Дневник Штольмана

      Всю прошедшую неделю накануне вербного воскресенья в большом доме Мироновых-Штольманов кипела работа: мыли полы, выносили из дома и выбивали на улице запылившиеся за зиму ковры, выгребали из углов скопившуюся там паутину. Михеич, под руководством Прасковьи, поснимал с окон тяжелые зимние портьеры, и собрав их в два больших узла, отправил с конюхом к прачке. Настя, подоткнув подол – босая – залезала на подоконники и с яростным скрипом протирала стекла. Мария Тимофеевна затеяла уборку на кухне, которая плавно перетекла в большую гостиную на первом этаже, потом в спальню и даже в комнату Петра Ивановича, лишь Виктору Ивановичу удалось отстоять неприкосновенность своего кабинета, где он позволил лишь в собственном присутствии помыть пол и протереть пыль с книжных полок. Примерно такая же весенняя суматоха царила и на втором этаже.       Всю неделю мужская часть семьи старалась пореже бывать дома, чтобы не попадать под горячую руку Марии Тимофеевны – Виктор Иванович каждое утро велел Михаилу закладывать бричку и уезжал «на встречу с клиентом», частенько прихватив с собой и брата. Часа через два Михаил возвращался один. Но каждый вечер он снова ехал в город, и привозил братьев Мироновых довольными, веселыми, пропахшими сигарным дымом и дорогим коньяком. Все это терзало нежную душу Марии Тимофеевны подозрениями, что встречаться с клиентами Виктор Иванович предпочитал либо в дворянском, либо в офицерском собрании, а то и, попросту, в ресторации.       Митя под руководством Михаила, который неожиданно для всех оказался прекрасным тренером, целыми днями учился ездить верхом и приходил домой только пообедать, да еще, когда Михаилу нужно было куда-то отлучиться. Абсент бегал за мальчиком, как собачонка, настойчиво хватал его губами за плечо, выпрашивая хлеба, а однажды, даже снял с его головы и утащил шапку. Сашенька в ожидании заказанных седел и костюмов, каждый день приходила на конюшню, чтобы угостить и приласкать свою рыжую лошадку. Мэри терпеливо ждала девочку и благодарно принимала из ее рук угощение, щекоча ее ладошки своим теплыми бархатными губами.       Ричард и Вильгельм, которым не нравилась суматоха, связанная с уборкой в доме, где им никак не удавалось найти тихое место, чтобы спокойно вздремнуть в свободное от несения службы время, целые дни проводили на улице. Домой они возвращались украдкой, через кухню, где им всегда были рады и всегда угощали чем-нибудь вкусненьким. Наевшись до отвала, собаки пробирались в комнату Сашеньки, оставляя по всему дому следы грязных лап, что вызывало законное возмущение Марии Тимофеевны. Собаки почти смирились с присутствием в жизни их обожаемых хозяев странных животных – лошадей, и, хотя и не решались подходить к ним близко, с интересом наблюдали за Митиными уроками верховой езды из какого-нибудь надежного, укромного места.       Сашенька с удовольствием принимала самое непосредственное участие в уборке: повязав на голову цветастую ситцевую косынку, девочка не расставалась с тряпкой и принималась помогать то Прасковье на кухне, то Насте в гостиной, то Анне Викторовне в одной из детских.       И только Яков Платонович, посмеиваясь, наблюдал за царящей в доме неразберихой из своего кабинета, заходить в который Мария Тимофеевна по-прежнему не решалась. Надо заметить, что Анна Викторовна частенько составляла ему компанию, пользуясь неприкосновенностью этой части жилища.       Наконец, в пятницу с уборкой было покончено, и семья вздохнула с облегчением.       Надо сказать, что последняя неделя марта выдалась теплой, туманной и дождливой. За несколько дней снег почти полностью растаял, в колеях разъезженных дорог стояли глубокие лужи, которые, как разбитое на осколки зеркало, отражали туманную серую муть. В субботу, накануне вербного воскресенья, дождь внезапно прекратился, с востока подул холодный ветер, который к вечеру угнал на запад тяжелые рыхлые облака, так и не выпустившие из своего плена солнце. Но над городом, наконец, открылось холодное бледно голубое небо, на котором уже начали появляться первые, еще не яркие звезды. Ночью подморозило – дороги будто бы немного подсохли, лужи покрылись ледяной корочкой, даже воздух словно очистился от тумана и запахов. С самого утра, еще до восхода солнца, небольшая экспедиция, возглавляемая Михеичем, в составе Мити, Сашеньки и Петра Ивановича, которому в кои-то веки удалось подняться с постели еще затемно, отправилась к реке, чтобы нарезать веток вербы.       Уже к обеду в каждой комнате большого дома, включая комнату Петра Ивановича и оба кабинета, стояли вазы с зеленоватыми ветками, на которых начали распускаться пушистые серые цветы – «котики».       После уборки в доме дошла очередь и до гардероба. Мужчины, едва успевшие оправиться от предыдущего, доставившего им столько хлопот мероприятия, с тяжелым вздохом разбрелись по своим комнатам и кабинетам, предоставив большую гостиную в полное распоряжение женщин.       Мария Тимофеевна доставала из шкафов весенние и летние наряды, придирчиво их осматривала и распределяла в три разные стопки: в первую то, что она считала возможным носить и дальше; во вторую то, что нужно было раздать бедным; в третью – приданное Насте, то, что можно было перешить, подогнав ей по фигуре.       Дело в том, что Настя была просватана. Еще месяц назад, едва вернувшись из поместья Лыткина, Виктор Иванович вдруг заметил, какие страстные взгляды Михаил бросает в сторону пунцовой от смущения девушки. Поскольку тридцатипятилетний красавец – конюх имел славу любителя и любимца женщин, не обделявшего своим вниманием ни девиц, ни вдов, ни мужних жен. Миронов-старший немедленно вызвал его в свой кабинет и заявил, что Настю обидеть не позволит. А Михаил вдруг встал по стойке «смирно» и, выкатив честные глаза, заявил, что готов с ней хоть завтра под венец, на что и просит его – Виктора Ивановича – родительского благословения. Пригласили Настю. Выслушав проникновенную речь хозяина, девица сначала побледнела, потом покраснела, потом кивнула и, закрывая пунцовое до корней волос, лицо руками, пулей выскочила из кабинета. Завтра все-таки решили не венчаться, а сыграть свадьбу по обычаю – на «красную горку», благо ждать оставалось недолго. Михаил, тоже оказавшийся сиротой, неожиданно, попросил Якова Платоновича стать его посаженным отцом – должно быть, вспомнил, как тот снял с него подозрения в убийстве девушки Дуни, дочери забойщика Семена Кокошина. Штольман, надо сказать, восторга по этому поводу не выразил, но после недолгих увещеваний и уговоров Анны Викторовны все-таки дал свое согласие. Посаженным отцом Насти вызвался быть сам Виктор Иванович, который чувствовал свою ответственность за девушку. Мария Тимофеевна взяла на себя заботы о подвенечном платье невесты, которое и заказала у своей портнихи, и теперь регулярно возила вконец смущенную девицу на примерку. Яков Платонович, на правах посаженного отца жениха, приобрел два золотых обручальных кольца для новобрачных. Для проживания молодым временно выделили две смежных комнатки, в крыле, где жила вся прислуга, но уже летом решено было пристроить к конюшне второй – жилой этаж. Пока же Анна Викторовна решила в качестве их с мужем свадебного подарка обставить эти две комнатки мебелью и снабдить всем необходимым.       Начиная с вербного воскресенья, весна окончательно вступила в свои права. Погода стояла солнечная и теплая, земля стремительно высыхала, а на лужайке перед домом уже начала пробиваться трава, протыкая острыми верхушками, оставшиеся с прошлого года, не успевшие сгнить редкие листья. На сирени, росшей вокруг дома, прямо на глазах набухали почки. В кронах темноствольных лип громко каркали вороны, уже успевшие отложить яйца в свои отремонтированные и заново отстроенные гнезда. Откуда ни возьмись, появились огромные стаи воробьев, которые со звонким чириканьем сновали по кустам под раскрытыми настежь окнами. Они появлялись с рассветом и исчезали с закатом, не давая обитателям дома ни минуты покоя. Часто тыкая своими длинными острыми клювами в прелую листву, забегали под деревьями иссиня-черные скворцы, усеянные блестящими крапинками-звездочками.       Пользуясь хорошей погодой, на веранде – в тени – на специально принесенных скамейках сохли разложенные зимние вещи: пальто, шубы и шапки – после их чистили и убирали в дальние шкафы, перекладывая мешочками с лавандой. На их место выносили другие – весенние и летние вещи, которые уже прошли придирчивый осмотр.       Мария Тимофеевна с помощью Насти решительно разбирала вещи, которые лежали на креслах и диванах, одновременно составляя список того, что нужно немедленно заказать у портнихи, и того, что необходимо выписать из столицы. Анна Викторовна равнодушно листала модный журнал, только накануне пришедший из Петербурга по почте, когда наткнулась на раздел модного, в начинающемся летнем сезоне, женского белья. Она с восторгом смотрела на снимок симпатичной девушки в чУдном нижнем белье – в очень коротких и облегающих шелковых панталонах, больше напоминающих юбочку с застежкой на талии, и лифчике с тонюсенькими бретельками, оставляющем открытым большую часть живота, который к тому же удобно застегивался на спине, никакого корсета не предполагалось вовсе.       – А вот это ему понравится, – вдруг громко сказала Анна Викторовна и сейчас же прикусила язык, сообразив, что произнесла это вслух.       – Якову Платоновичу? – Мария Тимофеевна с интересом взглянула на картинку, ожидая увидеть на ней мужские брюки или сюртук, но увидев фотографию полуголой девицы, оторопело уставилась на Анну, которая слегка порозовела, но как ни в чем не бывало, продолжала рассматривать страницу.       – Аннушка, а тебе не кажется это слишком вульгарным? – вкрадчиво спросила Мария Тимофеевна. – Панталоны должны быть хотя бы до колена, да потом, ведь весь живот открыт! А корсета, что, совсем нет? Как же так? Думаю, это недопустимо…       – Конечно, мама, – согласно кивнула Анна, отмечая про себя, что непременно закажет такое белье, как только появится возможность остаться в кабинете одной, тем более, что на странице был адрес модного магазина на Невском, куда предлагалось писать заказчикам. «Это будет!..» – Анна Викторовна не решилась додумать свою мысль до конца, заливаясь румянцем от одного только предвкушения, того, что может последовать дальше – после того, как она наденет такое белье. Мария Тимофеевна подозрительно посмотрела на раскрасневшуюся, улыбающуюся дочь, но продолжала заниматься гардеробом.       По окончании ревизии в руках обеих женщин оказался внушительный список на несколько страниц, и это, не считая детской одежды, которую нужно было непременно заказать новую – дети за зиму сильно подросли.       Несмотря на все весенние хлопоты, подготовка к Пасхе, которая в этом году выпадала на девятое апреля шла своим чередом. Уже с начала страстной недели на кухне стояли блюда, наполненные сырыми куриными яйцам – Прасковья с Сашенькой целыми днями красили их отваром из луковой шелухи, которую Прасковья собирала с самого Рождества – получались они яркие, желто-коричневые, будто бы румяные. Некоторые из них заворачивали в цветастые ситцевые лоскуты и опускали в кипяток с уксусом – яйца получались пестрые с рисуночком. Когда они остывали, Сашенька брала гусиное перо, окунала его в постное масло и смазывала им остывшие яйца – они блестели на солнце, словно позолоченные. Готовые яйца складывали в корзинки – готовили подарки друзьям и знакомым – некоторые заворачивали в папиросную бумагу и перевязывали красными ленточками, другие складывали в красивые коробочки, третьи – в небольшие лукошки, которые специально заказывали мастеру – плетельщику.       В пятницу в доме запахло ванилью и кардамоном – начали готовить пасху и печь куличи. Мария Тимофеевна извлекла на свет божий свой фолиант с рецептами и лично руководила Прасковьей и Настей. К вечеру на большом кухонном столе уже отдыхали два десятка высоких румяных куличей, прикрытых кипенно-белыми полотенцами, а в погребе на льду стояли в глиняных формах несколько творожных пасх, в которые были щедро добавлены сухие фрукты и ягоды. Половину готовых куличей, как и большую корзинку с крашенными яйцами Анна Викторовна каждый год лично отвозила в Городской приют для умалишенных, чтобы и у этих несчастных людей пасхальным утром на столе оказалось праздничное угощение. Это было то немногое, что она могла и хотела сделать для этих позабытых всеми людей сама. Надо сказать, что для нее стало удивительным подарком то, что последние несколько лет ее муж ежегодно перечисляет приюту крупные суммы денег на покупку самого необходимого – медицинских препаратов, постельного белья, одежды для пациентов. Она узнала об этом совершенно случайно год назад от самого директора приюта, и была безмерно благодарна Якову Платоновичу.       В субботу Мария Тимофеевна, умаявшаяся за последние дни, удалилась в спальню сразу после позднего обеда. Дети, которые так устали от приготовлений и ожидания праздника, что даже не сопротивлялись, когда Анна Викторовна предложила им лечь спать пораньше. Виктор Иванович с Петром Ивановичем сманили Якова Платоновича в кабинет, предложив ему сыграть партию в шахматы. Настя с Прасковьей и Михеичем отпросились в монастырь на заутреню, а Михаил вызвался их туда отвезти. Предоставив бричку и лошадей в их полное распоряжение, господа удалились в кабинет.       Уложив детей спать, Анна Викторовна пришла в кабинет мужа и огляделась. Подумав, она приоткрыла дверцу книжного шкафа и что-то туда положила, отошла на несколько шагов и, убедившись, что со стороны ничего не видно, удовлетворенно вздохнула и улыбнулась. Дело в том, что десять лет назад, 9 апреля 1890 года, в маленькой деревянной церкви за тридевять земель от Затонска веселый батюшка с буйной копной рыжих волос и бородой - «лопатой» обвенчал их с Яковом Платоновичем, навсегда соединив перед Богом и людьми. По поводу десятилетнего юбилея этого события Анна Викторовна приготовила мужу подарок, однако, она совсем не была уверена в том, как он к нему отнесется – подарок был необычным, да и не принято было, чтобы жена делала мужу подобные подарки. Правда, ждать наступления 9 апреля, на которое в этом году пришлась Пасха, нужно бы еще несколько часов, но Анну это совершенно не смущало. Анна нервно хихикнула, стараясь предугадать реакцию мужа, потом побродила по кабинету, чтобы успокоиться и настроиться на долгое ожидание. Она постояла возле книжного шкафа, раздумывая, чем бы себя занять, и тут ее взгляд упал на дневник, лежащий на столе. Недолго думая, Анна Викторовна присела в кресло и открыла тетрадку.       25 ноября 1889 года.       Похоже, все складывается так, что это моя последняя запись в дневнике, но обо всем по порядку.       Прочитав первую фразу, Анна Викторовна вздрогнула, как от удара и начала лихорадочно листать дневник – нет, это был еще не конец, в тетрадке оставалось еще несколько страниц, исписанных четким каллиграфическим почерком Якова Платоновича. Немного успокоившись, женщина продолжала читать.       Сегодня рано утром, можно даже сказать еще ночью, я проснулся от того, что кто-то нещадно барабанил в дверь. Оказалось, что управляющий помещика Алексея Гребнева прислал за мной посыльного – пропал хозяин дома. Спросонья я не сразу сообразил, что наш полицмейстер Николай Васильевич поехал вчера именно туда – в поместье Гребнева, куда был приглашен на театральную постановку. Кроме того, сейчас в поместье гостила известная театральная актриса Елена Николаевна Полонская - мать Алексея и ее друг – известный драматург Тропинин. И о Полонской, и о Тропинине я слышал еще в Петербурге. Честно говоря, я не очень понял, что значит "пропал хозяин дома" – куда, интересно, мог пропасть взрослый человек из собственного, набитого гостями поместья, мне было непонятно. Но медлить я не стал, тем более, что сам Николай Васильевич уже находился на месте событий.       Анна Викторовна оторвалась от чтения и подняла голову, даже если бы ей хотелось забыть все, что тогда произошло, она бы не смогла. Приглашение на театральную постановку, которую устраивал хозяин дома и по совместительству начинающий литератор, коим он себя воображал – Алексей Гребнев, ей передал князь Разумовский. Мария Тимофеевна, конечно же, настояла на поездке. Если бы она знала, как закончится этот спектакль, она, пожалуй, осталась бы дома.       До поместья мы добрались, когда уже совсем рассвело. Как я и ожидал, к утру ситуация с пропажей прояснилась, правда отнюдь не так, как я надеялся. Как только рассвело, в парке обнаружили тело Алексея Гребнева с простреленной грудью. Как я понял, все, включая господина полицмейстера, уже решили, что Алексей покончил с собой – возле тела нашли дуэльный пистолет. Однако, мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что Гребнев убит. Управляющий, тот самый, что прислал мне записку, сообщил, что «чужих» в доме не было, из чего следовал единственный вывод, что убили хозяина дома «свои». Несмотря на то, что под утро выпал снег, Ульяшину – кстати, не забыть сказать Коробейникову, чтобы обязательно к нему присмотрелся – удалось отыскать в нескольких шагах от трупа следы мужских ботинок и серебряный портсигар с гравировкой: "Наставнику от любящих учеников". Прикинув траекторию выстрела, Ульяшин убедился, что стрелять убийца мог именно отсюда. Очевидно, убитый видел своего убийцу, ведь пуля попала ему прямо в сердце. Предположил, что эти двое выясняли отношения, в результате чего и случилась трагедия. Однако, как верно заметил Ульяшин, ведь один из них пришел выяснять отношения с пистолетом, значит, шел убивать. Второй дуэльный пистолет, как утверждал управляющий, находился на своем месте в кабинете. Собственно, все, что можно было осмотреть на месте убийства, я осмотрел, можно было приступать к опросу подозреваемых, которые по распоряжению господина полицмейстера ожидали меня в доме. Как обычно в таких ситуациях, когда приходится лишать людей свободы передвижения, все они были возмущены, однако вели себя достаточно спокойно – вот, что значит благородные господа. Я извинился за доставленные неудобства и объяснил всем, в особенности пожилому господину, очевидно, драматургу Тропинину, который сразу же попытался высказать мне свое недовольство, что произошло убийство, и им придется смириться с неудобствами, которые доставляет расследование. Поскольку меня активно поддержал господин Трегубов, то ничего другого им не оставалось. Похоже, присутствующие, которые уже решили, что Алексей покончил с собой, были поражены – должно быть, осознать, что один из них убийца, было непросто. Кроме матери Алексея – Елены Николаевны Полонской, которая по понятным причинам находилась в своей комнате, я не видел еще одного гостя – среди приглашенных на театральную постановку была и Анна Викторовна, однако сейчас ее не наблюдалось. Начинающий оперный певец Алмазов сообщил, что она пошла ко мне, упросив городового ее отпустить. Интересно, куда она отправилась на самом деле, ведь в парке мы ее не видели. Но, как бы то ни было, решил сразу приступить к опросу, тем более, что Николай Васильевич рвался мне помочь. Поручил Ульяшину снять отпечатки пальцев с пистолета, из которого был убит Гребнев, и сразу пригласил для разговора самого недовольного – драматурга Тропинина.       На вчерашний спектакль, который проходил в беседке в парке, он не пошел, однако вышел в сад сразу, как только представление закончилось. Мать Алексея – госпожа Полонская, попросила его найти сына. По его словам, Гребнева он не видел, выстрел он услышал минут через десять – пятнадцать после того, как вышел из дома. Когда вернулся на веранду, все уже были там. Получается, что все это время его никто не видел. Он удивился, поняв, что мы его подозреваем – ведь у него не было мотива убивать Алексея. Николай Васильевич «успокоил» его, сказав, что мы пока не знаем мотива, но это не значит, что мы его не найдем – ведь расследование только началось. Предупредил его, не покидать поместье, и отпустил... пока, как справедливо заметил господин полицмейстер. Николай Васильевич был чрезвычайно доволен собой и горел желанием продолжать расследование.       Следующим, вернее, следующей, кого мы допросили, оказалась Ольга Александровна Соловьева – начинающая актриса, которая участвовала во вчерашней постановке – она буквально налетела на нас с Николаем Васильевичем. Как оказалось, в момент выстрела она тоже искала в парке Алексея, но не нашла. После выстрела она почему-то побежала к веранде, а не туда, где стреляли. Она объяснила, что не знала, что это за выстрел, и решила отыскать управляющего. Когда она подошла к дому, некоторые из гостей уже были там, позже пришел господин Семенов. Оказывается, наш уважаемый учитель словесности тоже был среди приглашенных, однако на веранде я его не видел, так где же он? И Ольга Александровна, и Николай Васильевич предполагали, что он в парке. Я сразу вспомнил про найденный на месте убийства портсигар с надписью, так вот кому он принадлежал! Внезапно я понял, что Анна Викторовна сейчас находится в парке наедине с возможным убийцей. Я прервал допрос и бросился в парк, оставив господина полицмейстера разбираться с начинающей актрисой.       Анна вспомнила, как попыталась вызвать дух Гребнева, и вдруг увидела в кустах прячущегося человека. Это оказался учитель словесности Семенов. Вел он себя еще более чудно, чем обычно – хватал ее за руки, а потом вдруг рухнул на колени и требовал "пощадить ее". Слава Богу, появился Яков Платонович и избавил ее от этого чудного человека, который ее всегда пугал, своими странностями.       Я нашел их очень быстро. Господин Семенов стоял перед Анной на коленях, ухватившись руками за ее талию, и умолял кого-то пощадить, мне даже издалека было видно, что Анна перепугана. Я резко окликнул господина учителя, он сейчас же отпустил Анну и поднялся с колен. Сообщил ему, что он задержан по подозрению в убийстве и велел ждать меня возле беседки. Он начал слабо возражать – пообещал, что непременно выслушаю его объяснения и посмотрел на Анну – нет, мне не показалось – она действительно была напугана. Спросил ее что происходит – она сказала, что уверена – Семенов что-то знает – вот только она не поняла что. Кроме того, она рассказала, что вчера, сразу после выстрела, слышала голос, который произнес: "Надо было разрядить пистолеты". Голос принадлежал Гребневу, но он к тому времени уже был мертв. К сожалению, имени своего убийцы Алексей не назвал. Нашу беседу прервал Ульяшин, сообщив, что меня ждет госпожа Полонская – пришлось извиниться и идти в дом. Велел Ульяшину отправить кого-нибудь в город за госпожой Нежинской и князем Разумовским, прихватил Семенова и вернулся в дом. Как я успел заметить, Анна пошла следом. Как только мы с Семеновым оказались на веранде, спросил его, каким образом на месте преступления очутился его портсигар. Он схватился за карман, похоже, до сих пор он даже не заметил, что его потерял. Немного подумав, он объяснил, что это именно он нашел тело. Однако следы указывали на то, что он долго топтался на одном месте, будто бы кого-то поджидал. Он пояснил, что растерялся, что ему понадобилось время, чтобы прийти в себя и заставить себя подойти к телу; его бросило в жар – он начал доставать носовой платок, и, видимо, тогда и выронил портсигар. Я же предположил, что он стоял там, поджидая Алексея, потом пытался достать пистолет – вот портсигар и выпал. В это время пришла Анна и спросила Семенова, за кого он ее просил. Оказывается, он сказал Анне: "Пощадите ее!" Так о ком же шла речь? Семенов сделал вид, что не понимает, о чем она говорит. Подошел к Анне – я не возражал, чтобы она задавала вопросы, но мне были нужны объяснения. И она сейчас же мне их дала – она считала, что Семенов решил, будто она уже поговорила с духом Гребнева и знает имя убийцы, вот он и просил за него, вернее, за нее. Спросил, кого же он пытается выгородить. После некоторого сопротивления, он вдруг рассказал, что говорил о дочери управляющего – Саше, правда, сейчас-то он якобы понял, что все это полный бред. Мы с Анной переглянулись, видимо, ни она, ни я не ожидали услышать это имя. Оказывается, Саша недавно обратилась к нему с просьбой найти ей врача – хотела избавиться от беременности. Отцом ребенка был Алексей Гребнев. Взглянув на Анну, понял насколько ей все это отвратительно. Спросил Семенова, как получилось, что девушка обратилась с такой деликатной просьбой именно к нему. Ответил, что больше ей обратиться было не к кому. Семенова отпустил, Анна ушла сама.       В сопровождении Тропинина появилась Елена Николаевна Полонская и потребовала прекратить дело. Попытался объяснить, что это невозможно, и следствие будет продолжено до тех пор, пока не будет изобличен убийца. Она попросила объяснить, почему я считаю смерть ее сына убийством, но как только я попытался это сделать, потребовала избавить ее от подробностей и ушла. Спросил Тропинина не знает ли он, где был Семенов те несколько минут до выстрела, пока он сам искал Алексея в парке. Он сказал, что не знает, но на веранду Семенов пришел позже всех, запыхавшийся, словно бежал.       Ульяшин, которому я поручил снять отпечатки пальцев с орудия убийства, сообщил, что они стерты будто бы намерено, лишь возле мушки каким-то чудом сохранился один. Решил, что необходимо провести дактилоскопирование всех, кто накануне был в поместье. Николай Васильевич, который не особенно верил в современные методы расследования, попытался возмутиться. Пришлось прочитать ему небольшую лекцию об истории и будущем дактилоскопии, не знаю, убедил ли я его, но мешать мне он не стал.       Снова собрал всех на веранде. Пока Ульяшин снимал отпечатки, выяснилось, что кое-кто из присутствующих знал о дактилоскопии, как методе полицейского расследования, возможно, именно поэтому отпечатки убийцы оказались стерты с пистолета – это следовало учитывать.       После обеда все снова собрались на веранде. Ульяшин собрал отпечатки пальцев у всех, кто был накануне в поместье, включая прислугу, и теперь занимался кропотливой работой по их сличению. Оставалось только дождаться результатов, но именно это ожидание и становилось все более невыносимым – напряжение нарастало. Чтобы как-то сгладить ситуацию, пришлось еще раз извиниться перед гостями за доставленные в ходе расследования неудобства и призвать всех к терпению. Неожиданно заговорил Семенов, он сообщил, что Алексей хотел открыть собственную антрепризу, ставить спектакли, а для этой высокой цели хотел продать имение. Судя по всему, эта новость стала полной неожиданностью для господина Тропинина, который бросил вопросительный взгляд на управляющего. Похоже, тот тоже оказался не в курсе, потому что раздраженно ответил: "Чушь! Я бы знал!" Но Семенов продолжал настаивать, что Гребнев хотел уехать, и заниматься настоящим театром, а не этими любительскими постановками. За всеми этими разговорами я заметил, как Антон Павлович Чехов – писатель и друг Елены Николаевны подсел с чашкой чая к Анне Викторовне.       Анна оторвалась от дневника и задумалась. Этот язвительный и умный мужчина заинтересовал ее еще накануне, во время представления, когда он спокойно и с достоинством объяснил Елене Николаевне, как она неправа, когда делает бестактные замечания своему сыну. Сейчас – в девятисотом – он уже был знаменитым литератором, чьи пьесы ставили все известные театры страны. А тогда это был подающий надежды писатель, выпустивший две книги, и автор одной пьесы, который, к тому же, собирался в путешествие на Сахалин.       Хоть они и разговаривали вполголоса, я слышал каждое произнесенное слово. Сначала они поговорили о том, что ни один из них не был близко знаком с погибшим, а потом Антон Павлович внезапно сообщил, что знает о ее "необыкновенных способностях", и уточнил – правда ли это. Анна Викторовна улыбнулась и подтвердила – правда. Тогда господин Чехов задал тот же вопрос, который я сам задавал ей несчетное количество раз – почему она не спросит у Алексея Гребнева, кто его убил. Она улыбнулась и ответила, так же, как бывало, отвечала и мне – Алексей ее избегает. Мне почему-то стало ужасно обидно, что Анна Викторовна с такой легкостью нашла себе нового собеседника, чтобы поведать ему о своем общении с духами. Пожалуй, еще немного и она начнет рассказывать ему о своих «вещих» снах – да и не удивительно! Какой интерес говорить о таких вещах с непонятливым полицейским, который еще над тобой и посмеется…       Он спросил что-то еще, она ответила, а потом посмотрела на меня, и... попросила своего собеседника сменить тему.       – Кстати, почему? – неожиданно спросил Яков Платонович, заставляя Анну вздрогнуть, и объяснил: – Ты читала вслух.       Яков стоял в дверях, прислонясь к косяку, и, улыбаясь, смотрел на жену.       – Яков Платонович, – улыбнулась Анна и покачала головой: – Надо же, второй раз за последние дни попадаю в дурацкую ситуацию из-за того, что произношу вслух, то, о чем думаю. Как твои шахматы?       – Проиграл, – усмехнулся Штольман, – Ведь знал же, что нельзя играть с братьями – все равно обманут.       И вспомнив, что отвлекся от темы, повторил:       –Так почему ты хотела сменить тему – тогда – в поместье Гребнева?       – Поняла, что говорю не с тем человеком, – серьезно ответила Анна, – это был наш с тобой разговор и ничей больше, понимаешь?       Яков улыбнулся и кивнул:       – Еще как понимаю – я тогда тоже так подумал.       Однако от Антона Павловича отмахнуться было непросто. Он говорил что-то еще, но теперь так тихо, что мне ничего не было слышно, но я видел, что Анна заинтересовалась его словами. Потом она встала, бросила на меня вопросительный взгляд, я понял, что она хочет уйти, и кивнул в ответ.       – Он сказал, что знает, где сейчас дух Гребнева – он должен быть на сцене, – рассказала Анна и улыбнулась: – Я подумала, что это возможно, и пошла в беседку, где накануне проходило представление. Дух со мной общаться не желал, зато я стала невольной свидетельницей разговора Семенова и Ольги Соловьевой: он считал, что Алексея убила она, а она говорила, что это он... А еще Ольга сказала, что Семенов собирался стреляться с Гребневым.       – А вот я узнал об этом гораздо позже, – задумчиво произнес Яков.       Анна немного подумала.       – Когда они ушли, я снова попыталась поговорить с Алексеем, – произнесла она и улыбнулась: – но на этот раз вместо него пришел Антон Павлович – я-то подумала, что он говорил со мной серьезно, а он принял меня за свихнувшуюся дуру – правда, просил не сердиться на него, дескать, натура у него такая – насмешливая. Пришлось его прогнать – кажется, он даже немного расстроился.       Анна Викторовна еще помолчала, Яков не торопил ее – ждал, когда она будет готова продолжать.       – Но и это было еще не все – Алексей все-таки пришел. К сожалению, он не видел своего убийцу – темная фигура, вспышка, все. Тогда я спросила, где искать разгадку, он сказал, что теперь это не важно, но все-таки показал мне рукопись. Кажется, я тогда ненадолго потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела дух Елены Николаевны и поняла, что она умерла.       Анна помолчала.       – Я видела, как они встретились с Алексеем, – улыбнулась она, – Кажется, они простили друг другу все обиды и были счастливы...       В итоге, с веранды все постепенно разошлись. Я тоже вышел в гостиную и наткнулся на господина полицмейстера, который читал какую-то толстенную книгу. Похоже, он пребывал в добром расположении духа и даже предложил мне кофе. Поскольку от кофе я отказался, он потребовал доложить ему о ходе расследования. Сообщил ему, что у нас всего лишь только пять подозреваемых, у них у всех были причины желать смерти Алексею, и все они в момент выстрела были в парке. Начальство пожелало выслушать, каковы мотивы подозреваемых. Пришлось перечислить: Семенов – ревность; Ольга Соловьева могла убить в порыве гнева; Тропинин из-за наследства Елены Николаевны; дочь управляющего, потому что Алексей ее бросил беременную; ну и сам управляющий, из-за махинаций с лесом с князем Разумовским. Надо сказать, что известие о том, что я приказал доставить князя и Нежинскую сюда для допроса, господина полицмейстера не обрадовало совершенно. Более того, он ясно дал понять, что присутствовать на допросе не станет – меня это ничуть не удивило, Николай Васильевич всегда испытывал перед князем некоторую – как бы это сказать – «робость».       Не успели мы договорить с Николаем Васильевичем, как выяснилось, что господин Тропинин только что обнаружил Елену Николаевну в ее комнате без сознания. Немедленно пригласили Антона Павловича – он ведь все-таки врач. Осмотрев госпожу Полонскую, он сказал, что она приняла слишком много снотворного – ее пульс едва прощупывается. Господин полицмейстер распорядился немедленно везти ее в больницу. Антон Павлович говорил, что необходимо делать промывание, иначе возможен летальный исход. Я велел Ульяшину забрать пузырек со снотворным, чтобы снять с него отпечатки пальцев. Когда Елену Николаевну отнесли в пролетку, выяснилось, что господин Тропинин собирается ехать с ней. Я не мог его отпустить – он был подозреваемым в убийстве, да и со снотворным, которое приняла Полонская, было много неясного. Попросил господина Алмазова сопроводить Елену Николаевну в больницу, кроме того, сам Николай Васильевич поддержал мое распоряжение и сам вызвался поехать с ними, так что госпожа Полонская оказалась в надежных руках. Господин Тропинин обозвал меня чудовищем и пообещал жаловаться, вот только, интересно, кому? Ну не Трегубову же, в самом деле.       Я дал господину Тропинину немного времени, чтобы успокоиться, и поднялся к нему в комнату, чтобы задать несколько вопросов. Во-первых, меня интересовало, испытывала ли Полонская денежные затруднения, он ответил утвердительно. Поинтересовался, как, по его мнению, она собиралась разрешить этот вопрос – ответил, что просила денег у него, но он, к сожалению, сейчас и сам не в очень хорошем положении. Спросил, кто теперь, наследует имение – он не сомневался, что Елена Николаевна. Это было все, что меня сейчас интересовало. Он не понял или сделал вид, что не понял, почему я задаю такие вопросы – объяснил, мне не трудно, что смерть Алексея и наследство решили бы все денежные затруднения и Полонской, и самого Тропинина. Конечно, Елена Николаевна едва ли сама додумалась до убийства сына, но ведь господин Тропинин вполне мог оказать ей эту «услугу». Пообещал вернуться к этому разговору позже и откланялся.       Управляющего я нашел в парке. Я хотел знать, просила ли Елена Николаевна у сына денег – как я и предполагал, просила несколько раз, но получила отказ. Поинтересовался, говорил ли с Алексеем об этом Тропинин – ответил, что сам не слышал, но думает, что говорил. Но в чем он был точно уверен, так это в том, что Тропинин говорил о деньгах с ним. Надо сказать, я был удивлен, но он подтвердил, что Тропинин просил его в тайне от Алексея выделить Полонской заем – утверждает, что отказал. Интересно, почему он не сказал мне об этом раньше – объяснил, что не считал это важным, но теперь... На мой вопрос, что же изменилось "теперь", рассказал, что случайно услышал разговор Тропинина и Полонской, в котором Елена Николаевна прямо обвинила Тропинина в убийстве сына. Если быть точным, она сказала, что "знает, что это он". Еще мне нужно было знать, о чем они говорили с князем Разумовским перед спектаклем –сказал, что о продаже леса: Алексей Константинович с Кириллом Владимировичем договорились, а он лишь уточнял детали. Заметил, что разговор проходил на повышенных тонах, но управляющий не захотел вдаваться в подробности, тем более, что к дому подъезжала полицейская пролетка, в которой с каменными лицами сидели князь Разумовский и госпожа Нежинская. Так что, у меня появилась возможность спросить об этом у самого Кирилла Владимировича. Как только они вышли из пролетки, объяснил им, что пригласил их для дачи показаний по делу об убийстве Алексея Гребнева.       Похоже, князь Разумовский был настолько взбешен, что едва сдерживался. Рассказывать мне о своих делах с Гребневым он не желал, пришлось еще немного обострить ситуацию и намекнуть, что я подозреваю его в убийстве. К сожалению, нашу беседу прервал Ульяшин, который-таки нашел того, кто оставил свой отпечаток на орудии убийства. Велел князю и Нежинской не покидать дом, что определенно не добавило князю хорошего настроения, а сам отправился поговорить с дочерью управляющего Александрой – поскольку, это ее отпечаток Ульяшин нашел на пистолете.       Анна отложила дневник и сказала:       – Зачем ты вообще заставил Нежинскую и князя вернуться? Ведь накануне князь уехал еще до убийства, а Нина Аркадьевна не могла быть убийцей, она была на веранде, когда мы услышали выстрел.       – Да, сама Нина не стреляла, но она уехала сразу после выстрела – это наводило на размышления, что она знала что-то такое, что заставило ее так быстро исчезнуть, – сказал Яков.       Он немного подумал и продолжил:       – А с Разумовским все было еще сложнее – возможно Алексей Гребнев обнаружил, что управляющий его обманывает и продает Разумовскому лес по заниженной цене, вот управляющий и убил своего хозяина, чтобы избежать расследования и наказания – в этом случае, подтвердить или опровергнуть мои подозрения мог только князь.       – Я встретила Кирилла Владимировича в парке, – задумчиво сказала Анна, – он пожаловался, что ты приказал доставить его в поместье под конвоем, задаешь дурацкие вопросы и, очевидно, считаешь, что Алексея убил он. Я попыталась его успокоить, сказала, что едва ли ты всерьез так думаешь. А он решил – что в таком случае – ты над ним издеваешься.       Анна помолчала, собираясь с мыслями, потом подняла на мужа глаза:       – А потом я сказала Кириллу Владимировичу, что не смогу стать его женой.       – Да, похоже, у Кирилла Владимировича выдался не самый хороший день в жизни, – усмехнулся Штольман и мечтательно вздохнул: – Хотелось бы мне видеть выражение его лица в тот момент, тогда, пожалуй, и стреляться бы не пришлось.       – Господи, Яков Платонович, как ты можешь шутить? – Анна чуть не плача смотрела на мужа, – Ты ведь едва не погиб – и все из-за моей дурацкой выходки.       – Я знаю конец этой истории, – улыбнулся Яков, – и он мне нравится, продолжайте, Анна Викторовна.       Управляющий вызвался присутствовать при нашей беседе, я не возражал, хотя нам предстояло обсуждать вещи, которые едва ли могли ему понравиться. Сначала девушка заявила, что протирала в кабинете пыль. Позволил себе не поверить. Управляющий попытался вмешаться и спросил, на каком основании я обвиняю его дочь во лжи – пришлось пригрозить, что если он будет мешать, выставлю его вон. Изложил свою версию событий: она взяла пистолет и пошла в парк, где и состоялась ее встреча с Гребневым. Отец снова попытался вмешаться и защитить дочь – поинтересовался, зачем ей искать в парке хозяина, да еще и с пистолетом в руках. Пришлось рассказать все, как есть – что Алексей соблазнил ее и оставил беременной, потеряв к ней всякий интерес. Объяснил, что знаю это от Семенова, к которому она обратилась за помощью. Ее отец был потрясен, очевидно, он действительно ничего не знал. Я продолжал настаивать. Тогда девушка заявила, что просто взяла пистолет, чтобы посмотреть – господа хотели третьего дня стреляться, вот ей и стало любопытно. Ничего себе! Оказывается, три дня назад здесь намечалась дуэль, а я ничего не знаю. Управляющий подтвердил, что Семенов и Гребнев собирались стреляться из-за Ольги Соловьевой. Однако, дуэль не состоялась – Ольга их разняла и помирила, а вот пистолеты вернулись в футляр заряженными. Пришлось пока их обоих отпустить.       Пошел поговорить с задержанным Семеновым, который сидел на лавочке возле дома под присмотром городового. Рассказал ему, что знаю о дуэли; знаю, что он нарочно оговорил Сашу, бросив на нее тень подозрения; да и следы возле тела его. Поняв, что все улики против него, он не стал отпираться и признался в убийстве. Честно говоря, этого я не ожидал – не был Семенов убийцей. Но признание есть признание, велел его арестовать и проводить в гостиную, до тех пор, пока не появится возможность отправить его в управление.       Анна Викторовна дожидалась меня на крыльце. Пыталась убедить меня, что Семенов не убивал, а просто выгораживает Ольгу – Анна слышала их разговор с Семеновым. Кроме того, она сообщила, что Полонская умерла. А еще сказала, что князь невиновен. Позволил себе усомниться. Похоже, это ее задело – ее возмутило то, что я ей не верю. Меня же разозлило то, что она снова пытается защищать Разумовского, хотя не имеет никаких доказательств того, что он не имеет отношения к убийству. Должно быть, я был сильно раздражен, когда сказал ей, что при всем моем уважении, она все-таки не мессия. Потому что она вдруг сказала, что ее оскорбляет мое недоверие и, что она примет предложение князя. Она сказала это таким тоном… В общем, я понял, что все уже решено.       Вот и все.       Собственно говоря, я ведь с самого начала знал, что обычно девушки не отказывают князьям, если те соизволят попросить их руки. Но это обычные девушки – не Анна Викторовна. Возможно, будь это не князь Разумовский, я бы смирился с ее замужеством, но теперь, чтобы спасти ее от этого человека, мне придется его убить. Я принял это решение давно, как только узнал о том, что Разумовский просил ее руки – если другого выхода не будет, я его застрелю. Я не могу позволить ему изуродовать ее жизнь – едва ли у него получится сделать ее покорной марионеткой в своих руках, значит, он ее просто уничтожит. Должно быть, отчасти в том, что произошло есть и моя вина… Но все это не имеет значения – теперь у меня просто нет другого выхода.       – Ну почему ты ничего мне не сказал? – спросила Анна, закрывая дневник, – Мне было достаточно одного твоего слова, лишь бы знать, что я нужна тебе – но ты молчал.       – Я не мог, – произнес Яков, – поверь, сам я страдал от этого больше всех.       Штольман вскочил и заходил по кабинету:       – Наши любимые и близкие – наше самое уязвимое место – именно туда, а, значит, по тебе – ударит враг, чтобы причинить мне самую невыносимую боль; именно через тебя попытается мной манипулировать.       Яков остановился перед Анной и продолжал:       – Ну как я мог подставить тебя под удар? Одно лишь подозрение, что между нами с тобой есть какие-то отношения, мгновенно заставило князя действовать – он сделал тебе предложение. С одной стороны он постарался заполучить тебя и твой дар для каких-то неведомых мне целей, а с другой ударил по мне, вполне осознавая какую боль он мне причиняет. Понимаешь?       Анна кивнула.       – Это невозможно скрыть, – сказал Яков уже спокойнее и покачал головой: – Единственный способ – не иметь отношений. И то, лишь однажды увидев нас вместе, Кирилл Владимирович, похоже, обо всем догадался… Видишь? – Не было другого выхода.       Яков Платонович присел рядом с Анной:       – Не надо, – прошептал он и смахнул с ее щек слезинки, – все закончилось хорошо, а, значит, все было правильно. Давай дочитаем…       Анна судорожно вздохнула, потерла глаза и снова открыла дневник.       Все оказалось даже проще, чем я ожидал – Кирилл Владимирович, которого я встретил в парке буквально через несколько минут после нашего разговора с Анной, и так едва себя сдерживал. Уж я постарался, чтобы он больше не мог этого делать. Мы немного потолкались на аллее, держась за грудки, пока он не вспомнил, что дворянин, да и я тоже. Я ожидал вызова – мне нужен был первый выстрел. Дуэль назначили на завтрашнее утро, он пообещал прислать своего секунданта. Кстати, об этом я не подумал – мне тоже нужен был секундант. Но ничего, время до утра у меня еще есть – я должен успеть закончить дело и найти секунданта.       Нашу перепалку с Разумовским и вызов на дуэль видели, прогуливающиеся в парке литераторы – господин Тропинин и господин Чехов, попросил их сохранить увиденное в тайне – обещали.       Пользуясь случаем, решил задать несколько вопросов господину Тропинину – не давала мне покоя рукопись, которую Анне показал дух Гребнева. На мой вопрос, в каких отношениях он был с Алексеем – Тропинин ответил, что в натянутых: как и любого молодого человека, Гребнева раздражал любовник матери. Еще меня интересовало, просил ли Алексей помощи в попытках сочинительства, он ответил отрицательно – что с моей точки зрения было странно, ведь Тропинин мог помочь ему своими связями в Петербурге – сказал, что Гребнев его презирал.       Пришлось пережить атаку Нины Аркадьевны, которая тоже пыталась убедить меня в невиновности князя. Как всегда в подобной ситуации она старалась кольнуть меня побольнее. Сейчас сказала, что не любит, когда я выгляжу дураком, я был тронут. Спросил почему она сама уехала из поместья так поспешно, ответила, что вечер был испорчен, а расследования, в отличие от "моей" Анны, ее не интересуют. Посоветовал ей передать князю, чтобы он получше вспомнил все, что было вчера. Не думаю, что ей понравился мой ответ, но меня это больше не волновало.       Анна подняла голову и посмотрела на мужа.       – Меня она тоже спрашивала, – кивнула Анна Викторовна, – говорила ли я уже с Гребневым и знаю ли, кто убийца – можно подумать, это также легко, как поговорить с живым человеком – ответила, что она меня переоценивает. Тогда она спросила, знаю ли я, кто не убивал – сказала, что князь не убивал и дочь управляющего тоже, а обо всем остальном нужно спрашивать у тебя.       Яков улыбнулся и согласно кивнул.       Наконец, из города вернулась пролетка с новостью, которую я уже знал от Анны Викторовны – Полонская умерла. Еще раз поговорил с Семеновым, он продолжал упорствовать в своей лжи. Мне ничего не оставалось, как отправить его в управление.       Анна снова прервала чтение.       – А я попыталась убедить Ольгу рассказать тебе, что она разговаривала с Алексеем перед его смертью, – сообщила Анна, – она ведь точно знала, что Семенов не убивал, но она попросила оставить ее в покое. Еще я спросила ее про рукопись, она сделала вид, что не понимает, о чем я говорю. Тогда я еще раз вызвала Алексея – он сказал: "Кто украл – тот и убил." И снова показал мне рукопись.       – Мне и самому не давала покоя эта рукопись, –кивнул Штольман, – но у меня не было ни одной улики, хоть как-то подтверждающей мою версию.       Анна Викторовна, которая видела, как я отправил Семенова под конвоем в город, снова сказала мне о его невиновности. Я подтвердил ее уверенность, сказал, что так будет лучше – убийца будет думать, что мы верим Семенову. Она рассказала мне, что поговорила с духом Алексея – так я и не смог научиться воспринимать эти разговоры с духами серьезно, хотя и верю Анне, как самому себе – и он сказал ей: "Кто украл – тот и убил". К сожалению, у меня были только догадки и не было никаких улик, а времени почти не осталось. Попросил Анну Викторовну провести спиритический сеанс, как в деле двух утопленниц, когда мы с ней познакомились – символично получилось – с чего начали, тем и закончим – чтобы попытаться заставить преступника действовать. Несмотря на мои сомнения, что она захочет иметь со мной дело, она сразу согласилась.       Как только стемнело, я собрал всех в беседке, где проходило театральное представление. Сообщил, что медиум Анна Викторовна вызовет дух Алексея и задаст ему несколько вопросов. Никто не обрадовался, но и возражать не стали. Я наблюдал за Анной: прошло немногим больше года с того момента, когда мы познакомились, но сейчас передо мной была не юная очаровательная девочка, неведающая, что творит, а уверенная в себе молодая женщина, вполне осознающая и свой дар, и силу своего влияния на людей, в том числе и на меня.       Во время сеанса Гребнев устами Анны Викторовны, обращаясь к Тропинину, пообещал в полночь показать, где находится рукопись. Правда потом Анна Викторовна призналась, что никакого сеанса не было, а было театральное представление, но это было неважно. Тот, кто знал, где хранится эта несчастная рукопись, обязательно придет за ней, нам же оставалось только ждать. Анна Викторовна совершенно правильно догадалась, что       Алексей доверит свою тайну влюбленной в него Ольге Соловьевой. Рукопись оказалась в садовой вазе, возле все той же многострадальной беседки. Но мы были не единственными, кто следил за Ольгой –за ней пришел господин Тропинин и сразу же попытался отобрать у нее свернутую в рулон кожаную тетрадку. Как оказалось, это была рукопись пьесы "Прометей", той самой, что уже два года с большим успехом шла во всех столичных и московских театрах. Настоящим автором пьесы был Алексей Гребнев, а не Тропинин, которому эта пьеса принесла славу.       Отпираться больше смысла не имело, и господин Тропинин рассказывал все, как на духу. Два года назад он, будучи любовником Елены Полонской, познакомился с Алексеем. Тот рассказал о своем горячем желании стать драматургом и дал почитать свою пьесу. Пьеса ему понравилась, и он предложил ее своему знакомому антрепренеру, но под своим именем – просто хотел, чтобы он отнесся к ней внимательнее. Антрепренер воспринял пьесу с восторгом и предложил сейчас же ее поставить, и тут, как сказал господин Тропинин, его бес попутал: он не смог сказать, что пьеса не его. До этого ни одна пьеса его авторства не вызывала такого восторга. Тогда Тропинин договорился с Гребневым, что пьесу поставят под его именем – мать будет играть главную роль, а сам он будет помогать Алексею в продвижении других его пьес. Но, к сожалению, ничего стоящего с тех пор он так и не написал. А вчера вдруг сказал, что не намерен больше молчать. Когда на веранду пришла Елена Николаевна и сказала, что представление сорвано, а сам Алексей убежал в парк, Тропинин понял, что пора действовать. Он взял в кабинете пистолет, тем более, что знал, что он заряжен, и пошел в парк. Алексей рассказал Ольге о своих планах и о том, где спрятан черновик пьесы. После смерти Алексея она решила шантажировать господина Тропинина, ей нужна была его протекция в Санкт-Петербурге.       Вот и все, мое последнее дело раскрыто.       Мне оставалось самое важное – попрощаться с Анной и попросить у нее прощения за все, что между нами было и, возможно, за то чего не было и уже не будет. Не думаю, что она очень привязана к князю, пройдет немного времени, и она забудет эту историю, как страшный сон. Тогда она встретит хорошего человека и будет с ним счастлива, жаль, что это буду не я…       Я полагал, что все уже решено: завтра утром я застрелю князя Разумовского, а потом пущу себе пулю в лоб. К сожалению, невозможно убить, даже на дуэли, такого человека, как князь Разумовский, и выйти сухим из воды – здесь ссылкой на Камчатку не отделаешься. Один раз я уже был наказан за попытку дуэли с ним – это станет отягчающим обстоятельством, так что, полагаю, меня ждут лет двадцать каторжных работ. И это, если прокурор не увидит в моих действиях государственной измены, потому что в этом случае, возможно и пожизненное заключение. На каторгу я не пойду.       Однако, как это не раз бывало в моей жизни, все изменилось в одночасье. Анна призналась, что обманула меня – она отказала князю! Как я мог в ней сомневаться? Я ведь всегда знал, что она такая одна! Ну, кто, кроме нее, смог бы отказать князю Разумовскому? Вот только для меня почти ничего не изменилось. Я не стану убивать князя – теперь, когда я знаю, что она не выйдет за него, это не обязательно. К тому же, если я его застрелю, то пути назад у меня не будет. Что ж, попробую сыграть в русскую рулетку – всегда есть крохотный шанс, что князь промахнется – ведь один раз он уже не смог меня убить. Ну, а если нет – значит, такое уж мое везение.       Я все-таки уговорил господина Чехова быть моим секундантом, хотя, уверен, Кирилл Владимирович не отказал бы себе в удовольствии пристрелить меня и без секунданта.       Неужели, правда, я стану, как сказала сегодня Анна Викторовна, "спокойным и счастливым"?       Очень хочется верить, что Анна Викторовна когда-нибудь сможет меня простить, и захочет увидеть, потому что я-то притащусь к ней и мертвый.       Анна Викторовна подняла на мужа заплаканные глаза.       – Аня, ну что ты? – встревоженно произнес Яков и взял ее за руку. – Мы же оба с тобой знаем, что эта история закончилась хорошо.       Анна прижала его руку к губам:       – Прости меня,.. Прости за эту идиотскую выходку...       – Я никогда на тебя и не сердился, я был так счастлив, что не ошибся в тебе, что все остальное перестало иметь значение, – улыбнулся Яков, – Иди ко мне... Яков Платонович привлек Анну к себе и обнял, а она уткнулась носом ему в плечо и продолжала всхлипывать. Он гладил и целовал ее волосы, стараясь успокоить. Анна всхлипывала все реже, и, наконец, чуть отстранилась от него и, глядя в глаза спросила:       – Все? Дневник закончился?       – Нет, – покачал головой Яков, – но мы дочитаем его в другой раз.       Он кивнул на часы – они показывали без одной минуты полночь. Сейчас же в открытое окно ударил колокольный звон и поплыл над городом, возвещая о воскрешении сына Божьего.       – Христос воскрес, Анна Викторовна, – улыбнулся Яков.       – Воистину воскрес, Яков Платонович, –сквозь слезы улыбнулась Анна.       Они обменялись троекратным поцелуем, потом Яков что-то вынул из кармана и сжал в кулаке. Он усадил Анну в кресло и произнес:       – Аня, десять лет назад ты стала моей женой… Я знаю, что редко тебе это говорю, но я хочу, чтобы ты знала, если бы я мог, я женился бы на тебе еще раз… Я люблю тебя…       Он разжал руку – на ладони лежало простое гладкое обручальное кольцо. Анна, словно не веря своим глазам, дотронулась до него, потом посмотрела на мужа и тихо сказала:       – Я тоже приготовила тебе подарок.       Она подошла к книжному шкафу, что-то взяла с полки и сжала вруке.       Заинтригованный Яков Платонович завороженно смотрел на сжатую в кулачок руку. Наконец, Анна разжала руку – на ее ладони лежало такое же простое обручальное кольцо, только побольше.       …Анна вздохнула и еще теснее прижалась к мужу. На улице начинало светать, значит, засыпать уже не имело никакого смысла. В приоткрытое окно спальни уже доносилось пока еще робкое чириканье проснувшихся с первыми лучами солнца воробьев. Внезапно, мысли Анны Викторовны снова вернулись к той последней записи в дневнике, что они прочитали вечером.       – Яша, а если бы мы тогда не успели, – ее голос дрогнул, но она закончила: – я бы никогда ничего не узнала?       Она почувствовала, как Яков тяжело вздохнул:       – Сначала я хотел написать тебе письмо и все объяснить, потом решил написать записку с просьбой передать тебе дневник, а потом подумал – и решил оставить все как есть…       Он немного помолчал и закончил:       – Подумал, что если ты ничего не будешь знать, то тебе будет легче все забыть и жить дальше.       Анна снова почувствовала, как ее глаза наполнились слезами, и шмыгнула носом.       – Как ты мог? – прошептала Анна и уткнулась носом в его плечо.       – Ань, ну перестань, – вздохнул Яков и поцеловал ее в волосы, – в конце концов, все ведь давно закончилось – сегодня Пасха, скоро проснутся дети, будем праздновать – Настя с Прасковьей столько всяких вкусностей приготовили…       Анна тихонько вздохнула и вдруг ощутила легкий запах ванили, кардамона и еще чего-то ужасно вкусного… Внезапно к ее горлу подкатился ком, и она с ужасом почувствовала, что ее сейчас стошнит… Женщина вскочила с кровати и, шлепая босыми ногами по полу, бросилась в ванную комнату…       …Анна Викторовна несколько раз плеснула себе в лицо ледяной водой и посмотрела в зеркало. На самом деле, она уже несколько дней чувствовала по утрам небольшое головокружение и легкую дурноту, были и другие признаки, но все-таки она сомневалась… Сейчас все ее сомнения рассеялись. Женщина еще раз посмотрела на свое отражение и улыбнулась. В дверь осторожно постучали.       – Аня, все в порядке? – раздался взволнованный голос Якова.       Анна поправила волосы и накинула на себя пеньюар:       – Входите, Яков Платонович.