***
Сколько себя помню, я привык к ожиданию. В детстве, ожидая долгожданного подарка на день рождение, что прошёл как два месяца назад, я не задавался вопросами и принимал это как должное. И так подарки с мои дней рождение никогда не появлялись. В начале мне было обидно, но потом я привык. Все эти отговорки: — «Бертольд, маме некогда возится с тобой попроси у няни». — «Юный господин, не вредничайте! Положение в семье и так хуже некуда. Так что наберитесь терпение». — «Отстань от меня, Бертольд. Ты мешаешь папе». Были нелепы. После восьмилетия ожидание подарка перестало иметь смысл, как и празднование моего день рождения. Я больше не жаловался, так как понимал, что никому до меня нет дела. Значит, и до самого себя мне нет дела. Я радовал маму только тем, чего она от меня хотела или ждала. Так же было и с остальными. Люди улыбались мне, хвалили и гладили по голове. Я тонул в этой фальшивой игре. И был безмерно счастлив этому. В тоже время меня познакомили с принцем. Юный величественный вид маленького львенка с сияющими золотистыми глазами, что наполнены добротой и лаской, на удивление тонкий, будто исчезающий силуэт. «Это Божий ангел предстал предо мной!» — так я подумал, когда встретил его в первый раз. Для меня он был другим: не тускло серым, не покрытым ложью, — невинным. Первое время я боялся запятнать непорочный цветок своими фальшивыми руками, поэтому старался оттолкнуть, но это не дало результата. Мой принц лишь больше проявлял интерес. Он приближался ко мне потихоньку, не спеша, словно боясь спугнуть, а я же настороженно поглядывал на него из-за угла комфорта. Так один день сменял другой, встречи за встречами, неловкие разговоры наполненные обычной схемой. Я и сам не заметил, когда я, уже полностью поглощенный им, подпустил Франца к своему укромному углу. Ему удалось найти того, кто потерялся вместе с забытыми подарками. Того совсем неизвестного меня, что плакал в одиночестве под покровами холодных ночей. И странное обжигающие чувство тогда родилось. Мне хватило не мало времени, чтоб понять свои чувства. И больше, чтоб ему признаться. Я помню этот день как будто он был вчера. Ночной коридор, тусклый свет, разгорячённое дыхание, холодный стёкла отражающие нас двоих и белые хлопья снега, полная луна. И вот признание. А в ответ лишь колющая в груди тишина. «Прошу, скажи хоть что-нибудь! Удивись, рассмейся, приняв мои слова за плохо сыгранную шутку. Если не так, то назови противным, омерзительным и грязным. Прошу, своими же руками в бездну ты меня столкни. И мои мученья прекрати. Я не жду от тебя признания или взаимной симпатии. Только не лги! Мой дорогой невинный цветок. Я готов принят все». Мысли, что крутились в моей голове в тот момент неловкой тишины, были лживыми. Это ложь! Я хотел успокоить себя с помощью их и это помогло. Но я не был готов. Ждал лишь признания. Понимаю, на такой вопрос сложно дать ответ сразу. Поэтому я ждал. Как давно привык. Но то, что я ждал, в этот раз сильно отличалось от всего остального. Было больно, невыносимо, отвратительно. Несмотря на это, я не подавал признаков слабины на виду у публики. Не важно как сильно все болело и гнило внутри тела. Не важно. Я держал планку прилежного мальчишки для всех. Можно сказать, я обманывал и свой цветок. Нет. Не так. Точнее его первую очередь. Мы продолжали общаться и веселиться. Ничего между нами не поменялось. Я злился на Франца, думал, что он халатно отнёсся к моим чувствам. Но потом понял. Это я признался, а не он. И это я один жду ответа. Франца все устраивает и так. Значит злиться бессмысленно. И как только это строки пробежали в моей голове, весь гнев исчез. Почему же я не могу быть тем, кого ты любишь? Почему какой-то сорванец, которого ты встретил первый раз в жизни, удостоился твоего внимания? Почему не я? Я же намного лучше него. Я больше подхожу тебе!!! А помнишь когда это случилось? Ты видел ужасную смерть своей птички, а я один был все время с тобой. Скажу честно, я был счастлив, что ты нуждался во мне. Тогда мои чувства крепли только сильнее. Но вместе с этим росла и ревность. Если бы умер я. Ты бы тоже так горько плакал? Я чувствую, как моё тело гниёт. Его сжирает искаженная любовь. В голове появляются дурные мысли, но держу себя в руках. Пока я это я, а не тот, кто испортился. Знаешь, оказывается, ложь тоже имеет срок годности. Пока на мне гниёт и разлагается маска, обнажая слабого мальчишку. Ответь на давно нерешенный вопрос. Пока эта любовь не сожрала последний остатки здравомыслия.***
— Конец. Ну, и что ты хочешь спросить? — Кто ты? — прошептали Вы, посмотрев в его сторону. — Сними листок. Вы потянули руку к белоснежной бумаге и неловким движением сорвали её. — Бертольд… — Да, — это я. — Но что ты здесь делаешь? Разве ты не в истории? Разве она настоящая? — Правильно. История реальна, как и реально все во круг тебя. Я же кусочек пазла. — Но почему ты маленький? И что это за место? — Так надо. Как ты сам понял историй две, но одна из них уже давно забыта. — Я спросил, что это за место?! — А другая, только пишется, и только ты решаешь, как она закончится. Что же ты выберешь? — Я так понимаю, спрашивать тебя об этом бесполезно, — Вы вздохнули с сожалением. — Правильно. — Тогда из чего я должен выбирать? — Подожди, это ты узнаешь дальше и кто же ты тоже. Все раскроется на большом суде, который состоится в конце нашей истории, — Бертольд улыбнулся. — Кстати, ты же уже был здесь, так ведь? — Точно. А почему я сразу не понял этого? — Ничего страшного. Но знаешь, я вправду больше не собираюсь ждать ответа, — как только Бертольд произнес эти слова, его фиолетовые глаза потемнели и он начал что-то несвязно бормотать. А потом выхватил из Ваших рук листок и написал: Я не буду больше ждать ответа. После снова прикрепил листок себе на лицо и на четвереньках, бормоча, пополз к стопке разбросанных бумаг. Его движения хаотично менялись, голова косилась на бок подергиваясь. Вам не было страшно или жутко и это показалось странным. Бормотания становились все громче. Они были непонятны и быстры, словно исповедь очередного сумасшедшего. Тело Бертольда выкручивалось в неестественные позы, выгибая локтевые суставы с громким хрустом, а ребра выпяливались, стремясь наружу сквозь тонкую бледную кожу. Вместе с телом рвался и элегантный костюм, превращаясь в висячие тряпки, прикрывающие открытые куски плоти. Но, несмотря на все, что происходило с его телом, он бормотал и писал, видимо, все то, что произносил. Зрелище не было неприятным. Вы отвернулись, закрыв глаза. И, почувствовав приятный знакомый аромат, облегченно выдохнули, тяжелые веки не хотели подниматься, а тело будто было налито свинцом. Вы устало провалились в сон.