Дневник Штольмана

      Анна Викторовна относилась к тому счастливому типу женщин, которым беременность не только не доставляла никаких неудобств, но и делала их краше и по-женски привлекательнее. Поэтому она совершенно не волновалась, по опыту зная, что очень скоро утренние недомогания и дурнота пройдут; легкие головокружения, преследующие ее в течение дня, исчезнут; и следующие семь-восемь месяцев ее жизни будут вполне комфортными. Единственное, что ее немного смущало, так это то, что Яков Платонович, похоже, решил лично следить за тем, как протекает ее беременность. Он настаивал на немедленном посещении доктора Милца, сразу же, как Анна сообщила ему о том, что он в третий раз станет отцом. Ей едва удалось уговорить его не вытаскивать несчастного Александра Францевича из-за праздничного стола в кругу семьи, за которым в тот день все нормальные люди отмечали Пасху. Надо сказать, что новость о ее третьей беременности Яков воспринял чересчур волнительно. Ей показалось, что даже новость о ее первой беременности, о которой они узнали вместе от доктора Милца, он воспринял спокойнее. В тот день, когда он напуганный ее недомоганием вошел в ванную комнату, ей даже пришлось отыскивать успокоительные капли, которые на всякий случай лежали в спальне, и накапать ему целую чайную ложечку. И только бутылка коньяка, распитая тем же вечером в кабинете тестя по случаю радостного события, частично вернула ему душевное равновесие.       Хотя Анна и уверяла мужа, что прекрасно себя чувствует, и никакой срочности в консультации доктора пока нет, тот все же договорился с Александром Францевичем о визите. Чтобы еще больше не волновать и так взволнованного Якова Платоновича, Анна сочла за лучшее согласиться. После осмотра улыбающийся в усы доктор полностью подтвердил ее подозрения и предположил, что срок беременности составляет не больше четырех-пяти недель. После того, как Анна Викторовна покинула кабинет доктора, туда вошел Яков Платонович, который хотел сам задать ему несколько вопросов. Ожидание Анны Викторовны затянулось до такой степени, что она была вынуждена ворваться в кабинет доктора и, прошипев на ухо мужу, что он ставит их обоих в неловкое положение, силой утащить его от откровенно веселящегося Александра Францевича. В тот же день, сидя в бричке, которая со скоростью галапагосской черепахи – чтобы, не дай Бог, не растрясти Анну Викторовну – двигалась по весенним улицам Затонска, она потребовала у мужа пообещать ей, что больше он не переступит порог кабинета доктора без ее на то разрешения.       Яков Платонович, хотя и был уже отцом дважды, впервые имел возможность проводить все время с Анной. Когда она забеременела через три месяца после свадьбы в июле 1890 года, он только вернулся на службу после предоставленного ему по ранению отпуска и проводил в управлении по пятнадцать часов в сутки, а иногда и вовсе не приходил ночевать. Тогда он сделал для нее единственное, что мог – поручил ее заботам самых близких людей, переехав жить в дом ее родителей. Когда она ждала Сашеньку – весной и летом 1894 года, Яков Платонович все также проводил все дни на службе – он должен был работать, чтобы обеспечивать семью. И только теперь ему выпала счастлива возможность, о которой он уже и не мечтал, провести все эти месяцы рядом с любимой женщиной, которая ждет его ребенка.       Надо сказать, Штольмана сильно смущало нераскрытое дело дочери Нины Аркадьевны Нежинской, от которого, как он подозревал, Анну Викторовну не заставит отказаться никакая беременность. Последние несколько дней он размышлял, как бы уговорить ее позволить ему одному закончить расследование без использования экстраординарных методов, вроде общения с духами. Впрочем, догадываясь какой именно он получит ответ, Штольман пока помалкивал, ожидая подходящего случая.       Неделя пролетела незаметно, наступил день венчания Насти и Михаила. Сашенька с помощью Анны Викторовны с самого утра украшали лошадок и бричку разноцветными лентами – на ней невесту в сопровождении посаженного отца – Виктора Ивановича и самой Сашеньки, отвоевавшей себе место рядом с Настей в тяжелом бою с Марией Тимофеевной, должны были отвезти в церковь. На кОзлы, по такому случаю, посадили Михеича. Яков Платонович должен был ехать в церковь в другом экипаже, вместе с женихом и Митей, который в последнее время очень сдружился с конюхом. Он лично проинструктировал еще одного извозчика, того, что должен был отвезти на церемонию Марию Тимофеевну и Анну. Петр Иванович, считавший, что он и узы брака – вещи несовместные, в церковь не поехал. И теперь небольшая группа, состоящая из брички и двух нанятых экипажей, буквально ползла по улицам города, старательно выполняя распоряжение заказчика. Надо сказать, лошадки совершенно не возражали против неспешной прогулки и довольно цокали кованными копытами по просохшим за последние дни дорогам.       Восемнадцатилетняя Настя была очень хороша в простом льняном платье, украшенном только кружевами, да и жених заставил прослезиться не одни женские глазки, чьи прекрасные хозяйки, пользуясь тем, что на "красную горку" народу в церкви и вокруг было полным-полнешенько, пришли украдкой взглянуть, на кого же их променял черноглазый красавец.       Наблюдая за церемонией в храме, Анна Викторовна невольно вспоминала свою собственную свадьбу. Тогда – десять лет назад – они с Яковом категорически отказались от идеи венчаться в городе – уж слишком много разговоров было о них обоих после зимних событий, слишком много праздных любопытных пришли бы на церемонию. Виктору Ивановичу даже удалось убедить в справедливости этих аргументов Марию Тимофеевну, которой пришлось, скрепя сердце согласиться, однако с условием, что в ближайшие после венчания дни, они с Виктором Ивановичем организуют в своем доме прием для друзей и родных по случаю замужества единственной дочери. Яков Платонович, который пока с трудом представлял себе жизнь после женитьбы, согласился.       Антон Андреевич, который сдружился с батюшкой, служившим в маленькой деревянной церквушке в нескольких верстах от города, устроил все, как нельзя лучше. И в назначенный час в сопровождении родителей, любимого дядюшки – Петра Ивановича и приехавшей по такому случаю тетушки – Олимпиады Тимофеевны, она вошла под низенькие деревянные своды туда, где ее ждал Яков.       Гостей было немного, да и те едва поместились в крохотной церквушке: Антон Андреевич, Александр Францевич да егерь Ермолай Алексеевич, надевший на себя по такому случаю сюртук. Кучер на козлах полицейской пролетки, который и привез их в эту глушь, остался ждать снаружи. Анна улыбнулась. Яков Платонович, который исподволь поглядывал на жену, без труда догадался, что она вспомнила про их свадьбу, и тоже улыбнулся. Всю церемонию, несмотря на шипение Виктора Ивановича и увещевания Петра Ивановича, Олимпиада Тимофеевна рыдала в голос, будто бы присутствовала не на венчании любимой племянницы, а на ее отпевании. Тетушка искренне считала, что Нюша сломала себе жизнь согласившись выйти замуж за этого странного угрюмого полицейского, который, кроме всего прочего, был старше нее лет на двадцать и беден, как церковная мышь, к тому же с него только что сняли обвинения в государственной измене. Если бы не прохладные пальчики Анны в его руке, ради прикосновения которых он был готов выдержать все, что угодно, едва ли он смог бы вспоминать сейчас о тех событиях с улыбкой.       Яков Платонович усмехнулся и покачал головой, однако сейчас же почувствовал, как Анна Викторовна нашла его руку, нащупала на безымянном пальце два тонких колечка и вздохнула.       Тогда – в апреле 1890 года – после церемонии венчания рыжеволосый батюшка, который был счастлив провести обряд, как и положено, в присутствии родителей невесты и друзей жениха, что выпадало на его долю нечасто, пригласил всю честную компанию в свою избушку и потчевал чаем с медом и вишневым варением, до которого Антон Андреевич был большой охотник. После долгого и неспешного разговора с батюшкой Олимпиада Тимофеевна все-таки смогла смириться с произошедшим и, всхлипнув в последний раз, даже пожелать молодым счастья.       Так, погруженные в воспоминания они и простояли всю церемонию венчания Насти и Михаила, взявшись за руки, словно это над ними батюшка совершал таинство.       Поздним вечером того же дня, пока Анна Викторовна пыталась уложить детей спать, Яков Платонович сидел в своем кабинете и, подперев голову рукой, рассматривал ее фотографию. Ему снова вспомнились события десятилетней давности: после венчания и чаепития с батюшкой в его крохотной избушке, они бесконечно долго ехали по извилистой лесной дороге, а когда оказались дома – в его крохотной квартирке, состоящей из двух комнатушек, кухни и ванной, которую предоставило ему управление полиции – было уже совершенно темно. Анна, которая в первый раз в жизни была в его квартире, постукивая каблучками походила из комнаты в комнату; зашла на кухню, и потребовала немедленно поставить кипятиться чайник. Слава Богу, на кухне оказалась небольшая вязанка дров, о которой, должно быть позаботились Михеич с Прасковьей, когда накануне привозили ее вещи. Пока Яков Платонович пытался растопить упрямую печь, чего, надо сказать, никто не пытался сделать ни разу, на его памяти, Анна Викторовна открыла шкаф, нашла и вытащила две чайные чашки, протерла их подвернувшимся под руку полотенцем. Потом вдруг забыла про чайник и решила немедленно распаковать вещи, которые в двух больших сундуках стояли посреди маленькой гостиной. Яков Платонович, которому все-таки удалось справиться с печкой, сидел в кресле и с улыбкой наблюдал за женой. Иногда ему казалось, что стоит ему только моргнуть, и волшебство исчезнет, и он снова останется один в пустой квартире, как это было всегда. Если Анна выходила из комнаты, он чувствовал, что должен немедленно пойти следом и убедиться, что она здесь – с ним и не собирается никуда исчезать. Наконец закипел чайник. Анна попыталась найти среди привезенных вещей скатерть, конечно же, не нашла и очень расстроилась. Зато на кухне обнаружилась большая корзина с завернутыми в полотенце Прасковьиными пирожками, баночкой варенья, пряниками и сушками. Анна красиво разложила все это на тарелку и поставила на непокрытый скатертью стол. Они бесконечно медленно пили совершенно остывший уже чай с пирожками и держались за руки, боясь отпустить друг друга хоть на мгновение. Потом Анна Викторовна все-таки решилась прервать их затянувшееся чаепитие и помыть посуду. После этого, прихватив с собой что-то из сундука, она удалилась в ванную комнату, и он долго-долго слушал, как там плещется вода. Когда она вышла к нему в накинутом на ночную сорочку пеньюаре, с распущенными волосами, пахнущая чем-то очень женским, а он поднялся ей навстречу, ему показалось, что у него закружилась голова. А она заглянула ему в глаза и тихо спросила:       – Пойдем?       И не дожидаясь ответа, поднялась на цыпочки и на секунду прильнула к его губам, а у него вдруг перехватило дыхание и на мгновение остановилось сердце. Тогда она сама взяла его за руку и шагнула в спальню…       Яков Платонович судорожно вздохнул и помотал головой, отгоняя воспоминания. Сейчас он должен был принять очень важное решение. Еще днем ему принесли телеграмму от полицмейстера города Рыбинска господина Петровского, и он никак не мог решить: говорить ли об этом Анне или нет. Пока он задумчиво в который уже раз перечитывал телеграмму, вопрос решился сам собой. Анна Викторовна неслышно вошла в кабинет и, обняв его за плечи, взглянула на лежащий перед ним на столе бланк.       – От Петровского? – быстро спросила она и, выхватив листок, начала читать. Яков Платонович тяжело вздохнул.       – Яша, ты был прав! – кивнула Анна, – Получается, Катя Ушакова все это время была там, где ее и оставила Мария – в гимназии.       – Ну, да, – мрачно согласился Яков и добавил: – И теперь у нас есть адрес этой гимназии в Царском Селе.       Все оказалось очень просто – Катя прислала своей опекунше Пасхальную открытку. К сожалению, она немного задержалась в пути и опоздала к празднику. Отдельно Петровский сообщал, что о человеке с инициалами ЖЛ нет никаких известий. Анна еще раз перечитала телеграмму и произнесла:       – Значит, мы должны немедленно поехать туда и выяснить, настоящая ли это дочь Нежинской или нет, правильно?       – "Мы?" – произнес Яков, и его левая бровь взлетела вверх, – А вы помните, Анна Викторовна, что ждете ребенка?       – Яков Платонович! – сейчас же взвилась Анна, – между прочим, это такое же мое дело, как и ваше! И я безусловно поеду в Петербург!       Анна Викторовна упрямо топнула ножкой и уже мягче добавила:       – Яша, ну, ты же будешь со мной, мы поедем в вагоне первого класса, остановимся в хорошей гостинице, что может случиться?..       Спустя всего лишь десять минут – за все годы их знакомства он так и не научился говорить ей "нет"– Анне удалось убедить Якова в том, что он без нее, конечно же, не справится. Однако тот выдвинул непременное условие – перед поездкой они обязательно посетят Александра Францевича, и Анна поедет только в том случае, если он ей это разрешит. С этим Анна Викторовна согласилась, признав, что это справедливо.       Надо сказать, что доктор Милц полностью оправдал ее надежды и сообщил "Якплатонычу", что Анне Викторовне не просто можно, а даже и полезно отвлечься от домашних забот и предпринять недолгую увеселительную поездку в столицу. Несмотря на то, что Александр Францевич был совершенно уверен в том, что Анна Викторовна вполне здорова, Штольман попросил у доктора Милца рекомендовать им врача, имеющего практику в Петербурге, которому бы тот доверял, и к которому они могли бы обратиться в крайнем случае. Из кабинета Яков Платонович вышел не только с адресом такого доктора, но и с письмом от Александра Францевича к нему, в котором тот просил отнестись к его друзьям с особым вниманием.       Мария Тимофеевна приняла известие об отъезде дочери и зятя в столицу в штыки. Она вообще не понимала, как Яков Платонович позволяет своей жене в "таком положении" куда-то ехать. Пожалуй, это был чуть ли не единственный случай, когда мнение Якова Платоновича полностью совпадало с мнением тещи, вот только запретить своей жене что-либо он просто не мог. Неожиданно, на сторону Анны встали оба деда, которые, как и Александр Францевич, считали, что им с Яковом нужно отдохнуть от домашних забот и побыть одним. Они с готовностью согласились позаботиться о внуках те несколько дней, которые родители собирались провести в столице. Так что уже через два дня новоиспеченный муж – Михаил проводил их на вокзал и посадил на вечерний поезд, следующий в Санкт-Петербург.       Анна Викторовна вошла в купе и огляделась. Яков Платонович купил билеты в новый мягкий вагон первого класса, в котором было только четыре двухместных купе. Купе было небольшим, но очень уютным – два широких мягких дивана, занавески на окнах и столик покрытый чистейшей белой скатертью. Яков помог жене снять пальто, положил на багажные сетки совсем небольшой кожаный чемодан, в котором было только самое необходимое, и поставил на стол неизменную корзинку с Прасковьиными пирожками. Два большущих чемодана-кофра Михаил сдал в багаж. Анна села на диванчик к столу и подперла голову рукой. На самом деле, вот так – вдвоем, они путешествовали первый раз в жизни.       Так уж сложилось, что сразу после свадьбы Яков Платонович вернулся на службу, потом Митя был маленьким, потом Сашенька. Конечно, она бывала и в Петербурге, и в Москве, но всегда без мужа, и только теперь у них появилась возможность съездить куда-то вместе.       – Аня, ты как себя чувствуешь? – озабочено спросил Яков, присаживаясь на диван напротив жены.       – Хорошо, – улыбнулась Анна и взяла его за руку.       В этот момент в дверь постучали и проводник произнес:       – Сейчас отправляемся. Может быть, господа желают чаю?       – Аня, мы желаем чаю? – улыбнулся Яков, обращаясь к жене.       – Желаем, – кивнула Анна Викторовна, – с лимоном и сахаром.       – Ты слышал, любезный? – уточнил Яков, не поворачивая головы, – Будь добр, два чая с лимоном и с сахаром.       – Сию минуту, – раздался из-за двери голос проводника.       Наконец, на перроне громко и тревожно зазвонил колокольчик, сообщая, что поезд вот-вот отправится. Где-то впереди протяжно загудело, потом засвистело, поезд дернулся, трогаясь с места, и плавно покатил, понемногу набирая скорость. Вагон мягко покачивался и погромыхивал на стрелках, выбираясь со станции, потом стрелки закончились и поезд покатился быстрее.       В дверь постучали.       – Чай с лимоном и сахаром, – сообщил проводник.       Яков Платонович поднялся и распахнул дверь, впуская молоденького проводника с подносом, на котором стояли два стакана чая в подстаканниках, сахарница и блюдечко с несколькими тонюсенькими дольками лимона. Аккуратно разместив все это на столе, проводник исчез. Анна Викторовна покопалась в корзинке и вытащила еще теплый круглый пирожок с капустой и продолговатый – в форме лодочки – с яблоками.       Вагон действительно оказался мягким, если бы не легкое постукивание, то можно было подумать, что они не едут по рельсам, а летят над ними. За окном уже совершенно стемнело. Анна Викторовна задернула занавески и устало посмотрела на мужа:       – Яша, давай спать. Я только пойду умоюсь.       Когда она вышла из туалетной комнаты, Яков ждал ее в коридоре. Анна заглянула в купе – оба диванчика были застелены постельным бельем, а над дверью горел тусклый ночник.       Пока Яков ходил умываться, Анна Викторовна сбросила с себя платье, повесила его на плечики и с удовольствием растянулась под одеялом. Когда Яков Платонович осторожно приоткрыл дверь и вошел в купе, Анна сладко спала, свернувшись калачиком. Он улыбнулся, тихонько, стараясь не шуметь разделся, выключил ночник и лег на соседний диван.       Анна проснулась от того, что где-то за окном истошно звенел станционный колокольчик, а поезд медленно полз, громыхая и покачиваясь, а скоро и вовсе остановился. Она немного полежала в темноте, слушая, как за окном галдит на перроне редкий по ночному времени вокзальный люд, потом села, свесив ноги. Она нащупала рукой стол, встала, опираясь на него и пересела на соседний диван. Яков Платонович подвинулся и приподнял одеяло.       – Уже соскучились, Анна Викторовна, – прошептал он, прижимая ее к себе. Даже в темноте, Анна почувствовала, как он улыбается. Она обняла его, вздохнула и затихла, ощущая его дыхание на своих волосах.       Поезд медленно полз между товарными и пассажирскими составами, покачиваясь и постукивая колесами на стрелках. Анна с Яковом стояли в коридоре вагона и, глядя в окно, ожидали скорого прибытия на Николаевский вокзал. Наконец, мимо окон медленно поплыл дощатый перрон. Как только поезд замер, в вагон вошли двое опрятных старичков в белых холщевых фартуках и рукавицах – носильщики. Штольман тихо переговорил с одним из них и подал ему небольшой чемодан, корзинку, а в конце, протянул квитанцию. Тот равнодушно кивнул и отправился в багажный вагон. Наконец, Яков Платонович обернулся к жене:       – Идемте, Анна Викторовна.       Николаевский вокзал – шумный и суетливый – всегда производил на Анну сильное впечатление. После маленькой тихой железнодорожной станции в Затонске, он казался огромным, многолюдным и ужасно бестолковым – все куда-то спешили, толкались; с криками: "Поберегись!" сновали грузчики с тележками, наполненными горами сундуков и чемоданов, от которых пугливо шарахались и приезжие, и отъезжающие. Стараясь не отставать от мужа, Анна одной рукой вцепилась в его руку, а другой придерживая шляпку, быстро шагала рядом.       Знаменская площадь встретила их колокольным звоном. Анна залюбовалась возвышающейся над ней белой громадой с серебристыми куполами – Знаменским собором. Целая колонна двухэтажных трамвайчиков, уткнувшихся носами друг в друга, неподвижно замерла на узких железных рельсах, проложенных по середине Невского проспекта. Прямо перед вокзалом стоял длинный ряд извозчиков, которые перекрикивая друг друга и горяча всхрапывающих и перебирающих тонкими нервными ногами лошадей, приглашали выходящих из здания вокзала растерянных приезжих.       Анна глубоко вздохнула и закрыла глаза. Ей всегда казалось, что воздух в Петербурге прохладный и влажный, будто бы насыщенный соленой морской водой, был совсем непохож на душистый, пахнущий травами и прелыми листьями воздух Затонска. Яков Платонович посмотрел по сторонам и улыбнулся жене:       – Может быть, прогуляемся?       – Конечно, – улыбнулась Анна и покрепче взялась за руку мужа.       Они повернули налево и медленно пошли по мощеному тротуару Невского мимо тумб с наклеенными на них театральными и цирковыми афишами к сияющему вдали золотому Адмиралтейскому шпилю. Анна с интересом посматривала на огромные витрины модных магазинов, маленькие чайные и пирожковые. Идти было не очень далеко – Яков планировал, что они остановятся в гостинице "Европейская" и уже отправил туда багаж. Апрельское солнце было теплым и ярким, несмотря на всегдашние жалобы на погоду самих петербуржцев. Штольманы, взявшись за руки, неспеша брели по Невскому проспекту. Яков иногда посматривал на жену и, видя ее сияющие глаза, довольно улыбался.       Двухкомнатный номер на втором этаже Анне Викторовне понравился. Она обнаружила огромную ванную комнату, посреди которой стояла глубокая мраморная чаша на чугунных ножках, и решила, что должна немедленно привести себя в порядок.       Ожидая жену, Яков Платонович написал короткую записку Владимиру Николаевичу Варфоломееву и отправил ее с посыльным.       Спустя час, Анна вышла из ванной комнаты довольная, посвежевшая и немедленно заявила, что умирает от голода – пришлось заказать в номер обед. Когда они с мужем уже пили чай, и Анна Викторовна с большим интересом поглядывала на второе пирожное, в дверь постучали. Посыльный передал Якову простую визитную карточку на которой размашистым почерком было написано:"Варфоломеев В.Н.".       – Аня, я спущусь в вестибюль – меня Варфоломеев ждет, – сказал Яков, надевая сюртук.       – Ну уж нет, – возразила Анна, вставая и с сожалением поглядывая на так и нетронутое пирожное, добавила: – Ты же сам говорил, что он хотел меня видеть.       – Он ведь не просто так хочет тебя видеть, – усмехнулся Яков, – он хочет просить тебя о помощи – не думаю, что ты должна в этом участвовать, особенно теперь, в твоем положении...       – Яков Платонович! – возмутилась Анна, – я ведь не малое дитя, позвольте мне хотя бы выслушать его, а потом решать, смогу я что-то сделать или нет.       – Он хочет, чтобы ты поговорила с князем Разумовским, – прервал ее возмущение Яков.       – С Кириллом Владимировичем? – удивленно переспросила Анна и села в кресло. – Зачем? Он сам тебе это сказал?       – Намекнул, – уклончиво ответил Яков.       – Все равно, – упрямо произнесла Анна Викторовна и поднялась, – хочу узнать, что Владимиру Николаевичу нужно от князя.       – Аня...       – Яша, я помню, что у нас будет ребенок, – мягко произнесла Анна и улыбнулась мужу: – и если мне или ему будет что-то угрожать, я откажусь – не волнуйся.       Яков Платонович недоверчиво покачал головой, но больше возражать не стал.       Владимир Николаевич улыбаясь поднялся навстречу приближающимся Якову Платоновичу с Анной Викторовной.       – Яков Платонович, Анна Викторовна, – произнес Варфоломеев, пожимая руку Якову и поднося к губам руку Анны.       Когда, наконец, все расселись в креслах вокруг столика в вестибюле гостиницы, а перед ними, как по мановению волшебной палочки, возникли три фарфоровые чашечки с кофе, Владимир Николаевич посмотрел на Штольмана:       – Слушаю Вас, Яков Платонович.       Яков достал из кармана бланк телеграммы Петровского и отдал его Владимиру Николаевичу. Тот быстро пробежал глазами текст, удивленно взглянул на Штольмана и снова, теперь уже внимательно, перечитал телеграмму.       – Вы хотите сказать, что мы можем прямо сейчас поехать в Царскосельскую Мариинскую гимназию и познакомиться с дочерью Нины Аркадьевны, – уточнил Владимир Николаевич.       – Полагаю, что так, – кивнул Штольман, – если, конечно, господин с инициалами ЖЛ нас не опередил.       – А вы с Анной Викторовной приехали, чтобы удостовериться, что эта девочка именно та, за кого мы ее принимаем?       – Да, – кивнул Яков.       – И как вы собираетесь это сделать? – уточнил Владимир Николаевич, – хорошо, если девочка похожа на мать, а если нет?       – Есть примета, по которой можно узнать девочку, – усмехнулся Штольман и исподлобья взглянул на Анну, которая демонстративно отвернулась.       – И об этой примете вы узнали от Нины Аркадьевны, – кивнул Варфоломеев, проследив за взглядом Якова.       Владимир Николаевич вынул из кармана тяжелые золотые часы и щелкнул крышкой.       – Давайте сделаем так: я сейчас пошлю телеграмму в тамошнее отделение полиции – ехать туда сегодня уже поздно, а вот завтра утром я за вами заеду и мы поедем в Царское село, – сказал Владимир Николаевич и посмотрел на Якова: – Часов в девять вас устроит? Яков Платонович посмотрел на Анну и кивнул.       – Значит, до завтра, – заключил Варфоломеев и поднялся: – Яков Платонович, Анна Викторовна, рад, что вы нашли время и возможность посетить столицу.       – Чем займемся? – спросила Анна, дождавшись, пока Варфоломеев выйдет на улицу, и добавила: – До завтра еще полно времени.       – Я покажу тебе Петербург, – улыбнулся Яков.       Как и положено, к вечеру погода испортилась. Сначала откуда-то с Балтики подул ледяной ветер, который нагнал закрывшие небо тяжелые тучи, а потом и вовсе заморосил дождь, переходящий в мокрый снег. За несколько часов солнечная теплая весна сменилась зимой. Весь день Штольманы колесили по городу в экипаже на дутых резиновых колесах и с кожаной откидной крышей. Яков отлично знал город, его историю и неплохо разбирался в архитектуре. Он с удовольствием рассказывал Анне о городе и о своей жизни в нем. Когда их экипаж остановился перед парадными дверями гостиницы "Европейской", было уже совершенно темно, мощеная булыжником Михайловская улица покрылась мокрым скользким снежком, который продолжал без устали валиться с неба. Анна Викторовна так утомилась, что ужин снова решили заказать в номер.       Весь день, с тех пор, как Яков Платонович рассказал, что Варфоломеев хочет, чтобы она поговорила с князем Разумовским, ей не давали покоя воспоминания. В последний раз она видела дух князя в своей спальне, когда он притворился Яковом и до смерти ее напугал. Тогда он сказал ей, что больше никогда не придет. Но снова обманул. Она видела его еще раз, в доме родителей на званом ужине по поводу их с Яковом женитьбы. В тот вечер они очень много танцевали. И вот во время одного из танцев ей показалось, что среди гостей промелькнуло лицо Кирилла Владимировича, который, смотрел на нее с укоризной. Видение длилось всего лишь миг. И как она не вглядывалась, как не искала его глазами, больше он не появился. Тогда она решила, что ей просто показалось и постаралась забыть об этом эпизоде. Ну, а раз показалось, то и говорить об этом Якову Платоновичу она не стала.       Кстати, Анна с улыбкой припомнила их тогдашний разговор с мужем. Она все-таки рассказала, что видела его во сне накануне их знакомства, когда едва не сбила на велосипеде. Во сне они танцевали свадебный вальс. Яков Платонович рассмеялся:       – Так вы, Анна Викторовна, стало быть, с самого начала знали, чем дело кончится?       – Знала, – кивнула Анна и, улыбнувшись, добавила: – Но Вы, Яков Платонович, заставили меня сомневаться.       Хотя господин Варфоломеев ей ничего не сказал по поводу князя, она все-таки поделилась с Яковом своими сомнениями, что князь Разумовский соизволит явиться на ее зов. Надо сказать, что Штольмана это известие совершенно не расстроило, скорее наоборот. Именно это он и посоветовал Анне сказать Владимиру Николаевичу, если тот все-таки попросит ее о такой услуге. Анна не стала возражать, но решила, что сначала узнает, что именно хочет спросить Владимир Николаевич, а уж потом решит, стоит или не стоит беспокоить дух князя.       Как не надеялись Анна Викторовна с Яковом Платоновичем, утром погода лучше не стала. Правда, снег прекратился, но и дождя в сочетании с сильным северным ветром было вполне достаточно, чтобы испортить настроение. Спустившись ровно в девять часов в вестибюль, Штольманы обнаружили, что Владимир Николаевич уже их ждет. Возле парадных дверей стоял большой крытый возок, с запряженными в него парой вороных лошадей – так что поездка обещала быть достаточно комфортной. Анна уже не раз поблагодарила мужа – он настоял, чтобы она взяла с собой зимние вещи, ведь погода в Петербурге такая непостоянная. Вот и сейчас одетая в зимнюю шубку и теплые зимние ботики, она с интересом смотрела в запотевшее окошко возка, которое ей приходилось время от времени протирать белоснежным носовым платком, который ей со вздохом пожертвовал Яков Платонович. Несмотря ни на что, дорога до Царского села была хорошая, лошадки резвые, и уже через пару часов возок остановился возле здания Мариинской гимназии.       Директриса, еще накануне предупрежденная местным полицмейстером о визите гостей, встретила их весьма дружелюбно. Владимир Николаевич сообщил ей о смерти опекунши Катеньки Ушаковой, чем та была потрясена; но пообещал, что постарается решить вопрос с оплатой следующего года обучения, чтобы дать девочке возможность получить образование. После разговора с директрисой пригласили Катю.       Как оказалось, никаких дополнительных примет не потребовалось – Катя была копией Нины Аркадьевны, причем, не только внешне. Она была горда и высокомерна, чем тоже очень напоминала мать. Едва взглянув на нее, Штольман вышел, предоставив Варфоломееву сообщить девочке о смерти госпожи Ушаковой – ему было неприятно видеть юную копию Нежинской. Надо сказать, что девочку совершенно не расстроило известие о смерти опекунши. Пока Варфоломеев вполголоса беседовал с девочкой, Анна почувствовала присутствие рядом духа. Госпожа Нежинская все-таки пришла, чтобы увидеть дочь. Чтобы не напугать ребенка, Анна не стала разговаривать с Ниной Аркадьевной и та довольно быстро исчезла. Анна Викторовна вздохнула – первую часть задачи они выполнили. Оставалось найти отца девочки, однако Нежинская отчего-то продолжала его скрывать.       На обратном пути Владимир Николаевич сообщил мрачному и неразговорчивому Якову Платоновичу, что он выставил вокруг гимназии охрану и надеется, что рано или поздно Жан Лассаль или, как его звали сейчас Жером Лурье, попытается встретиться с девочкой и будет, наконец, арестован. Яков высказал сомнения относительно опасности, которая может грозить "приманке" при такой ловле на живца, но Варфоломеев был уверен в своих людях, Якову только оставалось пожать плечами. Кроме того, Владимир Николаевич рассказал, что как и обещал, узнал о судьбе французского посланника – знакомого Нежинской. К сожалению тот умер еще несколько лет назад и никак не мог быть причастен этой странной игре вокруг дочери Нежинской. Господин Варфоломеев, поглядывая на Анну Викторовну, тоже высказался в том духе, что понять суть происходящего без знания личности отца девочки не получится. Анна согласно кивнула, но что она могла поделать, если Нина Аркадьевна не желала посвящать их в тонкости своей личной жизни. Штольман, взглянув на жену и получив ее согласие, предложил оплатить все расходы, связанные с обучением Кати Ушаковой в Мариинской гимназии, однако, Варфоломеев считал, что говорить об этом пока рано; но пообещал, что непременно воспользуется предложением, если в нем появится необходимость. После этого Яков окончательно замолчал, а Анна Викторовна, видя в каком настроении находится муж, нашла его руку и вложила в нее свою прохладную ладошку, которую он сейчас же благодарно сжал. Почти всю дальнейшую дорогу они ехали в полной тишине и только, когда возок остановился перед дверями гостиницы "Европейской" Яков Платонович вдруг спросил:       – А вам-то, Владимир Николаевич, какой интерес во всей этой истории? Вы же теперь в отставке...       – Скажем так, Яков Платонович, – тонко улыбнулся Варфоломеев, – у меня остались незаконченные дела, и в одном из таких дел я так и не смог установить, кто в Британском Парламенте оказывал покровительство князю Разумовскому, а мне бы очень хотелось это знать.       Штольман хотел что-то возразить, но Анна сжала его руку и произнесла:       – К сожалению, то, как мы расстались с Кириллом Владимировичем, едва ли позволяет мне рассчитывать, что он захочет явиться и, главное, отвечать на мои вопросы.       – Понимаю, – кивнул Варфоломеев, – поэтому и ни о чем Вас не прошу...       Он выглянул в окошко и сказал:       – Яков Платонович, буду держать Вас в курсе происходящего и надеюсь, что и Вы сообщите мне, если у вас появятся какие-то новости...       – Анна Викторовна, – Владимир Николаевич взял руку женщины и поднес ее к губам, – был счастлив повидаться – кажется, мы с Вами встречались в последний раз на вашей свадьбе?       – На приеме, который устроили мои родители по поводу нашей свадьбы, – улыбаясь, кивнула Анна, – Вы привезли Якову свадебный подарок – назначение на должность начальника сыскного отделения Затонского управления полиции.       – Действительно, – улыбнулся Владимир Николаевич, – а я и запамятовал – старею... Всего хорошего.       Штольман, который уже вылез из возка и распахнул дверцу, подал Анне руку. Они еще немного постояли возле гостиницы, наблюдая, как крытый возок поворачивает на Невский, подышали холодным влажным воздухом и вошли в распахнутые швейцаром двери гостиницы.       Собственно говоря, они сделали то, зачем приехали, и могли возвращаться домой. Почему-то встреча с дочерью Нины Аркадьевны произвела на них обоих тяжелое впечатление, пожалуй, это оказалось тяжелее, чем встреча с ее духом. Обоим было ясно, что желание увидеть девочку еще раз у них появится навряд ли. Едва зайдя в номер, Анна рассказала мужу, что Нина Аркадьевна уже знает о том, что с ее дочерью все в порядке. Яков устало кивнул и спросил:       – Аня, как ты себя чувствуешь? Устала?       – Немного устала, но чувствую себя хорошо, – улыбнулась женщина, – не волнуйтесь, Яков Платонович.       – Надеюсь, ты не собираешься вызывать дух Кирилла Владимировича, чтобы удовлетворить любопытство господина Варфоломеева? – спросил Яков и усмехнулся: – Он все сделал правильно – теперь ты знаешь, что он хочет узнать у Разумовского, и уверен, что ты не сможешь удержаться.       – Представить себе не могу, что может заставить князя отвечать на мои вопросы, – пожала плечами Анна.       Она походила по комнате, подошла к окну и отодвинув занавеску, выглянула в окно.       – Яков Платонович, пригласите меня в театр, – неожиданно сказала Анна, оборачиваясь к мужу, – Я видела вчера афишу – в Мариинском театре сегодня дают "Дочь фараона" с Матильдой Кшесинской.       Штольман улыбнулся и подошел к жене:       – Анна Викторовна, у меня пока нет билетов в Мариинский театр, но если вы окажете мне честь и согласитесь пойти туда со мной, я немедленно их закажу.       – Да, Яков Платонович, – важно кивнула Анна, – я окажу вам такую честь.       Она сделала шаг навстречу мужу и прильнула к его губам. Хотя она часто дразнила его, лишь легонько коснувшись губами, и сразу выскальзывая из рук, а у него сердце сначала замирало, а потом начинало гулко и тяжело стучать – на этот раз она позволила ему обнять себя. Их поцелуй длился так долго, что им не хватило дыхания.       – Что же вы делаете, Анна Викторовна? – с трудом оторвавшись от ее губ прошептал Яков, тяжело дыша ей в волосы.       – Но ведь представление в театре начнется только вечером? – невинно спросила Анна и подняла на мужа глаза.       Яков молча подхватил ее на руки.       Вечером следующего дня Яков Платонович, поддерживая под руку Анну Викторовну, шел по Николаевскому вокзалу к стоящему у перрона поезду. Следом за ними опрятный бородатый мужичок в чистом холщовом фартуке и рукавицах катил тележку, нагруженную двумя большими сундуками-кофрами, и множеством картонных коробок разного размера. Почти весь сегодняшний день Штольманы гуляли по городу, пили чай с пирожками в знаменитом Литературном кафе, выходящем окнами на Мойку, посетили несколько магазинов. Анне Викторовне даже удалось, оставив мужа на улице, зайти в магазинчик женского белья, рекламу которого она видела в модном журнале и приобрести то самое белье, которое вызвало такое недовольство Марии Тимофеевны. Она рассудила, что у нее есть еще пара месяцев, когда она вполне может его надеть. Они купили подарки всем членам семьи, включая Ричарда и Вильгельма, для которых Яков Платонович приобрел отличные кожаные ошейники с металлическими пластинками на которых гравер написал их имена и адрес дома Мироновых-Штольманов.       Яков Платонович отправил носильщика сдавать вещи в багажный вагон, а сам помог жене подняться на несколько ступенек в вагон первого класса. Освободившись от пальто, Анна Викторовна присела на диванчик и устало вздохнула. Яков попросил проводника принести им чай и что-нибудь поесть из привокзального ресторана. До отправления поезда оставалось еще около получаса.       Анна Викторовна успела съесть два пирожка с капустой и выпить два стакана чая, а поезд все еще стоял возле перрона. Паровоз со свистом выпускал клубы пара, в ожидании момента, когда он сможет, отправиться в путь. Наконец, раздался звон колокольчика, предупреждающий, что поезд трогается.       – Поехали, – вздохнула Анна Викторовна, глядя в окно на проплывающий мимо перрон со стоящими на нем носильщиками. Яков тоже посмотрел в окно.       – Может быть хочешь прилечь? – спросил Яков, озабочено глядя на жену.       – Нет, – мотнула головой Анна и показала на свою сумочку: – У меня есть другое предложение. Подай, пожалуйста.       Яков передал жене то, что она просила и посмотрел на нее с интересом. Анна Викторовна покопалась в сумочке и достала коричневую кожаную тетрадку:       – Почитаем?       – О, Господи! – изумился Яков. – Ты все время носила дневник с собой?       – Я подумала, что мы можем почитать его в поезде или в гостинице, вот и взяла, – пожала плечами Анна и открыла дневник.       3 декабря 1889 года.       Итак, мой смертный приговор отложен, но не отменен.       С момента моей несостоявшейся дуэли с князем Разумовским прошел почти месяц. Сначала я ожидал, что он воспользуется своим правом пристрелить меня в ближайшие же дни, однако, дни складывались в недели, а приглашения от князя все не поступало. Постепенно я успокоился, тем более, что работу нашу никто не отменял. Все это время я ничего не писал в дневнике, наверное, считал его законченным, но сегодняшнее дело заставило меня вновь взяться за перо.       Анна Викторовна вдруг захлопнула дневник и посмотрела на удивленного мужа.       – Яша, я не могу это читать, – сказала она, – давай ты...       Яков Платонович послушно взял дневник и продолжил.       Утром за городом произошло двойное убийство. Мужики наткнулись на брошенную полицейскую пролетку, в которой обнаружилось тело купца первой гильдии Карамышева. Недалеко от пролетки на обочине лежало тело городового. Мы с Антоном Андреевичем не мешкая примчались на место преступления. Судя по всему, пролетку догнал верховой и застрелил городового. Потом лошадь понесла, но пролетка, слава Богу, съехала на обочину и завязла в сугробе, иначе, неизвестно где бы нам пришлось ее искать.       Предполагая, что мой помощник может скоро остаться один, весь последний месяц я усиленно заставлял его работать самостоятельно, вот и сейчас, потребовал сказать мне, что именно он видит. Коробейников осмотрел тело городового и предположил, что раз кобура даже не расстегнута, и револьвер на месте, то убитый либо знал убийцу, либо просто не успел ничего сделать. Ульяшин, который и встречал нас на месте происшествия, доложил, что купец Карамышев нашел икону и вместе с иереем отцом Федором обратился в управление с просьбой выделить ему охрану для сопровождения иконы в Ипатиевскую костромскую обитель. Для чего ему понадобилась охрана, Ульяшин, конечно же, не знал. По следам было понятно, что убийца подъехал к пролетке, спешился, потом снова вскочил на лошадь и ускакал. Как выяснилось, иконы в пролетке не оказалось, значит, за этим убийца и слезал с лошади. На наше счастье, подкова на его лошади была очень приметной. Велел Антону Андреевичу сфотографировать следы.       Внезапно я обнаружил, что купец Карамышев жив! Немедленно отправил его в больницу.       Вернувшись в управление, сразу пригласил к себе отца Федора. Господин полицмейстер решил присутствовать при нашем разговоре, ведь это он выделил охрану купцу Карамышеву, и теперь хотел знать, почему икона могла привлечь чье-то внимание. Отец Федор, который, на мой взгляд, был весьма неприятным человеком, сообщил, что по его мнению, эта икона старинного письма, и она могла быть украдена в смутное время из Костромской обители. Вот они с Карамышевым и хотели вернуть ее Ипатию Благочинному, поэтому и попросили о полицейском сопровождении. Я все еще не мог понять, ведь если сразу попросили о полицейском сопровождении, стало быть, считали, что икона ценная? А батюшка вдруг сказал, что никто в городе не должен знать, что икона та самая. Мы с господином Трегубовым переглянулись, похоже, мы оба не понимали о чем идет речь. Отец Федор тоже это понял и рассказал нам историю о том, что произошло в Затонске семь лет назад. Оказывается, случилась в Затонске самая настоящая "золотая лихорадка" – кто-то пустил слух, что на Кудеяровом Городище нашли золотые монеты, правда, монет тех никто не видел, но все друг другу о них рассказывали. Но самое главное, кто-то узнал, что на клад указывает икона – так вот, батюшка предполагал, что именно эту икону и обнаружил купец Карамышев. Ну, а отец Федор решил отослать ее куда подальше, точнее, к месту ее принадлежности. Очевидно, сказать ему больше было нечего, и он откланялся. Антон Андреевич предположил, что убийца на самом деле верует, что эта икона приведет его к кладу Кудеяра. Николай Васильевич, опасавшийся как бы в городе снова не началась "золотая лихорадка", потребовал от меня немедленно заняться этим делом. Можно подумать, мы с Коробейниковым занимались чем-то другим.       Анна дотронулась до рук мужа, прикрывая дневник.       – Я тогда заболела, помнишь? – спросила Анна.       Яков кивнул.       – Сначала эта девушка стала приходить ко мне во сне. Я сразу-то не поняла, что это из-за рушника, в который была завернута икона – дьякон Илларион принес и попросил определить подлинная ли она. Я спросила девушку, кто она, а она только повторяла: "Кудеяр". Спросила отца, кто такой Кудеяр, – Анна улыбнулась и продолжала: – Он ответил, что есть сказка, или легенда про Кудеяра-атамана. Будто бы был он незаконорожденным сыном Василия Третьего, а стало быть старшим братом Ивана Четвертого, и звали его Георгием. Так вот, отдали его на воспитание крымскому хану, дали татарское имя Кудеяр, что значит "Возлюбленный Богом". Когда он вырос, то вернулся в Россию, заявлять права на царский престол. Как папа сказал: "Самозванец!" В общем, стал он разбойником – много добра награбил, много кладов закопал, была у него невеста, но он ее убил за какую-то провинность... Страшная сказка...       – Страшная, – согласился Яков и спросил: – Может быть хватит на сегодня?       Поезд мягко катил по рельсам, тихонько постукивая на стыках рельс.       – Нет, – мотнула головой женщина, – давай еще почитаем. Штольман кивнул и раскрыл дневник.       4 декабря 1889 года.       Антон Андреевич с утра зашел в больницу и выяснил, что Карамышев пока в себя не приходил. Обсудили с ним, кто мог знать об этой злополучной иконе. Коробейников считал, что половина города, Карамышев всем рассказывал о своей находке – его прямо распирало от гордости, да еще и Ребушинский в своем "Затонском Телеграфе" все описал в ярких краскаж. Правда, о том, что икону собираются везти в Кострому, он не писал. Единственную зацепку, которую удалось обнаружить Коробейникову, это то, что Карамышев заходил к художнику Мазаеву, возможно, хотел сделать копию иконы. Вот оттуда и нужно начинать. Пуля нам ничего не дала, она была выпущена из револьвера системы Smith & Wesson, но пока у нас не было оружия, это нам никак не помогало.       Еще у нас была подкова необычной формы, поручил Антону Андреевичу пройтись по скобяным лавкам и кузницам, и узнать все об этой подкове.       Напоследок Коробейников сообщил мне, о том, что Анна Викторовна больна – что-то нервное. Ему рассказал об этом тамошний доктор. Не буду скрывать, сердце у меня упало. Возможно я сам был виноват в том что она заболела: я своим бездействием заставил ее всерьез раздумывать над предложением князя; потом эта несостоявшаяся дуэль, в которой она конечно винила себя; мое теперешнее подвешенное состояние, вернее, состояние с подвешенным у моего виска револьвером, которое вынудило меня прекратить всякие контакты с ней.       Анна дотронулась до рук мужа, закрывая дневник.       – Я не поняла, почему ты не хотел со мной видеться? – тихо спросила Анна.       – Ты себе даже представить не можешь, как я хотел тебя видеть, – покачал головой Штольман, – Но как я мог? Что бы ты испытала, если попрощавшись со мной вечером, утром узнала, что меня убили? Я никак не мог этого допустить. Анна тяжело вздохнула, тихонько пересела на диван к мужу и прижалась к нему, взяв под руку.       Но сейчас я должен был ее увидеть, просто чтобы самому жить дальше. Однако прорваться к Анне Викторовне оказалось совсем непросто. На крыльце я столкнулся со странной особой, которую принял за новую служанку, но которая оказалась тетушкой Анны – Олимпиадой Тимофеевной. Эта особа заявила, что Анна больна и никого не принимает. Я предложил ей сообщить о моем приходе самой Анне и выслушать ее мнение на этот счет, но тетушка была непреклонна. Не мог же я прорываться к ней с боем? Пришлось пожелать Анне Викторовне скорейшего выздоровления и откланяться.       – Да, – мечтательно протянула Анна, – тетя Липа – это тяжкое испытание. Дядюшка вообще ушел в глубокое подполье и перемещался по дому как приведение. Даже ко мне заходил тайком.       – Кажется, я его понимаю, – кивнул Яков.       Анна лукаво посмотрела на мужа:       – Кстати, ей очень понравился Кирилл Владимирович, а ты, наоборот, не понравился.       – Это я понял на нашем венчании, – усмехнулся Яков Платонович.       – А еще она сказала, что такие, как ты никогда не женятся, и приезжают в провинцию морочить барышням головы, – хитро улыбнулась Анна Викторовна.       – Твоя тетушка удивительно проницательна, – кивнул Яков, – ее бы к нам в сыскное отделение – цены бы ей не было.       Анна весело рассмеялась.       Художника Мазаева мы с Антоном Андреевичем обнаружили в бессознательном состоянии, по причине неумеренного употребления горячительных напитков. Там же обнаружился и газетчик Ребушинский, который проявлял к этому делу живой интерес. Он утверждал, что уже полдня ждет, когда художник придет в себя. Господин корреспондент согласился поделиться с нами некоторыми сведениями. Оказывается, во времена "золотой лихорадки" художник Мазаев неплохо зарабатывал, перерисовывая план Чертова Городища и продавая его направо и налево всем желающим. Кроме того, господин газетчик поведал нам, что отец Федор собрал приход и пригрозил предать анафеме всех, кто будет продолжать искать клад. Потом он потребовал принести все планы в церковь и самолично сжег их на подворье. Сообщив нам с Антоном Андреевичем эти ценные сведения, он потребовал рассказать ему о ходе расследования. Хорошо, что Мазаев начал подавать признаки жизни, и я с удовольствием выпроводил господина Ребушинского. Как только господин художник пришел в себя, он попытался выяснить, куда подевался его гость. Единственное, что он смог о нем сообщить, это то, что тот был весь в черном. Через некоторое время мне удалось выяснить, что этот гость пришел не с пустыми руками, а принес бутылку водки "Белоголовка". По словам Коробейникова, такую водку он давно в городе не видел. Еще через некоторое время выяснилось, что гость приходил за планом Городища, который Мазаев, конечно же, нарисовал – для хорошего человека ничего не жалко. Но самое интересное, что представился гость моим именем, так и сказал: "Штольман", что, ничуть не смутило, а, похоже, изрядно позабавило господина художника. С большим трудом удалось установить, что кроме неизвестного в черном к художнику приходил дьякон Илларион, и тоже просил начертать план Городища. Антон Андреевич уже сам понял, что должен забрать бутылку из-под водки и срочно найти дьякона Иллариона. Я же попытался узнать о госте в черном еще хоть что-то, хотя и с трудом, но мне это удалось – Мазаев вспомнил, что неизвестный пролил на себя растворитель. Ну, что же, это было лучше, чем ничего.       Не успел я вернуться в управление, как дежурный сообщил мне, что Карамышев пришел в себя – доктор прислал посыльного. Сразу же отправился в больницу, но все равно опоздал – Карамышев умер. Доктор был совершенно уверен, что причина смерти – огнестрельное ранение. Но я доверял только доктору Милцу и распорядился отправить тело Карамышева ему.       Не успел я вернуться в управление, как примчался Коробейников. Он все-таки нашел, где куют лошадей такими редкими подковами: в школе верховой езды ротмистра Протасова и на церковном подворье. Все каким-то образом снова крутилось вокруг церкви. Не успели мы договорить, как в кабинет ворвался доктор Милц и сообщил, что Карамышев был убит – задушен подушкой, и это при том, что я выставил перед его палатой охрану. Синельников, который и дежурил у палаты, клялся, что никто чужой к Карамышеву не входил. Правда он сказал, что приходил иерей отец Федор, да еще сам Синельников отлучался ненадолго – услышал, что Карамышев застонал, и побежал за доктором. Ну что тут сказать, представить, как отец Федор душит Карамышева подушкой, я не мог. Потом в управлении появилась тетушка Анны Викторовны. Оказалось, что Анна просила передать мне сообщение:"Нужно идти в церковь – он там!" Что это значит Олимпиада Тимофеевна конечно же не знала.       Анна кивнула головой.       – Ко мне снова пришла эта девушка – подруга Кудеяра, она и раньше приходила, сказала, что икона в руках злодея и что нужно идти в церковь, – сказала она, – вот я тетушку и отправила.       – Аня, – сказал Яков Платонович, отрываясь от дневника, – я все хотел спросить, как тебе удалось уговорить Олимпиаду Тимофеевну прийти ко мне в управление, я же ей так не нравился.       – Дяди дома не было – пришлось, – вздохнула Анна, – Ну, а потом, это ты ей в качестве моего мужа не нравился – а так...       Она сделала неопределенный жест рукой.       – Так, вот оно, в чем дело, – рассмеялся Штольман, – а я-то думал.       – Яков Платонович! – возмутилась Анна, – Как вам не стыдно? Читайте лучше дальше.       Все еще посмеиваясь, Яков открыл дневник.       Но я точно знал, что к словам Анны нужно прислушаться. Не теряя времени, мы с Антоном Андреевичем отправились в церковь.       Коробейников считал, что дьякона нужно искать во флигеле. Там мы его и нашли – мертвого, а отец Федор стоял над телом с ножом в руках. Правда, он клялся, что не убивал дьякона – дескать, не видел его долго и пошел посмотреть, а он лежит с ножом в груди – вот он тот нож и вытащил. Сказал, что посторонних не видел, в церкви-то прихожане были, а на подворье никого. Кто мог убить дьякона он не знал и даже предположить не мог. Антон Андреевич обратил внимание, что со стены исчез план подворья и кладбища – он видел его, когда беседовал с дьяконом утром. Кому мог понадобиться этот план? Был вынужден задержать отца Федора по подозрению в убийстве и отправить его в управление.       – А ведь я предупреждала дьякона Иллариона, что ему грозит опасность, – вздохнула Анна, – даже просила уехать куда-нибудь на время – уж очень он кладом интересовался.       Она немного подумала и добавила:       – Хороший был человек – светлый...       – Антон Андреевич тоже так сказал, – кивнул Штольман.       Они немного помолчали, слушая стук колес. Штольман посмотрел на загрустившую жену и сказал:       – Аня, может быть все-таки ляжешь? – Ночь ведь уже.       – Не хочу, – упрямо мотнула головой Анна Викторовна и еще теснее прижалась к мужу, – давай лучше дочитаем.       Яков Платонович вздохнул и покорно раскрыл дневник.       5 декабря 1889 года.       Утром, подходя к управлению, еще с улицы услышал как Антон Андреевич беседует с отцом Федором. Честно говоря, кто кого из них допрашивает понять было сложно. Попытался их обоих немного успокоить и объяснить нашему подозреваемому, что все улики против него: и нож в руках, и поблизости никого, опять же пальто черное – такое, в каком к Мазаеву приходил тот человек за планом Городища. А дьякон Илларион, который тоже побывал у художника, теперь убит. Похоже, батюшка не был особенно удивлен, когда узнал, что дьякон побывал у Мазаева. Он предположил, что дьякона смутила икона, и он ударился в кладоискательство, вот и пришел к художнику за планом Городища. А другой такой же помешанный "кладоискатель" его и убил, а не поделили они икону – ведь только она могла указать, где искать этот проклятый клад. Вот только все указывало на то, что не было никакого неизвестного "кладоискателя", а были только отец Федор, да дьякон Илларион, вот они-то икону и не поделили. Даже лошадь, на которой убийца догнал купца Карамышевы, была с такой же подковой, как те, что есть на церковном подворье. Хотя, честно сказать, все-таки представить себе отца Федора мчащегося верхом на лошади за пролеткой, а потом стреляющего из револьвера Smith & Wesson, мне было еще сложнее, чем отца Федора, который душит купца Карамышева подушкой. Отправил его обратно в арестантскую, все-таки отпустить его я пока не мог, хотя и не верил в его виновность. Обсудили с Антоном Андреевичем дальнейшие действия. Предложил ему выяснить где неизвестный покупал водку, ведь он сам сказал, что водка эта "Белоголовка" – редкая, на каждом углу не продается. Да и лошади теми подковами кованы не только на церковном подворье, но и в школе верховой езды ротмистра Протасова. Так что моему помощнику было, чем заняться.       У меня тоже было одно очень важное дело. Чтобы прорваться к Анне Викторовне, мне потребовалась помощь Петра Ивановича, которую он мне и оказал. Он проводил меня куда-то на второй этаж их дома и пошел за Анной. В этот раз я даже позаботился о том, чтобы не прийти к барышне с пустыми руками – прихватил яблоко со стола у Антона Андреевича.       Надо сказать, я отчего-то сильно волновался.       – Я сразу поняла, что ты взволнован, – улыбнулась Анна.       – Почему? – удивился Штольман и с интересом посмотрел на жену.       – Потому, что когда ты волнуешься, ты начинаешь поправлять манжет на левой руке, – ответила Анна Викторовна и показала на его левую руку, – и сейчас так же.       – Надо же, – усмехнулся Яков, – почему ты раньше мне об этом не говорила?       – Зачем? – улыбнулась Анна, – Так я всегда знаю, когда ты волнуешься.       Штольман покачал головой и улыбнулся.       Мы не виделись с Анной примерно месяц – с той злополучной дуэли, которую они с Ниной Аркадьевной так неожиданно прервали. Она была напугана, расстроена, считала, что это она во всем виновата. Я пытался объяснить ей, что рано или поздно это должно было случиться, при наших-то "теплых" отношениях с князем, но, кажется, она не поверила и продолжала во всем винить себя. Может быть от этого и эта "нервная" болезнь? После дуэли я старался не напоминать о себе, считал, что так ей будет легче смириться, если Кирилл Владимирович все-таки меня убьет. Но сейчас я должен был ее увидеть и убедиться, что с ней все хорошо, хотя бы для того, чтобы спокойно прожить оставшееся мне время.       Она вышла ко мне в домашнем халате, надетом на ночную сорочку, с распущенными волосами – такая домашняя, теплая, настоящая – что у меня дыхание перехватило. Как бы мне хотелось видеть ее такой почаще... Она показалась мне немного бледной, но в остальном, она была прекрасна, как и всегда. Сказал, что приходил вчера и был отправлен восвояси. Она немного удивилась, похоже, сообщить ей о моем визите тетушка не сочла необходимым. Анна знала, что я занимаюсь делом о пропавшей иконе – оказывается, к ней приходил дьякон Илларион. Сообщил ей, что он убит и сразу же пожалел об этом. Анна Викторовна была потрясена этим известием. Видимо, он был убит сразу после визита к ней. Видя, как ей тяжело, сказал, чтобы она не волновалась, что я сам разберусь с этой иконой, а ей лучше все это оставить. Она сразу уцепилась за эти мои слова, спросила что "все", ведь я не верю в это "все". Сказал, что это не имеет значения, верю я или нет. Она ведь и сама видит, что все время что-то происходит. Я-то имел в виду, что происходит "вокруг нее", но она поняла, что "из-за нее". И снова вспомнила про того безумного математика. Господи, лучше бы я молчал! Попытался объяснить ей, что никогда так не думал, но, похоже, было уже поздно – эта мысль овладела ей полностью, я видел, как потухли и наполнились слезами ее глаза. Как мог, постарался убедить ее, что все будет хорошо – но видел, что она мне не верит. Чтобы не сделать еще хуже, решил уходить. Кажется, я снова все испортил...       Анна Викторовна всхлипнула и уткнулась мужу в плечо.       – Аня, ну что ты? – Яков Платонович обнял жену и поцеловал ее в волосы, – Посмотри, я ведь тогда тебя не обманул, когда сказал, что все будет хорошо: мы с тобой едем домой, где нас ждут дети и родители, скоро у нас будет еще один ребенок...       – Сын, – всхлипнула Анна и вдруг посмотрела на мужа вмиг просохшими от слез глазами: – у нас будет сын!       – Аня, а ты не можешь ошибиться? – спросил Яков Платонович, забывая обо всем на свете.       Анна отрицательно помотала головой и положила руку на живот:       – Я точно знаю, это будет мальчик – Петр, Петя...       Яков бросил дневник на стол и сгреб жену в охапку, прижав к себе. Правда, спустя пару минут, Анна завозилась в его объятиях и с трудом произнесла:       – Яков Платонович, вы меня задушите...       Он счастливо рассмеялся и разжал объятия...       Им потребовалось некоторое время, чтобы понять и пережить новую реальность. Поезд успел остановиться на каком-то полустанке, постоять там около получаса, позволяя одним пассажирам выйти, а другим зайти в вагоны. Судя по шуму за дверью их купе, кто-то выходил, а возможно садился и в соседних купе, но все это их совершенно не волновало. Когда им все-таки удалось немного успокоиться, Яков Платонович настоял на том, чтобы Анна все-таки легла. Однако, она потребовала, чтобы он дочитал дневник до конца. Якову Платоновичу ничего не оставалось, как присесть рядом и снова раскрыть дневник.       Вернулся в управление. Следом прибежал Антон Андреевич и сообщил, что водку "Белоголовку" продают только в одной лавке, а держит эту лавку сестра нашего нового унтер-офицера Серебрякова, который совсем недавно перевелся к нам из Тамбовской губернии. Честно говоря, я не сразу сообразил, что это значит. А вот Антону Андреевичу показалось любопытным, что в городе живет сестра этого Серебрякова, а мы ничего об этом не знаем. Вот тогда меня внезапно осенило. Я попросил Коробейникова позвать ко мне Синельникова. Он сказал, что к Карамышеву "чужие" не заходили, я спросил, не заходили ли "свои". Он сейчас же подтвердил мои догадки, сообщив, что заходил Серебряков, а не доложил он об этом потому, что я спрашивал только про "чужих" – а какой же Серебряков "чужой"?       Не успели мы договорить с Синельниковым, как в кабинет мой вошел господин полицмейстер в крайней степени раздражения и потребовал у меня отчета по делу. Пока не стал посвящать его в свою версию, сказал только, что у нас есть подозреваемый – тот, что приходил к Мазаеву и пролил на себя растворитель, чем мог повредить свое черное пальто. Николай Васильевич немедленно потребовал отпустить отца Федора – мне пришлось согласиться. А потом господин Трегубов обратился ко мне со странной просьбой – уж не знаю, что там написал в своей газетенке Ребушинский – не успел я прочитать сегодняшний номер, но он попросил меня поговорить с Анной Викторовной и попросить ее уехать из города, хотя бы на полгода. Как я понял, Ребушинский считал, что беспрецедентный рост преступности в нашем городе связан с появлением в нем темных сил, проводником которых и является Анна Миронова. Честно говоря, мне показалось, что я схожу с ума.       Как только начальство нас покинуло, не теряя времени, попросил Антона Андреевича мне подыграть и отправился в дежурную часть. Мы с Коробейниковым остановились недалеко от стола Серебрякова и разыграли спектакль, в результате которого, убийца должен был себя выдать. Я сказал, что то средство, которое пролил на себя подозреваемый в черном пальто у Мазаева, очень ядовитое, но симптомы появлются только через несколько дней. Чтобы нейтрализовать средство, нужно протереть помазать кожу касторовым маслом. Преступник об этом не знает, значит, обратится к врачу. Оставалось только предупредить больницы. Не дожидаясь окончания нашей беседы Серебряков поднялся и вышел. Отправил Коробейникова следом, ведь если он бросится в аптеку за косторкой, то, значит, это он был вчера у Мазаева. Как же я раньше этого не понял: Серебряков сам отправлял икону и вполне мог догнать повозку с Карамышевым, да еще и эта водка из лавки его сестры – как я раньше этого не видел? – Вот что значит "свой". Сам я отправился к его сестре.       Оказывается, Серебряков был родом из Затонска, но уехал еще в молодости. Женился – родился сын, потом овдовел – остался с сыном вдвоем. На лето привозил его к сестре в Затонск. А семь лет назад, когда случилась "золотая лихорадка" мальчик тоже искал клад и погиб – его засыпало во время раскопок на Чертовом Городище.       Яков Платонович прикрыл дневник и с улыбкой посмотрел на жену. Она спала, подложив под щеку сложенные ладошки. Яков немного полюбовался на нее и попытался встать.       – Яков Платонович, почему вы замолчали? – неожиданно произнесла Анна и открыла глаза. – Я не сплю...       Яков Платонович покачал головой и снова сел, раскрывая дневник.       Когда я вернулся, возле управления меня поджидал Петр Иванович Миронов. Разумеется, он явился ко мне по просьбе Анны, которая беспокоилась за Ребушинского.       – Да, – сонно кивнула Анна Викторовна, – я сразу поняла, что все эти его статьи о том, что он знает, как найти клад при помощи иконы, до добра не доведут – ведь если тот человек, который ищет клад, поверит в то, что это правда, он обязательно спросит Ребушинского. А потом ко мне снова пришла та девушка и сказала, что "он снова убьет – на кладбище". Я сразу подумала, что она говорит про Ребушинского, ну и побежала на кладбище, а тут как раз извозчик возле дома случился...       – Аня, ну вот всегда ты так, – покачал головой Яков, – ну ведь отправила ко мне Петра Ивановича, зачем сама-то побежала?       – Боялась, вдруг ты не поверишь, или дядюшка тебя не убедит, – вздохнула Анна.       – Ну когда я тебе не верил? – спросил Яков, – Это же когда было-то?       Штольман укоризненно смотрел на жену. Анна покаянно вздохнула.       Здесь же находился и Антон Андреевич, из чего было ясно, что Серебрякова он упустил, что, надо сказать, он тут же и подтвердил. С трудом удалось отправить его к сестре подозреваемого, с тем, чтобы он под любым предлогом привез Серебрякова в управление. Сами мы с Петром Ивановичем поехали к Анне. Дома ее не оказалось, а ее поразительная тетушка сообщила, что Анна поехала ко мне. Спросил, на чем поехала, – оказалось, что на извозчике. Поскольку мы ее не встретили, то наше с Петром Ивановичем беспокойство нарастало в геометрической прогрессии. Я подумал, что она могла отправиться на Городище. Мы с Петром Ивановичем помчались к Мазаеву – нам нужен был план Кудеярова Городища. На наше счастье, он был относительно трезв и мучился похмельем. Мне удалось найти нужные слова, чтобы заставить его начертать нам план. Когда мы примчались на это Чертово или Кудеярово городище, то сразу поняли, что ошиблись. Пользуясь планом Мазаева, здесь невозможно было ничего найти – Значит, он пользовался каким-то другим планом. И тут я вспомнил, что убийца забрал план кладбища и церковного подворья, на котором было отмечено место, где обнаружили икону. Но ведь именно икона указывала на клад. Получалось, что клад там, где икона – на церковном подворье.       – Этот сумашедший Серебряков потребовал, чтобы я вызвала дух Кудеяра – он видите ли хотел ему отомстить за смерть сына, – Анна покачала головой, – как можно отомстить духу?       Анна села на своем диванчике:       – Я пыталась ему объяснить, что не могу вызывать всех, кого мне захочется, но ему было все равно, да еще и Ребушинский причитал и умолял меня делать, как он велит. Это было ужасно! Девушка кричала, что этого делать нельзя, но Кудеяр, похоже, сам хотел встретиться с тем, кто его потревожил. Он показал мне, что настоящий план под краской, под ликом святого.       Анна ненадолго задумалась и продолжала:       – Он соскреб краску и нашел план. Там была нарисована подклеть церкви, где мы и находились, а крестиком было отмечено место, где был клад. Ну а потом он сломал стену, и раздался взрыв. Мне, правда, показалось, что перед этим появился сам Кудеяр.       Не знаю, сколько времени нам бы потребовалось, чтобы найти то место, где спрятан клад, если бы не взрыв. Петр Иванович нашел вход в подклеть церкви, хотя самой церкви там уже давным давно не было. Когда я спустился вниз, все были без сознания, но, слава Богу, живы.       – Ох, и напугала ты меня тогда, – сказал Яков, закрывая дневник.       – Похоже, Кудеяр замуровал девушку вместе с кладом, – покачала головой Анна, – страшный человек – страшная сказка.       – Ну, какая же сказка? – усмехнулся Яков, – Вы с Ребушинским нашли клад – целый сундук всякого добра.       – Кровавые деньги, – вздохнула Анна.       – Кровавые, – согласно кивнул Яков.       Анна помолчала, но все-таки продолжила разговор:       – Помнишь, мы встретились на кладбище, возле того места, где все это случилось? – спросила Анна и добавила: – Я пришла туда из-за духа той девушки и увидела, что отец Федор тоже молится о ней.       – Конечно, помню, – кивнул Яков, – он наговорил тебе всякой ерунды.       – Мне тогда было очень плохо, – сказала Анна, – он ведь сказал, что это не души умерших людей говорят со мной, а бесы! Сказал, что я буду гореть в аду! Сказал, что меня надо забить камнями. Сказал, что все что творится в городе – это из-за меня...       – Перестань! – Яков обнял ее и крепко прижал к себе, – все давно закончилось! А батюшка Федор – он просто жестокий человек...       – Почему ты тогда так не сделал? – спросила Анна, – Почему не обнял? Почему не сказал, что я нужна тебе? Вместо этого, ты опять сказал, что я молода и красива, что у меня все впереди...       – Да потому что у меня-то этого "впереди" не было, – сказал Яков, – у меня не было будущего, а у тебя оно было. Мне ничего не оставалось, как вычеркнуть себя из твоей жизни... Во всяком случае до тех пор пока не разрешится ситуация с Разумовским.       После недолгого молчания Яков произнес:       – Когда ты сказала, чтобы я оставил тебя навсегда, я подумал, что, наверное, это лучшее, что я могу для тебя сделать.       Анна почувствовала, что сейчас снова заплачет, но все-таки ответила:       – Я просила Кирилла Владимировича пообещать мне, что он забудет о продолжении дуэли – он сказал, что это невозможно...       – Вот видишь...       Они долго сидели обнявшись и слушали перестук колес, с каждой минутой приближаясь к дому.       ...Рано утром в доме Мироновых-Штольманов тихонько открылась входная дверь. Яков Платонович и Анна Викторовна не стали предупреждать домочадцев о своем приезде, решив сделать им сюрприз. Услышав что в доме кто-то есть, по леснице с грозным рыком кубарем скатились лохматые сторожа, но узнав в вошедших хозяев, они закрутились волчками, визгом, тяфканьем и огромным количеством уж вовсе непонятных звуков выражая свой восторг от нечаянной встречи. На шум вышла Прасковья, она всплеснула руками и бросилась обратно, видимо, поспешила позвать Михеича.       Уже через несколько минут, Михеич с Михаилом заносили с в дом, выгруженные прямо на крыльцо вещи. Скоро прибежали неуспевшие толком одеться Митя и Сашенька, которые с восторгом приветствовали возвращение домой любимых родителей. Пережив первую радость от встречи, Яков Платонович огляделся и вздохнул – он был дома.