***
Проснувшись, он обнаружил, что за время сна ни один из них не сменил кардинально позу: Арсений всё так же полусидел-полулежал, откинувшись на мягкую груду подушек и немного разведя ноги, а Антон по-прежнему возлегал на нём, опираясь всем корпусом, но при этом оставляя на кровати задницу и длинные, с такого ракурса и вовсе бесконечные, ноги. Обычные вампиры не нуждаются во сне и практически не знают физической усталости. Арсений же был для этого слишком живым, слишком суккубом, и потому не только мог спать, но и испытывал определённые неудобства. Хотелось встать, пройтись, размять одеревеневшие от долгого пребывания в одной позе плечи, потянуть как следует шею… Но когда ещё ему представится возможность понаблюдать за мирно спящим Антоном не издалека, а вот так, соприкасаясь, чувствуя кожей стук его сердца, мерно вздымающуюся грудную клетку и лёгкий ветерок его дыхания? Наконец ровный ритм сердцебиения оживился: его ангел, его огонёчек, проснулся. Арсений ждал этого… И боялся. Боялся, не зная, как отреагирует маг на пробуждение в его объятьях. Помнит ли он что-нибудь? Поверит ли в то, что сам усадил его в такую позу и как ни в чём не бывало присел между ног? Не заподозрит ли в том, что вампкуб — вот ведь чудно́е слово! — воспользовался его бессознательным состоянием? Однако Антон и здесь нашёл чем его удивить. — Я тебе не навредил? — с отзвуком отчаянья спросил он, и сердце Арса чуть не пропустило удар: его ангел всегда оставался в первую очередь чутким и заботливым, ставя чужие потребности и беды выше своих. Они проговорили прямо так, почти не меняя положения, ещё пару минут, и то было райской пыткой и адским удовольствием — Антон явно не отдавал себе отчёта, что они находятся практически в миссионерской позе, а его утренний стояк очень дразняще упирается куда нужно… А вот Арсений заметил, и вынужден был даже приостановить на время биение своего сердца, чтобы ухудшить кровоток и тем самым замедлить неминуемое наступление эрекции. Пусть маг и отнёсся к пробуждению в его объятьях весьма лояльно, не стоило испытывать судьбу — вряд ли его ангел столь же спокойно отреагирует на очевидный признак сильного желания обладать им. Борьба с естественными — а для суккуба вдвойне естественными! — реакциями организма не притупила его внимания, Арсений заметил странный вопрос о попорченном имуществе и сильно удивился, поскольку не наблюдал у альтер-эго Антона склонностей к домашнему вредительству. Затем они разделились: Антон пошёл в дальнюю ванную, а после повёл Рекса на прогулку, в то время как Арсений воспользовался ближней и принялся готовить завтрак. За завтраком и сразу после него Антон пытался вспомнить события прошедших трёх дней, и вампкуб старательно помогал ему, деликатно умалчивая о тех подробностях, которые могли смутить его ангела. Ни к чему зефирке знать о том, как он щеголял нагишом на глазах у влюблённого в него суккуба — засмущается, застесняется, попытается представить, как это было, вообразит, что у вампкуба при этом был жадный, трахающе-пожирающий взгляд, или того хуже — жалобные глаза голодной собаки, выпрашивающей вкусняшку… Нет уж, кое-каких деталей ему лучше не знать. Признаться честно, когда Антон, узнав о неоднократности своих ночёвок с ним в обнимку и пробуждений прямо на нежите вместо матраса, охренело завопил «Чегооо?!», Арсений струхнул. Почему-то ему показалось, что сейчас он вновь получит по зубам, прям как в апреле. Но, видимо, он неправильно трактовал выражение поднятых бровей Шастуна — его ангел не проявил ни малейшего признака агрессии, более того, зачем-то извинился, по незнанию неверно состыковав факты и решив, будто причинил ему боль. Более-менее разобравшись с воспоминаниями за пиково-упадочный период, они перешли к наиболее важной задаче: попыткам понять, что произошло с их друзьями, где они и как им помочь. Они устроились на диване в гостиной и обсуждали возможные варианты событий, Антон что-то черкал на листке бумаги, Арсений, никогда не упускавший возможности узнать нечто новенькое, с удовольствием слушал его импровизированную лекцию о технических аспектах привидений и способах воздействия на них, а потом… — Так, развернись ко мне спиной, — произнёс Антон, и Арс покорно выполнил его полуприказ-полупросьбу, понятия не имея, что маг задумал. Если бы они оба стояли, он бы, пожалуй, мог воспринять это как своеобразную прелюдию к быстрому сексу, и не только повернулся бы спиной, но и нагнулся, призывно прогибая спину, но они по-прежнему сидели на диване, да и не проявлял его ангел признаков такой заинтересованности в нём. В следующий же миг тёплые руки мага вспорхнули на его плечи, чуть сдвинули края халата и приступили к массажу. Арсению было не привыкать к массажу: этим приёмом охотно пользовался и он сам, и многие его партнёры, от одноночек до истинных. Тот же Батист любил оглаживать его тело ласковыми ладонями, словно изучая каждый его изгиб, и однажды даже слепил статую, маленькую, чуть больше локтя, но идеально повторяющую его фигуру. Да и Виттория любила поразмять его мышцы, особую слабость питая к ягодицам, с удовольствием жмакая их и называя «le mie dolce ciambelle». Родившийся после её смерти Манолито тоже не отставал, только массаж в его исполнении был скорее таким, какой получают спортсмены: он тщательно прорабатывал каждый мускул, разогревая, расслабляя и растягивая. Однако массаж в исполнении его ангела был совершенно особенным, прямо-таки чудесным. Длинные сильные пальцы не просто разминали мышцы, от них шло какое-то непривычное тепло — не только эмоциональное, заботливой нежностью растекающееся по телу и согревающее, но и какое-то другое, волшебное, чарующее, почти пьянящее. От таких прикосновений боль быстро уходила из его тела, сменяясь сладостью тихой неги. Должно быть, Антон использовал какой-то чародейский приём, потому что подобных ощущений от всего-навсего массажа быть не могло.…
Закончив строить планы на ближайшее будущее, они приступили к действиям. Для серьёзной физической активности они оба ещё недостаточно пришли в себя, однако и без того им было чем заняться. Сначала Арсению пришлось отвлекать заколдованного Позова; сложность была в том, что требовалось удерживать дверь открытой, то бишь без применения чар Дима быстро закрыл бы дверь, ибо повод для визита был придуман на ходу и особой достоверностью не отличался, а если переборщить с чарами или гламором, Позов позвал бы в гости, приглашая внутрь, что шло вразрез с их планами. Требовалось кропотливо удерживать баланс, тщательно отмеряя дозу ментального воздействия, применяя даже обычные, немагические уловки вроде «Ну ладно, пока, мне пора… Кстати, пока не забыл: ты слышал, что соседка с пятого этажа отмочила?!», да ещё и заниматься этим невесть сколько времени, ведь неизвестно было, сколько минут уйдёт у мага на аккуратные, не вызывающие подозрений поиски нужной вещицы. К счастью, Антон быстро управился с поисками, и они со спокойной совестью вернулись домой, чтобы заняться своими делами: Арсений готовил ужин, а его ангел, устроившись здесь же, на кухне, за стойкой кухонного острова, принялся за работу. Арсений заметил, что с тех пор, как они стали жить вместе, — ах, как сладко звучит, если не знать контекста! — маг всегда предпочитал держаться поближе. Хотелось верить, что это из-за подспудной симпатии, но вампкуб реально смотрел на вещи: Антон просто с самого начала совместного проживания привык беспокоиться за него, вот и старался всегда держать ситуацию под контролем, а со временем это вошло в привычку. Но всё равно было приятно: мог ведь устроиться через стенку, в гостиной, или в этом же помещении, но несколькими метрами дальше, за обеденным столом. Но нет же, подобрался поближе к нему, руку протяни — и вот он, здесь, рядом. Убедившись, что принёс на рабочее место всё необходимое, Антон достал из сумки, каким-то чудом вмещающей тысячу и одну штуковину, наборчик инструментов, отдалённо смахивающий на маникюрный, серией жестов кастанул несколько заклинаний… Вот вроде на своём деле сосредоточен, ан нет, увидел же, как Арсений лук достаёт, и наложил на него заглушку запаха. Мелочь, а приятно — пусть вампирская сущность и позволяла задерживать дыхание на много часов кряду, сил это выпивало немало, а так можно было обойтись без особых энергопотерь. Закончив с курительницей, Антон решил перейти к работе над кольцом, которое отдал ему на хранение ещё перед отъездом, и Арсений подсказал, где его найти. С давних пор он хранил самые важные вещи — рисунки, документы, особо памятные предметы вроде серёжек Виттории, ножа Элдона или любимого матушкиного колье, ну и, конечно, некоторую сумму денег на случай, если вдруг не будет возможности расплатиться безналичным расчётом — в тревожном портфеле, и эта привычка не раз выручала его. На своём веку он пережил немало стихийных бедствий: землетрясений, пожаров, наводнений… В подобных ситуациях дорога́ каждая секунда, нет времени собирать вещи, а с тревожным чемоданчиком или аналогичной сумкой нет нужды думать, что приоритетней взять с собой: одной рукой хватаешь собранный портфель, другой — истинного или иного близкого человека, и всё, ты готов, можно бежать в безопасное место. Арсений почти забеспокоился: его ангел что-то замешкался, не спеша возвращаться к нему на кухню. Не может найти портфель? Или нашёл, да отвлёкся на рисунки? Вампкуб попытался представить, как портреты его близких выглядят со стороны, без знания сокрытой в них истории… Нет, вряд ли Антон заинтересуется, он всё-таки не любитель искусства. Наконец его ангел вернулся и вновь принялся за работу. Арсений как раз закончил с добавлением ингредиентов, оставалось лишь периодически помешивать, чтоб не пригорело, так что теперь он мог наблюдать за скупыми точными движениями Шастуна. Сначала маг, несколько раз перепроверив, намечал остро заточенным карандашом границы будущего отверстия, затем осторожно просверливал маленьким буравчиком, и лишь потом осторожно просовывал в получившийся проём другие инструменты вроде крохотного напильничка, и медленно расширял до задуманных размеров. Работа ювелирная, кропотливая, но длинные пальцы мага справлялись с ней уверенно. Впрочем, уверенность явно давалась нелегко: Антон, сам того не замечая, высовывал язык и чуть подёргивал им в такт движениям рук, будто школяр на уроках чистописания, а эта привычка проявлялась у него только в случаях, требовавших огромной концентрации. Арсений поймал себя на том, что слишком уж пристально смотрит на длинный розовый язык, гипнотизирующий его своими движениями подобно тому, как дудочка факира завораживает змею, и спешно отвернулся. Нельзя давать волю так и напрашивающимся фантазиям, нельзя! Пусть и есть надежда на взаимность, но для этого нужно время, а пока остаётся лишь терпеть да помешивать лопаточкой тушащееся фрикасе́. Да уж, впору людям позавидовать: они-то хотя бы мастурбацией напряжение сбросить могут, а для суккуба это занятие пусть и приятно, однако же совершенно бесполезно в плане утоления соблазнительских потребностей, всё равно что умножать на единицу — сколько ни перемножай, число больше не станет… Антон за его спиной закопошился, и вампир поневоле обернулся, заинтересовавшись, что же он теперь делает. Оказалось, его ангел закончил работу над кольцом и теперь выуживал из лежащей на соседнем стуле сумки ещё что-то. Дальнейшие наблюдения показали, что объектом поисков был его, Арсения, клык. Маг долго вглядывался в лежащий на его ладони зуб, что-то шептал, свободной правой рукой выписывая в воздухе пассы, а под конец положил на дощечку, зафиксировал каким-то заклинанием и осторожно просверлил в нём сквозное отверстие. Неужто продеть шнурок да на шее носить собрался, как туземцы свои охотничьи трофеи? Странновато, конечно… А впрочем, почему бы и нет? В какой-то мере это даже льстит — его возлюбленный всегда будет иметь при себе напоминание о нём… Правда, в его время в подобных целях использовали медальоны, внутрь которых вставляли крохотный портрет избранницы и локон её волос, но, признаться честно, Арсений никак не мог представить своего мага со столь сентиментальной вещицей. Вот клык да, клык это в его духе — серьёзно и в то же время дерзко.…
Ужин получился уютный, почти семейный. Вкусная еда, пламя свечи, приятная компания… Арсений видел и слышал призрачную Лясю впервые, но благодаря дружбе с Павлушей давно составил представление о её характере, да и она имела возможность наблюдать за ним. Словом, получив возможность общаться напрямую, без посредников, они тут же разговорились как добрые друзья, и на вечерней прогулке с Рексом точно так же продолжали беседу. Антон по большей части молчал, но неизменно был рядом. Порой они сталкивались руками, и Арсению приходилось использовать всю свою выдержку, чтобы не коснуться его кисти, не переплести с ним пальцы… Быть может, дома его истинный позволил бы такую вольность, но прилюдно даже пытаться не стоит. А жаль, его огонёчек ведь явно мёрзнет, вон как в толстовку свою кутается, и ведь если бы он только позволил, Арс мог бы согреть его ладони в своих… Даже когда они вернулись домой, теплее Антону не стало. Видимо, дело было не в реальной температуре, а во внутренних факторах: подобно тому, как Арсений периодически мёрз из-за по-вампирски большой траты энергии, его ангел зябнул из-за вчерашнего упадка огня — наверное, стихия набирала силу слишком медленно. Оставив Шастуна мерзляво кутаться в плед, Арсений пошёл готовить глинтвейн. Свечи снаружи и согревающее алкогольное тепло внутри — что ещё нужно огневику для улучшения самочувствия? А вот вампкубу для поднятия настроения было довольно и возможности прижиматься к любимому плечом и бедром, потягивая ароматный глинтвейн и ни о чём не думая. Пусть это последний спокойный вечер, и уже завтра начнутся поиски и прочие возможные приключения, здесь и сейчас это был их вечер, один на двоих. Кажется, сложившуюся интимность, близость пусть не тел, но душ, ощутил даже обычно равнодушный к таким нюансам Антон. Он заговорил о сказке, придуманной вчера Арсением, и о бесконечной череде истинных… Удивительно. Арсу всегда казалось, что маг не слишком-то доволен определённой для него судьбой ролью, да, он смирился с их неразрывной связью, но так смиряются с неизлечимыми болезнями — поневоле, просто потому, что других вариантов нет. Сам факт того, что Шастун сам задал вопрос о предыдущих истинных, уже говорил о том, что он стал гораздо ближе к принятию. Когда они дошли до Вольдемара, удивление на лице уже начинающего согреваться Антона изрядно позабавило вампира. Ну да, даже по меркам суккубов Арсений всегда был немного странным. Умудрился полюбить того, кто вовсе не был его судьбой. Скажи кому из сородичей — засмеют, для них это дикость: на что-то большее, чем привязанность, в крайнем случае лёгкая влюблённость, по отношению к не-истинному они не способны. Мол, избранники судьбы на то и зовутся истинными, что лишь с ними любовь настоящая, в то время как с другими — ложная. Арсений же был с этим не согласен; пусть тогда, когда Вольдемар ещё был жив и они были счастливы, юному вампкубу было не с чем сравнивать, однако позже он неоднократно обретал истинных, и всякий раз единственным отличием был лишь тот факт, что они давали гораздо больше сил своими прикосновениями, при этом не получая вреда от длительного взаимодействия. С не предназначенными ему судьбой вампирами, хоть с горячо любимым Вольдемаром, хоть с Илюшей, которого он любил скорее по-родственному, поддаваясь соблазну лишь из-за слишком сильной страсти воспитанника, было иначе. Ночи с ними давали столько же сил, сколько любой одноночка — сколь бы жарким ни было вечернее занятие любовью, к утру он неумолимо начинал замерзать, отчаянно нуждаясь в утреннем закреплении результата для нормального функционирования в течение дня. Но тяжелее всего было другое — необходимость изменять. Арсений постоянно сталкивался с мучительным выбором: переспать с другим человеком, причиняя любимому душевную боль, или хранить верность, причиняя другую боль, физическую, медленно сводящую в могилу даже безумно живучих нежитей. Методом проб и ошибок они с Вольдемаром выработали режим: шесть ночей в неделю они могли проводить вместе, но на седьмую Арсений уходил, чтобы испить чужой крови и страсти. Он знал, как мучительно было его милому доктору чувствовать на нём запах чужой страсти, но ничего не мог поделать: вампирское чутьё не обмануть ароматным мылом или парфюмом, а вынужденная измена всё же была лучше, чем перспектива в самом буквальном смысле у б и т ь когда-нибудь того, кого безумно любишь. С Ильёй было ещё сложнее: в силу вопиющей юности он не обладал ни мудростью и смирением Вольдемара, ни достаточной вампирской силой, чтобы выдержать шесть ночей подряд. А может, свою роль сыграло то, что Арсений не любил его именно той любовью. Словом, приходилось вести полупьяное существование: ночь с Илюшей, ночь вампирской охоты, ночь суккубьей измены — и опять по новой. Слишком больно. Для всех. Как же он был рад, обнаружив истинность Антона! Если уж стойким вампирам, имеющим возможность регулярно подпитываться кровью, оказалось весьма непросто переносить регулярные контакты с ним, то человеку, пусть даже он сильный маг, пришлось бы ещё хуже. Арсений не стал рассказывать любимому обо всех этих сложностях. Наверняка в общих чертах он и сам знает, уж вопросам-то безопасности в Академии явно уделяли большое внимание, а подробности… Зачем лишний раз его огорчать? Сохраняя безмятежное, разве что чуть ностальгическое выражение лица, он продолжил перебирать знакомые до мельчайшей черты портреты, которые сам же когда-то и нарисовал. Его ангел слушал с удивительным интересом, не для галочки, а действительно вникая, разделяя с ним светлую память о былом. Дойдя до рисунка, на котором он изобразил себя с Илюшей, Арсений на мгновение замялся. Было страшно признаваться Антону, что когда-то, чуть меньше века назад, он поддался искушению и встрял в эти нездоровые отношения с собственным воспитанником. Он отдавал себе отчёт в том, что Антон — человек широких взглядов, да и наверняка знает достаточно о природе суккубов, чтобы понять, но отчего-то всё равно было иррационально страшно. Ей-богу, даже в Бородинском сражении ему, не нюхавшему пороху юнцу, и то не так страшно было. Глупо… Да уж, любовь делает мудреца глупцом. В прикосновениях Антона он явственно ощутил понимание и сочувствие, и преисполнился нежности. Благодаря этой поддержке он нашёл в себе силы продолжить рассказ, поведать о следующих своих истинных и выпавших на их долю трагических событиях. Убийство Элдона, тяжкая судьба Виттории, роковое опоздание обращения Манолито… Вспоминать обо всём этом до сих пор было больно, хотя вот так, в деликатных объятьях мага, всё же немного легче. И дело не только в том, что обретение нового истинного помогало меньше грустить о предыдущих; в зелёных глазах своего ангела Арсений видел настоящее, глубинное понимание — пусть ему было лишь двадцать пять, он точно так же обречён терять своих близких, и потому способен в полной мере прочувствовать и понять его. Портреты предшественников Антона закончились. Конечно, речь лишь о тех, что были в папке — изрядное количество других их изображений, включая фотографии, лежало у него в сейфе, плюс он оцифровал, заархивировал и залил их на несколько разных облачных сервисов для пущей сохранности. Но именно здесь, в папке с портретами всех самых дорогих ему людей, он хранил не больше двух рисунков одного человека, выбирая из них самые любимые и значимые… И огромное количество изображений Антона. Долистав свои портреты до конца, маг взглянул на него так, что аж в сердце защемило — осознал… Пробормотав комплимент его художественному мастерству, Антон завис, глядя куда-то в пространство, бездумно перебирая пальцами в пламени свечи. Арсений не стал его тревожить: тихонько встал с дивана, не забыв напоследок укутать своего ангела освободившейся частью пледа, вернул папку с драгоценными портретами в тревожный портфель, отнёс на кухню поднос с опустевшими бокалами и убрал их в посудомойку, после чего вернулся на диван. Отчего-то при виде него Антон вышел из замершего состояния и обратил внимание на то, как он прячет свои шрамы. Арсений не всегда стеснялся своих шрамов. В бытность обычным суккубом он получил в боях немало ранений, но те шрамы что твои ордена: они свидетельствовали о его мужестве, о том, что он вырос таким сыном, о каком отец мог говорить с нескрываемой гордостью. С обращением следы былых повреждений исчезли, все до единого, но он был слишком занят постижением новой полувампирской жизни и нового для себя ощущения переполняющей его любви, чтобы грустить о них. Потом в его жизнь вошла Аннет, и он стеснялся уже отсутствия шрамов — какой же из него герой войны, если тело выглядит донельзя изнеженным, будто даже в детстве он ни разу не разбивал колени? Впрочем, вопросов его первая истинная не задавала — сказывалось воспитание, данное авторитарным отцом: беспрекословно слушайся главного мужчину в семье, не задавай лишних вопросов, смиренно принимай все его решения… С годами, конечно, он приучил её к большей свободе, но тему отсутствия шрамов она всё равно не поднимала. Со следующими истинными сверхъестественно гладкая кожа, лишённая каких-либо следов былых травм, уже не являлась поводом для волнений: из-за того, что физически он навсегда остался двадцатисемилетним, никто и не подумал бы, что видит перед собой участника Бородинского сражения и героя Кавказской войны. А когда Арсений сближался с ними настолько, чтобы доверить хотя бы часть правды о себе, касающуюся возраста и регенерации, тем более проблем не возникало. Но теперь вздувшиеся розовые полосы шрамов, клеймившие его запястья и щиколотки, напоминали о позорном плене, вновь и вновь освежая в памяти его глупую невнимательность и самоуверенность, и всю ту боль и страх, к которым эти недостатки его привели. Он не хотел носить на своём теле память об этих событиях, и осознание того факта, что нанесённые серебром шрамы никогда не исчезают, тяготило его. Воспользовавшись случайно поданной зацепкой, он сменил тему, заинтересовавшись вопросом о присмотре за переживающими перепады стихий магами… И снова наступил на грабли: зачем-то задал вопрос о бывших девушках Шастуна. Глупо, ведь рассказ Антона лишний раз нанесёт ему сердечные раны, но Арсу хотелось получить ответную откровенность, да и, что уж там, сравнить себя с ними, попытаться выцепить закономерности, по которым его ангел выбирал себе партнёров — вдруг это поможет ему в столь трудном деле, как завоевание сердца неприступного мага? Антон отвечал неохотно, при первой же возможности постарался сменить тему, принявшись рассказывать байку о танцующих зомби, но Арсений настоял, и маг продолжил. Известие о практике с суккубами изрядно огорошило. Но ещё больше его поразил тот факт, что Антон чуть было не переспал с суккубом, мужчиной-суккубом. Арсений дичайше завидовал тому безвестному сородичу, который имел счастье испытать на себе полные неподдельного влечения и страсти поцелуи Антона. Как бы он хотел оказаться на месте этого безымянного суккуба! Но увы, ему достались лишь поцелуи со вкусом беспокойства, заботы и мучительно дружеской симпатии. Хотя он и этому был рад. Зато стало понятно, отчего своенравный маг столь резко реагировал на его суккубьи попытки соблазнения: должно быть, всякий раз Антон невольно вспоминал, как его било током. Тут уж любой возненавидит! Удивительно, что с такой-то предысторией маг вообще сумел преодолеть прошлые ассоциации, что всё же завёл с ним приятельские, а затем и дружеские отношения. Прочих своих партнёрш Антон перечислил сухо и коротко. Возможно, Арсений принял желаемое за действительное, но ему показалось, что ни одну из них он не любил по-настоящему. Сердце защемило: с одной стороны, ему было жаль мага, не познавшего всей сладости любви, но в то же время это и обнадёживало — не любил раньше никого, так может, со временем сумеет полюбить, да не кого-то, а именно его? Со временем… А есть ли у них вообще это время? Сейчас им, конечно, не до обустройства личной жизни — как говорится, не до жиру, быть бы жи́ву. Но что будет потом? Как Антон вообще представляет их дальнейшую жизнь? Съедет ли он на новую квартиру, когда они разберутся со всеми этими проблемами, или останется, решив не искать добра от добра? И если ничего между ними не изменится, если его ангел по-прежнему будет испытывать к нему лишь дружеские чувства, как быть тогда? Рано или поздно Антон в кого-то да влюбится, и если предметом его симпатии станет не он, если симпатия к какой-нибудь девушке окажется взаимной — что тогда? Не выдержав, он всё же задал мучивший его вопрос. И ответ его хоть немного, но успокоил. Уже отправляясь спать, Арсений вновь и вновь прокручивал в голове сказанные его огонёчком слова. — Эти четыре отметины — следы того, что ты был почти за гранью смерти, но в е р н у л с я. Это подтверждение твоего жизнелюбия и стойкости духа. Я ещё не встречал того, кто сумел бы вынести целых четыре таких мучительных исцеления за один день, да я от всего двух думал, что с ума сойду, а ты перетерпел вдвое больше, да ещё и с недозажившими рубцами за мной присмотрел лучше, чем кто бы то ни было до тебя, — голос Антона вновь и вновь звучал в его голове, даже когда они разошлись по разным комнатам, готовясь ко сну. Не эти слова убедили его примириться со шрамами, но то, что он прочитал между строк. Антон не считает его шрамы недостатками. Антон восхищается его мужеством и терпением. В конце концов, именно благодаря Антону на его теле всего лишь постепенно бледнеющие рубцы, а не жутковатого вида жжёные впадины отсутствующей плоти. Эти шрамы — следы не злодеяний их врага, но сострадания и целительского мастерства Антона. Лишнее, но такое важное подтверждение того, что, пусть в сердце мага нет любви к нему, всё равно вампкуб ему дорог и нужен: Арсений вернулся к жизни именно благодаря тому, что его ангел хотел этого. Вернулся, потому что Антон звал и не желал отпускать.