La Danse Macabre

— Просто Джим? — Джон сконфуженно улыбнулся, заходя внутрь кабинета, — Разве это не противоречит врачебной этике? Честно говоря, Джон совершенно не ожидал подобного. Представляя себе «доктора Мориарти», «профессора кафедры психиатрии Оксфордского университета», он рисовал в воображении статного мужчину преклонных лет в строгом костюме-тройке, с усами и седеющей головой. С надменным взглядом, выражающим гордость и достоинство, и холодным ровным голосом, задающим стандартные вопросы. Но в действительности доктор не подходил ни под один из параметров. Вместо брюк на нем сидели темные джинсы, рубашка обтягивала талию. Приглядевшись, Джон заметил, что очки у него были ненастоящие и, скорее всего, попросту служили элементом стиля. В нем не было ни капли надменности, лишь дружелюбие и открытость, которые дополняла едва уловимая фривольность, сквозившая в его раскованных движениях. Интересно, подумал Ватсон, как часто клиенты принимали Джима за его секретаря и просили сообщить доктору Мориарти о своем визите? — О, бросьте, — отмахнулся Джим, кивком указав Джону на большое кожаное кресло, — Ее придумали скучные идиоты, которые готовы оправдывать любой свой промах ошибкой во взаимоотношениях с пациентами, а не своими тупыми мозгами. Стиль кабинета, в отличие от доктора, поражал выдержанной строгостью. Обставлен он был по минимуму: два кожаных кресла, стоявших друг напротив друга, рабочий стол у окна, маленькая софа на ножках из красного дерева, а рядом с ней — большой шкаф, содержащий в себе более сотни книжных томов. Толстый персидский ковер смягчал звук шагов, делая их почти беззвучными. Единственным предметом, не вписывающимся в общую картину, оказалось чучело кролика, заключенное в прозрачный сосуд. На самом деле, это было лишь произведение таксидермического искусства. Кролик с белой шерстью смотрел покрасневшими глазами сквозь стекло, подпирая ряд книг на одной из полок, заодно украшая собой кабинет. Но от одного взгляда на чучело Джону стало немного неуютно, и он отвернулся от шкафа. — Да, возможно, Вы правы… — Итак, Джон, — доктор Мориарти сел в кресло, положив одну руку себе на колено, другой подперев подбородок, всем своим видом выражая готовность слушать, — С чем Вы пришли ко мне? — Ну…— Ватсон вздохнул, принявшись рассказывать обо всем, что его тревожило последние дни, — У меня обострилась бессонница. Иногда я либо просто не могу уснуть до утра, либо просыпаюсь посреди ночи, а потом не могу уснуть снова. Если я все-таки засыпаю, мне начинают сниться жуткие кошмары. И самое ужасное, что я начал переставать понимать, где реальность, а где сон. — Вы замечали за собой провалы в памяти? — Один раз, вчера. Я проснулся и увидел, что нахожусь уже на рабочем месте, хотя совершенно не помнил, когда успел встать, одеться и выйти из дома. — Хорошо, — кивнул доктор Мориарти. Джон мысленно отметил, что у него в руках не было блокнота, и его слова доктор никоим образом не фиксирует, — А что насчет галлюцинаций? — Нет, сейчас их у меня нет. — Значит, раньше были? Джон кивнул. Об этом периоде своей жизни он предпочел бы не вспоминать. Приступы усилились как раз перед его уходом с работы. В то время он был уверен, что все-таки сойдет с ума и окончательно перестанет воспринимать реальность. Конечно, таблетки на время помогали, но разве можно было полагаться на длительный эффект от них? Иногда он прятал ключи от квартиры в самый дальний ящик на кухне, чтобы в момент очередного приступа наверняка оставаться дома. Поэтому теперь, с содроганием вспоминая свой прошлый опыт, Джону оставалось лишь внутренне молиться, что все происходящее — лишь последствия резкого утомления, а не рецидив. — Вас когда-нибудь посещали суицидальные мысли или мысли о смерти? — спросил Джим таким тоном, будто предлагал чашку кофе или интересовался погодой. — Не припомню, чтобы были, — с небольшой заминкой ответил Джон, по напрягшимся плечам которого было заметно, насколько неприятно ему было думать о последнем вопросе. — Что ж, хорошо, — расслабленная поза доктора Мориарти в конце концов заставила и Ватсона тоже принять более удобное положение, откинув голову на спинку кресла, — Скажите, Джон, Вы любите сказки? — неожиданно спросил он, отчего Ватсон не мог удержаться от того, чтобы удивленно вскинуть брови. — Сказки? — обескуражено произнес он с непонимающим видом, — Ну… да, в детстве. — А сейчас уже нет? — доктор Мориарти хмыкнул, ожидая ответа. При других обстоятельствах Джон наверняка бы подумал, что тот шутит над ним, но теплая ласковая улыбка и открытый взгляд, в котором не было и капли насмешки, невольно подбивали на откровенность. — И сейчас люблю, только времени читать их, как Вы понимаете, нет, — задумавшись, Джон добавил, — Да и не помню, чтобы у меня дома лежал хоть какой-нибудь сборник сказок. — В таком случае, это можно исправить, — Джим встал и, подойдя к книжному шкафу, принялся что-то выбирать, водя тонкими пальцами по рядам книг. Джон невольно залюбовался тем, как подушечки тщательно проходятся по шершавым корешкам, словно их хозяин слеп и только так может определить необходимое сочинение. Наконец, доктор Мориарти выудил с полки увесистый том и, вернувшись на место, стал листать страницы, — Вы, вероятно, слышали о братьях Гримм? — Разумеется, — ответил Джон, — Я, по-моему, даже что-то читал из них в детстве. Правда, некоторые их сказки… явно не для детей. — Правда? Как мне кажется, они подходят для любого возраста, ведь в них во всех есть поучительные моменты, — произнес Джим и, отыскав нужную страницу, поднял глаза на Джона, — Если Вам не понравится сказка, Вы в любой момент можете прервать меня хорошо? Джон согласился и, подперев голову рукой, принялся слушать. Происходящее уже не только удивляло, но и забавляло его. Этот сеанс не походил ни на один из прошлых, а потому подогревал в нем интерес к происходящему. В ином бы случае он начал отвечать на вопросы психиатра в заученной форме, как и множество раз до этого, ведь структура сеансов всегда была одна: расскажи о себе — расскажи о своих фобиях и проблемах — выслушай рекомендации врача. А сейчас Джон предлагали не говорить, а слушать, и подобный поворот был для него определенно в новинку. — Жил-был на свете бедный пастушонок, круглый сирота… — тягучим как мед голосом стал рассказывать Джим, держа тяжелую книгу перед собой на коленях, — Был он пристроен в дом к бедной семье, которая должна была его кормить и воспитывать.* Джон следил за ним из-под полуопущенных век. Это произведение он читал, когда был еще совсем маленьким, а потому текст помнил довольно смутно. Но память почему-то подсказывала, что в сказке речь была немного о другом, впрочем, он не мог сказать наверняка после стольких лет. — Пожил бедный пастушонок у них какое-то время, да и ушел от них, — до него продолжало доноситься негромкое мурлыканье, вкупе с теплом кабинета и мягкостью кресла погружая его в состояние легкой полудремы, — Пристроили мальчика в новую семью, где и стал он жить. Однажды пришлось ему сторожить наседку с цыплятами; та как-то пробралась с цыплятами через изгородь, и вот пал на нее сверху коршун и мигом ее утащил. Мальчик стал кричать что есть мочи: «Вор, вор, злодей!"Но это, конечно, ни к чему не привело; коршун не вернул своей добычи. Прибежал на крик хозяин, и когда узнал, что его курица похищена, он пришел в такую ярость, что избил несчастного мальчика жестоко, так что тот дня два и шевельнуться не мог.** Джон, глаза которого уже полностью закрылись, поежился. Сюжет был неприятен, хоть чужой голос и сглаживал от него впечатление. Вот только слишком уж знакомая история начинала ему слышаться… — Что бы ни делал маленький пастушонок, всегда что-нибудь да мешало ему выполнить поручение хозяина, за что не раз он оказывался избитым, оставленным лежать на холодном полу до глубокой ночи. Временами смотрел он на детей, играющих во дворе в мяч или прятки, да горькие слезы лились по его щекам, — голос стал незначительно громче, будто вынуждая концентрироваться лишь на нем. Джон, не открывая глаз, понял, что руки его бьет дрожь, пока несильная, но уже ощутимая. Сказка нравилась ему все меньше с каждым новым абзацем, но он, вопреки здравому смыслу, не предпринимал попыток остановить рассказчика. Как будто сонное наваждение, окутавшее его тело, не давало мозгу распоряжаться собственным телом. Джон попробовал абстрагироваться от этого тягучего вкрадчивого голоса, но он вливался ему в уши помимо воли. — Однажды хозяин поставил мальчика на тяжелую работу. Он должен был изрезать две большие вязки соломы на корм лошадям. Мальчик принялся за соломорезку и стал работать изо всех сил. Согревшись от работы, он скинул с себя одежонку и бросил ее на солому. Из опасения не поспеть с работой, он все резал да резал, и от излишнего усердия сам не приметил, как изрезал вместе с соломою и свою одежонку. Слишком поздно спохватился он, когда уж поправить беду было невозможно. «Ах, — воскликнул он, — теперь я погиб! Недаром грозил мне злой хозяин! Когда придет он да увидит, что я наделал, он меня убьет! Лучше уж я сам с собою покончу!» И вот нашел мальчик на кухне большой нож, которым хозяйка, бывало, чистила рыбу и разрезала куски мяса. А может, то и не нож был совсем, а хозяйская старая бритва, но не в этом вся суть была. Сел он на пол, утирая слезы, и вонзил лезвие себе в руку. Больно было маленькому пастушонку, но он продолжал резать и резать. Джон задышал чаще, мотнув головой, чтобы избавиться от тяжелого марева. Но та только непослушно склонилась вбок, уткнувшись лбом в мелко трясущуюся руку. Под пальцами Джон почувствовал испарину, градом скатывающуюся по его вискам. Он видел перед собой безвкусные цветастые обои в ядовито-голубую полоску, видел косоногий стол под масляной замусоленной клеенкой. Видел, как сизого цвета линолеум становится капля за каплей бордовым. Видел, как до того прямостоящий торшер начал шататься и изгибаться волнами. Голос, давящий на него своей мягкостью, продолжал с неумолимой жестокостью: — Но пастушонок был слишком маленький и не знал, как правильно это делается. А потому лишь причинил себе боль, но так и не смог расстаться с жизнью. А вечером пришли хозяева, да когда увидели, что мальчик испортил мебель и стены — принялись долго его избивать и ругать за глупую выходку. Джона всего колотило в кресле. Лицо его было мокрое от слез, а редкие всхлипы душила рука, прижатая к дрожащим губам. — Джон, Джон, Вам надо проснуться, — кто-то мягко сжал его плечо, — Просто попытайтесь открыть глаза. Ватсон зажмурился, после чего изо всех сил распахнул веки, ошалело оглядывая комнату. Голова как будто преодолела поверхностное натяжение воды, резко вернув его в реальный мир. Воздух наконец сполна хлынул в легкие, от чего Джон закашлялся, подавившись собственным вздохом. Над ним с заботливым видом склонился доктор Мориарти, спокойно и удовлетворенно кивнув: — Вот так, хорошо, — учтиво подав ему бумажный платок, он вернулся обратно в кресло, улыбнувшись, — Сколько Вам было, когда Вы пытались покончить с собой? — Одиннадцать, — прохрипел Джон, вытирая с подбородка и щек перемешанный со слезами пот, — Но… Я никогда не помнил этого. Я… — его слова вновь прервал кашель, — Я всегда думал, что это мои выдумки, что это не может быть настоящим воспоминанием. Как… Почему я этого не помнил? — Вероятно, Ваша память в какой-то момент заблокировала эти воспоминания, — сказал Джим, неотрывно следя за выражением лица Джона, — И поэтому Вам казалось, что они — выдумка, не имеющая отношение к реальности. Джон вздохнул, окончательно восстановив дыхание, которое сбилось, как после долгого забега. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы перед глазами окончательно пропал узор цветастой клеенки, заменив собой сдержанные тона кабинета. Он не мог отследить тот момент, когда из стороннего наблюдателя превратился в главное действующее лицо сказки, словно бы его в какое-то мгновение затянула вязкая трясина. — Что помешало Вам сделать это? — вопрос сбил Ватсона с толку, и первые секунды он не осознавал, о чем идет речь. А потом задумался, перебирая свеженайденные воспоминания, заново прокручивая отвратительный эпизод, который когда-то он с уверенность окрестил фантазией. — Не знаю…— выдохнул он, хмуря брови, — Наверно, я не знал, как правильно это делается. И не смог найти вену, — Джон сглотнул, — Помню, что надрез мне удалось сделать точно не с первого раза… — Что Вы чувствовали в тот момент? — Тоску…— хмуро ответил Ватсон, — Отчаяние. Мне казалось, что я никому не нужен и никому никогда и не буду нужен. А еще обиду. Не знаю, на кого. Наверно, на всех разом. — Что ж, всегда есть проблема в плохонаточенном лезвии, — Джон так и не понял, была ли это шутка, брошенная доктором Мориарти, но тот не дал ему времени для размышлений, добавив, — Думаю, наш сеанс уже подходит к концу. Вы можете прийти завтра или в пятницу в это же время. — Завтра мне будет удобнее, — ответил Ватсон, — Доктор Мори… Джим, — исправился он, — Можно задать Вам один вопрос? — Да, разумеется, — с готовностью отозвался тот, — Здесь Вы можете говорить и спрашивать что угодно. — Как Вы узнали, что я… эм… В общем, что я хотел покончить с собой? — наконец произнес Джон с неуверенностью в голосе. На его лице прорезались морщины, делая его бесконечно уставшим и опустошенным на вид. — Очень легко, — спокойно ответил доктор Мориарти, — Когда я спросил у Вас об этом напрямую в первый раз, Вы явно замешкались, как будто пытаясь проследить за собой нечто подобное. В итоге ответили отрицательно, вот только руки сами выдали Вас. Вы машинально сжали правой ведущей рукой запястье левой руки. Что, впрочем, опять продолжаете делать и теперь. Только сейчас Джон заметил, что во время диалога действительно схватился рукой за запястье, на автомате растирая кожу пальцами. Он поспешно положил обе ладони на подлокотники, но, вспомнив, что сеанс фактически окончен, поднялся на ноги. Джим поднялся следом. — Было приятно с Вами работать, — выдавив из себя бледную, но искреннюю улыбку, сказал Джон, когда они пожимали друг другу руки на прощание. — Взаимно, Джон, — широко улыбнулся Джим, показав сияющие белизной зубы, — Надеюсь, нам с Вами удастся добиться успехов в Вашем лечении в кратчайшие сроки. Домой Ватсон шел на автопилоте, раз за разом прокручивая в голове воспоминания из детства. Он не хотел заострять на этом внимание, но после сеанса и рассказанной доктором сказки он чувствовал себя грязным, запятнанным. Словно до сегодняшнего дня память защищала его от гораздо большего самоуничижения из-за собственных слабостей, а теперь и эта преграда растаяла. Он почти ненавидел себя за то, что когда-то пытался сделать, и за то, что в конечном счете ему так и не удалось окончательно забыть тот день. Покопавшись ключом в замочной скважине, он открыл дверь квартиры. Комнаты встретили его привычной тишиной и запахом пыли, с которой Джон через день воевал с упорством опытной горничной. Пройдя в спальню, он остановился как вкопанный, сжав в пальцах единственное свое оружие — связку ключей. Посреди комнаты стоял незнакомый человек, держа в руке увесистую монтировку. _____________________________ * Сказка называется «Бедный мальчик в могиле», Джим временами меняет ее сюжет. Полный текст сказки можете найти здесь: http://allforchildren.ru/ft/sk_grimm165.php (именно отсюда и взяты некоторые части оригинального текста) ** Джим применяет к Ватсону эриксоновский гипноз