Рюдзин

У него грубые пальцы, жесткие. Особенно на искусственной руке. Которой он сейчас гладит его грудь, задевая чувствительные соски. Ханзо сдавленно шипит и закусывает губу, вопреки ожиданиям порывисто подаваясь навстречу, потираясь щекой о жесткую щетину. Неотесанный, словно дворовая псина. Пальцы, уже живые и теплые, проталкиваются глубже настойчиво, почти грубо — словно в наказание за мысли, мучительное и сладкое. — Джесси, — имя срывается с губ вместе с сиплым рваным вздохом. И иногда кажется, что два пальца — это предел. Слишком узкий. — Еще, — но на самом деле нет. Нетерпеливый. Жадный. Слишком жадный для столь внешне холодного человека. Ханзо оборачивается и одаривает его хитрой улыбкой, — почти чеширской, — направляет его искусственную руку по собственной груди и тянется за поцелуем, снова и снова. Жмется спиной к нему плотно-плотно, норовит упереться ягодицами в пах. Где давно туго и жарко — Джесси единственный из них, кто еще остался в одежде. Поцелуи выходят сбивчивыми и нетерпеливыми. Ладонь ложится поверх паха, гладя и сжимая прямо сквозь ткань брюк, и Ханзо, кажется, слышит, как Джесси со стиснутыми зубами тихо чертыхается, толкаясь навстречу незамысловатой ласке. В ответ сгибает пальцы, и теперь уже его очередь прогибаться в спине, чтобы хоть как-то облегчить давление изнутри. Все еще слишком мало. Всего год назад этого наглого пса хотелось скорее прибить, чем отдаваться, поддаваясь своим низменным (оказавшимся настолько нужными) желаниям. Раздраженно отмахиваться от его присутствия, игнорировать. Огрызаться изредка. И тем самым, видимо, раззадоривать его. Джесси все время что-то говорил, рассказывал — порой было так сложно понять его ломаный язык и странные словечки, — привлекал к себе внимание, пытался касаться. Случайно. Назойливо. Часто. Совершенно глупо тратил его время. И так раздражал, что, кажется, почти привлекал. Своей упертостью. Показной послушностью. Когда примирительно поднимал руки и отступал, улыбаясь этой своей дурацкой улыбкой — это против воли приковывало взгляд. А потом снова раздражал своей назойливостью и непробиваемым упрямством. Ловил. Целовал. Получал по самодовольной роже и целовал опять. Удерживая крепко, но все равно давая свободу. До тех пор, пока не добивался ответа. Паршивый пес. Теплый и уютный паршивый пес. Так противоречиво. Не приходилось раньше встречать подобных ему. К добру или худу. Ханзо не знает, почему сдался. Доверился один-единственный раз в жизни. Принял. По глупости, наверное. Надоело быть одному? Стал стар и сентиментален? Или все вместе? Теплый и уютный, со временем такой нужный. Любит его. Джесси хрипло выдыхает ему на ухо и шепчет неразборчивые слова. Гладит. Прижимается. И Ханзо совсем теряется в своих чувствах.