Краш

Причины порождают следствия. Чонгук запутался в изначальных причинах, но последствия ему хорошо известны. Ему семнадцать, и он танцует в пустом танцзале под рандомную музыку в наушниках. Пот стекает по вискам, мокрая футболка неприятно прилипает к телу, он жутко вымотался, но не позволяет себе остановиться ни на минуту. В срочном порядке нужно из себя вытряхнуть ненужные мысли и чувства. В отражении зеркала лишь отсутствующий взгляд и хаотичность резких движений. У Чонгука мир рушится каждый день, а новый с наступлением утра всё не возводится. Чонгук помнит, как Хосок привёл его в свою студию впервые — он тогда испугался своего множественного взгляда в зеркалах вокруг — познакомил со своими ребятами и впервые станцевал перед ним. Хоуп подошёл к большим колонкам, что-то долго выбирал, а уже в следующее мгновение жизнь Чонгука поделилась на два этапа: до того, как он увидел танцующего Хосока и после. И вот это «после» ничуть не радует. Чон этого никогда не забудет. В каждом движении — свобода, в каждом повороте головы — осмысленность, в каждом взмахе руки — обоснованность и лёгкость. Мышцы напряжены до предела, перекатываются по телу, фиксируются и снова «бегут». Бегут так же, как бегущая строчка в голове младшего «Вау! Вау! Вау!». Плавные движения чередуются с резкими в акцент музыки, и весь Хосок сейчас в танце — даже движение ресниц, даже кончики длинных пальцев. Чонгук потом ещё долго не может отойти. Старший опять удивил его, опять зацепил, опять очень глубоко. А ещё Гуку впервые захотелось быть похожим на хёна, и он усмехнулся этой абсурдной мысли. Он усердно начал учиться: понимать музыку, слышать, читать её, проникаться, попробовать отдаваться. Хосок терпеливый: он учил, оставался допоздна, объяснял по несколько раз, и Чонгук научился. Быстро, как всегда. Ему, как и учёба, далось это легко и… действительно начало нравиться. Чонгуку семнадцать, и он впервые понял, что Хосок подарил ему мечту. Дело, которым он хочет заниматься, которым он горит, которым теперь дышит. Старший словно открыл Чону мир, неведомый ему раньше. Вот так просто приносит свои краски и на холсте младшего как душе угодно вырисовывает замысловатые цветастые узоры, сливающиеся в непонятные градиенты и буйство красок. А Чонгук просто не понимает, как жил до этого. Он, кажется, тонет в мире Хосока без остатка. Думает, что ещё сможет выплыть, но в глубине души уже знает ответ. Знает, но не осмелится произнести. Никогда.

***

— Ты мой лучший ученик! — улыбается старший, прерываясь, чтобы отдышаться после четырёхминутного, поставленного специально для Чонгука, танца. Чонгук смотрит, как танцевальный зал заливает красным закатным светом из открытого окна, и как этот свет отражается в глазах старшего. Яркие огоньки бегают по стенам и отражаются в зеркалах и всё в тех же родных (?) глазах. Хосок, как большое солнце: рядом с ним тепло, хорошо, но чем ближе к нему, тем выше шанс не просто обжечься (этого Чонгук уже давно не боится), а сгореть дотла, стать лишь маленькой незаметной песчинкой. — Хён, я, кажется, люблю танцевать, — не отрывая взгляда от напряжённой шеи Хоупа, произнёс младший. По этой шее текла маленькая капелька пота, к которой безумно хотелось дотронуться своим пальцем и впитать в кожу, но она быстро затекла прямо за ворот майки. Чонгука этот факт почему-то огорчил. — А ты сомневался? Я знал, что тебе понравится. Я читаю таких людей, считай, с первого взгляда. Чонгуку это не нравится. Потому что он Хосока разбирает на части, на маленькие кусочки, до оголённых нервов, до клеток внутренних органов, пытаясь понять, как тот устроен, и нихуя не понимает, а его, оказывается, читают и уже давно. А ещё Чонгуку не нравится Чимин, потому что красивый и потому что знает о Хосоке чуть ли не больше его самого. Пак в лабиринте Хосока будто знает все потайные ходы и выходы, установив свою раскладушку и неплохо на ней устроившись. А ещё по глазам Чонгука многое понимает, потому что когда их взгляды пересекаются, тот только улыбается многозначительно и бровями двигает вверх-вниз. Безумно раздражает и хочется заехать по нахальной роже, но Чон терпит. Хотя бы потому, что старший Чимина тискает постоянно, хвалит в танцах и любит, кажется. У Гука кровь к лицу приливает, и зубы кусают внутреннюю сторону щеки. Слишком больно для его семнадцати, но разбитые о шершавую стену костяшки пальцев спасают. Не всегда и не полностью, но лучше так, чем травить молодой организм алкоголем и напрасными надеждами. Но сейчас Чонгуку семнадцать, и он вроде как повзрослел, подтянулся, поумнел. Но внутри-то ничего не меняется. Не просто остаётся прежним, а возрастает в геометрической прогрессии, и то, что он чувствовал в шестнадцать, кажется лишь 1/3 того, что бушует в нём сейчас. Если раньше Хосок был морем, которое было интересно понять и поплавать в нём, то сейчас это огромный бушующий океан с подводными течениями и суровыми подводными жителями. Но самое опасное — это глубина. Чонгук задерживает дыхание, ныряет, плывёт, но дна даже не видно. Он желает прикоснуться к доселе нетронутому дну, но этого самого «дна» нет. Лёгкие разрывает от нехватки кислорода, но внутри пылает невидимый огонь, и Чонгук не оставляет попыток. О помощи просить некого — вокруг только синие воды бескрайнего океана, но спасение настигает совершенно неожиданно и откуда совсем не ждёшь.

***

Когда Пак Чимин сам подходит к Чонгуку и предлагает выпить вместе, стоит сразу заподозрить что-то неладное, но Чон только кивает положительно и непонятно почему соглашается. Чимин ему даже не друг, но он ближе к Хосоку, чем кто бы то ни был. Чонгуку интересно узнать, что в нём такого. Почему старшему нравится такой тип людей, и чего нет у Чонгука, чтобы привлечь его? Наверное, пить вместе с Чимином было не самой лучше идеей, потому что ему лишь семнадцать. Зато Чимину уже почти девятнадцать, а значит можно. После выматывающей тренировки они заходят в ближайшее кафе с вкусным пивом и плакатами неизвестных (но, видимо очень знаменитых) для Чона людей. Они заказывают несколько кружек вкусного пива, а на немой вопрос официанта о возрасте, Чимин лишь кивает еле заметно, мол «взрослый же пацан. Не видишь, что ли?». У Чимина розовые волосы, смешной высокий голос и неплохие перспективы в жизни. Он много шутит, интересно рассказывает про танцы и вообще парень неплохой. Чонгук искренне не понимает, почему невзлюбил его вначале. А потом до него вдруг доходит кое-что — резко так, неожиданно. Чимин милый. А Хосок любит милых парней. На душе сразу гадко становится, и горький привкус появляется на губах не от пива совсем. — Ты только хёну не наливай, если будете висеть где-то, — говорит Пак, когда они дышат свежим летним воздухом около реки Хан и пытаются немного протрезветь после выпитого. На душе по-прежнему херово, хочется смыть всякие депрессивные мысли в унитаз, а лучше самому туда слиться, потому что невыносимо уже. — Почему? — Чон не считает нужным сказать, что уже видел его в «пьяном» состоянии. — Потому что депрессивным становится и глупости всякие предлагает. — В плане? — Ну, там, курить научить… или целоваться, — Чонгук резко давится воздухом и не может прокашляться, а Чимин смеётся, раскинувшись на траве. Гук думал, что он особенный, что это только с ним хён позволил себе быть таким. Глупый и наивный, как же он ошибался. Хочется просто выблевать тот день, но не получается — он серной кислотой уже въелся в каждую клеточку мозга и сердца. Чонгук Хосоком уже насквозь пропитался, и этот запах не выветрить, от него априори избавиться невозможно. — Мне он вообще предлагал переспать с ним. Благо, я был порядком трезвей, чтобы отказаться, — смеётся Чимин, явно пытаясь уколоть, задеть. И у него получается. У Чонгука безразличное непроницаемое лицо, но дрожь на кончиках пальцев выдаёт его с головой. Тут Вангой не нужно быть, чтобы понять, что к чему, и Чимин понимает. Даже больше, чем следует, наверное. До Чонгука, словно озарение, вдруг доходит вся ситуация целиком. Все слова, что Чимин говорил до этого, кажутся лишь разминкой и приобретают двойное значение. Пак только для этого разговора и затеял всю эту встречу — можно было сразу догадаться. Вот только от осознания этого факта легче не становится. Чего он этим добивается? Что ему нужно от Чонгука? Хочется встать и уйти и остаться дослушать до конца одновременно. С минуту они лежат на прохладной траве около реки и смотрят в тёмное небо без единой звезды. — Нас арестуют, если увидят, — спокойно говорит Пак, не отрывая взгляд от воображаемой точки где-то вдалеке. — Арестуют только тебя. За то, что находишься в нетрезвом состоянии в общественном месте и спаиваешь несовершеннолетних, — глухо смеётся Чонгук, а Чимин подхватывает. — Я так и не понял, почему хёну не нужно пить? — возвращает разговор в прежнее русло Чонгук. За эту минуту смеха он унял дрожь в теле, и мысли немного успокоились. — Потому что. Знаешь, у каждого есть свои монстры. Чонгук больше ничего не спрашивает, а Чимин не говорит. Им просто спокойно вот так лежать и смотреть в пустоту. Гук в монстров с детства не верил и пока в Хосоке ни одного не отыскал. А если и найдёт — вряд ли испугается. У него к Хосоку столько светлого и искреннего, что поражает в радиусе нескольких километров. У него к Хосоку настоящее и неподдельное… но не взаимное. Так часто бывает, когда тебе только семнадцать. Они возвращаются домой, только когда первые лучи июльского солнца окрашивают небо в фиолетово-сиреневый. Красиво и почему-то грустно. Намджун явно опять возьмётся за ремень, будет кричать что-то типа «Почему отключил телефон?! Я все морги обзвонил, придурок малолетний!» или «Неблагодарное дитя, ты бы ещё завтра припёрся! Хотя уже «завтра». Чонгук ухмыляется этой мысли, и желание возвращаться домой равно 0,023%. Чимин сначала смотрит долго на младшего, что-то для себя решает и всё-таки возобновляет разговор. Не зря же он всё это затеял. — Ты знаешь, что Хосок вырос в детском доме? Чон замирает на долю секунды. Чимин улавливает и продолжает: — Своих родителей он совсем не знал. То ли погибли, то ли отказались — не знаю. Но семейных фото у него нет, и сам он не фотографируется никогда, ни с кем. Должно быть, трудно жить без семьи, некому позаботиться. К тому же Хосок — гей. А с этим, знаешь ли, тоже трудно жить. Многие его презирают, ненавидят, и вообще много дерьма на него вылилось, понимаешь? Ему есть за что убиться, но он этого не делает. Не понимаю, как можно оставаться таким. Он, что не человек совсем? — с осторожным восхищением произносит Пак. — Похоже, что не человек, — подытоживает Чонгук через несколько секунд напряжённого молчания. До него вдруг доходит всё и сразу: что Чимин специально позвал его поговорить об этом, что причинам поступков старшего есть объяснения, и что безумно хочется увидеть хёна прямо сейчас. Теперь понятно, почему Хосок так ведёт себя, когда напьётся, почему из ста его улыбок за день одна точно будет фальшивой, почему иногда взгляд у него такой, словно он не здесь находится. Из лабиринта под названием Хосок появляется выход. Гук к этому выходу бежит, останавливаясь у самого порога и вдруг понимает, что не хочет уходить. Хочет остаться. Он тоже хочет принести свою раскладушку. Нет, он даже может спать на полу, лишь бы не уходить. Даже если будет очень больно и невыносимо, даже если он многим пожертвует, даже если забудет себя настоящего — он хочет чувствовать Хосока каждой клеточкой своего тела. Хосок у него болит, но Чонгук, кажется, мазохист, потому что ему это нравится. Чимин смотрит понимающе, будто все процессы в голове Чонгука считывает, и улыбается одобрительно. Невозможно было взглянуть на этого мальчишку без слёз. Слишком уж у него серьёзно по Хосоку. Хорошо, что теперь он понимает почему. Они с Чимином неожиданно становятся друзьями на почве общего почитания и обожания его величества Чон Хосока. Как танцора, разумеется. И вроде всё нормально, но внутри Чонгука всё ещё чёрная дыра и всё ещё расширяющаяся. Чонгук ныряет в неё, ищет что-то стоящее внимания, что-то настоящее, и находит. Как и ожидал, он находит любовь к Хосоку. Чистую, невинную, первую и самую настоящую. Ему ни плохо, ни хорошо, нет мыслей о неправильности, нет долгих раздумий о натуральности и предпосылках. Нет причин — только следствия. Чонгук не мучается, пытаясь искоренить эту любовь. Избавиться от неё всё равно не получится. Почему-то он знает это наверняка. Хосок все его глобальные чёрные пропасти собой заполнил, не оставив ни одного свободного гнусного сантиметра. И даже если каким-то чудом избавиться от чувств станет возможным — что останется взамен для заполнения дыры? Ровным счётом — ничего. Это Чонгук тоже знает наверняка. Ему всего лишь семнадцать, а у него уже искренне и не взаимно. Как иронично.