Метроном

Отабек еще раз пробежал взглядом составленный план действий. Сначала узнать, есть ли где-то сохранившиеся архивы о тех, кто погиб во время блокады, может быть, списки на эвакуацию. Потом съездить в Мариинку и узнать про Барановскую и её учеников. Если Юра занимался фигурным катанием, может быть, остались какие-то данные с соревнований. И наконец, съездить к хозяйке квартиры, она ведь могла знать, кто жил здесь раньше, может быть, даже знала Юриного брата. И поскольку поиск в архивах был бесполезен, пока Юра не вспомнил фамилию, Отабек решил начать с Мариинки. - Есть еще одно место, где я в последнее время себя обнаруживаю, – проговорил Юра, неожиданно появившись у Отабека за спиной, так что тот аж подпрыгнул на стуле, и поперхнулся чаем. – Ну как, в последнее... Лет пятнадцать уже. Не знаю, как это может быть связано с моей жизнью – я точно этого места никогда не видел, хотя по ощущениям, это в Ленинграде. Но это бывает часто. Чаще, чем в танцевальном классе и на катке. И я там как-то по-другому себя чувствую. Беспокойно. - Я могу попробовать нарисовать, если ты мне объяснишь, – Отабек взял лист бумаги и карандаш. - Ты ж вроде инженер, а не художник, – фыркнул Юра. - Архитектор, вообще-то, – поправил Отабек. – Эскиз нарисовать смогу. Рассказывай. - Это где-то в парке. Там постамент. Видимо, памятник, вроде как Медный Всадник, – Юра прищурился, словно пытаясь вспомнить. – На постаменте что-то вроде ящика без дна. На колёсах... И сбоку ещё колёса. Как-то так. - Ящик глубокий или нет? Колёса большие? – принялся задавать вопросы Отабек, делая карандашный набросок. Они так рисовали "под диктовку" около пятнадцати минут, после чего Отабек очень приблизительно добавил свет-тень, делая рисунок объемным. Потом показал Юре. - Ну даёшь! – восхитился Юра. – Очень похоже. Знаешь, где это? Отабек покачал головой. Этого места в Питере он никогда не видел. - Ну смысл тогда был рисовать? – окрысился Юра и отвернулся. – Если ты всё равно не знаешь. - Покажу Виктору, – Отабек поднялся и направился на кухню. - Чего? Совсем ополоумел? – Юра мгновенно последовал за ним, безуспешно пытаясь преградить путь. - Виктор? – окликнул Отабек, входя на кухню. Виктор расположился за столом, читая какой-то обернутый в газету томик и распивая чаи. - Да, мой друг? – он поднял глаза на Отабека, естественно, игнорируя мельтешившего за его спиной Юру. - Вы давно живёте в Питере? – зашёл издалека Отабек. - Я здесь родился, а Гоша переехал из какой-то Тмутаракани местного разлива, когда поступил в музучилище, – охотно ответил Виктор, заложив книгу закладкой. – А что? - Вы тогда, наверное, можете подсказать, где вот этот памятник? – Отабек положил перед ним листок с рисунком. Виктор отложил книгу, взял листок, прищурился. Потом быстро разжал пальцы, словно обжёгся, рисунок упал на стол. Виктор поднял на Отабека взгляд, и в голубых глазах был какой-то испуг и искренняя печаль. - Ты откуда знаешь про это? – спросил он серьёзно. - Убью, если скажешь! – Юра появился в поле зрения и показал кулак. - Приснилось, – ляпнул Отабек. – Вот, пытаюсь понять, что это. - Не завидую, если тебе такие сны снятся, мне в твоем возрасте совсем другое снилось, – Виктор многозначительно повёл бровями, потом снова посерьёзнел, покачал головой. – Это вагонетка. - Вагонетка? – уточнил Отабек. - Знаешь про блокаду Ленинграда? Проходили в школе? – спросил Виктор, хлопнув по карманам в поисках сигарет. Отабек кивнул. – В первую зиму люди каждый день тысячами умирали от голода или замерзали, – Виктор чиркнул спичкой, прикуривая, затянулся, вернул коробок на место – в коробку рядом с плитой. – Когда похоронные службы перестали справляться, под крематорий переоборудовали один из кирпичных заводов. Там как раз в таких вот вагонетках сжигали тела, а потом пепел ссыпали в ближайший овраг и закапывали. Отабек молчал, косясь на замершего у окна Юру. - На месте завода сейчас парк. На Московском проспекте, – Виктор стряхнул пепел, затянулся снова, задумчиво посмотрев в окно, сквозь Юру. – Году в двухтысячном вроде из одного из прудов в этом парке достали вагонетку для обжига кирпича, она на дне больше пятидесяти лет пролежала. Мне тогда лет пятнадцать-шестнадцать было, помню шумиху по телевизору. Разбирались долго, очевидцев искали. Потом какая-то из работниц завода того времени признала вагонетку и рассказала, как… – Виктор затянулся, закашлялся, но продолжил: – как это всё... Понимаешь? - Вы можете меня туда отвезти? – спросил Отабек негромко. - Тебе зачем это? – Виктор обернулся к нему. – Не надо. - Надо, – ответил Отабек. – Выходной сегодня. Вы можете со мной туда поехать? - Ну… – Виктор поморгал, затушил сигарету, встал, – поехали. - Не ходи! – вскинулся Юра. – Я не хочу, чтобы ты ходил. Ты узнал, почему я там появляюсь. И узнал, где меня похоронили. Всё. Хватит. - Поехали, – Отабек кивнул Виктору. У памятника вагонетке, Отабек почему-то вспомнил песню Высоцкого. «У братских могил нет заплаканных вдов, сюда ходят люди покрепче». Сейчас Отабек не был уверен, относится ли он к категории «покрепче». Он стоял, опустив голову, часто моргал и сглатывал, потому что глаза нещадно пекло, а в горле застрял такой болезненный комок, что он думал, что сейчас задохнётся. Виктор сначала курил в сторонке, потом отошёл ненадолго, вернулся с четырьмя красными гвоздиками. Две положил на постамент сам, две отдал Отабеку, и ушёл, сказав, что будет ждать у входа. Отабек присел на корточки возле постамента, запихнул цветы между чёрными стальными спицами колёс вагонетки, тронул пальцами колесо, прижался ладонью сильно, придавил. Зажмурился. Выдохнул с силой. Встал и пошёл к выходу. Сегодня он, пожалуй, не станет отказываться, если Виктор предложит коньяку.