у/вечные

*** Питер открыл глаза. В голове тянуло пронзительной болью, тело отчаянно ныло, а перед глазами вся реальность подёргивалась серой дымкой. «Кто здесь?» — первая мысль, вспыхнувшая в голове Квилла была подавлена саднящим воем в запястьях, под коленями и в лодыжках. Мальчик коснулся затылком холодного дна железной коробки и выставил перед собой руки. Это не могло происходить с ним, нет. Должно быть, сейчас он очень крепко спал, а детская раззадоренная фантазия унесла его куда-то во вселенную Дарта Вейдера. И это оказался изощрённый способ надругаться над детским эмоциональным состоянием: Питер едва слышно потянул носом, свернувшись в клубок, и колени плотно прижались ко лбу, и чувства страха и мучительной боли водопадами вливались в его худое подрагивающее тело. Это не могло быть с ним. Питер любил смотреть фильмы, но этот казался слишком страшным. Меридит никогда не разрешала Питеру смотреть ужасы, говорила, что это предназначено не для детей. Но разве лежать на холодном полу и отчаянно захлёбываться слезами — то, что необходимо детям? Питеру восемь, он смотрел много фильмов и знал, что ужасы в телевизоре ему бы понравились больше, чем то, что происходило сейчас. Он помнил, Меридит умирала долго. В голове ярким приглушенным звуком раздавались её болезненные стоны, а перед глазами стояли её иссохшие руки, крепко обнимающие за плечи. Питеру казалось, что в его жизни было слишком много счастливых моментов, из-за которых ему сейчас было так больно. Питеру восемь, и он знал, что такое смерть. Он видел, как умирали люди на экране, и правда не хотел узнать, как это происходило по-настоящему. Видимо, он многого хотел, потому что без умолку пикающая машина у больничной кровати матери истошно запищала именно тем звуком, который в мгновения мог разорвать тело и разбросать его в каждый из углов необъятной Вселенной. Питер не знал, правда ли это, но собственные чувства подсказывали, что внутри всё разрывало, болел каждый нерв, хоть самая сильная концентрация вбивалась непрекращающимися искрами в грудную клетку. Меридит говорила, что там находилась душа: делила место с сердцем. Поэтому там и болело. — Эй, — грубый зычный голос раздался по ту сторону двери. Питер откровенно не знал, что делать. Голова отказывалась работать, на что он просто крепко зажмурил глаза, напрягся, пытаясь проснуться, — мальчонка. Свет больно резанул по векам. Питер принял сидячее положение, отползая назад. Ужас сковывал горло, перекатывался вниз, и разрывал грудную клетку. Питер хотел закричать. Он хотел биться в истерике, просить, чтобы его отдали Меридит, умолять, чтобы его перестали пугать, но он лишь вжался спиной в обмороженный бок космолёта. Сердце приглушённо отбивало быстрый пульс, руки немели и отдавали крупной дрожью. Весь Питер дрожал, и сопротивляться этому не было никаких сил. — Ты жив? — голос оказался ближе, впереди раздался шаг тяжёлых ботинок, и стальная дверь прямо напротив с пронзительным вязким скрежетом железа о железо чуть приоткрылась. Тонкая струя приглушенного света упала на ржавый поддон у ног и показала размытый профиль мужчины. Питер опустил голову, накрыв её руками, туда настойчиво забирался панический страх, а слезы уже, казалось, никогда не заглушить. Скрежет прозвучал настойчивее, хоть и должен был заставить Питера закрыть уши, но он его едва слышал: вокруг словно глубокий вакуум, и полное отсутствие чего-то дальше разъедающей кислотной конфетой боли за рёбрами, и охватывающего ужаса. Только то, что чувствовал Питер, всё остальное отчаянно притуплялось: он ничего не слышал, образы перед глазами лишались цветов и красок, и были похожи на сцены из немого кино, и даже собственного голоса он не слышал. И безликость сейчас принималась Питером слишком спокойно, потому что как никогда было всё равно. Были важны руки Меридит, крепко сжатые на его плечах, деревянный, чуть покренившийся от дождей дом в Миссури, и огоньки дневного света, что прыгали по коже бабочками. — Глупый земной ребёнок, — сквозь зубы занесло до Питера несколько слов. Неожиданно без злости, лишней грубости и намеков на насилие, его рывком подняли на ноги. Он обмяк в чужих руках, как тряпичная кукла, не удержал равновесие, чувствуя, как кровь потоком ударила в голову, и покренился вниз. Мужчина с ним — высокий, и сильный. Его руки сдавливали плечи так, словно хотели, чтобы под ними кости Питера треснули. Мужчина этот — странный, с большими руками и синей кожей, а если лучше присмотреться, то можно было увидеть паутину шрамов на этих самых больших руках. — Где я? — тихо и хрипло спросил Питер подрагивающими губами. Руки ослабли хватку, позволяя ему тяжело вдохнуть и вместе с воздухом схватить вводящий в ступор приступ страха и неконтролируемый поток склеивающих ресницы слёз. — Слышал что-то о Опустошителях? — голос мужчины смешался с отчаянным всхлипом Питера, и разбился о холодные стены, потолок и пол, — полагаю, что нет. Я лидер одного из кланов, — Йонду Удонта, и ты, земной зверёныш, последнее из поручений. Мысли мутились в голове. Питер дышал через раз через приоткрытый рот, и настойчиво не понимал. Вообще ничего не понимал. По сути, и не должен был, потому что его одолевало чувство того, что эта всё не могло быть взаправду. Вся эта боль — не настоящая, эта стальная со всех сторон комната исскуственная, а Меридит жива. В последнее хотелось верить больше всего. — Тебе не о чем волноваться, — ровно пояснил Йонду, глухо над ухом. Его широкая грудь грузно поднялись перед глазами, тёмные тряпки остро пахли органзой, и больно щипали ноздри, заставляя Питера повернуть голову в бок. Глаза застилала пелена, или же было слишком темно, чтобы разглядеть что-то дальше расстояния вытянутой руки, хоть Питер и пытался. Он не был уверен, где он находился, не хотел понимать, и знать вовсе, но Йонду шумно прошелся по стене ладонью и холодные стены осветил тусклый свет. Цвет ржавого металла обжёг сетчатку глаз, и мозг судорожно принялся фильтровать информацию: словно в корабельном трюме, но только всё обжигающе холодное, хоть, возможно, только на первый взгляд. В противовес, горячие руки Йонду. Питер дёрнулся, — это было первое, что пришло в голову, когда его подняли над полом и резко встряхнули. Сердце наперегонки ударилось о легко саднящие рёбра, а мозг, казалось, споткнулся о толстые стенки черепа. Питер боялся, хоть Йонду и не вызывал страх. И Квилл действительно не понимал, почему ему стоило бояться сейчас этого мужчину. Голова настойчиво была занята налетающими, как стая помойных мух, воспоминаниями, где был Питер, Меридит и море, хоть на самом деле, здесь, в реальности, его за плечи держал совершенно незнакомое существо инопланетной расы. — Твой отец обещал хорошую плату, если мы доставим тебя ему в целости и сохранности, — пояснил Йонду, выпрямившись, в раз возвышаясь над Квиллом, — а ты помалкивай, если ещё осталось желание жить. *** Чем были хороши земные дети? Они обладали молодыми, выносливыми, гибкими телами. И Питер, в принципе, тоже. Прибавлялось к этому ещё такие пункты как необычайная сговорчивость, полное отсутствие чувства уважения к старшим, — по возрасту, положению в клане Опустошителей, не важно, — и наплевательское отношение к словам Йонду. Потому что Йонду говорил: «так нужно!», но Питер почему-то делал совсем наоборот. Йонду не понимал, что за ячейка общества образовалась в его клане: тридцать шесть представителей различных рас, и мальчишка с Земли. Питер никогда не вызывал в нём чувств нежности, и даже жалости не вызывал, когда пробирался в вентиляционную шахту, чтобы получить немного еды. Питер был маленьким, он был редкостно наивным и заставлял Йонду небрежно сплёвывать густую слюну на пол от того, как абсурдно мальчишка выглядел с оружием в руках. От того, как мерзко выглядел сам Йонду рядом с Питером. — Когда я был ребёнком, я брал в руки палку и представлял, что это автомат, — рассказал ему Питер, держа в руках на перевес огнемёт. Его пальцы уверенно сжимали отполированный бок, и выглядел он на редкость довольным. — Это палка способна превратить в пепел каждую живую тварь на расстоянии ста метров, — холодно пояснил Йонду, выдохнул, сжимая и разжимая ладони, и вырвал из рук Питера огнемет, — ты должен понимать, что это оружие. Им таких же как ты жизней лишают. Питер коротко кивнул. Ничего он не понимал, Йонду был уверен. Оружие, как привык Удонта, должно быть продолжением руки: переплетаться сосудами с мягким тёплым металлом, ощущаться сердцем. Нельзя было просто стрелять, нужно чувствовать кожей, как работал механизм внутри, когда пальцы нажимали на спусковой рычаг, и ощущать сердцем те секунды, когда раскалённая струя вырвалась из жерла. — Ты должен взять огнемет так, чтобы он не свалился с твоих дырявых рук, — ровно пояснил Йонду, проходя к спине Питера, — чем лучше ты его будешь чувствовать, тем лучше у тебя будет получаться. Питер снова кивнул, но на этот раз Йонду надеялся, что он хоть на йоту что-то, да понял. Квилл под руками неожиданно вздрогнул, когда Йонду сжал его ладони в своих, опуская на нагретое дно огнемета. Это порядком раздражало, но Йонду сдержался, крепче сжал его руку и легко прошелся ладонью по спине к пояснице, заставляя выпрямиться. Питер чуть выгнулся, избегая касаний и шумно выдохнул, искоса поглядывая на Йонду. — Да я чувствую, старик, — заверил он, и стряхнул Удонта со своих плечи, хоть и руки его остались на огнемёте. Йонду промолчал, хоть и хотел ответить что-то забористое, чтобы Питер ещё раз понял. И он понял, — отодвинулся на пол шага, уперевшись затылком в резко раздувшуюся грудь, и выдохнул. С Йонду нельзя было так шутить, но когда, в принципе, Питер его слушал. Квилл сильнее вонзился покатыми носами ободранных ботинок в рыхлую липкую землю под подошвой и напряг плечи, нажимая на спусковой рычаг. Если бы была ночь, то огненная струя могла ослепить их, яростно сжигая потемневшие от копоти сухие листья. Да и, по сути, Питер бы хотел представлять себя рок-звездой, и думать, что огонь этот — аккомпанемент к его музыке. Если бы не Йонду, который докучал советами и правилами, которых сам не придерживался, вокруг Питера могло быть чернючее зыбкое под ногами поле. Чисто теоретически, именно от подобных выходок Йонду был в ярости. Чисто теоретически, Питеру нравилось выводить из себя Йонду. Фактически же, руки Удонта оставались на его ладонях и мягко направляли огнемёт. Йонду вёл уверенно, пресекая любые попытки Питера вырваться: мальчика резко подался вперед, будто его шарахнуло током, а потом и вовсе обмяк, отказываясь показывать хоть какие-то намеки на участие. Зря Йонду вообще решил, что Питера можно было чему-то научить без его непосредственного желания. Питер не хотел, чтобы Йонду учил его, и Питер делал все, чтобы Удонта и сейчас не стал этого делать. — Возьми его крепче, — глухо пояснил Йонду, на что Питер коротко вдохнул, но всё же уверенно сжал руки на огнемёте. Напускная уверенность разъедала глаза, было видно, что Питеру тяжело удерживать равновесие в ногах, и не вилять носом огнемёта, которого отчаянно вело вправо от неминуемого напора. — Делай упор на ноги, а то сломаешься как спичка, — продолжил он, неосторожно мазнув пальцами по плечам и вниз, и только от этого Питер отступил на шаг. Что-то в этом было. Питер слушать настойчиво не собирался, хоть и делал вид, что учился, или хотя бы брал его слова к сведению. Питер интуитивно угадывал, когда стоило кивнуть, чтобы Йонду не слишком сильно злился, знал, когда нужно просто согласиться, чтобы не выводить из-за себя Йонду окончательно, но откровенно не знал, как его вообще можно было внимательно слушать. Питер был чем-то непостижимым, кого Йонду никогда не понять. Удонта, в принципе, себя не всегда слышал, и не часто понимал, что там говорить о Квилле, у которого каждое слово всё чудаковатее и чудаковатее, поступки оказывались глупы и наивны, а рядом с сердцем находилась душа, которую Йонду никогда не понять. — Чувствую, Питер, — повторил он, и всё же отступил. На несколько метров на всякий случай. Квилл почувствовал себя увереннее, задышал ровнее, и принял правильную позицию, твёрдо упираясь ногами в землю. — Всё, хватит, — выдохнул он, огненный поток прекратился, а нос огнемёта коснулся земли, — я устал, старик. Йонду кивнул. На сегодня было достаточно. Удонта всегда считал, что с чужими людьми никогда нельзя стать семьей. Что уж там говорить, когда с кровными ближними стать семьей не так просто. Любые отношения основывались на чувствах, но что, в общем-то, стоило делать, если этих самых чувст не было? Йонду был прикован цепями, когда других детей учили чувствовать, правильно трактовать каждое из чувств, и уметь их выражать другим. Йонду были знакомы чувства страха, унижения, боли и голода. И он был отчаянно уверен, что это не те чувства, которые должны были господствовать в семейных кругах. Всё уходило куда-то в глубь, где фундамент человеческих отношений основывался на взаимной неприязни, потому что народ Империи Крии — редкостно жесток, да и Центавриани, в принципе, тоже. Клан Йонду Опустошителя не мог быть чем-то действительно целым. Сброд всевозможных расс, форм, языков, вер и обыкновенно взглядов на каждую из возникших проблем. И если Криви мог уверенно заявить, что Йонду их лидер по праву, то Шокерфейс настойчиво утверждал обратное. Шокерфейс бурно реагировал на изгнание из Опустошителей, злобно смотрел на Питера, и был похож на оскалившегося дворового пса, которого прохожие запугали камнями. Были и другие, Йонду знал, что за разговоры ходили, когда он уходил, что говорил каждый. И совсем не хотел с этим ничего делать. Каждому из Опустошителей нужно было слушать, и не важно кого. Любой из них был готов подчиниться, потому что сам не мог подчинить себе, а Шокерфейс смог. Он уверенно день за днем вбивал в их головы дурные мысли, и изгнание стало квинтэсенцией, где Йонду сдал позиции. Его лидерство покренилось вниз, обещая рухнуть с высоты пестрящего обжигающими лунами неба, но неожиданно удержалось в таком положении, где осталось лишь легко толкнуть вперед самой мелкой оплошностью. Для этого всегда рядом был Шокерфейс, и всегда успешно. А бывало и очень успешно. — Ты бы приберёг силы на завтрашнее задание, старик, — тихо позвал Питер, усаживаясь у ног Йонду. Это было странно. Клан Йонду Опустошителя, выбитый из сил, напоминал стаю голодных койотов: истрепанных, ободранных и усталых. Но Питер слишком разнился с ними. С ними всеми, когда Опустошителями владела жажда наживы, Питер в основном забавлялся: уверенно и настойчиво он доводил Йонду до посветлевших вен на тыльных сторонах ладоней, и налитых злостью глаз. Правда, Квилла это слабо пугало, было отличным развлечением плюнуть в еду Шокерфейса, а потом спасать свою шкуру за монолитными плечами Удонты, или же отобрать у Краглина панели управления и сосчитать покатым носом космического корабля астероидное поле. Питер не был ребёнком, и вызывал в Йонду мало эмоций. Но Питер мог оказаться именно тем, чего ему действительно не доставало. — Обязательно, — так же тихо согласился Йонду. Питер осторожно подполз ближе, опуская голову ему на колени, и тяжело и устало выходнул. Каштановые волосы Квилла легко упали на напряжённые бёдра Йонду, а сам он, казалось, тот час и заснул. — Если тебе нужен был ручной зверёк, завел бы мартышку, — прокашлял в ладони Шокерфейс, чуть наклонившись вперед и нависая над Йонду, — от него проку мало, так ещё и болтливый, хрен заткнёшь, — Шокерфейс ткнул пальцем в плечо тихо сопящего Питера и небрежно оскалился. — Видишь, как у вас много общего, — ровно пояснил Йонду. Им было не обязательно любить Питера. Совсем не нужно было его ценить или уважать, и что там ещё должны делать в знак доверия? Опустошителям обыкновенно нужно было понимать, что Питер есть, здесь среди них. Питер был таким же Опустошителем, но на пару десятков лет раньше, чем предполагалось бы. Порядком смышлёнее, он легко мог сделать то, что не смог бы сделать Шокерфейс: да хоть подняться в усыпальню лорда Крау по сточным трубам, и не смотря на чуткий слух лорда, украсть карту стратегической расстановки боевых баз на планете. Изгнание Опустошителями воспринялась остро и стала у горла острыми пиками, заставляя остановиться. Подумать, и решить, что Питер мог быть отличным членом их банды, если бы оказался чуть старше. Кодекс Опустошителей бил по самому незащищенному месту — по гордости. Потому что Йонду не слушали. Чисто теоретически, Йонду не крал отпрысков, он возвращал их высокоразвитой расе. Плоть от плоти, и, в общем-то, изначально этой плоти предрасположено две, порождающие ещё одну. И Эго, в принципе, опережал все расы, в которых оставил своё семя, в развитии. Возможно, выбранные им расы отторгали его плоть, возможно, Эго ждал именно Питера. В любом случае, Йонду не желал не одному отпрыску смерти. Это было правдой. Йонду был уверен — почти уверен, — в том, что возвращал дитя родителю за баснословную плату. А сам за это расплатился рядами в Опустошителях. *** Питер молчал, настойчиво и непоколебимо. Молчал, потому что глазницы разъедали соленые слёзы. Страх отчаянно забивался куда-то в глубокую яму подсознания, но даже оттуда чувствовался ноющей раной при одном взгляде на Йонду. Тяжёлый взгляд синекожего мужчины тянул к полу, и настойчиво не сходил с Питера, хоть ему и очень хотелось. Было страшно, Квилл чувствовал это. А ещё было отчаянно больно, и по-особенному тяжело, когда голову не поднять, и слёзы не одним платком не вытереть. Нужно было молчать, чтобы продолжать и не умереть от рук Опустошителя прямо сейчас. Было видно, что Йонду раздражал Питер, вены на его шее взбухали как жабры у рыбы, а пальцы тихо потрескивали. Питер влип спиной в холодный бок космолёта, озираясь по сторонам: вокруг оказалось темно, с легкими просветом включенной лампы, так, словно этот приглушённый свет — самое подходящее для подобной железной коробки. Возможно, так и было, но Питеру нещадно хотелось, чтобы искусственный свет хотябы фонаря осветил каждый угол того места, где он находился. Но сейчас были доступны покрасневшим глазам лишь силуэты причудливой мебели и острый профиль Йонду. Питер не понимал, что ему нужно было делать, и как себя стоило вести. Йонду. Этого пришельца звали Йонду, и он точно пугал Питера только потому, что отличался от того, что Квилл привык видеть. Он пугал Питера, потому что не пытался откусить руку, или перегрызть горло зубами, например, а всего лишь сидел на промёрзлой плите, что заменяла пол, прямо у его ног. Какая глупость. Питер тяжело поднялся на ноги, и единственное, что ему сейчас казалось самым правильным, — бежать. Плевать куда, главное, вернуться туда, где глаза помнят. Он сделал шаг, вознамерился о втором и уже успел подумать о третьем, когда тощие запястье перехватили сильные пальцы, грубо сжали, вдавливая кожу в кость, от чего Питер болезненно согнулся, стиснув зубы. — Это ты зря, — коротко пояснил Йонду, рывком протягивая Питера к себе — почти на колени, и с рукой, неожиданно огибающей поясницу. Те места на коже, где ложились руки Йонду, горели алым пламенем. Питер чувствовал, как дрожал, и как чужие ладони крепче сжимались от каждого беглого взгляда до тяжело вздымающейся высокой грудной клетки Йонду. Выше смотреть — нельзя, потому что это было слишком. Там, сверху Йонду настойчиво вдавливал Питера в пол густистым кровавым взглядом. — Бежать некуда, — низко продолжил Йонду над ухом Питера, слегка нависая над ним, — этот корабль, а за его пределами открытый космос. Знаешь, что случается с теми, кто туда попадает? Питер отсчетал ровно три коротких вдоха, и отрицательно махнул головой. — А хочешь узнать? Снова кивок, но на этот раз Питер был полностью уверен. Йонду коротко усмехнулся и отпустил запястья. Казалось, руки стискивали со зверской силой, а может быть так и было. Питер осторожно перевел затуманенный взгляд со своего запястья на руку Йонду, и тело прошибла мелкая дрожь — вторая его рука продолжила стягивать поясницу. Питер коротко всхлипнул и попятился назад, пытаясь уйти от навязанных касаний, и Йонду дал ему спокойно отползти. Йонду был не тем, кого Питеру стоило бояться. Йонду стоило опасаться, и даже Питер в угоду своих малых лет понимал это. ***