Чудные соседи

— Слушай, Сень, поговорить надо, — донеслось откуда-то из-за спины. Сегодня что, день разговоров всяческих Илюш с его вампкубом? Сначала Соболевский, теперь вот и Макаров тоже. — Он не Сеня, он Арс, — поправил Антон, не видя, но словно бы чувствуя, как Арсений сморщил нос при звуках нелюбимой формы имени. — Отлип бы для начала от своего суккуба клыкастого, олух, — беззлобно отшил волхв, зачем-то отвешивая ему шлепок по заднице. В попытке избежать нежелательного контакта своего тыла с его ладонью Антон машинально ещё сильнее прижался к вампкубу. Вот и где логика, спрашивается? Сам говорит отлипнуть, но своими же действиями и вынуждает поступить наоборот! Фыркнув, Шастун всё же расцепил руки, отпуская Арсения, но не отходя далеко. — О чём пойдёт речь? — наконец подал голос вампкуб. — Наедине бы… — замялся ведун. Антон ощутил внутренний протест: сегодня окружающие как сговорились их разлучать! Сначала Соболевский Арса утащил, потом с подачи Елика клыкастик сам попёрся выяснять ситуацию с Шеминовым, только-только вернулся — и вот опять, да сколько можно-то?! — На сегодня с меня достаточно уже тет-а-тетов, — мягко отказался Арсений, украдкой цепляясь за мёрзнущие кончики его пальцев. Мелочь вроде, но от его лёгких прикосновений по коже расползлось тепло, лучше всяких слов говорящее: «Я соскучился, я хочу быть с тобой рядом». — Ладно, тогда так, при всех скажу, — покладисто согласился ведун. — Лукерья говорила, ты просил разрешения видеться порой с Мишей? Почему-то Антон поначалу подумал о Михе-который-Женя, затем о мастере-артефакторе, и лишь потом сообразил, что Мишей, наверное, звали одного из Макаровых сыновей. Интересно, зачем Арсу понадобился именно Миша? Если бы отцовский инстинкт хотел потешить, формулировка была бы другой, «видеться с детьми» или как-нибудь так, а тут именно один конкретный ребёнок. — Рад, что она сумела это правильно запомнить даже вопреки воздействию Путаницы, — улыбнулся вампкуб. — Да, я попросил разрешения периодически проводить с ним время, потому что маленькому суккубу необходимо иметь наставника из числа сородичей. Мысленно перебрав весь макаровский выводок, Антон методом исключения определил, что суккубом является тот светленький мальчик, который вступился за сестричку и невольно заработал синяк, лечением которого маг и занимался в тот день. — Ну зачем ему это, а? — укоризненно протянул ведун. — Он ж мальчонка совсем! Пять лет малому, ему бы пасочки в песочнице строить да в машинки играть, а тут ты со своими суккубьими премудростями. Успеется ещё! Вот вырастет, начнёт девочками интересоваться… — Или мальчиками, — ввернул Елик. — Или мальчиками, — вздохнул Макар. — Но сейчас-то зачем? Хватка Арсовых пальцев стала крепче, и Антон успокаивающе погладил его ладонь свободным большим пальцем. — Некоторые вещи следует узнать как можно раньше, — твёрдо ответил вампкуб. — Да какие? — недоумевал ведун. — Как флиртовать без чар? Так это нескоро ещё пригодится, этому и я его научить могу, чай, не приворожил я Лукерьюшку-то, нельзя волхвам чужую свободу воли нарушать, хоть и есть такая возможность. Своими силами добился, и сынок мой тоже сможет. Какие-то ваши голубые нюансы? Так не факт, что Мишка именно таким вырастет, а даже если и так, всё необходимое из интернета узнает. — Если бы дело было только в этом… — в усмешке вампкуба не было ни злобы, ни превосходства, одна лишь усталая горечь. Будто листочек полыни в рот попал. — Так для чего тебе тогда эти встречи, объясни? — растерянно предложил Макар. Метнув быстрый взгляд на Соболевского, Арсений перехватил Антонову ладонь поудобней и принялся за рассказ. — Жил-был на свете один вдовый суккуб, новая судьба которого была ещё слишком мала, чтобы её найти. На окраине жил, ни о чём не тужил, порой в город ходил, разных людей для себя находил, а с соседями дружбу водил. Словом, как любой другой суккуб жил. Антону вроде бы и нравился сей сказочный зачин, но что-то в голосе Арса заставляло вспомнить о том, что не всякая сказка имеет хороший конец. — Да вот беда: на страну ту захватчики войной пошли — соседняя страна, решившая весь мир покорить, войска несметные направила. А правитель, не будь дураком, увидел, сколь силён противник, да и не стал чужие жизни в жернова войны бросать — своего рода мир предложил: ты, мол, нашу страну не трогаешь, дальше в своих завоеваниях идёшь, а мы тебе взамен покоримся и помощь всяческую предоставим. Войска́ дадим, хоть они у нас и скудные, ресурсы и продовольствие всякое обеспечим. Подойдя к столу, Арсений глотнул чаю и продолжил: — Вот только не всё, что на бумаге хорошо смотрится, на деле столь же легко проходит. Не хотели жители той страны просто так, задарма́, отдавать нажитое честным трудом. И тогда в каждый город захватчик направил своих солдат — не для завоевания, для контроля. Мало было служивых, горожан много больше, да только что может простой пекарь или кожевенник противопоставить умелому вояке с оружием? Странное дело, Антон не чувствовал, чтобы вампкуб применял чары, однако на его рассказ со всей квартиры подтягивались гости: и Женька Кожевин, относивший на кухню ненужную посуду, вернулся, сел на стул верхом и заслушался, и мастер-артефактор, направившийся было помыть руки после еды, замер в арочном проёме, словно забыв, куда шёл. Арсений продолжал свой рассказ. — На любой войне, даже той, что была проиграна без единого боя, найдутся те, кто, обрадовавшись безнаказанности, захочет применить силу, чтобы получить обычно недоступное. Нашлись такие люди и здесь. Мало им было того, что поселились они в большом доме у старой вдовушки, мало подношений по предъявленному ими же списку — девушек им подавай. Жену мужнюю, невесту обещанную, девицу невинную, едва-едва вошедшую в пору и не познавшую ещё мужской ласки — нет им дела до чужих страданий, разговор недолог: у кого оружие, тот и условия ставит. Под солнечным сплетением что-то нехорошо ёкнуло: зная трепетное отношение суккубов к вопросу добровольного согласия на секс, Антон не ждал от этой сказки ничего хорошего. Главный герой явно должен был взбунтоваться и неминуемо погибнуть. Одно хорошо: Арсений жив, а значит, сказка не о нём. Может, об одном из его братьев? Или просто старинное суккубье предание? — Прознал про то суккуб, да и как было не прознать, ежели плач на всю улицу стоит. Не хочет соседка к солдатам идти, да шаг за шагом делает: коли остановится, убьют сынишку её. Не хочет девица нецелованная свой невинный цветок отдавать, слезами заливается, да идёт: родителей жалко, убьют ведь, коль она откажет, а её всё одно силой возьмут. Не стерпел суккуб такой несправедливости, в окно распахнутое выпрыгнул да вперёд всех во вдовий дом побежал. Встретил его там командир солдат: в одной руке револьвер, другой ус подкручивает — что, мол, безоружный ему сделает? Услышав про револьвер, Антон понял, что на древнее предание история уже как-то не тянет — не так уж и давно огнестрельное оружие изобрели. Что же тогда? — А суккуб лишь улыбнулся ласково, не воевать, мол, пришёл. Удивился командир, а зачем же тогда? Тут и четверо солдат его подоспели с заплаканными женщинами да девицами. Говорит тогда суккуб — позволь, мол, их место занять. Погляди на меня — и хорош, и пригож, и в ласках любовных искусен. Случайно взглянув на Соболевского, Шастун заметил, что тот побелел как полотно, а карие глаза вампира смотрят на рассказывающего сказку Арсения чуть ли не с суеверным ужасом. Стало как-то не по себе. — Усмехнулся командир — мол, как ты один столько женщин-то всему отряду заменишь? Не знал он, видать, о народе суккубьем, не ведал о вечном голоде по страсти да ласке. Слыхано ли дело — голодному хлебными караваями грозить? Улыбнулся суккуб, искренне, ярко, растопил чарами улыбки недоверие. Предложил девок и женщин всех отпустить да в эту ночь в деле его опробовать, а коль не справится, тогда уж с утра снова за женским полом послать. Засомневался командир, подвох чувствовал, слыхано ли дело — одному пятерых удовлетворить? Да только солдаты его уже о девках позабыли, на одного лишь суккуба глядели, вот и он, помедлив, согласился. Антон всё ещё не понимал, какое отношение эта сказка с намечающейся групповухой имела к попыткам убедить волхва в необходимости наставника для маленького суккуба. Оставшись без прикосновений Арса, пальцы вновь налились прохладой. — Согласился командир, отпустил пленниц по домам, да только условие суккубу выставил: сумеешь, мол, в эту ночь всех пятерых сразу обслужить — целы ваши девки останутся, нет — не обессудь, и сам нашим будешь, и женщины тоже. Согласился суккуб: все люди одним миром мазаны, на один лад скроены, придумает, как сразу с пятерыми справиться. Кристина с наполовину высунувшейся из стены Лясей слушали едва ли не с благоговением — романтический герой, задницей на хуи грудью на амбразуру готовый броситься ради того, чтобы женщин уберечь, явно вызывал у них огромную симпатию. Остальные же, за исключением временно глухого Серёжи да трагически заломившего брови Соболевского, смотрели так, будто наблюдают за хирургической операцией: вроде врач жизнь человеческую спасает, а вроде сплошь кровь, боль, кишки и прочая гадость. — Справился суккуб, не подвёл соседушек. Всех пятерых удовлетворил, да не по одному разу, аж у самого звёздочки в глазах запрыгали. Наутро приказал командир своим солдатам никого не трогать — ни женщин, ведь уговор есть уговор, ни суккуба, ибо слишком командиру понравились ласки его искусные, единолично владеть таким сокровищем хочет. Улыбнулся суккуб, кивнул согласно, хоть мнения его никто и не спрашивал. Приглянулся ты мне особо, говорит, ласки твои горячие да усищи лихие. Век твоим буду, покуда сам не прогонишь. Усмехнулся командир, пышный ус подкрутил — слыхано ли дело такое сокровище прогонять? Соболевский, сам того не замечая, сжал в руке оставленную кем-то вилку, да так, что погнул её напрочь. Хорошую, добротную вилку из толстого брусочка крепкого металла, а не эти современные поделки из тонкой жести, которые даже ребёнок без труда согнёт. — На следующую ночь пришёл суккуб к командиру усатому да ублажал его до утренней зари. На рассвете ушёл, отоспался днём да дела свои переделал, а к ночи вновь вернулся. Сдержал своё слово командир, боялись солдаты поперёк его воли что к девкам подойти, что к суккубу, глядели разве что жадно, но привыкать ли суккубу? И в эту ночь суккуб был с усачом лихим, и в следующую, и в ту, что за ней. Антон продолжал наблюдать за реакцией остальных на сказку: так было легче отвлечься от сути истории, не принимать её близко к сердцу. Вампир наконец заметил, что едва ли не в узел вилку завязал, и, беззвучно произнеся какое-то ругательство, явно нерусское, попытался вернуть как было. — На пятую ночь не встретил командир его на пороге, не обхватил со всею страстью ручищами могучими, из-за двери в спальню свою поприветствовал. Приболел, говорит, я немного, притомился видно, али вода у вас нехороша. Но тебя, мол, сокровище моё, всё равно видеть хочу. Сколько бы ни пытался Соболевский вилку разогнуть, выправить, всё равно следы его пальцев оставались. Заметив его безуспешные попытки, притихший было Чех одним взглядом придал столовому прибору изначальный вид, чем немало вампира удивил. — Зашёл суккуб в спальню, видит: командир совсем сдал. Усищи поредели, руки ослабли, волосы будто пеплом посыпал кто. Но не подал вида, глянул на усача как прежде, так, что того аж жаром обдало. Хочу тебя, командир говорит, до изнеможения. Не смотри, мол, что приболел, я ещё ого-го — и в доказательство одеяло оттопыривает, хоть сам ни рукой, ни ногой не двинул. Улыбнулся суккуб, в постель забрался да дарил любовь свою не до рассвета уже, а лишь до полуночи — насколько сил боле́зному хватило. Оба Ильи, что волхв, что вампир, одинаково тяжело вздохнули. Сам же Арсений оставался на удивление бесстрастен, вот только Антон хорошо знал это его выражение лица: эмоциональная натура вампкуба не терпела пустоты, и такую маску Арсений надевал лишь когда пытался спрятать собственные чувства. — На шестой вечер пришёл суккуб ко вдовушкиному дому, а его тут же солдаты скрутили — отвечай, мол, ты нашего командира сгубил безвестной отравою? Улыбнулся суккуб: невиновен я, братцы, приглянулся мне командир ваш, почто́ мне его губить? И доктор — войсковой, не местный — из спальни вышел да поддержал суккуба: командир, мол, был телом силён, да сердцем слаб, не виноват ни любовник, ни кто другой в его кончине, Бог прибрал. Ну Бог так Бог, отпустили суккуба восвояси. Антона тревожило и неестественно бесстрастное выражение лица Арса, и слишком ровный голос, и то, что за весь рассказ он не встретился взглядом ни с ним, ни с кем иным. Причём с особым старанием клыкастик избегал смотреть на него да Соболевского. Теперь он окончательно убедился, что тем улыбчивым суккубом был его вампкуб. — На следующий день прислали нового командира, безусого да огненно-рыжего. Предвкушали солдаты, что наконец-то по девкам пойдут, до того не смели ведь, опасаясь скорого на расправу усача. Да только суккуб опять девок опередил, улыбнулся рыжему командиру, предложил себя взамен соседских жён и дочерей — и не устоял безусый пред его чарами. Да только и его ненадолго хватило: на четвёртый день нашли его, непомерно иссохшего и вмиг на полвека состарившегося, почившим в собственной постели — удар хватил. Круглолицый вампир с горечью усмехнулся одними губами, прикрыв стылые, пустые какие-то глаза. — Прозвали тогда суккуба любовником смерти — мол, не терпит Костлявая его измен, раньше срока уносит того, кто на её избранника позарился. А местные и рады были, пустили слух, будто благодаря смертушкиному полюбовнику под особой защитой ходят, и всякое зло к их обидчикам вдвойне, а то и втройне возвращается. Присмирели солдаты, и к появлению третьего командира не стали девок в дом тащить. Сам новый командир, широкоскулый да ясноглазый, и не подумал солдат за женщинами посылать, и суккубу отказал — я, мол, приехал приказ исполнить, продовольствие да деньги собрать, а не самодурствовать. У меня, говорит, самого́ дома жена да дочка остались, не хочу я чужих жён да дочерей неволить, и солдатам своим запрещаю. Проникся суккуб, улыбнулся искренне, от души, да любовь свою больше не предлагал. И до конца войны на его улочке царил мир и покой, девицы не дрожали за свою честь, мужья не боялись за своих жён. А когда пришла пора, и войска захватчика были сокрушены другой, сильной страной, суккуб сам помог ясноглазому командиру бежать, ещё и припасов с собою дал, даже пирогом по матушкиному рецепту угостил. На мгновенье замолчав, Арсений продекламировал надсадным шёпотом: Моя любовь умеет убивать. Прости, что не сказал об этом раньше, когда вжимал в скрипучую кровать и целовал покусанные пальцы. Моя любовь тягучая, как мёд, и сладкая, и горькая, и злая. Она тебя когда-нибудь убьёт, уже сейчас немного убивая. Проговорив последние строки, вампкуб горько рассмеялся в наступившей тишине. — В этой истории суккуб знал, что ни один человек, кроме истинного, не сумеет выдержать и семи ночей его страсти. Он сознательно шёл убивать врага — так, как мог, так, чтобы защитить местных, к которым испытывал привязанность, и не пострадать самому. Скажи мне, волхв, хотел бы ты, чтобы твой сын, повзрослев, ненароком убил своей любовью ту или того, кто окажется дорог ему, но не отмечен благословением истинности? Не дожидаясь ответа, Арсений развернулся и ушёл в спальню. Так ни разу и не посмотрев Антону в глаза.

…

Поникшая, ссутуленная фигура вампкуба на фоне окна казалась неестественно хрупкой, будто стеклянный цветок. Такие хранились в родительском серванте; мама очень любила глянцевые нарциссы из жёлтого стекла и алые, на свету чуть отливающие синевой тюльпаны с лепестками столь тонкими, что казались почти живыми. Однажды в детстве Антон взял без спросу один такой цветок, не поиграть даже — просто получше рассмотреть, а тонкий зелёный стебель возьми да и сломайся. Шастун тогда больше не из-за нагоняя расстроился, а что звонко-ломкое чудо ненароком уничтожил. Несмотря на столь же завораживающую красоту, Арсений не был хрупким стеклянным цветком: маг прекрасно помнил, что напарник способен голыми руками сломать хребет упырю. Стеклянные цветы были созданы лишь для того, чтобы ими любовались, касаясь разве что взглядом, а суккубы рождены не только для чуткой ласки, но и пылкой страсти, а потому наделены завидной прочностью и в то же время гибкостью… И всё же, подойдя к нему со спины, Антон обнял своего клыкастика столь нежно и осторожно, словно тот был хрустальным. Он не знал, что говорить, и оттого молчал. Знал лишь, что вампкуб не примет ничьих других утешений — ни словом, ни прикосновением. Даже от Соболевского. Особенно от Соболевского. Ломкий голос наконец нарушил тишину. — Тебе не противно? — А должно быть? — вопросом на вопрос ответил Антон, недоумевая, что за странные мысли кроются под этим прислонённым к оконному стеклу лбом. — Ты прикасаешься к убийце. Не к воину, что сразил врага в честном бою, не к жертве обстоятельств, чья самозащита случайно пересекла границу. Ты прикасаешься сейчас к тому, кто поступил ничуть не лучше, чем отравитель: побоявшись прямого противостояния, воспользовался козырем, чтобы убить того, кто об этом козыре не знал и потому был беззащитен. Под рёбрами больно сжало. Ну за что он к себе так? — Я обнимаю не убийцу, но спасителя, — негромко ответил Антон, осторожно запечатлевая поцелуй за ухом. — Я целую того, кто спас чужие судьбы, уберёг от боли, унижения, растоптанной любви и желания наложить на себя руки. Я прижимаю к себе добросердечного придурка, переживающего из-за смерти тех, кто и в памяти-то задержаться не достоин. — Я принёс гибель тем, кто был со мной ласков. Поступил мерзко, как… — сглотнув, Арсений прикусил губу, судорожно втянул воздух, замер… Выдохнул едва слышно: — как инкуб. — Видел я одного инкуба, — фыркнул Антон, вспоминая отвратительное истинное обличье этого демона. Знали бы жертвы, что в их объятьях была не красавица или красавец, а омерзительная склизкая тварь из преисподней, что не губы они целовали, а зияющую дыру, обрамлённую облезшими пупырчатыми наростами и тонкими змеящимися щупальцами, что не руки их обнимали, но жутковатые многосуставчатые конечности, как у насекомых, только гораздо больше и оставляющие за собой следы кислотных ожогов. Знали бы эти несчастные люди, что страстно ласкают покрытую гнилостными язвами кожу, что засовывают член в место пострашнее капкана, или наоборот, пускают внутрь себя несусветную гадость, будто собранную из всех самых отвратительных фрагментов наиболее тошнотворных на вид существ. Знали бы они, что, обмирая в оргазме, на деле корчатся в агонии… Впрочем, это они успевают осознать, увидеть истинный лик монстра за мгновенье до смерти. Арсений вздрогнул всем телом. — Видел? — Видел, — подтвердил Антон, оставляя нежный поцелуй меж двух крохотных родинок на шее своего вампкуба. — На зачистке логова отступников, повёрнутых на демонологии, кто только ни попадался. Хорошо, я буквально за пару недель до этого выучил-таки, как вызывать благой огонь, ведь от обычного пламени демон и не почешется. Изгнали мы призванных демонов, скрутили горе-демонологов, — тех, кто остался жив и не покалечен результатами своих же ритуалов, — да и прошлись по всему зданию уже внимательней, мало ли, вдруг кого упустили. А в самой дальней комнатушке спрятался один особо пустоголовый маг, решивший, что товарищи справятся и без него, и сдуру вызвавший себе инкуба. Мы пришли к самой кульминации, я шёл первым и, увидев, сразу заглушку наложил, и глаза закрыл — всё равно неправильно призванный инкуб, насытившись своим горе-призывателем, самоизгоняется и ни для кого больше не опасен, а Чех протупил… Не знаю, что уж там он увидел, но до этого случая он любил раков варёных, креветок, крабов, кальмаров и осьминогов, а теперь его мутит от одного упоминания подобной живности. Так что, поверь, ты ничуть не похож. — Внешне, — вампкуб упрямо продолжал самобичевание. — А внутри… — А внутри ты ещё прекрасней, чем внешне, — мягко возразил Антон, ласково проводя по шее своего клыкастика, очерчивая пальцами изящный росчерк ключиц, оглаживая ладонями грудь, скрытую тонкой тканью рубашки, спускаясь к подтянутому животу и возвращаясь обратно вверх, к доверчиво подставленной шее. — Ты жалеешь даже тех, кто твоей жалости не достоин. Редко кто так может. — Сострадания достоин каждый, — тихо возразил Арсений, замерев в его объятьях. — Как и любви. Но иногда… — он тяжело вздохнул, — иногда милосердней своей любовью вовсе не делиться. В том, чтобы разговаривать вот так, не лицом к лицу, а глядя куда-то за окно, чувствовалось что-то неправильное. Ослабив объятья, Антон осторожно потянул своего клыкастика за плечо, и тот покорно развернулся, не поднимая, впрочем, головы. — Арс, — позвал маг, склоняясь так, чтобы уткнуться лбом в его лоб, непривычно прохладный после долгого соприкосновения со стеклом, — ты ведь переживаешь не из-за тех, чьи имена давно стёрлись из твоей памяти. Ты печалишься из-за тех, кто был — и есть — тебе дорог. Из-за твоих не-истинных. Вампкуб не шелохнулся, лишь горько сглотнул, безмолвно подтверждая догадку. — Дело… не только в этом, — медленно ответил Арсений, по-прежнему не поднимая глаз. — С Вольдемаром и теми, кто был после него, я всегда останавливался при первых же признаках слабости, но лишь тогда, во вдовушкином доме, понял, насколько гибельной может быть моя любовь. Как она иссушает, вытягивает силы, обманной сладостью дарит не блаженство, а смерть. Любой суккуб может провести с человеком гораздо больше ночей, прежде чем его любовь станет губительна. Любой — но не я. Я чувствовал себя омерзительной тварью, испоганившей даже самое светлое и чистое, что только может быть. И до сих пор чувствую. — Какой же ты всё-таки придурок, — с притворной ворчливостью вздохнул Шаст, прижимая вампкуба к себе и ласково ероша волосы. Глянул на колышущиеся ветви деревьев за окном, уже догадываясь, что увидит. Так и есть, направление потоков воздуха сменилось: ещё с утра был северный ветер, а сейчас уже южный. Столь резкая смена ветра всегда давила на психику, вот только привычные к этому воздушники знали это и старались себя контролировать, а откуда этому научиться Арсу, совершенно случайно затесавшемуся в маги? — Я так рад, что ты мой истинный, что моя любовь неспособна тебе навредить, — прошептал ему в плечо Арс, добавив и вовсе едва слышно: — Безумно боялся, что это окажется не так. Антон попытался представить, как бы могло сложиться, не будь он истинным Арсения. Наверное, вампкуб смог бы его очаровать — то, как он применял чары тогда, подманивая волка, завораживало без всякой магии. Хотя, пожалуй, клыкастик не стал бы пользоваться чарами, не в его это духе, максимум сгладил бы ими случайно возникшую антипатию, и всё. Вот только… Не будь меж ними связующей истинности, заклинание поиска или не сработало бы вовсе, или сработало плохо и слабо, и он потерял бы драгоценные секунды, не успел вовремя реанимировать клыкастика… Будто снежок за шиворот пихнули. — Я тоже рад, что я твой истинный, — ответил Антон, не задумываясь. — Рад? — Арсений чуть отстранился, чтобы наконец-то взглянуть ему в глаза. — Почему? — Благодаря нашей истинности мы оба живы, здоровы и в своём рассудке. Если бы не твой поцелуй, возможно, менталист заворожил бы меня, как и всех остальных в участке, и кто знает, что натворил бы моими руками? Если бы не наша связь, я бы не сумел вовремя тебя найти и помочь. Взгляд вампкуба вновь соскользнул куда-то вниз, скрывшись за густыми ресницами. Антон понимал, что клыкастику хотелось услышать не это, но и кривить душой он не мог. Арсений всегда был с ним искренен, и он не мог и не хотел отплатить ему ложью, пусть и сладкой, пусть и желанной. — Арс, а вот если бы ты мог выбрать, что бы ты предпочёл: оставить всё так, как сейчас, или чтобы я не был твоим истинным, но зато отвечал тебе взаимностью? Уже выпалив вопрос, Антон мысленно хлопнул себя по губам. Зачем вообще он это спросил, зачем сыпанул соль на рану? — Как сейчас, — твёрдо произнёс Арсений, вновь поднимая на него ясный взгляд. — Взаимность, порождённая чарами, пуста. — А если бы у меня был иммунитет к чарам? Допустим, я родился бы менталистом, или стал вампиром, или и вовсе, как Стас, оказался принятым истинным другого, погибшего суккуба? Если бы взаимность была настоящей? Вампкуб на миг прикрыл глаза, нервно облизнул губы… И с горькой усмешкой покачал головой. — Как сейчас. Так моя любовь не может тебе навредить. Антон мягко провёл замёрзшими пальцами по обращённому к нему лицу, от подбородка вверх, через испещрённую родинками щёку, скользнул по скуле, дошёл до виска с едва заметно бьющейся жилкой. Арсений такой Арсений. И как он мог равнять себя с инкубом? — Ты выбираешь не с выгодой для себя, а так, как будет лучше тем, кого ты любишь. Какой же из тебя инкуб? Тут уж впору тебя ангелом звать. Арсений открыл было рот, намереваясь как-то возразить, но маг коснулся пальцами его губ, призывая к молчанию. — То стихотворение неправильное, не про тебя. Твоя любовь не несёт в себе ничего плохого. Твоя любовь умеет сберегать, ты отдаёшь всего себя, без фальши. Не смей себя к инкубу приравнять, ты — ангел подлинный, не падший. Твоя любовь умеет горевать по жизням, так невовремя увядшим, огнями маяка во тьме сверкать, теплом стать для руки моей озябшей. Твоя любовь умеет с о г р е в а т ь. Понизившийся до шёпота голос осёкся, мысль упорхнула, невесть откуда пришедшие в голову рифмы рассыпались, ускользая. Арсений не сводил с него глаз. Обхватив озябшими ладонями его лицо, Антон склонился к нему, прикрыл веки, чтобы не видеть этого ясного пронзительного взгляда и тем самым избежать смущения, и выдохнул в самые губы: — Согрей меня, Арс. Пожалуйста.