Дневник Штольмана

      Штольман мерил шагами перрон вокзала, в ожидании поезда. Зима как будто решила отыграться за те несколько теплых деньков, которые уже успели обнадежить заждавшуюся весны природу. Яков Платонович поежился и приподнял воротник своего зимнего пальто, пытаясь хоть как-то защититься от порывов обжигающего ветра и щедрых зарядов ледяной крупы, больно хлещущих по лицу. Он повернулся спиной к ветру, оперся на трость и в который уже раз вынул карманные часы. До прибытия поезда оставалось еще пять минут – но это по расписанию – чего ждать от него в реальности, не знал никто.       Слава Богу, Анна осталась дома и не мерзла сейчас вместе с ним на пустом, продуваемом всеми ветрами дощатом перроне. Штольман улыбнулся, припоминая их недавний разговор. После завтрака он внезапно обнаружил, что Анна Викторовна собирается на встречу с Владимиром Николаевичем вместе с ним. Это уж никак не входило в планы Якова Платоновича – он точно знал, что в присутствии Анны Викторовны откровенного разговора не получится, во всяком случае, со стороны Варфоломеева. "Хотя, пожалуй, он и без Анны едва ли станет исповедоваться" – подумал Штольман и невесело усмехнулся. Он по опыту знал, что Владимир Николаевич предпочитает знать общую картину событий сам, стараясь не сообщать своим подчиненным больше, чем могло им понадобиться для выполнения его поручений. Весь вчерашний день, с того момента, как Анна прочитала телеграмму, и всю ночь, которую он провел почти без сна, он пытался понять, что же такое они обнаружили, что заставило генерала в отставке покинуть дом и семью и примчаться в забытый Богом Затонск всего через пару дней после получения его письма, однако так ничего и не придумал.       Анна Викторовна искренне считала, что Яков поступает по отношению к ней нечестно, отстраняя ее от расследования на самом интересном месте. Яков Платонович старался объяснить, что ни о каком "отстранении" речь не идет, он просто не может взять ее с собой на встречу с Владимиром Николаевичем       – Ну ведь без меня не было бы никакого дела, – обиженно говорила Анна, – ведь это ко мне Нина Аркадьевна обратилась за помощью.       –Анна Викторовна, ну мы же с вами оба понимаем, – возражал Яков, – что она никак не могла обратиться ко мне лично... Что ей оставалось делать?       – То есть, вы, Яков Платонович, считаете, что госпожа Нежинская пришла ко мне только потому, что не способна обратиться к вам напрямую? – с вызовом спросила Анна. – А от меня в этом деле нет никакой пользы? Ну, кроме, разве что, услуг переводчика...       – Анна Викторовна, ну что вы такое говорите? Конечно, я так не думаю! – возразил Яков и добавил: – Но ведь господин Варфоломеев попросил о встрече меня, возможно, у него были на то основания.       Анна с досады топнула ногой и отвернулась. Яков вздохнул, ну не мог он уйти, не объяснив так, чтобы она поняла, почему не хочет ее присутствия на встрече. Он подошел к Анне, которая упершись лбом в стекло, замерла у окна, и обнял ее за плечи:       – Аннушка, ну пойми, Варфоломеев ничего не будет говорить, если там будешь ты, – мягко проговорил Яков, почти касаясь ее волос губами. – А если я буду один, то, возможно, пойму, что его так заинтересовало в этом деле.       – Можно подумать, он не знает, что ты все равно расскажешь мне о вашем разговоре, – насмешливо ответила Анна.       – Думаю, его жена понятия не имеет, чем он вообще занимается и куда сейчас едет, – рассмеялся Штольман. – Так что мысль, что я могу поделиться с тобой подробностями дела, ему, пожалуй, даже в голову не приходит. Анна недоверчиво посмотрела на мужа:       – Правда?       – Не сомневайся, – уверенно кивнул Яков. – Разве Виктор Иванович обсуждает свои адвокатские дела с Марией Тимофеевной?       – Она бы, наверное, этого хотела, – вздохнула Анна и подозрительно посмотрела на мужа: – Но ты же расскажешь?       – Обязательно, – серьезно кивнул Штольман.       – Ну ладно,.. – вздохнула Анна Викторовна. Она позволила мужу поцеловать ее в щеку, но, когда он уже вышел из кабинета, вдруг остановила его и, требовательно глядя в глаза, сказала:       – Яша, будь осторожен, Варфоломеев – это Варфоломеев...       – Я знаю – я всегда осторожен, – кивнул Штольман и снова напомнил: – Сейчас не декабрь восемьдесят девятого, не переживай. Штольман быстро вышел из кабинета и начал спускаться по лестнице.       – Иногда мне так совсем не кажется, – прошептала Анна Викторовна. Она еще некоторое время смотрела вслед мужу, потом подошла к окну и стала наблюдать, как Виктор Иванович обучает Дмитрия Яковлевича верховой езде на своем великолепном караковом жеребце с красивым именем Измир.       Размышления Якова Платоновича были прерваны звонким станционным колокольчиком – дежурный звонил что есть силы, предупреждая отъезжающих, провожающих и встречающих о скором прибытии поезда. Яков взглянул на часы – поезд прибывал строго по расписанию. "С Владимиром Николаевичем даже железная дорога связываться не хочет," – подумал Штольман и усмехнулся.       Большой черный паровоз, окутанный клубами пара, пронзительно засвистел медленно втаскивая на станцию короткий состав, состоящий всего из семи – два из которых были багажные – вагонов. Синий вагон первого класса располагался точно в середине состава. Перрон моментально заполнился людьми: откуда ни возьмись появились толстые, облаченные в короткие полушубки и валенки торговки с корзинами, громко нахваливающие свои пирожки, булки и баранки; извозчики, обещавшие "домчать на рысаке" – что вызвало у Якова Платоновича улыбку – он знал в Затонске только двух рысаков-полукровок, и оба они, запряженные в бричку, сейчас дожидались его на привокзальной площади вместе с сидящим на козлах Михаилом. Здесь же были встречающие, мечущиеся от одного вагона к другому в поисках своих родных и близких; были и отъезжающие, нагруженные корзинами, сундуками и чемоданами, обреченно ожидающие полной остановки поезда, чтобы начать передвигать все это к своему вагону. "Ну чем не столица?" – подумал Яков Платонович, прислушиваясь к разливающемуся вокруг него многоголосому гвалту и наблюдая за вокзальной суетой. Наконец, в последний раз громко лязгнув железом и выпустив клубы пара, состав замер. Штольман неторопливо двинулся к синему вагону.       С момента их последней встречи с господином Варфоломеевым прошел почти год. Владимир Николаевич в тяжелом пальто с бобровым воротником и такой же шапке, лихо сдвинутой на правый глаз, медленно спустился на перрон и огляделся.       – Здравствуйте, Владимир Николаевич, – негромко произнес Штольман, подходя к улыбающемуся Варфоломееву.       – Рад встрече, Яков Платонович, – протягивая руку, ответил Владимир Николаевич. – У нас есть час до обратного поезда, где мы можем поговорить?       – Может быть, в буфет? – Яков мотнул головой в сторону небольшой ресторации, расположенной в здании вокзала, где ему совсем недавно довелось побывать с Петром Ивановичем. – Там сейчас никого.       – Идемте, – кивнул генерал в отставке.       – Итак, Владимир Николаевич, что же привело Вас в наше захолустье? – улыбнувшись спросил Штольман, как только удалился половой, который смахнул со стола крошки и водрузил на него чайник, две чашки и блюдо с пирогами.       – Так Ваше письмо, Яков Платонович, что же еще? – улыбнулся Варфоломеев. – Рассказывайте, откуда вдруг интерес к частной жизни покойной госпожи Нежинской, и почему Вы прислали мне портрет господина в маске пятнадцатилетней давности? Понимая, что для того, чтобы заручиться помощью и поддержкой Владимира Николаевича, он должен рассказать большую часть того, что знает сам. Штольман начал свой рассказ с того, о чем поведал им с Анной Викторовной дух Нины Аркадьевны. Пожалуй, ему в первый раз пришлось признать тот факт, что он начал расследование основываясь только на тех сведениях, что сообщил ему дух умершей женщины. Сам он давно, наверное, с того самого дня, когда с помощью Анны Викторовны допрашивал дух Магистра в химической лаборатории Брауна, перестал разделять сведения, полученные от живых и мертвых свидетелей, но вот как отнесется к этому Варфоломеев – человек, прочно стоящий двумя ногами на земле. Яков усмехнулся, давно ли он сам был таким же ярым материалистом. Однако Владимир Николаевич выслушал его рассказ совершенно серьезно, не перебивая и не задавая дополнительных вопросов, и только, когда Яков замолчал произнес:       – Насколько я понимаю, вы считаете, что у Нины Аркадьевны есть дочь, примерно пятнадцати лет, которая все это время жила под опекой госпожи Ушаковой в городе Рыбинске, – видимо, стараясь как-то собрать все полученные сведения воедино произнес Варфоломеев. – Объявленный в розыск господин, известный нам, как Жан Лассаль, все эти десять последних лет ежегодно, а возможно и чаще, бывал в Рыбинске и даже переписывался, конечно, от чужого имени, с осужденной за шпионаж Нежинской... Господи, куда смотрела полиция? Владимир Николаевич немного подумал и продолжал:       – После безвременной кончины Нины Аркадьевны, господин Лассаль, хотя, конечно, у него сейчас другое имя, вознамерился забрать девочку и то ли намеренно, то ли случайно убил опекуншу Ушакову, все правильно?       – Однако, нам неизвестно похитил ли Лассаль девочку, либо она продолжает спокойно жить и учиться в каком-то другом городе, – продолжил Яков, – а он так же, как и мы, не знает где ее искать. Я написал Петровскому – полицмейстеру Рыбинска – и попросил его проследить за всей почтой, что приходит на имя Марии Ушаковой – возможно, ей напишут из гимназии, куда она устроила девочку, тогда мы будем знать, где ее искать... Вот только боюсь, что Лассаль тоже об этом подумал и может узнать ее адрес одновременно с нами... Я конечно послал Петровскому его портрет – Анна нарисовала, как он сейчас выглядит, но он – большой специалист, наверняка уже подкупил какого-нибудь из почтовых работников. Штольман вздохнул.       – Да, это весьма предусмотрительно... Будем надеяться, что опережаем господина француза, и девочка все еще там, где ее и оставила госпожа Ушакова, согласился Владимир Николаевич и, взглянув на часы, продолжил: – По поводу того портрета, что вы мне прислали: к сожалению, узнать, кто на нем изображен, я не смог. Но могу сказать, что в 1884 году Нина Аркадьевна поддерживала весьма тесные взаимоотношения с французским посланником... Возможно, у них был роман... Я тоже задумывался над тем, что связывает фрейлину и такого господина, как Лассаль, кроме денег – ведь Нежинская никогда не была богата. И решил, что его услуги мог оплачивать кто-то другой...       – Князь Разумовский? – быстро спросил Яков.       – Нет, – покачал головой Варфоломеев и усмехнулся: – понимаю Ваши чувства, но это не Кирилл Владимирович – с ним Нина Аркадьевна познакомилась позже, в восемьдесят шестом – он тогда вернулся из-за границы. Возможно, что сам французский посланник и приставил к ней этого человека для особых поручений, и сам же его оплачивал.       – Интересно, – задумчиво произнес Штольман, – а в деле с Гордоном Брауном господин Лассаль вел собственную игру, или это была гениальная задумка господина посланника – подсунуть его Нежинской, а саму Нину Аркадьевну толкнуть в объятия известного английского шпиона князя Разумовского?       – Пока мы, то есть полиция, конечно, – улыбнувшись поправил сам себя Варфоломеев, – не арестуем господина Лассаля – ну, или как там его теперь зовут – и не побеседуем с ним, едва ли мы узнаем что-то новое о тех событиях.       – Даже если он будет арестован, неизвестно, захочет ли он откровенничать, – пожал плечами Штольман, – он отлично знает, что доказать мы ничего не можем, зачем ему что-то рассказывать? – Он будет молчать.       – Ну что Вы, Яков Платонович, иногда люди даже не подозревают, как они могут быть разговорчивы, – улыбаясь, мягко произнес Владимир Николаевич так, что Якову Платоновичу стало немного не по себе. – Но Вы ведь имеете счастливую возможность расспросить о тех давних событиях их непосредственных участников, не так ли?       – Нина Аркадьевна не горит желанием помогать нам даже в поисках ее дочери, – покачал головой Яков, – едва ли она захочет что-то рассказывать о тех событиях.       – Но ведь Анна Викторовна может побеседовать и с Кириллом Владимировичем, возможно, это будет даже интереснее, – улыбнулся Варфоломеев и продолжил: – Князь Разумовский был весьма неглупым и очень наблюдательным человеком, и он вполне может пролить свет на многие обстоятельства того дела,.. но мы отвлеклись. Кстати, в свете вновь открывшихся обстоятельств, возможно, сам французский посланник и оплачивал содержание дочери, если, конечно, допустить, что девочка Нины Аркадьевны его дочь.       – Но что ему мешало забрать девочку раньше? – пожал плечами Яков Платонович, – Зачем было ждать столько лет? Мне кажется, что все изменила смерть Нины.       – Возможно, – кивнул Владимир Николаевич, – я постараюсь по своим каналам узнать об обстоятельствах жизни господина посланника, после того, как он покинул Россию – может быть смерть Нежинской здесь не при чем, и это цепь случайных совпадений. А Вы, Яков Платонович, продолжайте свое расследование, надеюсь, оно не даст Вашей очаровательной жене заскучать – Вы же теперь в отставке... Хотя я наслышан о Ваших подвигах. Поздравляю, хватку Вы не потеряли. Варфоломеев снова взглянул на часы:       – Мой поезд прибудет через пять минут. Был рад встрече. Если что-то прояснится – я Вам сообщу. Передавайте мой поклон Анне Викторовне, буду рад видеть ее, как только позволят обстоятельства, – хитро улыбнулся генерал в отставке и поднялся: – Не провожайте меня. Думаю, супруга и так переживает по поводу Вашего долгого отсутствия.       – До свидания, Владимир Николаевич, – улыбнулся Штольман, пожимая протянутую ему руку.       После того, как Анна проводила мужа на встречу с Варфоломеевым, она, словно тень, побродила по дому; заглянула к детям, которые на удивление тихо играли в гостиной на втором этаже; спустилась на кухню, снова вернулась в кабинет мужа и присела за стол. Письменный стол Якова Платоновича, как всегда, был в идеальном порядке: в дальнем левом углу аккуратной стопкой лежали несколько исписанных четким и аккуратным почерком мужа страниц – черновик его показаний по делу об убийстве горничной в поместье купца Лыткина; справа стояла большая электрическая лампа в стеклянном абажуре, рядом с ней – ее фотография в массивной деревянной раме – точно такая же, как та, которую, как она недавно выяснила, он брал с собой в поездки. Анна грустно улыбнулась. Рядом с фотографией лежала небольшая кожаная тетрадка – дневник Якова Платоновича. Анна взяла его в руки и быстро нашла то дело, на котором они остановились вместе с Яковом.       2 октября 1889 года.       В тот день на моем столе в управлении меня ожидало письмо от Андрея Кулагина. Из него следовало, что он считает себя безвинной жертвой приговора, совершенного в отношении него два года назад. Он сообщал, что собирается задержать "господ, небескорыстно вершащих судьбы людские, до момента установления истины по его делу". Он требовал найти настоящего убийцу Городского Головы Матвея Кулагина. В случае же попытки силового освобождения означенных лиц, они будут убиты. Не успел я дочитать письмо до конца, как дежурный сообщил мне о стрельбе в здании суда.       Как только я подъехал, меня остановила взволнованная и даже испуганная Анна Викторовна, она хотела знать, что происходит. Оказывается, Петр Иванович находился в приемной прокурора – он был приглашен быть присяжным заседателем. Сказал ей правду, что там беглый каторжник. Она вдруг рассказала, что видела, как в здание вошел человек, а следом за ним дух, похожий на него, как две капли воды. К сожалению, не имел возможности разговаривать дальше и велел городовому, увести Анну в безопасное место – кто знает, что может прийти ей в голову, чтобы помочь любимому дядюшке, а я должен быть уверен, что ей ничего не угрожает.       Анна Викторовна закрыла дневник. Когда городовой выставил ее на улицу, и она стояла в толпе зевак, она снова увидела рядом дух – копию вошедшего в здание каторжника. Когда мимо нее прошел Николай Васильевич Трегубов, она окликнула его и в ответ на его вопрос о том, что она здесь делает, сообщила, что в приемной находится ее дядя – она просто не может уйти, пока ситуация не разрешится. Ей показалось, Николай Васильевич вздохнул с облегчением, когда узнал, что Петр Иванович в числе пленников. Он попытался ее успокоить, сказав, что раз Петр Иванович там, то не должно произойти ничего плохого. Однако Анна Викторовна совершенно не чувствовала себя спокойной. Господин Трегубов вновь повторил ей слова Якова о том, что необходимо взять себя в руки и отвел ее обратно к кучке зевак.       В коридоре столкнулся с самим прокурором – он задержался на первом этаже, поэтому в заложники не попал. Сколько всего человек находится в приемной он не мог сказать, даже приблизительно – точно знал только то, что там его секретарь Скамейкин. Значит, заложников не меньше, чем двое – первым, о котором я узнал, был Петр Иванович Миронов, а, скорее всего, больше. Городовые указали мне на закрытую дверь. Я подошел поближе и громко представился, сообщая о своем прибытии. Кулагин ответил мне, что пленники нервничают – это сейчас же подтвердил один из них, как мне показалось, секретарь прокурора господин Скамейкин, который сообщил, что страдает боязнью закрытых помещений и требовал его немедленно освободить. Потом он что-то прокричал про бомбу. Я попросил Кулагина отпустить этого несчастного, и он неожиданно легко согласился. Он велел меня отойти от двери и вытолкнул господина секретаря со связанными руками в коридор. Скамейкин издал какой-то нечленораздельный крик и убежал. Потом дверь снова приоткрылась, на пороге появился сам Кулагин с револьвером, он оценивающе на меня посмотрел и спросил об оружии – я ответил, что оружия у меня нет. Тогда он предложил мне снять пальто и сюртук, очевидно, опасаясь, что я его обманываю и прячу револьвер где-то под одеждой. Я выполнил его требование, после чего он предложил мне войти в приемную прокурора.       Кроме Петра Ивановича, который при виде меня беспомощно развел руками, в комнате был еще один человек в форменной одежде, очевидно, еще один сотрудник прокуратуры. Извинился, что пришел не сразу, ведь не каждый день сталкиваешься с каторжником, взывающим к правосудию. Он сказал, что, он вообще случай исключительный – его обвинили в убийстве брата, которого он не совершал. Заглянул в стоящий на столе приоткрытый, должно быть, специально для меня, саквояж – в нем действительно была бомба. Вот ведь незадача! Что же, надо было это учесть и продолжать переговоры. Кулагин, который вел себя на удивление спокойно, сообщил мне, что обвиняет прокурора Персиянова и следователя Изварина в смерти брата. Кроме того, он рассказал, что у Матвея были документы, из-за которых его и убили. Сам он их не видел, но знает, что они были и исчезли после смерти Матвея. Предложил ему отпустить заложников под мое честное слово заняться его делом, а с него потребовал слово не причинять вреда ни столь ненавистному ему прокурору, ни какому-либо другому жителю города. Слово он дал, и я ему поверил – он вообще производил приятное впечатление, несмотря на обстоятельства. Возможно, это и вправду был случай, когда человек оказался в безвыходном положении?       В качестве гаранта безопасности того, что он беспрепятственно покинет здание суда, предложил себя.       Выхода у Кулагина не было, и он согласился. Я приказал полицейским снять оцепление и не стрелять и получил подтверждение того, что они меня услышали. Третий заложник – незнакомый мне человек в форме – должен был вынести из здания саквояж с бомбой. Он пошел первым, держа свою смертельно опасную ношу на вытянутых руках, он осторожно спускался по лестнице – должно быть нашими молитвами ему удалось не споткнуться, не упасть и не выронить саквояж. Следом шел я, ощущая дуло револьвера, находившегося в руках Кулагина, прижатое к моей спине – неприятное, надо сказать, ощущение. Петр Иванович замыкал шествие. Кулагин забрал у несчастного свой саквояж, и мы с ним сели в полицейскую пролетку.       Не успели мы отъехать и нескольких метров, как раздался первый выстрел, следом – второй, угодивший в пролетку. Я выругался – ведь приказал же не стрелять! Наша полицейская лошадка неслась со всей скоростью, на которую была способна. Видимо, мы покинули зону поражения, потому что стрельба прекратилась.       Анна Викторовна захлопнула дневник и закрыла глаза.       Когда они только познакомились с Яковом Платоновичем, она – юная провинциальная девчонка – видела в нем принца из далекой загадочной страны – так сильно он отличался от всех ее знакомых. Позже, когда он раз за разом выручал ее из сложных ситуаций, а, иногда и просто спасал ей жизнь – он казался ей рыцарем в сияющих доспехах – непобедимым и неуязвимым. И только спустя много месяцев она увидела в нем живого человека. Сейчас она уже и не помнила, когда в первый раз заметила морщинки усталости вокруг его удивительных прозрачных глаз. Возможно, это случилось, когда Яков Платонович без сна и отдыха искал Демиурга, который собирался ее убить. Тогда поздно вечером он – усталый и измученный – пришел навестить ее в дом человека, которого ненавидел – пришел только, чтобы увидеть ее и убедиться, что с ней все хорошо. Анна улыбнулась – маленький красный цветок, который Яков Платонович наверняка сорвал с княжеской клумбы, был заботливо ею высушен, и хранился в томике "Pride and Prejudice" английской писательницы Jane Austen – у Анны Викторовны тоже были секреты. А может быть это случилось еще раньше? Когда она, очнувшись от сна – измотанная и надышавшаяся ядовитого тумана – увидела его в лесной избушке, куда он пришел, чтобы спасти ее туда, где их с госпожой Нежинской держали похитители? Сейчас и не вспомнить. Но вместе с этим пониманием человечности пришел и страх за его жизнь.       Анна отлично помнила этот липкий, парализующий ужас, который она испытала, когда увидела Якова с уткнувшимся в его спину револьвером в руках беглого каторжника. А когда услышала выстрел, способность здраво мыслить ее окончательно покинула, и она едва не бросилась следом за стремительно отъезжающей пролеткой, и только громкий окрик Петра Ивановича слегка привел ее в чувство. Анна Викторовна немного посидела с закрытыми глазами, заново переживая те давние события и снова открыла дневник.       Не успели мы отъехать и нескольких метров, как раздался первый выстрел, следом – второй, на этот раз пуля прямехонько угодила в пролетку. Я выругался – ведь приказал же не стрелять! Наша полицейская лошадка неслась со всей скоростью, на которую была способна. Видимо, мы покинули зону поражения, потому что стрельба прекратилась, и у нас появилась возможность поговорить. Спросил Кулагина, какой же мотив убийства брата ему приписывают. Оказалось – ревность: будто бы он был влюблен в жену брата. Отвечая на мой молчаливый вопрос, он признался, что действительно любил Веру – очевидно, так звали жену Матвея Кулагина – но брата не убивал. Я не знал верить ему или нет, но, по правде говоря, его слова звучали убедительно.       Внезапно, он велел кучеру остановиться, забрав с собой свой смертоносный груз, он еще раз повторил, что надеется на меня, и вылез из пролетки. Я в свою очередь напомнил ему о его обещании не трогать господина прокурора, и поехал обратно к зданию суда – мне хотелось знать, кто ослушался моего приказа и открыл стрельбу, подвергая опасности не только жизнь кучера и мою, но и жизнь случайных прохожих, оказавшихся в зоне обстрела.       Надо сказать, что к моменту моего прибытия Николай Васильевич уже провел собственное расследование и выяснил, что никто из городовых в том, что стрелял, не признается. Распорядился вынуть из пролетки застрявшую в ней пулю. Господин Трегубов, видимо, почувствовав, что я сомневаюсь в виновности Андрея Кулагина, приказал мне немедленно его найти и задержать, особенно, если он может представлять опасность для прокурора Персиянова. Пока мы мило беседовали с Николаем Васильевичем, откуда-то из соседней комнаты появилась Анна Викторовна. Она все еще была здесь, сказала, что Петр Иванович успокаивает судебного секретаря. Она смотрела на меня с таким... Однажды я уже видел такой взгляд, после моей дурацкой выходки, когда я устроил кулачный бой на мучном складе, слава Богу, в этот раз она не стала меня целовать... Иначе, даже и не знаю, как бы я смог работать...       Анна Викторовна спрятала лицо в дневник и рассмеялась. Она так увлеклась, что не слышала, как в кабинет вошел Штольман.       – Веселишься? – насмешливый голос Якова Платоновича заставил ее подпрыгнуть от неожиданности. – А Владимир Николаевич отправил меня домой, боялся, что ты станешь волноваться... Аня, ты что?       Увидев мужа живым и невредимым Анна Викторовна вдруг стремительно вскочила со стула и бросилась к нему. Она обняла его за шею и прижалась лицом к холодному пальто, покрытому снегом, который уже начал стремительно таять, превращаясь в капельки прозрачной воды.       – Ань, ну что ты? – тихо спрашивал Яков, прижимая к себе жену. – Я же холодный и мокрый... Все же в порядке?       Наконец, Анна Викторовна заставила себя отстраниться от мужа и посмотреть ему в глаза.       – Аня, ну а слезы-то зачем? – Яков Платонович осторожно смахнул с ее щек набежавшие слезинки и поправил выбившийся из прически локон на левом виске: – Вот и Варфоломеев, как в воду глядел – сказал, что волнуешься...       – "Варфоломеев", – передразнила Анна и недовольно добавила: – Зачем он вообще приезжал? Не приехал бы, так я бы и не волновалась.       – Приехал узнать, чем это мы таким занимаемся, и почему нас интересует частная жизнь Нины Аркадьевны, – усмехнулся Штольман. О том, что Владимир Николаевич весьма прозрачно намекал на то, что хочет что-то выяснить у покойного князя Разумовского, он решил пока не говорить, а сначала все как следует обдумать.       – Да если бы не девочка, я бы на пушечный выстрел к ее частной жизни не приблизилась! – возмутилась Анна Викторовна и подозрительно посмотрела на мужа: – Он что-нибудь рассказал?       – Почти ничего, – пожал плечами Яков, – сказал, что у Нины Аркадьевны в 1884 году были тесные отношения с французским посланником – он считает, что он и приставил к ней Лассаля и сам же его и оплачивал.       – Тогда, может быть, это он платил госпоже Ушаковой? – предположила Анна и добавила: – Тогда понятно, почему именно Лассаль приезжал в Рыбинск.       – Только непонятно, почему он ждал столько лет, чтобы попытаться ее забрать, – покачал головой Яков, – почему не забрал сразу, ну, или после ареста Нежинской – нет, здесь что-то другое...       – А того, кого Нина Аркадьевна показала, он не узнал? – с надеждой спросила Анна.       – Нет, – мотнул головой Штольман, – к сожалению, не узнал.       – Жалко, – протянула Анна Викторовна и задумчиво добавила: – И Петровский не пишет...       – Значит, нечего писать, – развел руками Яков. – Подождем. Яков Платонович взял со стола дневник:       – Что ты там читала? "Она смотрела на меня с таким... Однажды я уже видел такой взгляд, после моей дурацкой выходки, когда я устроил кулачный бой на мучном складе, слава Богу, в этот раз она не стала меня целовать... Иначе, даже и не знаю, как бы я смог работать...", – прочитал Яков и изумленно посмотрел на жену: – Господи, боже мой! О чем это я?       – Дело Андрея Кулагина, – хихикнув сказала Анна, забирая из его рук тетрадку. – Беглый каторжник, помнишь?       Сказала, что очень рада, что все закончилось. Вот тут она заблуждалась – все еще только начиналось.       На совещании у господина полицмейстера, на котором присутствовали и прокурор Персиянов и бывший следователь, который расследовал дело Андрея Кулагина, Изварин. Разумеется, и прокурор, и господин Трегубов не видели оснований для повторного расследования дела, по которому уже было вынесено судебное решение. Пришлось схитрить и сказать, что мне необходимо изучить дело, чтобы понять, как мыслит преступник – с этим они, слава Богу, согласились.       Из управления сразу отправился к вдове Матвея Кулагина – Вере.       – Дядюшка мой, Петр Иванович, так проникся сочувствием к господину Кулагину, что пообещал ему разобраться в этом деле, – рассказала Анна Викторовна, откладывая дневник, – а потом и сам Матвей явился – показал, как его брата арестовали: Андрей следователю про какие-то важные бумаги говорил, а следователь нашел трость в прихожей, а в ней нож со следами крови. Еще Матвей сказал, что Вера поможет – вот я и пошла к Вере Кулагиной.       – Значит, все-таки дядя? – улыбнулся Штольман.       Откровенничать со мной Вера не собиралась – просто повторила все, что говорила два года назад, когда шло следствие. Спросил ее, не испугалась ли она Андрея, как утверждал следователь Изварин, ведь раз он Матвея убил, то мог и ее, как свидетеля убить. Она взглянула на меня изумленно, ответила, что ей это даже в голову не пришло. Сообщил ей о том, что Андрей в Затонске и сегодня пытался взять в заложники прокурора Персиянова. Кажется, она об этом уже знала – потому и не удивилась моему приходу, хотя она в этом и не призналась.       Как только вышел из дома Кулагиных, сразу увидел Анну Викторовну, которая совершенно определенно направлялась туда, откуда я только что вышел. Честно говоря, я был рад ее видеть. К тому же, еще в приемной прокурора я обратил внимание, что Петр Иванович был единственным, кому Андрей Кулагин не связал руки – это говорило о том, что между ними установились особые отношения, поэтому я был уверен, что он постарается привлечь племянницу к этому расследованию. Однако, мне Анна сказала, что беседовала с духом Матвея. Попросил ее войти в дом, вдруг, да и снизойдет на нее какое-нибудь озарение – то, чего мне не узнать из дела двухлетней давности. Как и следовало ожидать, Вера Кулагина ее выгнала, но это не помешало Анне Викторовне пообщаться с духом Кулагина. Во-первых, он показал ей, что, когда Матвей был уже мертв – Андрей рылся в бумагах, будто бы что-то искал. Мне Вера об этом не рассказала, а вот Андрей о каких-то важных документах упоминал. Во-вторых, Матвей якобы видел на крыше соседнего дома человека в вечер своей смерти, Анна даже показала мне эту крышу. Спросил ее как она отличает одного брата от другого – они же близнецы. Она ответила, что в жизни, возможно и не узнала бы, а вот духа видно сразу.       Господи, когда я уже привыкну к этим духам?       Пока мы ехали, спросил Анну о том, что она думает о Вере Кулагиной. Лично мне она не показалась женщиной, из-за которой брат может убить брата, но это только мое мнение. Сказал, что есть женщины, из-за которых возникают войны – Анна Викторовна, разумеется, сейчас же вспомнила о Нежинской и решила идти дальше пешком. Нам с ней, видите ли, оказалось не по пути – гостиница, в которой живет Нина Аркадьевна, в другой стороне.       Похоже, я только что пережил сцену ревности от Анны Мироновой...       Анна подняла голову и, глядя на весело улыбающегося мужа, с вызовом произнесла:       – Да, это была сцена ревности!       – Заметьте, Анна Викторовна, я вообще молчу! – улыбнулся Яков, разводя руками.       К тому времени, когда я вернулся в управление, Антон Андреевич уже успел изучить дело Андрея Кулагина. Он не нашел в нем никаких несоответствий – все указывало на то, что убийцей был Андрей. Спросил про орудие убийства – им оказался клинок из трости самого Андрея Кулагина. Найден он был там, где ему и положено было быть – в трости; а трость, соответственно, в прихожей. Вот только труп Матвея был в гостиной. Получается, Андрей Кулагин убил брата, а потом убрал клинок в трость, отнес трость в прихожую, поставил ее на место и вернулся обратно в гостиную. Зачем? Но особенно странным мне показалось заключение доктора Милца. Он писал, что размер и характер раны приблизительно соответствует предполагаемому орудию убийства. За год работы с Александром Францевичем я не помню ни одного раза, чтобы он употребил в своем заключении слово "приблизительно". Кроме того, судя по протоколу, самого доктора вообще не было на месте преступления. Это было уж совсем странно – ведь был убит городской голова, а на место даже доктора не пригласили. Посоветовал Антону Андреевичу еще покопаться в этом деле. Спросил его о следователе Изварине. Оказывается, он женился на дочери прокурора Персиянова и получил должность при своем тесте в прокуратуре. Предложил Коробейникову для начала побеседовать с господином Извариным.       Сам же отправился на поиски человека, которого Матвей Кулагин видел на соседней крыше в ночь своего убийства.       Здешний дворник сообщил мне, что попасть на эту крышу можно только из квартиры господина Соловьева, семья которого занимает весь второй этаж. Пришлось немного надавить на дворника, чтобы заставить его рассказать мне, кому он помог слезть с той крыши два года назад в ночь, точнее, утро после убийства. Дело оказалось простым – в ту ночь на крыше оказался застигнутый мужем любовник госпожи Соловьевой. Личностью он, как выяснилось, был широко известной в узких кругах, и мне не составило труда найти этого господина в ближайшей кондитерской. Упуская некоторые несущественные подробности нашей беседы, могу сказать, что после нее я точно знал, кто убил Матвея Кулагина, но для того, чтобы это доказать, мне нужно было многое сделать.       Анна Викторовна закрыла дневник и посмотрела на мужа.       – Я еще несколько раз пыталась вызвать дух Матвея Кулагина, – рассказала она, – и он показал мне, какую-то ссору: Матвей ругался, Вера была расстроена и плакала, а Андрей угрюмо молчал – что все это должно было значить?       Анна беспомощно развела руками и закончила:       – А потом он вдруг произнес: "Спасите Веру".       3 октября 1889 года Для начала мне нужно было поговорить с Андреем Кулагиным, и что-то мне подсказывало, что сделать это мог помочь Петр Иванович Миронов. Я был почти уверен, что он знал, как найти Андрея. Я предложил Петру Ивановичу встретиться, тем более, что мне хотелось поблагодарить его за мужественное поведение в непростой ситуации – сохранить спокойствие и здравомыслие под дулом револьвера дано не каждому. Собственно говоря, я всегда знал, что Петр Иванович не так прост, каким хочет казаться.       Я оказался прав – господин Миронов сообщил мне адрес, куда я мог отправить записку, чтобы связаться с Андреем.       Неожиданно нашу встречу прервала Анна Викторовна, которая сообщила, что Вере Кулагиной грозит опасность, об этом ей сообщил Матвей. Поскольку я уже точно знал, кто убил Матвея, и у меня были подозрения по поводу того, почему это сделали – убийство Веры вполне могло стать следующим логичным шагом убийцы. Не теряя времени, я поспешил к Вере Кулагиной.       К сожалению, я опоздал. Когда я, наконец, добрался до дома Кулагиных, Вера была ранена, но, слава Богу, еще жива. Как я понял, в нее стреляли с улицы через окно. Дворецкий утверждал, что был на заднем дворе, когда услышал звук, похожий на выстрел и поспешил в дом. Ничего подозрительного он не видел, и не видел, чтобы к Вере кто-нибудь приходил. Выстрел слышали и городовые, но, к сожалению, задержать стрелявшего им не удалось. Отправил раненую в больницу на полицейской пролетке. В тот же вечер Вера Кулагина умерла, по словам Александра Францевича, в бреду она все время повторяла, что это она убила. Правда, кого она убила, доктор не понял. Попросил его извлечь пулю и не распространяться о ее смерти. Спросил Александра Францевича о деле Андрея Кулагина. Он рассказал, что и сейчас не уверен в том, что представленный в деле клинок был орудием убийства, а на место преступления его никто не звал, хотя он и был всю ночь в больнице. Об убийстве городского головы он узнал только, когда тело привезли в мертвецкую.       Сообщил Кулагину о ранении Веры и стал ждать. Он пришел, когда женщина уже была мертва. Я понимал, что охота теперь начнется за самим Андреем Кулагиным, и решил его задержать. Наша арестантская была самым безопасным для него местом. Он не сопротивлялся и не возражал, сказал, что теперь ему все равно.       Анна Викторовна подняла на мужа глаза и сказала:       – Вера пришла ко мне ночью, сказала, что все из-за нее – что не смогла полюбить мужа, и добавила, что это она убила Матвея. Потом она показала мне, как забирает из тумбочки кожаную папку с документами и куда-то ее уносит.       – Я знаю, – кивнул Штольман.       4 октября 1889 года.       В управление мы с Андреем Кулагиным приехали под утро.       Оказывается, пока меня не было в управлении, дежурный получил приказ полицмейстера, как только беглый каторжник будет задержан, немедленно отправить его по этапу. Мне с некоторым трудом удалось заставить дежурного закрыть задержанного в арестантской.       Господина полицмейстера я нашел в своем кабинете за моим письменным столом. Господин полицмейстер был вне себя. Он требовал немедленно найти беглого каторжника, а не заниматься убийством, по которому уже есть виновный. Несколько утешил его тем, что уже задержал Андрея Кулагина и что он в нашей арестантской. В этот момент в кабинет вошел мой замечательный помощник и подал господину Трегубову рапорт. На словах он доложил, что в рапорте подробно изложено, что Яков Платонович – то есть, я – научил его всему, что он умеет и готов с пользой применить на службе. У меня возникло стойкое ощущение, что я что-то пропустил, а вот мой героический помощник, похоже, прикрыл меня своей грудью. Нужно будет потом его поблагодарить. Закончив свой доклад господину полицмейстеру, Антон Андреевич попросил его разрешения доложить мне. Он провел сравнительный анализ двух пуль – одну, извлеченную из пролетки и вторую – из тела убитой Веры Кулагиной – они были выпущены из одного и того же револьвера. Это означало, что стрелял не Кулагин – в момент выстрела он находился со мной в пролетке.       Николай Васильевич решил допросить Кулагина лично. Надо сказать, разговор у них не получился – господин Кулагин был не робкого десятка и запугать себя не дал. Однако он сделал заявление, что в смерти городского головы Матвея Кулагина виновен прокурор Персиянов – незадолго до смерти Матвей показал ему папку с документами, из-за которых его и убили. Документы изобличали прокурора и его компанию в махинациях с земельными участками и подделке векселей. Николай Васильевич все-таки позволил мне закончить допрос. Андрей Кулагин рассказал, что искал эту папку в тот день, когда убили Матвея, но не нашел ее. Спросил его, кого именно он имел в виду, когда говорил: "Прокурор и компания". Оказывается, он имел в виду следователя Изварина и какого-то "Писаря". Я подумал, что, возможно, это прозвище.       Днем получил записку от Нежинской, она приглашала меня на ужин. Согласился. Теперь, когда наши отношения были определены, мы вполне могли общаться по старой памяти.       – Честно говоря, я надеялся узнать что-то новое относительно того, что происходит на полигоне, – произнес Штольман, глядя на Анну.       – Я так и подумала, – не меняя выражения лица кивнула Анна и продолжала читать.       Сначала я решил, что Нина Аркадьевна пригласила меня, чтобы выразить свой восторг по поводу моего участия в истории с захватом заложников в здании суда. Однако я ошибался, она хотела знать, как продвигается дело Элис Лоуренс. Честно ответил, что думаю – Элис уже нет в живых. Она сразу уцепилась за эту мысль и продолжала расспросы, но я не собирался делиться с ней и князем Разумовским, который безусловно стоял за этим ее интересом, своими догадками и версиями. Предложил ей поделиться сведениями о деле в обмен на ответ на вопрос – зачем князю нужна Элис. Нина Аркадьевна, не моргнув глазом, сказала, что Кирилл Владимирович очень добрый человек. Скажи она мне это год назад, возможно, я бы ей поверил, но теперь... Мне стало смешно. Должно быть, она поняла, что несколько переигрывает и перевела разговор на другую тему...       5 октября 1889 года.       Мне все время не давала покоя мысль об этом "писаре", которого упомянул Андрей Кулагин. Спросил Евграшина – одного из самых толковых околоточных, который, к тому же, уже давно работал в полиции, – не знает ли он кого-либо по кличке "писарь". И, о чудо, он знал! По его словам, некий Кондратьев – по кличке "Писарь" – проходил по делу о подделке векселей на крупные суммы у следователя Изварина. А сестра этого Кондратьева вышла замуж за Матвея Кулагина. И в последний раз этого господина Кондратьева в суде оправдали. Все потихоньку начинало вставать на свои места. Уверенности в том, что я прав, мне добавил Антон Андреевич, который сообщил, что бывший следователь Изварин утверждает, что посылал за доктором Милцем, но посыльный его не нашел. Мне же доктор сказал, что всю ночь находился в больнице, но никакого посыльного не видел. Кроме того, по словам Коробейникова, Изварин вел себя крайне недружелюбно и на вопросы отвечал очень уклончиво.       Рассказал Антону Андреевичу то, что мне удалось узнать от горе-любовника госпожи Соловьевой – в ночь убийства Матвея Кулагина следователь Изварин был в доме Кулагиных за полчаса до того, как появился там с нарядом городовых – пробыл там буквально несколько минут и сразу вышел. Велел Антону Андреевичу поднять в судебном архиве дело о подделке векселей, выяснить все что можно: кто вел дело, кто выступал обвинителем, и, главное, понять, где этого Кондратьева-"Писаря" искать теперь.       Днем в управление доставили письмо от прокурора Персиянова, в котором он назначил мне встречу в пять часов вечера у себя в приемной – он желал обсудить со мной обстановку, сложившуюся вокруг дела Андрея Кулагина. Пожалуй, мне тоже было, что обсудить с прокурором.       – Я была в кондитерской, когда явилась Вера Кулагина. Она будто бы спорила с Матвеем –говорила, что Андрей невиновен; но полицейский, который мог бы его оправдать, скоро погибнет, – произнесла Анна и зажмурилась. Яков подошел к ней и взял за руку. Немного успокоившись Анна продолжала:       – Я выбежала на улицу – не знала, что делать, как тебя предупредить – но Вера показала мне какого-то человека – он встал за дерево, вынул револьвер и прицелился... Потом я увидела тебя... Яков Платонович обнял жену и, коснувшись губами ее волос, продолжил:       – Я услышал, как ты закричала и повернулся на крик – теперь Изварин целился в тебя – должно быть хотел избавиться от ненужного свидетеля... Господи, как же я испугался!       Штольман немного помолчал.       – Я не слышал выстрела, но видел, как ты упала – думал, у меня сердце разорвется, пока бежал к тебе... Слава Богу, он не успел нажать на курок. До сих пор не знаю, как мне удалось его не убить... Ты спасла меня!       – А ты меня, – тихо произнесла Анна Викторовна. Они немного посидели обнявшись, снова и снова переживая тот страшный для обоих момент. Наконец Анна Викторовна вздохнула и открыла дневник:       – Тут всего пол странички осталось – я дочитаю?       Штольман улыбнулся, чуть ослабив объятия.       Как выяснилось чуть позже, прокурор ничего не собирался со мной обсуждать, и если бы не Анна Викторовна,.. пожалуй, Антон Андреевич с Николаем Васильевичем имели бы дело об убийстве начальника сыскного отдела.       Кстати, Коробейников арестовал "Писаря"- Кондратьева в тот же вечер – им оказался брат Веры, которого она взяла в свой дом после смерти мужа и ареста его брата на должность дворецкого.       6 октября 1889 года.       Господин полицмейстер пожелал лично присутствовать на допросе задержанного – бывшего следователя Изварина. Его ранение оказалось не особенно серьезным – пуля моя угодила ему в ногу, однако коленный сустав оказался цел. Предъявил ему три пули: извлеченную из пролетки, из тела Веры Кулагиной и отстреленную из револьвера, с которым его вчера и задержали. Все три пули были выпущены из него. Поскольку Изварин сам в прошлом был следователем, а до вчерашнего дня работал в прокуратуре, у него не было иллюзий относительно того, что его ожидает, поэтому он согласился сотрудничать со следствием, в надежде облегчить свою участь. Однако, когда Николай Васильевич спросил его об участии в деле Персиянова, он засомневался. Пришлось сказать ему о задержании "Писаря"-Кондратьева с чемоданом, набитым поддельными векселями. Он понял, что деваться ему некуда.       Оказывается, Матвей Кулагин понял, что прокурор Персиянов разрешает некоторые имущественные споры за взятки, кроме того, он узнал о подделке векселей. Тогда Писарь уговорил сестру отдать им изобличающие их и Персиянова документы – тем самым она подписала мужу смертный приговор. Дальше все было просто: Изварин убил Кулагина ножом, а через полчаса появился на месте преступления с городовыми. Он попытался возражать, надеясь, что нам не удастся это доказать. Пришлось его огорчить – свидетель того, что он был в доме Кулагина за полчаса до убийства, у меня был.       Господин полицмейстер лично отдал приказ арестовать прокурора Персиянова. Я же был удостоен рукопожатия и нескольких слов благодарности.       Анна улыбнулась и закрыла дневник.       – Дядюшка как-то уговорил папу стать адвокатом Андрея Кулагина, – сказала она.       – Твой батюшка был великолепен, – серьезно кивнул Штольман, – я помню: дамы плакали, мужчины сурово молчали – обвиняемый был оправдан.       – А потом ты пригласил меня в кондитерскую, – заметила Анна Викторовна, – помнишь?       – Хотел поблагодарить тебя, за то, что спасла мне жизнь, – кивнул Яков и усмехнулся: – А ты вдруг сказала, что понимаешь, что служба для меня самое главное в жизни и счастлива, что я могу разделить с тобой хотя бы это – но это было уже не так! Штольман поднялся и прошелся по кабинету:       – Тогда я уже знал, что не хочу, чтобы главным в моей жизни была только служба; и мне мало тех отношений, что между нами были, – сказал он, глядя на Анну, – Жаль, я не мог тогда тебе об этом сказать. Но я решил, что сделаю это сразу, как будет покончено с тайнами и заговорами господина Варфоломеева... Да ведь я и тогда многое тебе сказал – что не хочу и не могу думать ни о ком другом; что хочу, чтобы ты всегда была рядом...       Внезапно Яков на мгновение задумался и спросил:       – А почему тебя так интересовали "роковые женщины"? Ты ведь уже спрашивала меня об этом, относительно госпожи Нежинской.       – Не знаю, – пожала плечами Анна, – думала, может быть тебе со мной скучно или что тебе нравятся другие женщины – те, из-за которых мужчины начинают войны, а я...       – Аня! – изумленно произнес Яков Платонович, – неужели ты всерьез? Поверить не могу...       Анна Викторовна покаянно вздохнула.       Неожиданно в прихожей раздались веселые детские голоса, и громкий топот. Обгоняя друг друга, дети поднимались по лестнице. В последний момент перед самой дверью в кабинет Дмитрий Яковлевич сделал шаг в сторону, пропуская отставшую и уже готовую расплакаться Сашеньку вперед. Счастливая девочка с разбега влетела на руки к отцу, который едва заметно благодарно кивнул сыну, показывая, что оценил его мужской поступок.       – Папа! Мама! – радостно сообщила девочка, – дедушка Петя прислал телеграмму – он завтра приезжает!       – А еще он написал, что завтра можно будет забрать наших лошадок на станции, – добавил Митя.       – Значит, заберем, – кивнул Яков Платонович.       – Ура! – закричала Сашенька, выскальзывая из рук отца, она подбежала к Анне, обняла ее за шею и зашептала на ухо:       – Дедушка сказал, что мою лошадку зовут Мэри, и она рыжая, как лисичка!