Метроном

Поиск в интернете ничего не дал: Николая Павловича Плисецкого, декабря тридцать пятого года рождения, не было ни в списках погибших, ни в списках эвакуированных. Если мыслить оптимистично, то можно было предположить, что Юрин брат остался жив, о чём Отабек сразу Юре и сообщил. - Ну, или его сожгли в печах кирпичного завода, как меня, просто у него уже не было родственников, которые бы имя-фамилию сообщили. Там же были неопознанные, в братских могилах, – огрызнулся Юра, нервно закусив губу. – Или ещё что похуже, – он отвернулся к окну, – так что и следов не осталось. Про "похуже" Отабек предпочитал не думать – наслушался от Юры, начитался в интернете, что могло с маленьким мальчиком произойти в голодающем городе. Единственным способом убедить себя и Юру в обратном было найти Николеньку как можно скорее. К хозяйке квартиры Отабек поехал в тот же день. Виктору и Гоше сказал, что намерен снимать комнату и дальше, поэтому хотел бы хозяйке всё-таки показаться, а заодно отвезти оплату за месяц. Хозяйка, Тамара Петровна, действительно оказалась Божьим одуванчиком: деньги приняла с благодарностью, дальнейший съём квартиры одобрила, напоила крепким чаем с домашним печеньем и развлекла беседой. Однако о Николае Павловиче Плисецком она ничего не знала. По её словам, две комнаты в коммуналке её родители получили в послевоенное время – отец Тамары Петровны был героем войны, орденоносцем. Ещё две комнаты достались какому-то рабочему-стахановцу и его жене, но жили они только в одной, а в другой сложили все оставшиеся от прошлых жильцов вещи. Тамара Петровна в каморку заходила редко, жизнью прошлых жильцов ожидаемо не интересовалась, фамилию Плисецкий ассоциировала только с Майей Плисецкой. Отабек Тамару Петровну поблагодарил и откланялся. По дороге обратно в город он продумывал дальнейшие шаги. Все ниточки оборвались: и поиск в архивах, и хозяйка квартиры, и Мариинка. Хотя... единственной оставшейся зацепкой всё ещё была преподавательница хореографии, Алевтина Ивановна. Её можно было поподробнее расспросить о Барановской, вдруг великая балерина знала каких-то дальних родственников Юры, которые могли забрать к себе осиротевшего Николеньку, вдруг что-то рассказывала своей ученице. Кроме того, Отабек должен был вернуть Алевтине Ивановне архивы Барановской – он взял их только на время и обещал привезти обратно. Всё, хоть сколько-нибудь связанное с Юрой, он сфотографировал на телефон и сохранил в отдельной папке на ноутбуке. В коридоре танцевальных классов Вагановского училища было шумно: по коридорам бегали туда-сюда худющие парнишки в чёрных трико и тощие девчонки в светлых воздушных юбочках. Отабек нашёл нужный класс по памяти, дождался, пока измождённые триста двадцать пятым по счету гран-батманом дети отправятся на законную передышку, и аккуратно постучал. Алевтина Ивановна его узнала, вроде бы, даже была рада видеть. Отабек отдал ей папки, но уходить не спешил. - Ну, чего мнёшся? – спросила Алевтина Ивановна. - Я... – Отабек почесал затылок. – Я, если честно, не от любви к балету это всё. И на историческом я не учусь, – припомнил он то вдохновенное враньё, которое он с покер-фейсом задвигал старушке в прошлый раз. – Я ищу информацию про одного человека. Николай Павлович Плисецкий. Ему в сорок первом было шесть лет, а его старший брат, Юра, как и вы, был учеником Лилии Барановской. Юра погиб в блокаду. Я подумал, вдруг Барановская вам что-то рассказывала про него, вдруг она каких-то родственников знала, которые Николеньку могли забрать… - Вон оно как, – покачала головой старушка. – Ты откуда всё это знаешь? Отабек опустил голову – сдавать Юру он не собирался. Как наяву виделось обвинение, злость, беспокойство в зелёных глазах, которое всегда возникало, когда в их с Отабеком маленький междусобойчик вмешивался кто-то третий, будь то Виктор или Георгий. - Вы не подумайте, мне ничего не нужно, – проговорил Отабек, подняв взгляд и встретившись с почти выцветшими светлыми глазами старушки. – Просто… просто надо знать, выжил ли Николенька после блокады Ленинграда. - Я расскажу тебе, если ты расскажешь, как ты вообще про всё это узнал, – заупрямилась старушка. – Ты по виду-то не местный, какое тебе дело до блокады и судьбы ленинградцев? - Я учусь в архитектурном. Снял комнату в коммуналке, – признался Отабек. – Там есть каморка, в которой старые вещи хранятся. Там нашёл кое-что, начал копать, потом в архивах… Рассказал Отабек всё по-честному, про кирпичный завод, про вагонетку и про архивы, опустил только, что всё это произошло оттого, что однажды ночью он услышал из заброшенной каморки стук метронома, а на следующее утро увидел на кухне тощего мальчишку-призрака с удивительными зелёными глазами. - Я не преступник, – веско припечатал в конце рассказа Отабек, сложил руки в замок перед собой, как подсудимый перед прокурором, и посмотрел на Алевтину Ивановну. Старушка смотрела на него долго, испытующе, потом вдруг улыбнулась и проговорила: - Ну, поехали тогда со мной, не преступник. Мотоцикл пришлось оставить у Вагановского – Алевтину Ивановну возил личный водитель, выделенный училищем почётному педагогу. Они остановились у большого дома почти на самой площади Исаакиевского собора, Алевтина Ивановна уверенно вошла в светлую чистую парадную, зазвенела ключами. Отабек придержал старушку под локоть, помогая подняться по лестнице на второй этаж. На душе было как-то странно легко, а в пустой голове осталась только одна мысль – что всё, что происходило, было каким-то удивительно правильным и нужным. Алевтина Ивановна открыла дверь, и Отабека сразу окутал запах свежей домашней выпечки, так что во рту мгновенно скопилась слюна. - Алечка, ты? – послышался из кухни мужской голос. - Я, я, – ответила Алевтина Ивановна, снимая мягкое кашемировое пальто и вешая его на вешалку. – Тут к тебе молодой человек, – добавила она, кивнув Отабеку, чтобы снимал куртку. - Ко мне? Кто ко мне может ходить? – удивлённо ответил голос, и послышались шаркающие шаги. Отабек едва слышал, потому что кровь в ушах стучала, как басы из хорошей аппаратуры – оглушительно. Он увидел довольно крепкого для своих восьмидесяти с лишним старика, который появился в прихожей, отряхивая запачканный мукой фартук. У него были светлые глаза и густая, окладистая борода. А ещё от него пахло домашними пирогами, и он улыбался так, что сразу хотелось улыбнуться в ответ. - Вы, – едва не задохнулся Отабек, – вы Николенька?