Дневник Штольмана

      С последних дней февраля небо над Затонском заволокло тяжелыми серыми тучами. Целыми днями дул влажный теплый ветер, который приносил запах прелых листьев, а временами хлесткий, хотя и несильный дождь, быстро съедающий и так уже изрядно осевший снег. Крепость на лужайке перед домом окончательно потеряла свои очертания и превратилась в несколько небольших серых, ноздреватых сугробов. Кроме всегдашних ворон, в парке появились черные блестящие птицы — прилетели грачи. Их будто бы принесло порывами теплого южного ветра из каких-то дальних сказочных мест, и теперь они истошно орали на деревьях, пытаясь изгнать наглых черно-серых захватчиков из своих разоренных прошлогодних гнезд.       Ночью ветер стихал, и утром за окнами стоял такой густой туман, смешанный с дымом печных труб, что из окон второго этажа едва-едва виднелись черные липы, обрамляющие лужайку перед домом.       Собаки, обалдевшие от весенних запахов, беспокойно бродили по комнатам, глядели на хозяев ошалелыми глазами, а временами устраивали безобразные скандалы под дверью, требуя свободы. Если же им удавалось вырваться из дома, они отчаянно стремились куда-то бежать и даже попытались устроить подкоп под оградой небольшого сада перед домом, что им, конечно же не удалось, благо Михеичу было приказано тщательно залатать все возможные пути побега лохматых бунтарей. Яков Платонович, видя подобное безобразие, распорядился гулять с собаками только на поводках, справедливо полагая, что их побег вполне может спровоцировать появление в Затонске несметного количества коротколапых щенков.       В усадьбе полным ходом шли приготовления к появлению конного хозяйства. Небольшое одноэтажное строение на заднем дворе, использовавшееся как склад для ненужных вещей, было отремонтировано. Часть его отвели под каретный двор, в котором уже стояла легкая бричка с откидным кожаным верхом, приобретенная Петром Ивановичем по случаю. Большую же часть строения должны были занимать денники. Сначала все конное хозяйство решили ограничить четырьмя лошадьми — двумя упряжными, верховой лошадью для Мити и пони для Сашеньки, но Виктор Иванович неожиданно заговорил о верховой лошади для себя — дабы иметь возможность сопровождать внуков на прогулках. После некоторых раздумий денников сделали восемь. Анна Викторовна с легким трепетом подумала, что такими темпами ее забавное видение вполне может воплотится в жизнь, и гуляющие по Затонску верблюды легко могут стать реальностью.       Братья Мироновы провели целую хитроумную комбинацию, в результате которой им удалось-таки переманить к себе на службу одного из лучших конюхов Затонска — того самого Михаила, что фигурировал в качестве подозреваемого в деле о «бескровной жертве» в конце января восемьдесят девятого года. Узнав о том, что Михаил от него уходит, скотопромышленник и большой любитель лошадей — Сила Кузьмич Фролов — пришел в ярость: он ругался последними словами и даже, как утверждают очевидцы, гонялся за конюхом с кочергой. Однако после того, как Виктор Иванович предложил ему очень неплохую цену за двух упряжных, серых в яблоках, рысаков-полукровок, он сменил гнев на милость и стал всем рассказывать, что сам отпустил Михаила к Миронову, чтобы тот мог помочь на первых порах неопытному в коневодческих делах господину адвокату. Что, надо сказать, Михаил и сделал, приняв непосредственное участие в руководстве ремонтными и строительными работами — их осуществляла артель нанятых деревенских мужичков, которые и сами торопились закончить строительство до приближающегося весеннего сева.       Штольман откровенно забавлялся, глядя на все эти хлопоты, но сам активного участия в них не принимал. Не считая себя специалистом в этой области, он полностью доверился тестю и его брату, взяв на себя только финансовое обеспечение проекта. В первых числах марта он получил письмо от своего поверенного, который писал, что нашел несколько подходящих к его требованиям лошадей и пони, и предлагал ему приехать в столицу, чтобы лично сделать окончательный выбор. Яков Платонович, который мало что смыслил в лошадях и пони, попросил съездить в Петербург Виктора Ивановича. Петр Иванович сейчас же собрался ехать вместе с братом. Мария Тимофеевна, скрепя сердце, дала свое согласие, но наблюдая, как хитро перешептываются и весело посмеиваются в предвкушении поездки братья, едва не наложила вето на готовящееся путешествие. Петр Иванович звал с собой и Якова, обещая ему несколько приятных дней вдали от семьи, но тот был непреклонен, отговорившись тем, что кто-то должен остаться и наблюдать за ремонтом конюшни. Таким образом, Виктор Иванович и Петр Иванович в прекрасном расположении духа укатили в Петербург вдвоем, оставив полную дурных предчувствий Марию Тимофеевну на попечении дочери и зятя.       Митя и Сашенька, поддавшись реющему над городом южному ветру, несущему с собой ожидание странствий и приключений, сделались беспокойными. Они тревожно спали, часто просыпались, приводя в недоумение успокаивающихся только к ночи собак. Утром дети вставали невыспавшиеся, с тяжелыми головами, наполненными обрывками непонятных, будоражащих воображение и фантазию снов. Сашенька вдруг стала капризна — она целыми днями не отходила от матери и бабушки, беспрерывно требуя к себе внимания. То она желала немедленно сшить кукле платье, и юная горничная Настя тащила из кладовой корзинку с рукоделием, наполненную цветными лоскутами и лентами; то она желала рисовать, и Анна Викторовна доставала цветные карандаши и бумагу; то она требовала читать ей сказки, и бабушка Маша снимала с полок книги с чудесными картинками. Митя, напротив, ужасно ленился — он не хотел ничего делать, и дай ему волю, целыми днями валялся бы на мягком ковре, на полу в своей комнате с книгой Фенимора Купера в руках и грезил наяву дикарями-индейцами и безжалостными покорителями Америки. Только Якову Платоновичу удавалось порой расшевелить сына и увлечь его игрой в карты — для Дмитрия Яковлевича он делал редкое исключение — или шахматы, а иногда и вытащить на прогулку, чтобы потренироваться в метании ножей или просто побродить по парку, вдыхая запах приближающейся весны и болтая обо всем на свете.       Несколько дней занятые детьми и домашними хлопотами Штольманы даже не вспоминали о своем расследовании, пока однажды Сашенька не сказала Анне Викторовне, которая ощутила лишь легкое дуновение ледяного ветра, что «та тетя» стоит возле папиного стола в его кабинете.       Анна в тот же час со вздохом сообщила мужу, что больше не хочет откладывать разговор с Ниной Аркадьевной Нежинской и собирается вызвать ее дух сегодня же вечером. Яков Платонович внимательно выслушал жену и согласно кивнул.       Поздно вечером того же дня уставшая Анна Викторовна вошла в кабинет мужа. Ей все-таки удалось уложить вконец раскапризничавшуюся дочку спать. Видя в каком состоянии находится жена, Яков Платонович предложил перенести и так непростой и малоприятный разговор с духом Нежинской на другой день, но Анна Викторовна только упрямо помотала головой.       — Нет уж, Яков Платонович, сколько можно откладывать? — она устало присела в кресло перед едва теплящимся камином и приняла из рук мужа чашку чая: — Сейчас передохну немного и начнем.       — Как хочешь, — вздохнул Штольман и недовольно покачал головой.       — Яша, я, знаешь, что подумала? Может быть стоит послать рыбинскому следователю портрет Лассаля? Ну, тот — на котором он такой, как сейчас — без бородки и с новой прической, — сказала Анна, поднося к губам чашку чая с тоненькой душистой долькой лимона. Это новомодное изобретение — пить чай с долькой лимона — совсем недавно докатилось до провинциального Затонска, но сразу завоевало благосклонность его жителей. Анне казалось, что один только аромат такого чая возвращает ее к жизни.       — Я его уже отправил, — улыбнулся Яков и озабоченно добавил: — Вот только не представляю, как объяснить Петровскому с чего мы взяли, что убийца Марии Ушаковой именно этот господин. А он обязательно потребует объяснений…       — А ты скажи, что если они его поймают, то тогда ты все объяснишь, — посоветовала Анна. — Только мне почему-то кажется, что едва ли он находится в Рыбинске. Что ему там делать?       — Если он нашел и забрал документы у опекунши, то, конечно, его уже и след простыл, — согласился Штольман, — А вот если он документов не нашел, то он точно сидит сейчас в Рыбинске и ждет, как события будут развиваться дальше. Если ему нужна Катя, то другой связи с девочкой, кроме как через дом госпожи Ушаковой, у него нет — рано или поздно она там появится.       — Ну напиши, что если они его обнаружат, то пусть не арестовывают, а наблюдают за ним, вдруг, он нас куда-нибудь да приведет? — сказала Анна. Яков Платонович удивленно посмотрел на жену и улыбнулся:       — Анна Викторовна, да вы настоящая сыщица — ну прямо Шерлок Холмс, только в юбке!       — Да ну тебя, — отмахнулась Анна и добавила, — Давайте лучше духов вызывать, Яков Платонович!       Анна Викторовна не торопясь допила чай и встала. Она аккуратно поставила пустую чашку на поднос и задумчиво прошлась по кабинету. Яков молча наблюдал за женой, понимая, что она должна сосредоточиться. Внезапно Анна остановилась и резко обернулась к нему:       — Яков Платонович, обнимите меня, пожалуйста!       Левая бровь Якова стремительно взлетела вверх, он весело посмотрел на жену — так вот, значит, как она решила уколоть Нину Аркадьевну — ну, что же, как говорится, долг платежом красен, он-то уж точно не станет мешать ей осуществить свою маленькую месть — в конце-то концов, Нежинская могла и не показывать Анне их свидание.       — С удовольствием, Анна Викторовна, — усмехнувшись ответил Штольман и подошел к жене. Анна опустила руки, позволяя ему крепко себя обнять, и уткнулась лбом в его грудь, стараясь не обращать внимания на то, что он тихонько дунул ей в волосы.       Госпожа Нежинская появилась сразу — да и не удивительно — иногда Анне Викторовне казалось, что она и вовсе никуда не уходит из их дома. Анна повернула голову в ее сторону и лучезарно улыбнулась, еще теснее прижимаясь к мужу. Яков тоже посмотрел туда, где его жена видела дух Нежинской — разумеется, там никого не было.       — Нина Аркадьевна, Вы должны сказать нам, кто отец Вашей дочери, — уверенно произнесла Анна Викторовна. Нежинская молча посмотрела на Якова, крепко обнявшего Анну, и ее лицо исказила гримаса. Анна не совсем поняла, что это было — то ли Нина Аркадьевна рассердилась, то ли ей было больно — но ей вдруг стало ужасно стыдно за эту жалкую женскую месть, что она придумала.       — Нина Аркадьевна, — тихо произнесла Анна, — мы не сможем Вам помочь, если Вы не откроете нам эту тайну. Скажите, отец девочки — Жан Лассаль? Нина Аркадьевна, пожалуй, впервые с момента их встречи осенью прошлого года смотрела прямо на Анну Викторовну, не замечая Штольмана.       — Отец Вашей дочери — Жан Лассаль? — снова повторила вопрос Анна. Нежинская беззвучно рассмеялась. Анна Викторовна внутренне сжалась, ожидая удара — и он последовал… Однако, он оказался совсем не такой болезненный, как она предполагала, но все-таки женщина покачнулась. Почувствовав, что Анна напряглась в его руках, Яков тоже подобрался — на этот раз удар в солнечное сплетение был весьма ощутимым, должно быть, причинить боль пытались не Анне, а именно ему. Он резко выдохнул, но не выпустил Анну Викторовну из объятий, стараясь побыстрее восстановить дыхание, пока она ничего не заметила.       — Аня, как ты? — буквально через несколько мгновений спросил Штольман, с тревогой глядя на жену.       — Хорошо, — кивнула Анна Викторовна и внимательно посмотрела на мужа. — Ты ведь что-то почувствовал?       — Слегка, — поморщился Яков и добавил: — Как будто меня толкнули в живот, не обращай внимание…       — Ты ведь и раньше это чувствовал, да? — с укором спросила Анна. — И ничего мне не сказал?       — Аня, даже если я что-то чувствую, это не может сравниться с тем, что ощущаешь ты, — ответил Яков и спросил: — Она что-то тебе показала? Анна Викторовна покачала головой и тяжело вздохнула:       — Показала, только едва ли нам это поможет.       — Почему?       — Она показала мне бал-маскарад, — начала рассказывать Анна. — Все танцуют — у всех костюмы и маски. Ее партнер в форме офицера, но на лице — карнавальная маска. Я не смогу его нарисовать и узнать не смогу, даже если увижу… Интересно, это был настоящий отец ребенка? Когда я сказала, что отец ее девочки — Жан Лассаль, она рассмеялась… А еще, мне кажется, она на нас разозлилась… на обоих. Она ведь могла показать этого мужчину и без маски. Зря я затеяла все это представление…       — Ну, вообще-то, это расследование нужно ей, а не нам с тобой, — возразил Штольман, — Но Нина Аркадьевна ничего не может сделать просто — всегда должна быть интрига. Так что не вини себя, думаю, она все равно не показала бы его так, чтобы можно было сразу узнать. Но, мне кажется, я знаю, что нужно делать…       — И что же?       — Нарисуй этого человека таким, как ты его видела — в маске, — сказал Штольман. — Я пошлю портрет Варфоломееву, возможно, он его узнает.       — Хорошо, — пожала плечами Анна Викторовна и немного разочарованно спросила: — Значит, получается, Лассаль — не отец ребенка? Женщина вытащила из ящика стола лист бумаги и карандаш и принялась рисовать.       — Не знаю, — вздохнул Штольман, с интересом наблюдая, как на чистом листе бумаги начинает проявляться человеческое лицо в маске, и спросил: — А под маской не может прятаться Лассаль?       — Нет, это не он! — уверенно возразила Анна, не отвлекаясь от работы, — Жан Лассаль выше ростом, я же его видела. А этот человек только чуть-чуть выше Нины Аркадьевны. Да и фигура совсем другая.       — Ну вот видишь! — усмехнулся Штольман. — Теперь мы точно знаем, что госпожа Нежинская танцевала на каком-то бале-маскараде в восемьдесят четвертом году не с Лассалем, а с каким-то другим человеком, возможно, офицером — очень ценные сведения — тебе так не кажется?       — Да уж, — вздохнула Анна и вдруг замерла, как будто что-то вспомнила. — Яков Платонович, а когда Нина Аркадьевна познакомилась с Кириллом Владимировичем?       — Раньше, чем со мной, — усмехнулся Штольман. — Ты думаешь, что Нежинская показала тебе князя?       — Не знаю, — пожала плечами Анна, — честно говоря, мне кажется, что это был молодой человек — лет тридцати, не больше — Кирилл Владимирович значительно старше., да и роста он тоже высокого — нет, вряд ли это он...       — Завтра же напишу Варфоломееву и, на всякий случай, спрошу, когда Нина познакомилась с князем, — кивнул Штольман. — Спать?       — Нет, давай немного почитаем — мне сейчас все равно не уснуть, — Анна умоляюще посмотрела на мужа.       Яков покачал головой и вдруг подхватил жену на руки и тихо промурлыкал ей в ухо:       — Только не сегодня…       За ночь погода резко изменилась — ветер сменил направление — и от весны не осталось и следа. Серо-черные, ноздреватые сугробы покрылись ледяной коркой; лужи, несколько дней простоявшие в широких и глубоких колеях грязных дорог, застыли; а с неба, покрытого плотными, хотя и светлыми облаками, полетела белая ледяная крупа, которая быстро скрыла весеннюю серость плотной белой пеленой.       Ранним утром пришла долгожданная телеграмма от Виктора Ивановича, в которой он сообщал, что приезжает сегодняшним вечерним поездом. Обрадованная Мария Тимофеевна засуетилась на кухне, отдавая распоряжения по поводу праздничного ужина в честь возвращения мужа.       Холодный северный ветер, видимо, прочистил детям головы — они проснулись утром на удивление выспавшимися и отдохнувшими. После плотного завтрака они смогли, наконец, развлечь себя сами — сегодня в новой конюшне должны были появится первые обитатели — Михаил собирался привести двух упряжных лошадей, купленных Мироновым-старшим у Силы Кузьмича Фролова. Разумеется, такое знаменательное событие не могло обойтись без личного присутствия Мити и Сашеньки. Дети с самого утра отпросились на конюшню, где артельные мужички под руководством Митрича спешно заканчивали городить забор небольшого загона для выгула лошадей, непосредственно примыкающего к конюшне.       Митя и Сашенька заняли лучшие зрительские места на уже готовой части изгороди. Мальчик рассказывал сестренке об американских индейцах — он уже представлял себя вождем индейского племени сиу, мчащимся по бескрайней прерии на полудиком красавце-мустанге. Сашенька же видела себя принцессой в длинном платье со шлейфом, сидящей бочком на небольшой тонконогой лошадке, в пышную гриву которой были вплетены розовые бутоны.       Ричард и Вильгельм, коварно запертые в прихожей, истошно вопили мерзкими голосами так, что самим становилось противно.       Яков Платонович отправился в свой кабинет — он собирался снова обратиться к Варфоломееву за помощью. Штольман отлично понимал, что после очередной серии вопросов обойтись без объяснений не удастся. Владимир Николаевич всегда был умным человеком, к тому же такие люди, даже покинув службу, как недавно заметил Миронов-младший, «бывшими» не бывают — следовательно, он не мог не заинтересоваться расследованием, которое, как становилось понятно из списка вопросов, проводил Яков. Для того, чтобы получить ответы, Штольману придется многое объяснить, но другого пути он не видел. Он со вздохом уселся за стол и вынул несколько листов бумаги.       Анна Викторовна, закончив домашние дела, попросила враз ставшую пунцовой Настю пойти на конюшню и присмотреть за детьми. Надо сказать, что конюх Михаил к своим тридцати пяти годам еще не был женат и теперь с большим интересом заглядывался на повзрослевшую и похорошевшую за зиму семнадцатилетнюю Настю. А она то краснела, то бледнела по поводу и без, стоило лишь ей оказаться к нему ближе, чем на двадцать саженей. С улыбкой проводив на улицу совершенно смущенную Настю, Анна прикрикнула на уже уставших орать собак и поднялась в кабинет мужа. Стараясь не мешать, она тихонько взяла со стола дневник и пристроилась с ним в кресле у окна.       11 августа 1889 года.       Сегодня рано утром городовой разбудил меня сообщением, что в беседке в небольшом парке Мироновых был найден труп. Сердце мое сжалось от дурных предчувствий, и я поспешил на место преступления со всей скоростью, на которую была способна наша полицейская лошадка, запряженная в пролетку. На месте я застал всю свою полицейскую команду, за исключением Антона Андреевича, который был занят другим неотложным делом, и огорченных и взволнованных братьев Мироновых. К сожалению, предчувствия меня не обманули — под рукой убитого было обнаружено письмо, адресованное убийцей Анне Викторовне. Оно короткое, поэтому привожу его здесь полностью: «Анна — Вы ошибка мироздания. Вас не должно быть. Живые не должны говорить с мертвыми. Это противно Формуле Создателя, описывающей всю вселенную. Формула не предусматривает Вашего существования. Ошибки надо исправлять. Я убью Вас, так же, как и этого отступника. Демиург».       Анна подняла глаза от дневника и посмотрела в окно. Она прекрасно помнила это дело и тот ужас, который она испытала — это не был страх за свою жизнь, вернее, не только и не столько он — это был ужас от того, что из-за нее умер человек. Тогда она не знала, как этот человек был с ней связан, но записка, адресованная ей убийцей, говорила о том, что связь есть.       Все это, с позволения сказать, послание, включая подпись — «Демиург», говорило либо об одержимости писавшего какой-то формулой, граничащей с психическим расстройством; либо о жестокой мистификации, в которую кто-то пытался втянуть Анну Викторовну — и то, и другое вкупе с трупом, у которого оказалось перерезано горло, пугало меня безмерно.       Как и следовало ожидать, никто из домочадцев ничего не видел и не слышал, да и самого несчастного никто из них не знал. Когда было совершено убийство, и сколько времени труп пролежал в беседке, я надеялся узнать от доктора Милца. Никаких документов у убитого не было, что навело меня на мысль, что этот человек — приезжий. Дело в том, что это был пожилой, солидный господин, судя по всему, не из бедных, но никаких заявлений о его пропаже от семьи или коллег в наше полицейское управление пока не поступало, что говорило о том, что его пока не хватились, значит, скорее всего, он был нездешний. Велел фотографу срочно отпечатать снимки и передать их Коробейникову, чтобы тот нашел, где убитый остановился в Затонске. Полицейской команде поручил отыскать орудие убийства, а сам отправился в дом, чтобы поговорить с Анной.       Анна снова подняла глаза и прикрыла тетрадку. Она вспомнила, как все утро, начиная с того момента, как ей удалось забрать у отца и прочитать письмо «Демиурга», она пыталась вызвать дух убитого. К сожалению, убийца нигде не упомянул ни его имени, ни прозвища, а дух показываться не желал, хотя, наверняка, все еще находился на месте убийства. Именно за этим занятием ее и застал подошедший Штольман.       Застал встревоженную и огорченную Анну Викторовну на террасе перед домом. Она тоже не знала убитого и не имела понятия, о чем идет речь в адресованном ей письме. Сказал ей все, как есть — что письмо написал убийца — фанатик, одержимый какой-то формулой, что ей угрожает опасность, и что лучшей ей уехать на какое-то время из города. Уезжать она сразу отказалась, и, пожалуй, была права, ведь если преступник последует за ней — я не смогу ее защитить. Тогда попросил ее хотя бы не выходить из дома, решив приставить к нему охрану. Она поблагодарила меня, и я откланялся.       Александр Францевич удивил меня сообщением, что горло убитому было перерезано так называемой «розочкой» — горлышком разбитой бутылки. Это было непонятно — ведь если один человек собирался убить другого, то он должен был позаботиться об оружии, в нашей же ситуации напрашивался вывод, что решение убить было спонтанным — убийца разбил оказавшуюся у него бутылку и использовал ее, как орудие убийства. Но зачем убийца пришел к дому Мироновых, если не собирался убивать «отступника»? Вернее, как правильно заметил доктор, зачем они оба туда пришли?       Паче чаяния Антон Андреевич очень быстро обнаружил, что убитый — профессор математики Анненков — прибыл из Петербурга накануне вечером и остановился в гостинице. Что же это получается? Два математика поспорили о формуле, и один другого убил? Велел Коробейникову искать в городе математиков, а сам отправился к Мироновым, нужно было найти орудие убийства.       Петр Иванович, которого я застал возле беседки, предложил мне помощь в поисках и огорошил сообщением, что несмотря на мою просьбу и выставленную перед домом охрану, Анна Викторовна изволила уйти. Оказывается, ее пригласил погостить сосед — князь Разумовский — пока не будет арестован преступник. Анна ушла к нему с соблюдением всех мер предосторожности — незаметно для окружающих. Честно говоря, это известие меня изрядно покоробило — Кирилл Владимирович был, пожалуй, последним человеком, которому бы я доверил безопасность Анны Викторовны. Но, к сожалению, она не желала прислушиваться к моим словам относительно того, что представляет из себя князь, и продолжала считать его порядочным человеком. Изменить ее мнение у меня никак не получалось. Вот и сейчас мне ничего не оставалось, как смириться с ситуацией.       Анна подняла голову и посмотрела на мужа, который сосредоточенно писал. Убедиться в правоте Якова Платоновича относительно характера князя ей пришлось в очень тяжелый момент своей жизни, о чем она всегда помнила. Но тогда князь казался ей очень доброжелательным милым человеком, к тому же он проявлял большой интерес к ее способностям и даже уговорил ее провести спиритический сеанс.       Петр Иванович спросил у меня о личности убитого — ответил, что это профессор математики Петербургского университета Анненков Александр Васильевич. Укупоренное воском горлышко от бутылки нашлось довольно быстро. На сохранившемся кусочке наклейки читались несколько букв, как мне показалось, по-гречески. К большому сожалению, ни я, ни Миронов-младший этого языка не знали. Мне показалось, что от горлышка чем-то довольно сильно пахнет, решил отнести его на экспертизу доктору Милцу, возможно содержимое бутылки позволит пролить свет на личность убийцы. Доктор легко установил, что в бутылке находился отвар из трав, который обычно используют при лечении больных почек. Что же получается? Убийца страдает болезнью почек? Кроме того, Александр Францевич сказал, что раньше в этой бутылке был привезенный из Греции елей, отсюда и надпись на греческом. Такой елей используют в церквях и монастырях во время богослужения. Поручил Антону Андреевичу пройтись по церквям и узнать, кто и где разливает в бутылки из-под елея отвар для больных почек. Сам же отправился в монастырь, ведь именно там находят приют «странники, юродивые и прочие психически неустойчивые лица», как справедливо заметил мой помощник.       Мне повезло, в монастыре за размещение паломников и прочих божьих людей отвечал келарь отец Артемий. Он рассказал мне, что прошлой ночью в монастыре ночевали двадцать пять человек, однако никакого учета тех, кто приходит и уходит, в монастыре нет. Спросил его, не было ли среди них человека, упоминавшего формулу создателя. Мой вопрос его, как будто насторожил, или мне это только показалось? Отец Артемий ответил, что у Создателя одна формула — молитва. Спросил его, не варит ли кто в монастыре травяные отвары? И мне снова повезло — сам келарь такие отвары и варил, и разливал их в бутылки из-под елея. Он показал мне точно такую же бутылку, укупоренную воском, с точно такой же этикеткой, как и горлышко, послужившее орудием убийства. Кроме того, он рассказал, что накануне один из постояльцев брал у него бутылку средства для почек. Мне в голову пришла замечательная, как мне казалось, идея — оставить Коробейникова при отце Артемии, одев его в костюм послушника, и дождаться, когда придет — если, конечно, придет — вчерашний божий человек с больными почками. Попросил отца Артемия оказать следствию помощь. Уже через час Антон Андреевич, в наклеенной бороде и облаченный в рясу послушника, занял свой наблюдательный пост в монастыре.       Мне никак не давала покоя мысль, что Анна находится в доме Разумовского. К вечеру я понял, что очень хочу ее увидеть хотя бы для того, чтобы убедиться, что она жива и здорова, а также предостеречь ее от самостоятельного расследования.       — Снова читаешь дневник без меня? — неожиданно промурлыкал над самым ухом Яков, заставляя Анну Викторовну вздрогнуть.       — Яков Платонович! — возмущенно ответила Анна, прижимая к груди дневник. — А вы меня снова напугали!       — Ты так увлеклась — я ждал-ждал, пока ты отвлечешься, но так и не дождался, — объяснил Штольман и спросил: — Что за дело?       — Дело про «Демиурга», помнишь? — улыбнулась Анна.       — Еще бы не помнить, — покачал головой Яков, — тогда столько всего произошло… На чем ты остановилась?       — На том, как ты пришел навестить меня в доме Разумовского…       — Я помню, я не хотел никого видеть — только тебя — и попросил лакея пригласить тебя в сад… Что я там написал?       Заходить в дом я не стал — меньше всего мне хотелось разговаривать с Анной в присутствии князя — попросил лакея, который открыл дверь, пригласить ее в сад. Пока ждал, сорвал с княжеской клумбы цветок, жаль раньше не подумал — неудобно как-то было прийти к девушке с пустыми руками. Честно говоря, я был не уверен, что она вообще выйдет — в последнее время наши отношения были не особенно хорошими — но она вышла и, кажется, удивилась, увидев, что это я. Спросила, почему я не войду в дом, сказал правду, что не хочу никого видеть — только ее. Она рассказала мне, что у нее все хорошо: князь очень мил, пришли родители. И все-таки мне было не по себе от того, что она чувствовала себя в безопасности в доме князя, да она, похоже, и не чувствовала, потому что на мой прямой вопрос ответила как-то не совсем уверенно, хотя, возможно, просто не хотела меня огорчать, зная мое отношение к Разумовскому. Сказала, что я выгляжу усталым — это было неудивительно — результат всех моих сегодняшних действий стремился к нулю. Видимо, желая меня поддержать, Анна сказала, что считает Демиурга таким же математиком, как и Анненков. И я так думал, вот только не нашли мы в Затонске никаких математиков. И тут Анна рассказала мне очень важную вещь — оказывается, завтра к князю на ее спиритический сеанс должны были приехать два математика, да и профессора Анненкова, как выяснилось, тоже пригласил князь. Это не могло быть простым совпадением! Решил, что приду на этот спиритический сеанс и посмотрю на гостей князя. На всякий случай попросил Анну Викторовну князю ничего о моем решении не говорить — пусть это будет сюрпризом для Кирилла Владимировича. Анна снова решила, что я совершенно необоснованно подозреваю князя, но обещала молчать и ночью не выходить из дома. Видимо решив, что наш разговор окончен, Анна собралась уходить — вручил ей уворованный у князя цветок — взяла. Кажется — однажды я утону в ее глазах…       Всю обратную дорогу до дома размышлял, что задание, из-за которого я в Затонске, когда-нибудь закончится, и вот тогда… Кажется, я впервые в жизни подумал о том, что хочу иметь семью. Попытался прогнать эту мысль, но она так прочно засела в моей голове, что я полночи проворочался в кровати, а утром встал с головной болью. Если уж одна мысль о женитьбе вызывает у меня головную боль, то что же тогда будет дальше?       — Яков Платонович! — Анна с укором смотрела на мужа.       — Аня, я не знаю, что тебе сказать, — развел руками Яков. — Между нами тогда столько всего стояло, что эта мысль казалась почти несбыточной… Прошу тебя, читай дальше.       12 августа 1889 года.       Сегодня с самого утра мне поступило сообщение из дома Разумовского, что опекаемая им Элис Лоуренс пропала минувшей ночью.       Пока я осматривал комнату, в которой содержалась Элис, князь и встревоженная Анна, с которой все, слава Богу, было хорошо, присутствовали здесь же. Сиделка, приставленная князем к девушке, клялась, что накануне вечером она «как обычно» проверила замки, окна, двери, заперла дверь снаружи и ушла. Утром она открыла дверь своим ключом, но Элис в комнате уже не было. Я проверил замки на окнах и не обнаружил никаких следов взлома. Честно говоря, складывалось такое впечатление, что кто-то открыл дверь снаружи и забрал девушку, однако никто в доме ничего не слышал. Я предположил, что могла произойти случайность — сиделка, которая каждый день в течение длительного времени совершала одни и те же действия, вполне могла отвлечься и забыть запереть дверь, а больная этим воспользовалась. Но сиделка продолжала настаивать, что утром дверь была заперта. Ее, как мне казалось, упорная ложь начинала меня раздражать — ведь не могла же Элис бесследно исчезнуть из запертой на все замки комнаты. Поинтересовался, у кого еще есть ключи, князь сказал, что у него и у доктора Милца — свой ключ он мне продемонстрировал, оставалось спросить доктора. Неожиданно я обнаружил в ванной комнате, имеющей единственный вход из комнаты Элис, клок волос, который определенно не принадлежал никому из присутствующих. Подобрал его, но говорить пока ничего не стал — неизвестно, имел ли он какое-либо отношение к этому делу.       Когда мы все покинули комнату, я задержался, чтобы спросить Анну, возможно, ее посещали какие-то видения, ведь она и раньше видела в них Элис, тогда это помогло нам раскрыть дело об убийстве госпожи Курочкиной. Но Анна сказала, что знает, что девушка жива, и вдруг разрыдалась у меня на плече. Я решил, что она расстроена из-за того, что Элис пропала, и попытался ее успокоить, пообещав, что обязательно ее найду. Но все оказалось сложнее, Анна почему-то винила во всем произошедшем себя — ей казалось, что она всем приносит только зло. Видимо в ее голове крепко засела эта абсурдная мысль из записки «Демиурга» о том, что она ошибка, и что ее вообще не должно быть — она ведь не вписывается в формулу создателя.       — Накануне, перед тем, как ты пришел меня навестить, я разговаривала с Анненковым, — объяснила Анна Викторовна, — и он тоже сказал мне, что я ошибка, что меня не должно быть, что я не вписываюсь в формулу создателя… В общем, наговорил всяких гадостей, а утром, когда выяснилось, что Элис пропала…       — Ты решила, что виновата и в этом тоже, — закончил Яков.       — Да, — кивнула Анна и продолжила читать.       Оказывается, ей сказал об этом сам убитый профессор Анненков. Я как мог, постарался ее успокоить: сказал, что она — лучшее, что есть в этой вселенной, что она всем нам нужна, а про себя подумал, что больше всех она нужна мне. Как оказалось, я произнес это вслух… Она сейчас же уцепилась за эти слова, а я пожалел, что они у меня вырвались — видит Бог — не мог я сейчас себе этого позволить. Анна разрешила мне поправить прядку волос на левом виске, которая вот уже много месяцев не давала мне покоя, но не услышав от меня то, что хотела и должна была услышать, снова расстроилась и ушла. Сколько еще мне придется ее мучить?       Из дома князя я прямиком отправился к доктору Милцу. Александр Францевич был вполне искренне удивлен и возмущен исчезновением своей подопечной, признаться, я, пожалуй, еще ни разу не видел нашего милейшего и деликатнейшего доктора в таком состоянии. Спросил его о ключе от комнаты Элис, чем окончательно вывел из себя. Однако, почему-то доктор, говоря об исчезновении Элис произнес слово «побег». Не стал его больше мучить, а перевел разговор на другую тему — мне хотелось повнимательнее рассмотреть ту единственную, как я полагал, улику, что мне удалось обнаружить — клок волос. Доктор дал мне свой микроскоп, но я не смог понять, то ли это несколько волосинок на лоскуте кожи, то ли это несколько волосинок, приклеенных на кусочек материи. Доктору хватило одного взгляда, чтобы сказать, что эта прядь волос сделана человеческими руками. Собственно, он подтвердил мои подозрения. На прощание Александр Францевич попросил меня держать его в курсе расследования, и я откланялся.       Ближе к вечеру Антон Андреевич привел в управление того, кто третьего дня попросил и получил у отца Артемия средство для почек. Коробейникову удалось перехватить его на пороге княжеского дома. Молодой человек утверждал, что он странник из Нижнего Новгорода, а зелье это третьего дня его попросил принести какой-то человек, которого он даже не разглядел. Сегодня он же попросил принести бутылку этого отвара в дом князя, хотя для кого, он не знал, мол, там знают для кого. Беспокойство за Анну, видимо, передалось и моему помощнику — не теряя времени мы поехали к Разумовскому, тем более, что я обещал Анне прийти на ее спиритический сеанс.       Антону Андреевичу, который так и не снял с себя рясу послушника, не удалось проникнуть в дом князя под видом посланца, который принес целебное зелье, но он ловко воспользовался для этого открытым окном. Я же должен был прийти официальным порядком, а еще лучше, получить разрешение самого князя присутствовать на спиритическом сеансе. Надо сказать, что все получилось, как нельзя лучше, хотя, вероятно, князь несколько удивился проявленному мной энтузиазму, но вида не подал. На сеансе кроме Анны, при виде которой у меня на мгновение замерло сердце, и самого князя, присутствовали: Петр Иванович Миронов — какой же спиритический сеанс без него — и два обещанных Анной математика.       — Тебя так долго не было, что я уж решила, что ты не придешь, — улыбнулась Анна. — Думала, забыл…       — Я же обещал, как я мог не прийти? — удивился Яков и, помолчав, добавил: — Ты и правда думаешь, что я мог про тебя забыть? Знаешь, позже я подумал, что князь именно тогда заподозрил, что между нами что-то есть, поэтому и поспешил сделать тебе предложение.       — Может быть, — подумав, согласилась Анна и продолжила: — Мне и в голову не приходило, что он имеет на меня какие-то виды — его предложение стало для меня полной неожиданностью!       Когда я присоединился к почтенному собранию, Петр Иванович как раз заканчивал вводную часть. В сложившихся обстоятельствах князь предложил вызвать дух Анненкова, что, честно говоря, выглядело вполне логично. Однако я знал, как Анне неприятен, даже отвратителен, профессор Анненков, вот только не представлял, как избавить ее от этой повинности. Похоже, и Петр Иванович был не в восторге от этого предложения, потому что смотрел на Анну с явным беспокойством. Поэтому, когда оба математика начали наперебой отказываться от этого предложения, я проникся к ним благодарностью и даже симпатией. Князь был вынужден согласиться с гостями, которые попросили Анну вызвать дух Иоганна Гаусса.       То, что я увидел дальше, наверное, навсегда останется в моей памяти! Сначала все шло, как бывало обычно на подобных мероприятиях: Анна попросила присутствующих за столом нервно и недоверчиво посмеивающихся гостей взяться за руки. Потом она бросила на меня, как мне показалось, вызывающий взгляд — видимо, собиралась снова мне доказывать, что и правду может общаться с духами. Вот только ей уже ничего не надо было мне доказывать — я уже давно и безоговорочно верил каждому ее слову. Она несколько раз повторила имя вызываемого духа и внезапно потеряла сознание… Никто из нас не успел бросится Анне на помощь, так мы все растерялись — а в следующее мгновение перед нами уже была не Анна… Я видел это уже дважды, но все равно был поражен — в ней в один миг изменилось все: голос, жесты, манера себя вести. Оба математика смотрели на нее раскрыв рот, а она — или, вернее, уже он? — называла их Демиургом и Гением, говорила, что они не математики, а «жалкие фигляры», и что-то о формуле… Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что перед нами был профессор Анненков. Он покинул Анну также внезапно, как и появился. Она вновь потеряла сознание, а когда пришла в себя, то смотрела на всех испуганными беспомощными глазами. Похоже, Анне Викторовне удалось произвести неизгладимое впечатление не только на меня и математиков, но и на князя. Однако я был здесь не только как зритель, но и как следователь. Один из гостей, тот что был в очках, вдруг бросился бежать, я последовал за ним, тем более, что это на него Анна, вернее, Анненков, указала как на Демиурга. Я уже не сомневался, что один из них — убийца, но вот кто?       — Я чувствовала себя просто отвратительно, — покачала головой Анна и улыбнулась: — почти также, как после визитов госпожи Нежинской. Но Кирилл Владимирович никак не хотел дать мне уйти, хорошо дядя помог. Он же проводил меня в другую комнату, а сам ушел развлекать князя и оставшегося гостя…       — Ты не представляешь, как мне иногда хотелось убить Кирилла Владимировича, — процедил сквозь зубы Штольман.       — Представляю, — кивнула Анна и серьезно посмотрела на мужа.       Гостя, который впоследствии представился профессором Обручевым, я перехватил уже возле гардеробной. Свое желание покинуть собрание он объяснил тем, что в гостиной было душно и впечатление от сеанса неприятно. Он подтвердил, что узнал голос и манеры профессора Анненкова. Он сказал, что не хотел сюда ехать, но Разумовский пообещал сделать крупное пожертвование факультету, вот он и согласился. Как я понял, Анненкову он тоже пообещал денег. Обручев рассказал мне о втором госте — Куликове, которого Анненков называл Гением, Демиургом он называл самого Обручева. Внезапно наш разговор был прерван доносящимися откуда-то из дома криками Коробейникова, велев Обручеву оставаться на месте, а сам бросился туда.       — Не успел дядя уйти, — продолжила рассказ Анна, — как пришел господин Куликов. Он начал спрашивать меня о том, что я говорила во время сеанса. Я, конечно, попыталась ему объяснить, что не осознаю себя в этом состоянии, сказала, что это говорил Анненков, но мне кажется, что он не поверил… А потом мне показалось, что он решил меня убить. Хорошо, что Антон Андреевич прятался в этой же комнате…       В комнату, где находилась перепуганная и измученная Анна, мы ворвались одновременно с Петром Ивановичем. Она показала мне, куда побежал Куликов и преследующий его Коробейников, я бросился в погоню, оставив ее на попечении дяди. Коробейникова в рясе и с пистолетом в руках я догнал на крыльце. Он растеряно озирался, но было ясно, что господину Куликову удалось убежать. Мы поспешили в сад, все еще надеясь его догнать.       — Дух профессора Обручева явился мне почти сразу после того, как ты выбежал, — прикрыв дневник, рассказала Анна. — Он не был напуган, скорее удивлен. Я спросила, кто его убил, а он сказал, что все это из-за формулы и перечислил три имени — Демиург, Гений и Счетовод… А еще он снова повторил мне, что я ошибка…       — Аня, — Яков подошел к жене и взял ее за руку, — я говорил тебе это тогда и повторяю сейчас — ты лучшее, что есть во Вселенной… И лучшее, что есть в моей жизни…       — Спасибо, — тихо произнесла Анна, она прижалась губами к руке мужа, чувствуя выступившие на глазах слезы.       На труп профессора Обручева мы наткнулись сразу. Вот ведь сказал же ему ждать меня в доме! Убит он был точно так же, как и Анненков. Совсем недалеко от убитого мы задержали убегающего Куликова. Коробейников рассказал, что господин доцент пытался ударить Анну канделябром, тот, разумеется, все отрицал. Сказал, что растерялся, не понимал, что происходит, хотел уйти, но заплутал в темноте в сад — а тут мы с револьверами. Рассказал, что некоторое время назад все они — ученики профессора, да и сам профессор тоже были увлечены поисками той самой формулы мироздания. У всех было свое решение, и они все перессорились, а один из учеников — Счетовод, даже покинул из-за этого университет, по словам Куликова, ушел в монастырь. Спешно отправил Коробейникова в монастырь. Спросил Куликова, нет ли у него проблем с почками, он ответил, что проблемы были не у него, а у Обручева, еще с юности — вот только ни подтвердить, ни опровергнуть это Обручев уже не сможет. Задержал Куликова по подозрению в убийстве. Князь, который присутствовал при нашем разговоре, не возражал.       На пороге меня остановила Анна, она рассказала мне о третьем ученике Анненкова — Счетоводе. Поймал себя на мысли, что после того, что я сегодня видел, смотрю на нее другими глазами, кажется, она это тоже поняла… Сказал ей, что она может больше не злоупотреблять гостеприимством князя, а возвращаться домой — все участники этого жуткого дела были установлены. Она обещала так и сделать.       Домой в эту ночь не пошел — ждал, когда Коробейников привезет из монастыря отца Артемия. Но он приехал один, с сообщением, что тот скрылся — поехал на пасеку и не вернулся. Велел ему прямо с утра ехать на эту пасеку. Перед самым рассветом мы с Антоном Андреевичем легли подремать в арестантской. Мне показалось, что я только глаза успел закрыть, как нас разбудил дежурный — отец Артемий явился сам.       Спросил его, почему он скрыл от меня свое университетское прошлое — ответил, что я его о прошлом не спрашивал. Это было не совсем так, я же говорил ему о формуле мироздания, тогда он объяснил, что хочет забыть этот грех, и не желает, чтобы о нем знали в монастыре. Спросил, где он был третьего дня ночью — ответил, что в монастыре, на всенощной службе. Отец Артемий утверждал, что никого из своих прежних знакомых он не видел, о том, что они в городе, не знал и связи с ними не поддерживал. Пригласил в кабинет Куликова. Как выяснилось, после университета они больше не встречались. Куликов утверждал, что не знал, что Счетовод живет в Затонске, и не заказывал у него отвар для почек. Еще он сказал, что приехал в город только вчера — после убийства Анненкова, что никогда до вчерашнего дня не слышал о госпоже Мироновой и не считал, что она — ошибка мироздания. У меня не было никаких причин его задерживать, однако попросил его не покидать город до конца расследования. Отца Артемия оставил под стражей, хотел проверить его алиби на время смерти Анненкова.       Снова отправился вместе с полицейской командой к Разумовскому. Нужно было как следует осмотреть место убийства Обручева, а вчера в темноте сделать это было невозможно, и попытаться найти орудие убийства. Анна все еще оставалась в доме князя, несмотря на то, что собиралась вернуться домой еще вчера. Встретил ее, когда она гуляла в парке, а ведь я просил ее не покидать дом. Она сказала, что ей было послание — не она причина всех этих преступлений, а что-то более приземленное, и формула здесь не причем. Городовые обнаружили горлышко от бутылки, такое же, каким был убит Анненков. Потом примчался Коробейников и сообщил, что алиби у отца Артемия нет — не было третьего дня в монастыре всенощной. Посмотрев на найденное горлышко, Антон Андреевич сразу его узнал — он сделал отметину гвоздем на той бутылке, что принес вчера в дом князя. Получалось, что убийца был в доме? Но отца Артемия в доме князя никто не видел, а вот Куликов точно там был и вполне мог прихватить бутылку. Отправил Антона Андреевича на вокзал узнать, не помнит ли кто математиков Анненкова и Куликова, — несмотря на то, что говорит Куликов, они могли приехать и вместе.       Позже в управлении в мой кабинет заглянул господин полицмейстер. Он выражал свое недовольство медленным ходом расследования. Я отослал Коробейникова — мне нужно было поговорить с Николаем Васильевичем без свидетелей. Попросил у него ордер на обыск дома князя. Господин Трегубов удивился, я ведь уже осматривал комнату Элис с разрешения Кирилла Владимировича. Но я сказал, что по моему мнению, сам князь может иметь отношение к исчезновению Элис. Напомнил Николаю Васильевичу о деле полковника Лоуренса семилетней давности — тогда князь был замешан в деле, а Элис была шифровальщицей у полковника, и вот, через столько лет князь берет ее под опеку, а потом она вдруг исчезает из запертой комнаты в доме князя. Однако господин полицмейстер и слышать не желал о том, чтобы Разумовский оказался фигурантом дела о похищении Элис. Нет, с этой стороны мне помощи не дождаться.       Снова поехал к князю, нужно было опросить его относительно того, как эти математики оказались приглашены в его дом, возможно, он знал их раньше и мог что-то рассказать. Он сказал, что познакомился с Анненковым в Петербурге на юбилее в честь университета, пообещал сделать пожертвование. Позднее он пожертвовал факультету математики пятьдесят тысяч рублей наличными, Куликов приехал за деньгами недели две назад и забрал их, причем без расписки. Кириллу Владимировичу показалось странным, что профессор Анненков никак не известил его о получении денег. Но князь решил поговорить с ним об этом при личной встрече. Вот теперь, наконец, я все понял!       Антон Андреевич подтвердил мои подозрения — Анненков и Куликов действительно приехали вместе, их запомнили и на вокзале, и в поезде — они все время ссорились. И тут мне стало ясно, что Куликов не покинет город, пока Анна жива. Не теряя ни минуты, мы отправились к Мироновым. Я должен был рассказать Анне свой план.       Слава богу, она сделала все так, как мы договорились. Нам удалось задержать Куликова при попытке убить Анну Викторовну, которая хоть и была немного напугана, но присутствия духа не потеряла.       Откровенничать со мной господин математик не хотел, но мне и так все было ясно. Он украл деньги, пожертвованные Разумовским факультету, а когда князь пригласил Анненкова на спиритический сеанс, то Куликов понял, что факт кражи будет раскрыт. Ему ничего не оставалось, как убить Анненкова и попытаться запутать следствие старой историей о формуле мироздания. Он все продумал, даже втянул в это дело отца Артемия — Счетовода, о чем тот даже и не подозревал. Обручев тоже знал о пожертвовании и мог догадаться о краже — его тоже пришлось убить. Анна спросила, за что господин Куликов собирался убить ее. Он ответил, что поверил в то, что она может поговорить с Анненковым. Так что он действительно хотел убить Анну за ее дар.       Анна закрыла дневник и посмотрела на мужа.       — Я помню наш разговор после допроса Куликова, — улыбнулся Штольман, догадываясь, о чем она хочет сказать. — Тебя интересовало, когда я смогу заняться поисками Элис Лоуренс.       — Я тоже помню — ты хотел мне что-то сказать, а я тебя перебила, глупая, — вздохнула Анна. — Помнишь?       — Хотел сказать, что восхищен твоей храбростью и самообладанием, хотел поблагодарить за помощь...       — А еще ты сказал, что твоя жизнь без меня была бы пуста, — добавила Анна.       — Могу повторить это и сейчас, — улыбнулся Штольман. — А тогда я просто не мог больше молчать, хотел, чтобы ты знала, как много ты для меня значишь... Внезапно на лестнице раздался громкий топот — в дверях кабинета появилась Настя в сбившемся на затылок платке и, глядя на хозяев совершенно безумными глазами, произнесла:       — Там Михаил лошадей привел, Михеич сказал, идите смотреть!       Сообщив свою сногсшибательную новость, Настя развернулась и затопала по лестнице вниз. Штольманы переглянулись и весело рассмеялись.