Ты - беда, и это лишь полбеды.

      – Лёва, иди за мной, – грубо рявкнул Шура, цепляясь за рукав солиста, который преспокойно сидел рядом с Яником и обсуждал предстоящую репетицию.       – Ян, я быстро, – пожал плечами Лёва и устремился за длинноволосым, который с несвойственной ему скоростью нёсся к гримёрке, позвякивая ключами в ладони. Солист ничего не подозревал и едва поспевал за другом, надеясь на то, что Уман не заведёт разговор о поцелуе – затрагивать эту тему было страшно.       Ничего не говоря, Шура запер дверь в гримёрку, убрав ключ в карман, и толкнул Лёву к стене. Он несильно ударился затылком и лопатками, после чего обиженно нахмурился, но не успел даже спросить, какого чёрта происходит: в следующую же секунду гитарист начал гневную тираду.       – Блять, ты в курсе о том, что ты – сплошное хреново недоразумение? Как тебе удалось сломать всё то, что строилось очень много лет? Твоими усилиями я... Я... Блять, у меня даже слов нет, – подытожил мужчина и впечатал в стену сильный удар. Защипало костяшки, и ощущение отрешённости от мира отступило – Шура пришёл в себя и открыл дверь, захлопывая её с другой стороны. Лёва так и остался стоять в изумлении, боясь даже пошевелиться или вдохнуть.

*

      – Эй, принесите ещё бутылку воды, их тут меньше, чем должно быть!       – И не забудьте принести мне медиатор!       – Так, убавь-ка свет, мне прям в лицо ебашит! – наперебой сыпали просьбами музыканты на репетиции. Всё шло своим чередом, публика готовилась к акустическому шоу со скромным названием «Квартирник», музыканты же планировали представить на суд зрителя новую программу, которую готовили уже очень давно.        Лёва со скучающим видом сидел на высоком стуле, листал ленту в Фейсбуке и изредка прикладывался к стаканчику с янтарной жидкостью – не коньяк, а безобидный тёплый чёрный чай без сахара. Шура разговаривал по телефону и одаривал всех присутствующих в зале громкими рыками или заправским матом, тут же сопровождая это виноватым взглядом; чаще всего он был обращён конкретно к Лёве. А ему по сути было ни холодно, ни жарко от поведения друга.       Странно, извиняться начал за свою жестокость? А сейчас всё равно утащит меня в гримёрку и словесно отхуячит так, что пожалею о том, что родился.       Завершив неприятный разговор, Шурик подошёл к Лёве и бесцеремонно взял его за рукав тёплого свитера, который музыкант ещё не успел сменить на концертную футболку – такое обыденное и привычное для голубоглазого движение, что он даже поразился тривиальности действий друга. Длинноволосый тянул за собой Лёву, который даже не сопротивлялся, зная наперёд, что произойдёт позже – Шура будет долго молчать, накапливая в центре солнечного сплетения гнев и злость, потом выскажет Лёве что-нибудь нелицеприятное, возможно, накричит и ударит в стену – совсем рядом с несопротивляющимся другом – поморщится от боли, посмотрит на кровавый след на костяшках, сухо извинится.       Лёва странно привык к выходкам друга и к тому, что друг чаще называл его катастрофой, чем по имени. Виной всему странный, смазанный поцелуй в полумраке гримёрки, инициатором которого стал голубоглазый. Странное наваждение сперва стало причиной издёвок («Боже, мой лучший друг – пидор, а я его даже нахер послать не могу»), а позже Шура превратился в странного тирана, который по поводу и без мог выплеснуть весь негатив на Лёвке, при этом ни единого раза не прикоснувшись к нему и пальцем – только хитровыебанные словосочетания и оскорбления. Сначала Бортник страшно обижался, не понимая поведения друга, потом стал разделять мнение друга (возможно, уже полгода бывшего друга) о том, что он – эпицентр всех проблем, происходящих на этой планете.       Шуре удивительно удавалось влиять на мнение Бортника, при чём это происходило не один десяток лет. С первого дня Лёва с благоговением, восторгом и обожанием относился к Уману, ловя каждое его слово, едва ли не распахнув рот. Даже сейчас, когда длинноволосый с периодичностью раз в несколько дней вымещал гнев на солисте, Лёва потихоньку привык и даже к этому относился с пониманием.       Ему и без меня трудно, а тут я со своими поцелуями. Придурок. Катастрофа.       Пока солист размышлял над своей тяжкой судьбинушкой, они с гитаристом достигли пункта назначения и оказались в прохладной гримёрке, по которой витал стойкий запах табачного дыма. Шура привычно закрыл дверь на ключ и засунул его в задний карман джинсов. Солист спрятал в карман телефон и приготовился жмуриться от невыносимой боли, сжимать кулаки и рвано дышать от обиды. Хотелось сползти по стене, обхватить свои плечи руками и мерно покачиваться из стороны в сторону – до такой степени дошла эмоциональная нестабильность солиста.       – Устал? – вдруг поинтересовался кареглазый, от чего Лёва опешил и даже сначала подумал, что вопрос адресован не ему, а кому-то другому. Изучив внимательным взглядом всё светлое помещение, он сделал вывод, что ответа ждут всё-таки от него, и удивлённо посмотрел на Шуру.       – Стоп, погоди. В смысле? А где же «скотина, если бы не ты – моя жизнь не скатилась бы к хуям», где «ненавижу», где удар аккурат в десяти сантиметрах от моего левого плеча? Заболел?       – Блять, просто тогда... Неожиданно, и испугался... А потом эта хуйня... И, короче... – сбивчиво и весьма уклончиво бормотал Уман, опускаясь на кожаный диван, а потом набрал в прокуренные лёгкие как можно больше воздуха и подытожил. – Прости. Меня. Лёва, – именно так, разбивая короткую фразу на несколько самостоятельных, чтоб они прочнее улеглись в сознании вокалиста и не вздумали разбежаться в неверном порядке. – Ты не катастрофа.       Какого лешего у него в башке происходит? Мои мирные среднестатистические гейские таракашки даже рядом не стояли с его мадагаскарскими хуёвинами.       – В смысле? – ещё отрешённее и тупее, чем в первый раз, спросил Лёва, опускаясь на корточки напротив друга и заглядывая в его глаза. Алкогольно-шоколадные; проницательные и невидящие – одновременно. – Если очень откровенно – я сейчас нихуя не понял. Тебе придётся объясниться.       – Давай по пунктам. Прошедшие три месяца – какая-то очень уебанская пародия на попытку отвыкнуть от тебя. Я убеждал себя в том, что ты катастрофа...       А убедил меня.       ...но совершенно безуспешно. Поцелуй твой – очень херовая идея, ещё и исполнение прихрамывает.       Тут я бы поспорил.       Надо было додуматься мне таким образом сообщить о терзаниях душевных, когда у меня в жизни такая неразбериха – хоть удавись... Лёв, десять баллов. Дебил ты.       Спасибо.       Но ни себе, ни тебе я врать больше не могу. Возможно, я бы даже повторил эту хуйню и попробовал развить всё это. Понимаешь?       – Перестанешь говорить загадками – однозначно пойму, а пока чего-то не, – развёл руками Лёва и хмыкнул, запуская руку в волосы. Он глубоко вздохнул.       – Идиот, – беззлобно бросил Шура и вовлёк Лёву в очередной странный поцелуй, углубляя его с каждой секундой. Голубоглазый безропотно поддавался ласкам, позволяя себе провести рукой по шее Шуры, путаясь после этого пальцами в его волосах. Но на этот раз прервал сие действо уже не Уман, а сам Лёва, тряхнул головой и выдал:       – Нет, неправильно это всё как-то. Что-то идёт не так, понимаешь? Ай, – махнул он рукой, – дай сюда ключ, я пошёл. – Шура покорно вытащил из заднего кармана ключ, вручая его другу, и отвернулся к окну, вкладывая в тонкие и немного припухшие от неистовых поцелуев губы сигарету. Поднёс зажигалку к бумажному кончику ровно в тот момент, как дверь гримёрки хлопнула – и убрал белый «Крикет» в карман. Не хотелось ни курить, ни с кем-либо разговаривать.       Перед самым началом концерта группа в полном составе организовала поисковую группу в надежде на то, что Лёва проебался где-то в помещении или магазине по соседству, но дозвониться до голубоглазого так и не удалось, найти его – тоже. Задержав начало выступления, ребята устроили мозговой штурм – выпустить кого-нибудь на сцену под видом Лёвы, поставить его картонную копию, вернуть деньги за билеты? Шура был вынужден выйти на сцену и сообщить собравшимся зрителям о том, что концерт отменяется по причине... По какой к чертям причине, кстати? Потому что их солист – придурок и истерик, блять!       – Дорогие наши, – начал речь Шура вкрадчивым голосом, пряча руки в тёплые рукава свитера поглубже, – Извините, но сегодняшний концерт не состоится, – зал зашумел, послышались возгласы недовольства, едва ли не осудительный свист, стук удаляющихся каблуков и вздохи, – Лёва разболелся, никак не сможет петь. Простите. Позвольте загладить вину? – Шура взялся за гриф гитары, виновато улыбаясь. – Концерт будет перенесён на ближайшую свободную дату в графике, и сегодняшние билеты будут действительны. А пока – «Мой рок-н-ролл».       Ребята сыграли буквально пару песен, исключительно из уважения к тем, кто пришёл на концерт, после чего Шура виновато развёл руками и скрылся за сценой, кроя матом нерадивого Бортника и его ветреность, позволяющую смыться с концерта. Их менеджер бегал по зданию, невесть кого вызванивая и планируя следующий концерт-замену. Уман устало вздохнул, оделся и поехал домой, вяло пожав руки Максу, Боре, Янику и Андрею на прощание.       Звук длинных гудков в трубке откровенно его бесил, доводя практически до невроза. Шура сидел на балконе и тупо повторял: «Идиот, идиот...», непонятно даже, себя он так называл или своего товарища. Мужчина покинул квартиру, даже не наметив, куда пойдёт дальше – куда-нибудь, придурка этого искать. Или напиться где-нибудь.