Пять ступеней

Benjamin Saunders - Sanctus

Робер старается идти неслышно, но шаги все равно гулко отдаются под стрельчатыми сводами. Ночь – время Господа. Отвлекшись от сует и забот, отбросив все мирское, ночью можно предаться разговорам с Создателем. Сосредоточение, тишина и темнота идут рука об руку. Это ценят и понимают монахи и богословы, дорожа временем до восхода, начиная труды и молитвы затемно. Тогда рёк Соломон: Господь сказал, что Он благоволит обитать во мгле. Пятна света расчертили пол на квадраты, словно в шахматах, и чередуются под ногами – фиолетовое, золото, весенняя зелень, синева предрассветного неба. Луна тихо и печально льется в кружево окон, которые извращают ее пустой и чистый свет. В натянутых сквозь неф лучах пляшут пылинки. Точеные ребра соборной громады смыкаются над головой, словно прутья клетки. Клетки, в которой одна-единственная душа сейчас пытается найти ответы на вопросы, которые задавались вовсе не ей – но на которые придется отвечать. Картина, навевающая мысли о правильном и вечном, столь же мертвая, сколь и прекрасная. Спустился ли Всевышний в Свой обезлюдевший дом, дабы ниспослать благодать на неразумное дитя, оставленное на краю бездны? - Сибранд. Было бы слишком дерзко полагать, что он уснул. Скорее, погружен в молитву так, что никого не видит и не слышит. Да и кого тут можно встретить в столь поздний час? - Брат мой. – Рука в перчатке мягко ложится на чужое плечо, покрытое белым плащом. Коленопреклоненное тело крупно вздрогнуло. - Как ты… - Через мощехранилище, - де Сабле коротко улыбнулся. В унылом и мертвом свете луны лицо почти гроссмейстера кажется высеченным из камня. Такое же холодное и безразличное. Тонкая грань между абсолютной святостью и абсолютным отчаянием. Сибранд отворачивается, расцепив сомкнутые в молитвенном жесте руки, опирается ими об алтарь. Тамплиер мысленно отмечает, как тяжело он поднимается – так, словно на нем уже лежит все бремя ответственности за молодой орден. Не слишком ли непосильная ноша для столь юного создания? - Мне почему-то показалось, что ты не захочешь оставаться один в такой важный час. - Тебе не показалось, - его голос хриплый, за всю ночь он заговорил впервые. – Не захочу. Робер молча приобнимает тевтонца за плечо и ведет к скамьям, в спасительную полутень, и Сибранд благодарно подчиняется. При полном параде, со всеми регалиями, он кажется еще моложе обычного. И потеряннее, словно мог исчезнуть от любого дуновения ветра. - Ты будешь присутствовать на церемонии? - Естественно. Я буду принимать у тебя клятву. Как только они садятся, немец с коротким выдохом утыкается лбом в плечо де Сабле. Над их головами, на столбе, поддерживающем неф, стоит Мария с младенцем. Мать и Сын осуждающе смотрят вниз. Того ли ты выбрал, Магистр? Он не собирается говорить этого вслух. Как не собирался говорить того, что Совет Восьми сказал по поводу его, Сибранда, кандидатуры на пост Тевтонского Хохмейстера. Не собирался рассказывать, что самое мягкое прозвище, которым за спиной его награждают – сосунок. Что до Робера уже донесли грязные сплетни про его мнимые грешки молодости. Что все до единого, включая купцов Ганзейского союза, не верят в его способности. И что он пошел в храм, нарушая традиции, ради того, чтобы предотвратить возможную бурю. - Тебе страшно. Я вижу это. Светловолосая голова на его плече коротко дернулась. Ему не просто страшно. Его сковал ужас. - Ты можешь рассказать мне. Я пришел для этого. Конечно, сейчас он выдаст что-нибудь фееричное в своей глупости, как и всегда, когда дело касалось его собственной персоны. - Мне кажется… « - Робер, он же младше моего сына!» - Что ты… « - Да что он может сделать?! Командовать наступлением? Воодушевлять солдат? Может, еще и переговоры вести?» - …поторопился с назначением. С моим назначением. Сибранд выдохнул. - Я бы сказал тебе идти проспаться, но не тот случай. Объясни мне причины своей тревоги, хохмейстер. Я действительно хочу знать, почему ты оспариваешь мои решения. Сейчас хотелось взять его голову в руки и поцеловать в лоб – жест привычный и успокаивающий, родом из детства, напоминающий о доме и матери. Но по отношению к Сибранду недопустимы полумеры, иначе он закроется. Самим тамплиером уже овладевает глухое, нарастающее раздражение. И, к своему неприятному удивлению, он осознает, что раздражен он не из-за испуганного мальчишки. Тевтонец резко выворачивается и отстраняется. - Многие считают, что я не достоин такой чести, – голос резкий и отрывистый, - что я не готов. Что я слаб, и что я не справлюсь. Я принимаю меч Магистра, который должен обладать благородным происхождением, умом, добротой, милосердием, храбростью… что из этого есть у меня? Робер промолчал. Ох, не этого он ожидал, не этого. - Ты лучше меня знаешь, кто я, Робер. Я никто. И ничто. – Тевтонец медленно, скованным движением тянется рукой к вороту белоснежного плаща, застегнутого у левого плеча. Оттягивает тщательно уложенную складку, словно она его душит. Черные перчатки смотрятся жутким контрастом на ткани, облитой цветными бликами. У тамплиера едва находятся силы разомкнуть губы и осипло выдать: - Продолжай. Немец встает, и медленным заплетающимся шагом отходит к огромному окну. Лунный свет, пустой и чистый, исказился, проходя через лживую цветную паутину. Блики чистейших, прекраснейших цветов, восхищавших Робера в обычное время, сейчас уродовали каменное лицо тевтонца. Из святого в отчаявшегося, из правого – в сомневающегося. Такой ли должна быть надежда и опора Христова воинства? Впервые в жизни Робер чувствовал такую досаду и чисто детскую, иррациональную обиду. - Я… - немец запинается. – Я не говорю, что ты поступил… неправильно. Просто, похоже, что… дело во мне. Я… - Это нормально, - холодно прерывает его де Сабле, с долей позорной, непозволительной радости чувствуя, что не может пошевелить ни одним мускулом лица. – Сомнения бывают у всех. Но ведь тебя не для того выбрали, чтобы ты трусил и отказывался. - Возможно, - тон Сибранда неестественно ровен и спокоен, - что ты действительно увидел во мне что-то, что показалось тебе… полезным. Я попытаюсь объяснить иначе. Ты увидел то, чего возможно, я и сам в себе не увидел. Возможно… то, чего во мне и нет. Ты понимаешь меня, Робер? Робер понимал. Хотя, лучше бы и не понимал вовсе. Монферрат бы сейчас ликовал, несомненно. Все случилось именно так, как он и предполагал. - Ты сам решил, что тебе не справиться? Или кто-то сказал тебе? Тевтонец молча отворачивается к окну, неживой и прямой, и не произносит в ответ ни слова. - Отвечай мне. - Отчасти, - ответ настолько спокоен и очевиден, что это даже пугает. – Я услышал одно непредвзятое мнение, а потом посмотрел на ситуацию… со стороны. Ну всё, приехали. Зерна плевел упали в благодатную почву – слова, сорвавшиеся со злого языка, дополнили цепь из страхов и паранойи, которая теперь медленно и неумолимо заматывалась вокруг сибрандовой шеи. Такие цепи обычно рубят молотком, дробят кувалдой. Только не разрубишь ли вместе с цепью чужую шею, замахнувшись? - Помнишь, что Господь сказал Гедеону? - Помню, - черный силуэт на фоне паутины витража оставался недвижим, - «если кто-то из находящихся здесь боится, скажи ему, чтобы он сейчас же шёл домой. Я не допущу, чтобы Моя армия была заражена страхом». - Так что же прикажешь с тобой сделать? Сибранд опустил голову. - Ваша воля на все, Магистр. Робер недовольно хмурится. Уже от одних этих слов ему самому начинает казаться, что решение было опрометчивым. Всем свойственно ошибаться. И что если сейчас сам тевтонец оказался умнее опытного тамплиера, который поддался неизвестному порыву? Ведь если первый гроссмейстер провалится – собак спустят не только на него, но и на Робера, ведь это была его, де Сабле, инициатива, это ведь он отметал достойных кандидатов, он спорил, доказывал, угрожал, сглаживал углы – для чего? Какие цели он преследовал, продвигая неопытного юнца на такой высокий пост? Конечно, он приводил доводы – разумные, обоснованные, логичные. Убеждавшие колеблющихся, обнадеживавшие страшившихся, лишавшие желания спорить противившихся. И теперь вся эта крепкая, прямая, ясная стена, которую он выстроил, ни капли не погрешив против собственной уверенности в успехе, рушилась, облетала прахом, словно песчаная куча под порывом ветра. Нужен был один удар, одно неосторожное слово от того, ради кого она возводилась – чтобы все в одночасье рухнуло в небытие. Может быть, Монферрат был прав? Сибранд, Сибранд, что же ты наделал… А вообще, забавно все выходит. Он, Робер де Сабле, магистр, воин, дипломат, дальновидный политик и талантливый стратег, который умел в критический момент взять все бразды в свои руки и повернуть любую безнадежную ситуацию к успеху, винит в собственной же якобы промашке другого человека? Тамплиер ощутил острое желание дать себе хорошую оплеуху. В момент, когда подчиненные сомневаются, долг командира – найти нужные слова, чтобы разжечь в их сердцах огонь, который изгонит мрак и холод. И, кажется, он знает, какие. Робер встает, медленно подступает к Сибранду и без лишних слов заключает его в объятия. - Я не хочу тебя отсылать. Сибранд не противится, медленно, нерешительно обхватывает его руками в ответ. Больше не шевелится, и, кажется, даже не дышит. - Без ложной скромности и хвастовства – я хорошо разбираюсь в людях… …ладно, от Нуквода нужны были только его связи и торговая смекалка. Но ведь это не последнее условие для успеха предприятия, правда? - …и говорю: я выбрал достойного человека. Я выбрал человека, который отдал последний кусок хлеба голодающей женщине с ребенком. Я выбрал сострадание. Женщина умерла через две недели от крови, пошедшей горлом. Но ребенка подобрали монахи. Тевтонец уткнулся носом ему в плечо и мелко задрожал. - Я выбрал человека, который без промедления взял на себя вину своего товарища. Я выбрал верность. Друга все равно запороли насмерть, но уже потом, за другой проступок. Но в тот раз он отлежался и немного поправил здоровье. Де Сабле почувствовал, как на его спине сжались чужие пальцы. - Я выбрал человека, который ни одного больного, сирого и убогого не обидел словом или делом. Я выбрал милосердие и доброту. Сирым, убогим и больным хватало издевательств от других монахов и простых горожан. Сибранд рвано вздохнул. - Я избрал того, кто заступался за детей и женщин, кто лечил людей, кто никому не отказал в помощи и поддержке, кому бы она ни понадобилась. Я выбрал человека, который, не раздумывая, закрыл собой раненого оруженосца, которого преследовал сарацин. Разве это не смелость, Сибранд? Не честность, не доброта? Где в тот момент были те, кто называл тебя злодеем и трусом? Не надо было видеть его лица, чтобы знать, что он переживает. - Ты никогда, слышишь? Ни-ког-да, - тихо увещевал Робер, - не сможешь понравиться абсолютно всем. Всегда будут те, кто обозлится на твои успехи и обрадуется неудачам. Всегда в твоих действиях будут сомневаться, обоснованно и совершенно без причины. Всегда найдется тот, кто захочет воткнуть тебе кинжал в спину, донести вышестоящим чинам или как-то иначе навредить тебе. А уж в тех, кто захочет занять твое место, вообще недостатка не будет. Сибранд молчал. - Будет сложно. Будет невероятно трудно. Ты будешь ошибаться, будешь выбирать из двух зол, идти на вынужденные жертвы и не всегда принимать правильные решения. Возможно, приблизишь не тех людей, а по-настоящему верных и преданных заподозришь и изгонишь. И раскаешься во многих поступках. - Как… - Только с опытом, Сибранд. Только с опытом. А пока его нет – есть я. Рядом. Если в чем-то сомневаешься, если тебе будет нужна поддержка и совет – я помогу тебе, только попроси. Главное, о чем я прошу – будь собой. Будь тем, кого я в тебе увидел, в отличие от всех тех тупиц, которые не замечают ничего дальше своего носа. Не позволяй неудачам сломить тебя. Продолжай делать наше дело, не смотря ни на что. Сибранд молчал. По-прежнему молчал и слушал. Но судорожная хватка на спине начала ослабевать. - Я хочу, чтобы ты пообещал мне. Взгляд застывших глаз поднялся на Робера, и в блеклой зелени радужки отразился белый свет. Где-то на задворках сознания де Сабле промелькнула мысль, что он сейчас пуст, как этот храм. Снаружи – камень и стекло, а внутри – пыль и лунный свет, искаженный кусочками цветной, фальшивой насквозь, хрупкой, лживой паутины. В силах Робера лишь раскрошить эту отвратительную и одновременно прекрасную иллюзию, показать настоящий свет. Чем заполнится пустота – зависит только от самого Сибранда; Робер с определенной долей тоски всегда думал о том, что люди не достаются ему младенцами, и что наполнить чашу, которая уже полна, может пытаться лишь безумец. Коим он, Магистр Ордена Храма, собственно, и является. Но тот, что сейчас стоит, замерев в его объятьях – может, еще не все потеряно?.. Сибранд далеко не младенец. Он видел смерть и предательство, терял и находил, дорожил и пренебрегал, карал и миловал, и на его руках достаточно крови. Но не знал, где зло, а где – добро, какова грань между ними и как отличать одно от другого. И с возникшими вопросами, смятенный и подавленный, он неизбежно и логично пришел к Роберу. Не мог не прийти, если хотел знать правду. А он хотел, и уже одно это заставляло что-то теплеть в душе. Может быть, еще можно попытаться. Может быть, еще получится. От осознания этого факта Робер почувствовал, что у него кружится голова. - Я хочу, чтобы ты пообещал мне, - голос его тих и тверд, - никогда не останавливаться в поисках правды. И всегда следовать только за ней. Что я знаю сам – поведаю тебе без утайки, а чего не поведаю – обещай найти. В этом соль нашей земли. Это суть нашего дела. Он неотрывно смотрит в его глаза, холодно и спокойно. Без страха, медленно водит взглядом по его лицу, пытаясь отыскать нечто, что даст ему повод усомниться. Почувствовать обман и подвох. Но Робер прям и чист, как клинок, развернут перед ним, словно книга. Открывай и читай, Сибранд, у меня нет от тебя секретов. За это я хочу от тебя самую малость – быть таким же открытым со мной. Быть для меня настоящим, таким, какой ты есть. Сибранд поднимает взгляд выше, вновь обнимает де Сабле, и, прижавшись к нему, тихо шепчет: - И пройдя долиною смертной тени, не убоюсь я зла, потому, что Ты со мной… Я обещаю, Робер. Кругом стояла звенящая тишина, но Роберу казалось, что вокруг рушится мир, звеня цветным стеклом, гремя искусно обточенным камнем.И он инстинктивно сжимает руки, пытаясь защитить того, кто сам, осознанно и добровольно согласился родиться заново. - Это твоя клятва, гроссмейстер, - шепчет в ответ тамплиер. – Я знаю что делаю. Я знаю, что поступил правильно. Ты справишься. Собственно, Сибранд и не виноват, что размышляет о том, будет ли ему по плечу такая ноша. Если он об этом думает – значит, отвественно относится к делу. Значит, он переживает и принимает близко к сердцу. Значит, будет радеть за успех общего дела. А значит, он справится. Робер окончательно убедится в этом, когда на церемонии посвящения Сибранд пройдет сквозь белоснежную толпу – белее всех прочих, и опустится на колени перед Магистром, и в его глазах не останется ни капли тех сомнений и страхов, которые он вылил Магистру накануне. Он убедится, что сделал правильный выбор, когда Сибранд принесет клятву недрогнувшим голосом, и недрогнувшей рукой примет меч. Он успокоится сердцем, когда увидит, что Сибранд стоит прямо, и не опускает взгляда, когда присягают уже ему. Он будет стоять сбоку и сзади, за плечом названного брата, и наблюдать, и он увидит – он возложил венец и бремя на ту голову. …будь сильным духом. Будь смелым и Господь полюбит тебя. Говори правду, будь бесстрашным перед лицом своего врага, помогай беззащитным и не твори зла… Это твоя клятва, Сибранд.