smart baby watch

      vangogh95: Гуки       vangogh95: нет, Чонгук-а       vangogh95: Чонгук-а, давай поговорим. Чонгук закрывает диалог «какао» и блокирует экран. Не выдерживает и минуты — открывает снова и смотрит, смотрит, смотрит. Как будто черные буквы сейчас пустятся в пляс или откроют ему тайну бытия. Он откладывает телефон на самый край стола. Глупость. За окном кабинета тяжелеет свинцовое утреннее небо; англичанка монотонно бубнит какую-то нудноту про герундий, сонные одноклассники осоловело пялятся в учебники, делая вид, что что-то понимают; Чимин за соседней партой активно с кем-то переписывается, а Чонгук гипнотизирует лежащий на парте телефон и отчаянно рефлексирует. Ввиду похмелья, возможно, чуть менее отчаянно, чем мог бы, но вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя на днище. «Чонгук-а, давай поговорим». На безумно глубоком, холодном и темном днище. Взгляд невольно цепляет черные часы на запястье. Забавно, думает Чонгук: прошло чуть больше двух недель с тех пор, как его посадили на цепь, словно собачонку, а ощущение — будто вечность сменила вечность и еще одну за ней. Винить устройство, конечно, глупо, да и на мачеху с отцом Чонгук почти не в обиде — с какой-то стороны он их даже понимает. Но сколько мозгоебства он бы избежал, если б не эти чертовы smart baby watch? Он вздыхает, снова и снова прокручивая в голове вчерашний вечер. То, что произошло между ним и Тэхеном, не поддается описанию даже мысленно. Чонгук не знает, что думать, как думать, знает только — о ком. Возможно, и рад бы «не», но «не» — затея точно из разряда провальных; в этом он давно убедился, и не станет даже пытаться. В груди — болезненное, в мыслях — сумбур, сам Чонгук — один большой комок смятения. Он чувствует себя деревенским мальчишкой, впервые приехавшим в большой город: восторг, страх, растерянность и неясная, едва уловимая тоска. Чонгук не знает, что думать, и надеяться ему не на кого. Когда был младше, то всегда бежал к хену — тот старше, мудрее, круче и обязательно разберется со всеми проблемами, как настоящий супергерой. Но в их случае проблемой является сам хен, и Чонгук не знает, куда и к кому теперь бежать. Он вновь берет в руки телефон и смотрит на знакомые сообщения; те выглядят до странного одиноко и будто умоляют поскорее напечатать ответ. Чонгуку очень хочется «к», но получается — «от». Он закрывает окно диалога и не печатает ничего.

***

— Ты ведешь себя, как мудак, — говорит ему Чимин на перемене. Буднично так, между делом, пока открывает окно в туалете и достает из кармана спизженную у отца зажигалку. У Чимина выжженные краской рыжие волосы, рубашка расстегнута на три пуговицы, по серьге в каждом ухе и обаяния дохуя и еще с горкой. В его темных глазах лениво пританцовывают черти, а между неприлично пухлых губ дымится сигарета — девочкам нравится, мальчикам тоже. Чимину нравятся и те, и другие — у него нет проблем со свиданиями или отношениями, и уж точно у него нет проблем с болезненной влюбленностью в старшего брата, которая выворачивает наизнанку так, что ходишь костьми наружу. Поэтому Чимин идет на хуй, бодренько так. Советчик, мать его. — Много б ты понимал, — бросает Чонгук, высовываясь в окно. На улице по-прежнему серо и, кажется, начинает моросить. Ноздри щекочет запах чиминовых сигарет — ментоловых и каких-то девчачьих, но отчего-то по-своему приятных. — Побольше твоего, — Чимин двигает его вбок и, высунув руку, стряхивает пепел вниз, прямо на любимую клумбу завхоза. — Сам же знаешь, что хуйню творишь. Поговорили бы давно и все выяснили, а ты ломаешься, как сучка Сучжон: это не так, то не эдак. Веник принеси, в кино своди, в щечку поцелуй, иначе не дам — как целка, ей-богу. — Ну, Сучжон-то как раз не целка, — хмыкает Чонгук. — В этом и суть, — глубокомысленно изрекает Чимин, прежде чем затянуться. — Нет смысла строить из себя праведницу, если скачешь по хуям. Сечешь мысль? Не будь, как Сучжон. — А я строю, по-твоему? — Козла ты строишь, вот кого. — Так, может, я и есть козел. — Ты осел, а не козел, Гук-а. Это разные животные. Чонгук усмехается и качает головой в ответ на протянутую пачку — курить сейчас совсем не хочется. Хочется немного вот в это самое окно, и еще — во вчерашний вечер. Снова почувствовать тэхеново дыхание, его губы на своей шее, настойчивые горячие руки. Чонгук хочет вновь вернуться в темноту чужой комнаты, где узнал, как крышесносно умеет целовать Тэхен, каким нетерпеливым и жадным тот может быть, где сам Чонгук мог обнимать его так, как давно мечтал, и не бояться увидеть отвращение и «ты же мой брат». Чонгук очень хочет вчерашнего Тэхена снова, потому что вчерашний Тэхен не задавал вопросов, не предлагал «поговорить». Вчерашний Тэхен не был ему братом, был — просто рядом. И его главное отличие в том, что Тэхен сегодняшний — трезвый. И целовать Чонгука точно не станет. Чимин рядом вздыхает, точно мамаша, глядящая за туповатым дитятком. — В чем твоя проблема, Чонгук? Хен явно хочет помириться с тобой и наладить отношения, чего ты сучишься? Ну да, действительно, в чем же его проблема? — Я люблю его, вот в чем моя проблема. И уже три года не знаю, как избавиться от этого дерьма, — Чимин легонько шлепает его по губам. — Эй! — Любовь не может быть дерьмом, Гук, сколько раз говорить. Какой бы она ни была. Иногда Чонгуку кажется, что Чимин живет в каком-то розовом мире с радугой и единорогами, потому что в какой блядской вселенной влюбленность в собственного брата перестала быть дерьмом? Порой Чонгук думает, что лучше бы никогда не совершал перед Чимином свой позорный каминг-аут — по крайней мере, не пришлось бы раз за разом выслушивать сопливые проповеди. С другой стороны, варись он в этой бурлящей любовной жиже в одиночку, возможно, уже давным-давно бы сиганул со школьной крыши. — Ну да, конечно, — Чонгук впивается ногтями в ладони. — Уверен, мои предки думают так же. — Ты путаешь теплое с мягким. Причем тут предки? Не предки выбирают, кем тебе себя считать. Их мнение — это их мнение, им за тебя не жить. Чонгук дергает уголком рта. — В мотивационные ораторы не думал податься? — он пристально вглядывается в пустующий школьный двор, словно может найти в знакомой серости что-то интересное. — На словах все, конечно, охуенно, а на деле… Я, знаешь ли, люблю свою семью. Чимин едва уловимо меняется в лице. — Ты сейчас, как мой отец, — говорит он. — «Если ты нас любишь, ты будешь нормальным». Ну, ты в курсе: нормальный для него — это натурал. То есть он как бы меня любит, но только если я стопроцентный гетеро. А если я сосу члены, то пошел я на хер. Хуево ли мне от этого? Пиздец, как. Перестану ли я любить члены? Нет. Считаю ли я себя больным ублюдком только потому, что он так сказал? Снова нет. Потому что не ему в моей шкуре жить. Ай эм ху ай эм, сечешь? — Секу, но любить члены — это одно. А любить член своего брата… — Да блядь, завались уже. То, что ты влюбился в Тэхен-хена, не делает тебя каким-то больным уродом, Гук. Мы оба прекрасно знаем, что вы с ним такие же братья, как и мы с тобой. Если завтра ваши предки разбегутся — не дай боже, конечно — то вы станете просто двумя парнями, которые могут замутить в любое время. И я в упор не понимаю, почему этого не понимаешь ты. — Ну, может, потому, что ты не жил с ним под одной крышей хуеву тучу лет?! И вообще… блядь, — внутри нарастает протест, а вместе с ним и раздражение; Чонгук не хочет обсуждать свои чувства, уж точно не сейчас; он ожесточенно трет лицо ладонями, — почему мы снова об этом говорим, это сейчас вообще не главная проблема! — Что может быть главнее твоих пиздостраданий по Тэхен-хену? Инопланетяне захватили землю? На вашу хату упал метеорит? — усмехается Чимин и снова глубоко затягивается. — Он мне отдрочил. Чимин давится дымом. — Прости, не расслышал, — он хрипит, пытаясь откашляться; было бы смешно, если б не ситуация. — Не пизди, все ты расслышал, — Чонгук не верит, что действительно произносит это вслух, но… — Мой правильный, идеальный братец отдрочил мне, — выходит с горечью. — А перед этим засунул язык мне в рот. — Я думал, он натурал? — Я тоже думал. — Погоди-погоди. Он что, взял и вот так ни с хуя тебя засосал? — Не совсем, но это еще не все. — Удиви меня. — Видишь это? — Чонгук поднимает повыше руку с часами. — Смарт часы, все дела. Я говорил тебе, что он отслеживает, где я тусуюсь, и, короче… тут есть функция прослушки. — Бля, нет. Только не говори мне, что Тэхен-хен… — Чимин подозрительно косится на часы. — Он подслушивал тебя? — Лучше: он слушал, как я трахаюсь. Я не знаю, как долго, но точно не один раз. Он уже палился, но я тогда подумал, мне мерещится. А вчера подловил, можно сказать, на горячем, и он даже не стал отрицать. И я, блядь… — он вздыхает, — я просто не знаю. Я не знаю, зачем, не знаю, как долго, но, знаешь… у меня ощущение, — Чонгук набирает в грудь воздуха, — мне кажется, ему понравилось, — выпаливает он и зажмуривается. — Давай, скажи, что я конченый. — Ты конченый, — как настоящий друг повторяет Чимин. — Но если серьезно, то что ты собираешься делать? Вы это обсудили? Что сказал Тэхен-хен, он как-то объяснил, зачем это делал? — Знаешь, как-то не успел, — саркастически хмыкает Чонгук, вспоминая вчерашний «разговор». — Сперва мы, как обычно, посрались, он прижал меня к стенке и пригрозил, что если я не успокоюсь, он покажет мне настоящие взрослые игры. А я засосал его в ответ. Не помню, как мы оказались в его комнате, но мы целовались, как сумасшедшие, он трогал меня, а потом отдрочил, и я отрубился. Когда проснулся, в квартире его не было, и больше мы не виделись. Конец. — Я щас будто гейскую манхву прочитал, — Чимин выбрасывает окурок в клумбу и тянет из пачки новую сигарету. — Иди на хуй, — Чонгук пихает его локтем. — Я серьезно! — Я тоже. Но если совсем серьезно, то, во-первых, это пиздец. Во-вторых, это ебаный пиздец, в-третьих, пиздец нахуй блядь. А в-четвертых… — Лучше заткнись. — В-четвертых, кажется, все не так уж безнадежно? — Да, конечно, сейчас хен скажет, что тоже любил меня все эти годы, и мы возьмемся за руки и ускачем в сияющий радугой закат, — огрызается Чонгук. — Мы не в манхве, Чимин. — Ну, про закат был уже перебор, — замечает тот со знанием дела, — но в целом… серьезно, Гук, подумай башкой. Сколько раз ты с девочками целовался после того, как понял, что тебя не вставляет? — Ни одного. — И это логично. А теперь давай посмотрим на Тэхен-хена, который якобы натурал, но вдруг, по какой-то невъебической причине сначала слушает гейские потрахушки своего младшенького, потом сосется с ним, а потом лезет ему в штаны и дрочит. — Намекаешь, что он гей? — По крайней мере, латентный би так точно. Дальше. Я реально не могу вообразить ситуацию, в которой я дрочу мелкому* и радостно с ним сосусь, а ведь я, на минуточку, бисексуал. Возможно, если меня под завязку накачают каким-нибудь дерьмом, и у меня откажет мозг, но… нет, я просто этого не представляю. Но, судя по действиям Тэхен-хена, он-то вполне себе представляет. — И что ты хочешь сказать? Что у него реально чувства ко мне? Бред. — Я хочу сказать, что тебе стоит задуматься. К слову, ты ж говорил с утра, что он писал тебе сегодня? — Угу, — Чонгук кивает. — Писал, что нам нужно поговорить. Чимин медленно поворачивает голову и смотрит так, будто Чонгук — дебилоид последнего поколения. — И? — Что «и»? — Между вами вчера произошло нечто, хен хочет обсудить это с тобой, а ты стоишь тут и страдаешь. Какого хуя ты сиськи мнешь, я не понял? Быстро бери телефон и печатай ответ. Хочешь, могу диктовать. — Я не хочу. — А, ну, сидеть и пиздострадать-то куда круче, конечно. Серьезно, Гук, у вас хоть что-то, блядь, сдвинуться может, а ты целку косплеишь. Давай-давай, открывай «ка-ток» и пиши: «многоуважаемый любимый хен»… — Иди ты, — Чонгук хмуро отмахивается, но, подумав, телефон действительно достает. Тэхеновы сообщения так и висят без ответа, прочитанные и по-прежнему одинокие.       vangogh95: Гуки       vangogh95: нет, Чонгук-а       vangogh95: Чонгук-а, давай поговорим. Чонгук делает глубокий вдох, словно готовится перепрыгнуть бездну.        goldenking1097: ок, давай ________________________ *имеется в виду младший брат Чимина