Краш

Чонгуку полных восемнадцать, и его крошит по Хосоку нещадно. У старшего сердце огромное, тёплое и обволакивает полностью, поглощает, окутывает нежностью и лаской. Чонгук в этой нежности утопает, растворяется, медленно исчезает. Чону страшно, что скоро его совсем не станет. Но так даже лучше. И когда его чистая и невинная любовь мутировала в неведомую хуйню? А ещё у Чонгука гормоны бушуют. Ему хочется сильно и много раз, но только Хосока. Тело сводит так, что Чон не может пошевелиться рядом со старшим. Лёгкое прикосновение, и тело мгновенно реагирует, всё внутри клубком сворачивается и жжёт неистово. Других Чонгук даже пробовать не хочет. Всё это очень странно — стопроцентная зависимость, и крыша поехала — но по-другому Чонгук не умеет. Он научился любить только одного человека… Хоупу почти двадцать два, и он ни капельки не изменился. Всё так же ржёт как конь, травит глупые шуточки и сам над ними смеётся. А Гуку всё это нравится до безумия, весь Хосок. Он готов молиться на тонкие пальцы Хосока и слепнуть от его улыбки. У него имя старшего на подкорке головного мозга золотыми буквами запечатлено и вместе с кровью по венам разносится. У Чонгука по-прежнему толпа девчонок, отменный аттестат и прекрасное будущее, связанное с танцами. А ещё краш по прекрасному Чон Хосоку, которому по-прежнему это совсем не нужно. Чертовски больно и жжёт под лопатками, но Чон привык. Зато нет этой огромной всепоглощающей чёрной дыры. Вот только теперь присутствия старшего в жизни Гука недостаточно. Хочется большего, намного большего, чем есть сейчас. Хочется, чтобы тело в засосах, чтобы губы в кровь от поцелуев, чтобы улыбки только для него, чтобы каждое утро вместе и желательно навсегда. Одержимость. Страшно безумно. Кажется, стоит лишь заикнуться о чувствах, дотронуться, и старший испарится в дымке, словно его и не было. Поэтому Чонгук молчит. И будет молчать и дальше. Потому что Хосоку нравятся милые парни, а он…

***

За плохо вымытым окном чёрные тучи поглощают небесную синеву, грозясь вылиться проливным дождём на несколько дней. Чонгук до блеска натирает бокалы на кухне и втыкает в одну точку, непонятно о чём думая. Из мыслей выводит едкий звонок в дверь. Намджун пошёл в студию к Юнги записывать новый сайфер, Тэхён на очередном свидании пытается развести на секс какую-нибудь праведную девицу, Чимин в Пусане на соревнованиях. Кого ещё в такую дрянную погоду может принести? Чон, всё ещё полностью поглощённый своими мыслями, открывает дверь, а за ней стоит Хосок. Тонкой рукой зарывается в тёмные волосы, переминается с ноги на ногу, смотрит в упор. Чонгук заканчивается где-то в этом взгляде напротив. — Впустишь? — и взгляд, потерянный немного, бегает по Чонгуку, но остановиться на чём-то одном не может. Чонгук молча освобождает проход, впуская старшего в тёплое помещение. Он уже привык к таким состояниям Хоупа. Просто от хорошей жизни так себя вести не будут. Просто Хосоку сложно всё в себе держать, ему бы поделиться, немного покричать, позлиться, проплакаться, в конце концов. Но Хосок не из таких людей. У него от всего один набор лекарств: мятные сигареты, несколько банок пива и улыбка яркая, ослепляющая. И чем больше он страдает — тем шире улыбка. — Я могу переждать грозу у тебя? — спрашивает старший, разуваясь и проходя в тёплую гостиную. Он ставит пакет, кажется с пивом, на пол, а сам разваливается на мягком белом диване. И это так по-хозяйски, словно к себе домой пришёл. Хосок бывает наглым и беспардонным, но Чонгук даже от этого без ума. — Оставайся, — младший возвращается за протирание и так чистых стаканов, — не пей только, — он указывает на пакет с пивом, только что оставленный Хосоком в уголке комнаты, — умрёшь. Хосок заливается немного истеричным смехом. Чонгук всегда говорит такие забавные несуразные вещи, но в них столько правды, что спорить не хочется. Старший встаёт с дивана и выкидывает банки в мусорное ведро. Расточительство конечно, но почему-то сразу перехотелось пить даже безалкогольное простое пиво. Чонгуку легчает от этого смеха, и он тоже улыбается. Вроде бы ничего не произошло, но ему кажется, что он только что предотвратил что-то очень глобальное и серьёзное. Чон достаёт из холодильника большие зелёные яблоки и решает почистить парочку для хёна. Молчание между ними такое тянущее и приятное. Им всегда было о чём молчать. Тонкая длинная корочка яблока медленно спускается в умывальник; нож скальпелем скользит под поверхностью яблока, не задевая мякоти. Завывания ветра через открытую форточку отбиваются громким тиканьем стрелок на настенных часах. Спокойно и тихо, словно перед бурей. В воздухе поселяется тонкое ожидание этого самого «глобального», отодвигаемого во времени, но по-прежнему неизбежного. Вдруг тёплые длинные руки обвивают талию Чонгука сзади и сминают белую майку, перебирая между бледных тонких пальцев. Он так и замирает, боясь пошевелиться, потому что Хосок так близко: ставит острый подбородок на его плечо и дышит куда-то в шею, оставляя невидимый ожог от горячего дыхания. — Всего минуту постой так, — хрипит старший, а у Чонгука вселенная под руками рушится. Стоять так не хочется — хочется развернуться, сгрести в объятия, зарыться носом в макушку хёна и, может быть, позволить себе немного больше. Но Чонгук просто стоит, словно вытесанный из камня, и не смеет даже дышать полной грудью, чтобы не спугнуть. И не нужно задавать вопросы, типа «Почему ты так себя ведёшь?» или «Что это на тебя нашло?». Чонгук за три года уже знает, что всё хорошо. Просто иногда у Хосока бывает такое настроение, когда хочется сдохнуть. Очень редко, но бывает. Это не плохо. Всем людям нужна передышка, даже таким ярким и солнечным как Хоуп. И младший искренне рад, что в такие моменты он рядом. Не Чимин, не Намджун, а он. Это делает его значимым, нужным, просто необходимым. По крайне мере, ему очень хочется так думать. — Я, правда, не знаю, зачем пришёл, — хрипит старший, прижимая крепче, цепляясь, будто за спасательный круг. — Я и не спрашивал, — улыбается Чонгук и случайно дёргается, отчего острый нож проходится по фаланге указательного пальца. Несколько густых красных капель стекают по зелёной корке яблока. Хосок мгновенно отстраняется, и Чонгуку это не нравится. Старший копошится в аптечке, доставая бинты, перекись и пластырь. Он паникует так по-детски, из-за этого Чонгук не в силах сдержать улыбку. Хосок совсем как ребёнок. Хосок аккуратно обрабатывает ранку и причитает о том, что «нужно быть осторожней, это же нож». Гуку совсем не больно, и он вообще-то в курсе, что это не вилка, но так приятно получать такую заботу. А ещё приятно, что старший осторожно дует на ранку и долго смотрит. А потом, руководствуясь каким-то странным, неведомым Чонгуку порывом, целует порез. Осторожно так тонкими шершавыми губами прикасается и смотрит в глаза долгую минуту. Воздух накаляется до предела, дышать нечем, в ушах ультразвук, в сердце бешеная чечётка, в мыслях снова ничего. Старший напирает немного, придавливая поясницу Чонгука к столешнице, отстраняется от руки и ставит её себе на плечо, удерживая своей, а второй тянется к щеке, притягивает и… …о, Господи… целует. У Чонгука нирвана, ватные ноги и не закрывающиеся глаза, потому что «Вау! Что происходит?» и «Это так классно». Он напрочь не знает, куда деть свои руки, поэтому просто сминает рубашку Хосока за спиной. Старший не спешит углублять поцелуй, а лишь посасывает нижнюю губу, проводит по ней языком, а Гуку хочется громко простонать, но он терпит. Наконец Хосок углубляет поцелуй, пробираясь языком в рот Чонгука, медленно и томно исследуя его, не пропуская ни одного сантиметра. Младший отвечает слишком быстро, сплетая языки в медленном танце. Он бы хотел так танцевать с Хосоком всю жизнь. Чон вообще не понимает, что происходит, кто он, где он и за что ему такое счастье. Он просто отдаётся этому чувству с головой, не боясь утонуть, потому что, кажется, только к этому всю жизнь и готовился. Поцелуй становится более страстным, старший обнимает сильнее, Чонгук чувствует жар его тела через одежду, и ему сносит башку к ебеням. Он сейчас на кухне целуется со своим идолом, если не больше — со своей первой любовью, крашем, одержимостью, зависимостью, личным раем и адом одновременно, и это чертовски прекрасно. Хосок целуется ахуенно и требовательно, а младшему всё отдать ему хочется. Даже не так, он уже всё отдал. Застыть бы в этом мгновении навсегда, но нет, чёртов воздух предательски заканчивается — дышать совсем нечем, поэтому Чонгук нехотя отстраняется. Они делают несколько глубоких вдохов, смотря друг другу в глаза, пытаясь что-то прочитать каждый для себя, и сквозь вакуум слышат отдалённый звон ключей и звук открывающейся входной двери. Намджун как всегда возвращается вовремя… или не вовремя. Хосок отстраняется, идёт к дивану и с облегчением (?) приветствует Намджуна. Тот смотрит на своего друга как-то непонятливо, потом на Чонгука; делает для себя какие-то выводы, но молчит, холодно приветствуя. Хоуп совсем растерянный спешно покидает квартиру, ссылаясь на то, что ему нужно успеть домой до начала дождя. Чонгук немного в шоке, потому что старший вроде как остаться хотел, а теперь вот сбежал. Произошедшее несколькими минутами ранее кажется сладким видением, покрывается дымкой, туманом. Он смотрит на себя в зеркало, и распухшие губы подтверждают реальность событий. Гук подносит палец с пластырем к губам и целует след Хосока. Майка пропиталась его жаром и запахом. Приятно. Он не маньяк, но стирать эту майку не собирается вообще никогда. Чонгук не знает, как будет себя вести с Хосоком, что будет делать, что вообще это было, но прямо сейчас он безумно счастлив. Чон не пытается искать оправданий поступкам, выстраивать логические цепочки, восстанавливать ряд событий и заниматься самоанализом. Только не сегодня. Сегодня он позволит себе совсем немного быть безумно счастливым. Хотя где-то там, в глубине души таится огромный страх чего-то судьбоносного и неизбежного. Но это далеко, ещё не здесь. Сейчас только экстаз от недавнего поцелуя и образовавшиеся большие надежды. Намджун смотрит на раковину с не дочищенным яблоком в алой крови, разбросанную по столешнице аптечку, затуманенный взгляд брата и уезжающего на мотоцикле лучшего друга и думает, что Хосоку необязательно было так рано уезжать. И что было бы неплохо поговорить обо всём этом. Потому что состояние Чонгука его пугает…