен в невиновности Глафиры, жены Голубева. Он опросил портье, и тот подтвердил, что она всю ночь провела в гостинице. Однако она могла выйти и через черный вход, так, чтобы остаться незамеченной. Но Антон Андреевич продолжал убеждать меня в том, что не видит мотива такого убийства: у Глафиры с Голубевым было общее дело, они вместе жили – зачем ей его убивать? Я же чувствовал, что к смерти Елены причастны близнецы, но был ведь еще и Всеволод Мясников. Велел Коробейникову вызвать его к нам для беседы. Неожиданно наши рассуждения были прерваны дежурным, который привел в мой кабинет Дмитрия Спиридонова – дядю Константина и Виктории Спиридоновых. Господин Спиридонов немедленно потребовал у меня объяснений, по какому праву, я допрашивал его племянников. Пришлось напомнить ему, что он не является их опекуном, и рассказать об исключительных обстоятельствах дела – предположительно Елена Спиридонова была убита. Он был удивлен, ему сказали, что она упала с лошади. Кажется, он не особенно удивился тому, что Елену убили, потому что считал ее «дрянью», о чем всегда и говорил брату. Про Мясникова – ее любовника – разговаривать не пожелал. Алиби на момент смерти Елены не имел – был на охоте. Надо сказать, что он показался мне человеком неприятным и агрессивным. Был ли он таким всегда или обстоятельства вынуждали его так себя вести – я не знал. Напоследок он посоветовал мне оставить близнецов в покое и пригрозил, что иначе мне придется иметь дело с ним, и откланялся. Неприятный тип!       – Вечером ко мне пришел Антон Андреевич и просил поговорить с духом господина фотографа, – рассказала Анна Викторовна, закрыв дневник. – Он просил, чтобы я узнала у него, куда он спрятал деньги – доход, который утаивал от Глафиры. Честно говоря, вся эта ситуация показалась мне такой отвратительной, что я отказала… Анна Викторовна тяжело вздохнула и продолжала:       – А потом пожалела об этом. Мне было неприятно, что Антон Андреевич так огорчился. Никогда его таким не видела! Кажется, он тогда сильно увлекся этой женщиной.       – Да, я тоже это заметил, – кивнул Яков, – но решил, что он не ребенок и должен набивать шишки сам. Мне было ясно, что у полицейского не может быть будущего с женщиной с такими наклонностями…       – А у материалиста и женщины, говорящей с духами, может? – спросила Анна, пристально глядя на мужа.       – Может, если эта женщина не лжет, а, действительно, говорит с духами, – уверенно кивнул Штольман и добавил: – А материалисту давно нужно было понять, что, если современная наука чего-то не знает – это не значит, что этого «чего-то» не существует – может быть, просто еще не открыли? Ты многому меня научила. Анна благодарно улыбнулась и, спохватившись, сказала:       – Кстати говоря, не успел Антон Андреевич уйти, как явился фотограф и показал мне, как приоткрывается дверца шкафа и оттуда появляется женская рука, помнишь? Я тебе рассказывала.       – Конечно, помню. Читайте, Анна Викторовна.       2 августа 1889 года.       Утром Антон Андреевич доставил в управление Всеволода Мясникова. Он был страшно возмущен, когда я показал изъятые в доме Спиридоновых его письма Елене, однако когда узнал, что ее убили, несколько успокоился наш разговор стал более содержательным. В числе прочего, он сказал, что близнецы настолько ненавидели Елену, что могли и сами ее убить. Причина этой ненависти, по его словам, крылась в том, что они считали, что это она отравила их отца. Сам он на время смерти Елены алиби не имел – сказал, что спал дома с похмелья. Из писем было понятно, что Елена его бросила, вот он и злился, даже угрожал ей, но, конечно же не убивал. Я видел, что он не убийца, и отпустил. Похоже, что он всерьез подозревал в убийстве Елены близнецов. Решил еще раз к ним съездить и поговорить.       Не успел я выйти из управления, как наткнулся на Анну Викторовну – она шла ко мне, чтобы рассказать свой сон. Правда, потом она проговорилась, что это было видение, которое ей показал фотограф. А видела она приоткрытую дверцу шкафа, из которого торчит кисть женской руки, только выглядит это так, как будто женщина лежит в шкафу. Что же? Буду иметь в виду и это. Кстати попросил ее узнать у Голубева, что произошло у Спиридоновых. Объяснил ей, что это его последние клиенты, Анна Викторовна обещала спросить.       Анна подняла на мужа глаза:       – Между прочим, ты тогда снова надо мной посмеялся, помнишь?       – Да я не над тобой, я над собой смеялся, – покачал головой Штольман, – над ситуацией, в которую сам себя загнал. Я вынужден был общаться с тобой только по делу, в то время, как мне хотелось… Яков так посмотрел на Анну, что у нее мгновенно порозовели щеки, и, улыбнувшись, добавил:        – Многого хотелось… Но ведь я сказал тебе тогда, что всегда прислушиваюсь к твоему мнению и очень его ценю.       – Да, что-то такое припоминаю, – улыбнулась Анна Викторовна и вновь открыла дневник.       Как только я распрощался с Анной, примчался Коробейников. Он еще раз поговорил с Глафирой и неожиданно выяснил, что Голубев ездил к Спиридоновым еще раз – сразу после того, как проявил отснятую у них пластину. Собственно, я уже догадался, что он сфотографировал в доме Спиридоновых что-то такое, что позволило ему попытаться прибегнуть к шантажу. Вполне возможно, что это могло иметь отношение к смерти Елены. Отправил Коробейникова найти и доставить в управление Ивана Кунгурова – приятеля близнецов, я уже дважды слышал это имя в связи с этим делом – от самих Спиридоновых и от Мясникова, пора была с ним поговорить.       По пути заехал к доктору Милцу и не зря. Я всегда знал, что Александр Францевич выдающийся врач: ему удалось определить, что смерть Елены Спиридоновой произошла от того, что ей сильнейшим ударом пробили череп, а вот перелом шеи произошел позже, часа через четыре после смерти. То есть, ее убили в полдень, а в овраг сбросили около четырех часов пополудни. Надо сказать, что Александр Францевич мне очень помог в этом деле, как, впрочем, помогал всегда, за что я всегда был ему очень благодарен.       Первый, кто встретил меня в поместье Спиридоновых, был Дмитрий Спиридонов – дядюшка близнецов. Он-таки вспомнил, что в то время, когда была убита Елена, его видел лесник, верстах в десяти от места убийства. Нужно было, конечно, это проверить, но полагаю, он не врал, а, значит, не мог убить Елену.       Двойняшки были на берегу пруда – ловили бабочек, оказывается, Константин собирал коллекцию. Пока Виктория продолжала охоту, спросил у Константина, почему они решили, что Елена отравила их отца. Вначале он решил от всего отпереться, но потом все-таки ответил, что ей это было выгодно – отец заболел сразу после свадьбы и вскоре умер. Спросил его, где Иван Кунгуров, он ответил, что тот четыре дня назад, еще до смерти Елены, уехал в Петербург.       С Викторией хотел поговорить отдельно, подумал, вдруг они не сообразили договориться. Видимо, я ошибался – во всяком случае, ни по поводу их причастности к смерти Елены, ни по поводу отъезда Кунгурова в Петербург разногласий у них не возникло.       Вернувшись в управление, застал Антона Андреевича в плачевном состоянии: Кунгурова он не нашел – портье в доме, где он снимал квартиру, подтвердил, что тот уехал четыре дня тому и больше не возвращался; на снимках, сделанных в доме Спиридоновых тоже ничего интересного, что могло навести господина фотографа на мысль о шантаже, не обнаруживалось. Велел ему найти те снимки, которые не получились и посмотреть на них. Сам же я впервые обратил внимание на шкаф, на фоне которого велась съемка, и решил, что у меня есть повод навестить Анну Викторовну – без ее видений, я бы ни за что не догадался, что нужно искать на фотографии. Анну Викторовну я нашел в беседке. Она сразу узнала шкаф из своего видения и сразу догадалась что я пришел вовсе не за этим. Она ждала от меня объяснений моих странных и нелогичных поступков, а я ничего не мог ей сказать, потому что не мог втянуть ее в надвигающиеся, как я предчувствовал, события. И я сказал правду, что все между нами не так, как мне бы того хотелось, но я ничего не могу изменить, во всяком случае, сейчас. Не знаю, насколько убедительно прозвучали для нее мои слова, но она вдруг ответила, что если изменить ничего нельзя, то, возможно, не стоит и волноваться. Не знаю, правильно ли я ее понял, но мне показалось, что она готова принять все как есть, и только от меня зависит, что будет с нами дальше. Это было удивительно! Ну откуда, скажите, в этой – совсем юной девушке столько мудрости? Она не выставляла мне условий, ничего от меня не требовала, не торопила меня – она оставляла право принимать решение за мной…       Анна закрыла дневник и посмотрела на мужа.       – Я была готова принять любое твое решение, хотя и не очень понимала, что происходит, – сказала она и добавила: – конечно, было бы лучше, если бы ты все мне объяснил. – Аня, я не мог, – покачал головой Штольман, – мне казалось, что я смогу уберечь тебя от всех этих шпионских игр, вывести из-под удара. Я ошибся…       От Анны Викторовны отправился прямо к Спиридоновым, мне не нужно было ждать, когда Антон Андреевич найдет нужный фотоснимок, да и найдет ли? Я точно знал, что увидел господин Голубев на фотоснимке и чем пытался шантажировать близнецов. Правда, пока было непонятно, как погибла Елена – было ли это преднамеренное убийство или случайность, но в целом картина была мне ясна.       В доме я никого не обнаружил, правда в одной из комнат раздался какой-то звук, но, когда я вошел, комната была пуста. По стоящей на столе водке и закуске, а также распахнутому настежь окну, я понял, что господин Спиридонов-старший не пожелал со мной разговаривать и покинул дом через окно. В коридоре я услышал голоса близнецов, они как раз обсуждали, что мне никогда не догадаться о том, что произошло. Я бросил на пол нож и стал ждать. Первой в комнату дяди вбежала Виктория и замерла от неожиданности, увидев вместо него меня.       Я быстро обнаружил в гостиной тот самый шкаф, который даже не заметил накануне. Шкаф был пуст, мало того, тщательно вымыт. Виктория объяснила это тем, что в нем завелась моль, поэтому одежду убрали, а шкаф вымыли. Ну что же, вполне разумное объяснение. Спросил, почему от меня сбежал их дядя, они сказали, что я ошибся – его нет дома, и отказались отвечать на мои вопросы без него. Сказал им, о фотографии, они посмеялись, очевидно, были уверены, что мне ее не найти. Сказал им, что они задержаны по подозрению в двух убийствах – это их удивило. Объяснил – Голубев их шантажировал фотографией и был убит в ту же ночь. Удивительно, но похоже, к смерти фотографа они и правда отношения не имели.       Не успели мы все выйти на крыльцо, как раздался выстрел. Загнал близнецов обратно в дом, а сам скрылся за колонной и наугад выстрелил в ответ. В этот момент подоспел Антон Андреевич, ему все-таки удалось найти тот самый фотоснимок. Больше выстрелов не последовало, и мы с Коробейниковым устремились в лес, откуда и раздался выстрел. Почти сразу мы заметили убегающего человека. Нам удалось его поймать – это был уехавший в Санкт-Петербург Иван Кунгуров.       Привез всю компанию в управление. Они все отрицали: Кунгуров – что стрелял в меня, Константин – убийство Елены, Виктория – шантаж со стороны Голубева.       3 августа 1889 года.       Господин полицмейстер, как всегда, торопил меня с раскрытием дела. А я думал, что в меня, действительно стрелял не Кунгуров, а кто-то другой, и хотел еще раз съездить на место преступления и все внимательно там осмотреть. Как назло, Коробейников запаздывал, а он был мне нужен. Когда он наконец появился, то имел столь счастливый и безмятежный вид, что мне стало ясно, что предмет его обожания ответил ему взаимностью. Не теряя времени, мы поехали в поместье Спиридоновых. Антон Андреевич быстро нашел место, откуда по мне стреляли, и даже гильзу от охотничьего патрона. Там же я обнаружил кровь – стреляя почти наугад, мне удалось каким-то чудом ранить нападавшего. Это говорило в пользу Кунгурова – он ведь не был ранен, значит, стрелял не он. Мы прошли по следу – рана сильно кровила, и ошибиться было невозможно. Вскоре мы наткнулись на следы лошадиных копыт. Похоже, пока мы ловили Кунгурова, стрелок ускакал на лошади.       Вернулись в дом Спиридоновых. Картина преступления была ясна: Елена была мертва, а на пороге дома уже стоял фотограф с Глафирой. Кому-то из близнецов или Кунгурову пришла в голову блестящая мысль – использовать фотографа, как алиби на время смерти Елены. Однако самого Кунгурова фотограф не видел, и алиби у него не было, поэтому решено было сказать, что он уехал. Я догадывался, что в меня стрелял дядя близнецов – Дмитрий Спиридонов, но зачем? Надо было его срочно отыскать, судя по кровопотере, рана была не шуточной.       Неожиданно мы услышали в коридоре шаги. К моему глубокому удивлению, это оказалась Анна Викторовна. Коробейников тут же сообщил, что это он ее пригласил, считая, что она может помочь нам в расследовании. Определенно, все мои попытки уберечь Анну Викторовну от опасностей, связанных с участием в расследовании, натыкались на открытый саботаж, как с ее стороны, так и со стороны моего помощника. Мне ничего не оставалось, как сказать ей имя убитой и вместе с Коробейниковым выйти из дома.       Мы как раз обсуждали, что раз стрелявший в меня Спиридонов-старший ранен, то нужно искать его по врачам и больницам, когда из дома выскочила перепуганная Анна и сказала, что там кто-то есть. Честно говоря, мне и в голову не пришло искать дядю близнецов в их же доме. Он, действительно, был серьезно ранен, практически умирал. Мне были нужны его показания – до суда он мог и не дожить. Похоже, ему уже было все равно: он признался в убийстве фотографа. Племянник попросил у него денег – большую сумму, он начал его расспрашивать и узнал о шантаже. Он пошел к Голубеву поговорить, но тот вел себя вызывающе и требовал денег – он его убил. Спиридонову прямо на глазах становилось хуже, я послал Коробейникова за врачом, до больницы мы могли его не довезти. Спросил, зачем он в меня стрелял – ответил, что подвернулся случай, вот он и хотел таким образом «решить вопрос». Откуда у него, интересно, привычка решать вопросы подобным образом?       Анна Викторовна терпеливо дожидалась меня, сидя на ступеньке крыльца. Присел с ней рядом и рассказал, что это Спиридонов убил Голубева. А она рассказала мне, как умерла Елена – она ударила Викторию, Иван Кунгуров вступился за девушку и толкнул ее, она упала и ударилась головой о комод… Зачем только эти молодые идиоты городили весь этот огород из вранья? Сообщив мне, как погибла Елена Спиридонова, Анна Викторовна собралась домой. Мне очень хотелось проводить ее, но она отказалась. Неужели она решила ждать обещанных мной объяснений, а пока их нет, сохранять нейтралитет? Что же, я сам этого добивался, так что придется оставить все как есть. Снова попытался намекнуть ей, что у меня есть причины вести себя таким образом, и она узнает о них, когда придет время. Она не возражала, впрочем, у нее и выбора-то не было.       – Даже предположить боюсь, что ты обо мне тогда думала, – грустно усмехнулся Штольман.       – Я не понимала, что происходит… Иногда мне казалось, что я все придумала, и на самом деле, ты не испытываешь ко мне тех чувств, на которые я надеялась, – вздохнула Анна, – А иногда – что ты просишь меня подождать… Это было непростое время.       4 августа 1889 года.       Спиридоновы и Кунгуров наконец дали показания. Единственное, о чем они просили – это избавить от наказания Викторию. Формально они были невиновны в убийстве Елены – ведь это был несчастный случай, хотя прокурор, возможно, обвинит их в непреднамеренном убийстве по неосторожности. Но они скрыли смерть Елены и наворотили гору вранья – боялись, что им не поверят и будут обвинять в предумышленном убийстве. Ситуация была сложная. Подумал, что с хорошим адвокатом – а я такого знал – у них был шанс избежать или хотя бы смягчить наказание. В тот же день попросил о встрече Анну Викторовну, ведь я был следователем - искать адвоката для обвиняемых было не этично, кроме того, в доме Мироновых меня по-прежнему не принимали, а самое главное, я нашел еще один повод увидеть Анну. Должно быть, я снова не оправдал надежд Анны Викторовны. Видимо, она ожидала от меня другого, и была разочарована, когда я заговорил о том, что хочу просить ее отца быть адвокатом Спиридоновых-младших и Кунгурова. Она вдруг обвинила меня в том, что я никогда не баловал ее своим сочувствием и помощью. Это было несправедливо. Наконец, пообещав передать мою просьбу отцу, Анна Викторовна ушла, оставив меня в полном недоумении - я никак не мог понять, чем заслужил подобное отношение.       Анна закрыла дневник и посмотрела на мужа.       – Аня, может быть скажешь, что это было? – улыбнулся Штольман.       – Когда я получила твою записку, то подумала, что ты хочешь рассказать мне что-то важное, что-то объяснить, – вздохнула Анна Викторовна, – конечно, я была разочарована, когда ты заговорил о Спиридоновых. Потом мне было непонятно, почему ты хлопочешь о них, ведь они лгали, изворачивались, пытались скрыть убийство женщины, пусть и случайное. Я подумала, что ты не верил ни одному моему слову тогда, когда я вообще не была виновата, а как бы ты отнесся ко мне, окажись я в такой ситуации, как Виктория Спиридонова?       – Сделал бы все, чтобы тебе помочь! – уверенно произнес Яков и удивленно спросил: - Неужели ты в этом сомневаешься?       – Нет, – вздохнула Анна, – просто я обижалась и поэтому была несправедлива.       – А я тогда даже подумал, уж не была ли это сцена ревности, – весело сказал Яков, – Виктория Спиридонова – весьма симпатичная барышня.       – Не дождетесь, Яков Платонович, – гордо ответила Анна и спросила, резко меняя тему: – Скажи, ты хочешь спросить Нину Аркадьевну только об отце ребенка?       – Ну, мне бы хотелось знать, что связывает ее и Лассаля, – задумчиво ответил Штольман, – я не понимаю, как она могла продолжать ему доверять после того, как выяснилось, что он ее фактически предал – ведь он все время вел двойную игру.       – Да, это действительно интересно, – кивнула Анна и улыбнулась: – Но это будет завтра – отдохнуть вам надо, Яков Платонович.