Все псы попадают в рай

Дождь усиливался, крупными каплями смывая всю скопившуюся пыль и грязь с зеленеющей листвы. Игорь вышел из метро и вдохнул полной грудью — пахло летом. Черемухой, сиренью, вишней, а теперь еще и нестерпимой свежестью. Хотелось вновь окунуться в детство, когда середина июня — уже вовсю беззаботное время, когда можно спать до обеда, забыв про уроки, играть во дворе с друзьями, лазить по всем заброшкам города и рассказывать страшилки на ночь. А потом молодость, когда студенческая пора еще не отпускает, но уже вот-вот, и сессия позади. И тоже беззаботное время, тоже можно спать до обеда, играть с друзьями, пить и веселиться. А еще, можно схватить за шкирку одного особо худощавого парня и потащить его на очередную заброшку с огромной старой спортивной сумкой наперевес. И тогда можно творить. Можно изменить картину бытия — вместо серых, обшарпанных стен создать новый, изумительный мир с различными чудесными созданиями, существующими в реальности, и выдуманными. А потом убегать, смеясь и смазывая въевшуюся краску с пальцев и лица. Заваливаться в небольшую квартирку на двоих и толкаться в коридоре, борясь за право быть первым в душ. А потом все равно залезть туда вместе, шипя и брызгаясь, чтобы позже страстно прижимать друг друга сильнее, пытаясь раствориться в том, кто так близко. Так горячо. Можно трахаться ночи напролет, можно курить прямо на кровати, сбрасывая пепел в банку из-под гребаного нескафе. Можно просто быть рядом. Можно просто быть. Но не теперь. Игорь трет ладонями лицо, стирая капли дождя, стараясь с ними смешать те воспоминания, которые вдруг всем скопом нахлынули на мужчину. Теперь лето — такое же время года, как и зима, и осень, и весна. Теперь летом тоже работа, теперь нельзя спать до обеда и играть с друзьями. Но не это заставляет стирать усерднее капли дождя с щек, ставшие вдруг такими противно-солеными. Нельзя больше схватить никого за шкирку. Не с кем больше творить чудеса, заставляя оживать серые каменные стены. Никто больше не толкается в коридоре, никто не брызгается, никто не шипит злобно, никто не вытряхивает в мусорку окурки из банки с тихим «Боже, и как мы еще не сдохли от рака?» Потому что больше некому. Игорь улыбнулся — в воздухе пахло переменами. *** — Скорее, Стас, нам нужно спешить! — Марвин почему-то сегодня какой-то дерганый, нервный. Для Ангелов не свойственно нервничать, поэтому Стас немного удивлен. Немного, потому что удивляться — тоже не их прерогатива. Но сегодня, наверное, какой-то неправильный, сумасшедший день, потому что Марвин нервничает, Стас удивляется, а Эдмонд просто тихо следует за ними, не поучая в своей привычный манере. И не произносит ни слова, когда все трое оказываются у двери, через которую когда-то попали сюда. Эдмонд только как-то грустно смотрит на Марвина и тихо спрашивает: — Не жалеешь? Мужчина лишь хватается за ручку двери и отрицательно качает головой. — Ни капли. Надеюсь, в этой жизни я найду и свою любовь. Прощай, мой друг, — мужчины обмениваются кивками, после чего Стаса вместе с Марвином кидает резко вниз, как на каком-то аттракционе, прежде чем пришибить о твердый пол. Перед ангелами знакомая деревянная дверь. «Зал суда», вспоминает отрешенно Конченков — он вообще не понимает, что происходит. Просто вдруг его оторвали от привычных дел и выдернули сюда с криками «Быстрее» и «Надо спешить». — Мальчик мой, — Марвин оправил свой помявшийся костюм и посмотрел виновато на подростка. Тот вопросительно изогнул бровь. — Ты должен понять меня, я столько лет потратил на то, чтобы вы могли быть счастливы, и теперь хочу почувствовать это сам. Я знаю, рано или поздно ты поймешь, почему я это сделал. Не злись на меня, я верю в ваши души, потому что знаю — вы всегда найдете дорогу. Конченков непонимающе смотрел на мужчину перед собой. Тот говорил о чем-то совершенно непонятном, причем перед залом суда — что вообще происходит? Дверь бесшумно открылась, и Марвин заспешил внутрь. Стасу ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. За столом привычно сидел угрюмый судья, разбирающийся с завалами бумаг перед собой. Он заговорил, даже не поднимая глаз. — Марвин, ты знаешь, что наделал. Я не хочу тратить время, чтобы все объяснять — это ни к чему. Скажи только, что ты решил сделать с единственной своей сферой? «Единственной?» — Только и успел подумать Стас, когда мужчина неожиданно ткнул в него пальцем, причем весьма осязаемо — видимо здесь они обретали материальное воплощение — ему. — Но у него уже есть три сферы, — возразил монотонно судья — ему очевидно не было никакого дела до всего этого, он лишь выполнял свою работу. — Одну из них забрал Эдмонд, Ваша честь. — Хорошо, — судья все же поднял взгляд и внимательно оглядел мужчин, — тогда ступайте. За вами еще куча народу. Стас хотел возразить — в коридоре точно никого не было, но решил благоразумно молчать — никто ничего ему не объяснил до сих пор. Марвин тем временем направился в сторону знакомой развилки — на Землю или в рай. Но у самих дверей он вдруг остановился и обернулся, смотря прямо в глаза Стасу и держа на ладони небольшой светящийся шар. — Стас, — Марвин говорил тихо, но Конченков его прекрасно слышал, — она теперь твоя. Я сделал то, чего давно хотел — дал ему ответы, которых он так просил. Но за все нужно платить. Ты же помнишь, нам нельзя напрямую отвечать клиентам. Так вот, за это я вынужден отправиться на реинкарнацию. Но я даже рад — в этом раю скука смертная. Прощай, мой мальчик, и помни — ваши души связаны, и ничто не сможет разорвать эту связь. А теперь ступай, — мужчина указал на дверь, ведущую в рай, — у тебя теперь много работы. Конченков молчал. Молчал и сжимал в руке такой родной голубой шарик, в котором сейчас была та самая душа. Его душа. Игорь. У них все будет хорошо. Теперь точно будет. *** В воздухе все еще пахло свежестью. Дождь немного стих, но прекращаться не собирался. Зато теперь на небе красовалась необыкновенно яркая радуга. Игорь вдохнул полной грудью и улыбнулся, закрывая глаза и разводя руки в стороны. Шаг. У них все будет хорошо. Теперь точно будет. Лавров открывает глаза и видит родное лицо напротив. Лицо, объятое ужасом. Или не будет?