Держаться за воздух

Утро встретило тяжелым похмельем, противными хлопьями мокрого снега из грязно-серой ватности туч и зудящим чувством глухого отвращения ко всему окружающему миру. Проснулся Зотов один, и это, пожалуй, было единственным плюсом — присутствие очередной шлюхи в своей постели доконало бы окончательно. Морщась больше от раздражающе ввинчивающихся в мозг воспоминаний, чем от головной боли, Михаил сел на постели, взглядом натыкаясь на разбросанную на полу одежду. Новый приступ недовольства болью ударил в виски, усиливая неприятные ощущения. Ни неотступная, холодящая изнутри злоба — на себя, на нее, на все, происходящее в последние дни; ни еще одна бессонная ночь с бутылкой спиртного и бессмысленным сексом не помогли вытрясти из себя издевательскую навязчивость чего-то совершенно необъяснимого, съедавшего изнутри. Даже в тот момент, когда, заходясь где-то внутри рвущей и выворачивающей почти-ненавистью к надменной рыжей суке, прижимал к себе податливое тело очередной дешевки, Зотов против воли оживлял в голове совершенно иное: пылающий взгляд яростно-карих, скованные сердитой хваткой изящные запястья, прерывистое дыхание, жарко мажущее по губам, горьковатый запах кофе и душащего напряжения, собственная рука между испуганно сомкнутых бедер и с грохотом сжигаемых мостов рухнувшее самообладание. И Зимина, настороженно притихшая в тот момент, похоже, почувствовала эту его готовность перейти черту, ничуть не боясь последствий. Он и в самом деле мог бы сделать это, но — не хотел. Отлично понимая, что так, как бывает у нормальных людей, у них никогда ничего не получится, он, тем не менее, сумел удержаться на тонкой грани стремительно трещавшей выдержки. Жизнь длинная, земля круглая, любил говаривать отец, и Михаил не раз убеждался в правоте этих слов, уверенный и на сей раз, что рано или поздно получит желаемое. И в следующий раз он потребует больше, намного больше... Самым странным же было, что вовсе не желание отыграться жгло душу — что-то гораздо более сильное, неуправляемое и мучительное подталкивало опасно близко к безумию, требуя воплощения невозможного. Это пройдет, обязательно пройдет, убеждал себя Михаил, достаточно и одного раза, чтобы успокоить раны зудящего самолюбия и понять, что она ничем, абсолютно ничем не отличается от всех других баб. Но, холодно и зло, безвкусно-бесцветно-бездушно имея новую девку, он даже не пытался избавиться от той настойчивой иллюзии, что упрямо вспыхивала перед глазами. Только сильнее погружался, ярче и явственнее представляя то, чего быть не могло. Он, кажется, действительно сходил с ума. И ненавидел ее, заставлявшую чувствовать что-то, чему не находилось места в его обычном, нормальном мире, ненавидел себя за то, что не может перебороть это нечто, просто перешагнув и забыв, как часто делал со многим, происходящим в своей жизни. Какая-то струна в давно расстроенном механизме души порой еще отзывалась, болезненно, тяжело, а главное — живо. И это пугало. Только после ледяного душа, смывшего надоедливую паутину мыслей, прошлую ночь, чужой, совсем-не-тот, раздражающий обоняние запах, удалось хоть немного вернуть равновесие. И утро покатилось по отработанной схеме: привычная чашка кофе, включенные новости, размеренный голос диктора, ровно скользивший мимо сознания... И вдруг автоматически выцепленные из мерной речи отдельные фразы, фарфоровые осколки в кофейной луже и недоверчиво застывший взгляд, направленный на вспыхивающий кадрами экран.       — ... Сегодня рано утром на выезде из города неизвестными была обстреляна машина начальника ОМВД Пятницкий Зиминой Ирины Сергеевны. Потерявший управление автомобиль упал в обрыв... Тело не обнаружено, ведутся поиски... О подробностях происшествия... И беспорядочная рябь мельтешащих кадров: люди в форме сотрудников ДПС, повисшая на подъемном кране покореженная машина, и снова какие-то люди, люди, люди... на секунду выхваченное камерой хмурое лицо Климова и наконец наступившее понимание: это не дурацкая ошибка, не глупая шутка и даже не глюк. Правда. Все эти равнодушно-отглаженные слова — правда, и те суетящиеся на экране фигуры где-то на загородном шоссе пытаются найти в обрыве тело погибшей полковницы. Тело. Погибшей. Ударившая волной боль, сминая грудную клетку, отшвырнула назад, и, тяжело дыша, Зотов опустился на стул. Как сейчас перед глазами стояла Зимина, такая, как вчера: разгневанная, возмущенная, живая... Растерянный, оглушенный, Михаил несколько мгновений сидел неподвижно, бессмысленно глядя перед собой. Наткнулся взглядом на лежащий на столе нож, на стиснутые в кулак пальцы, затем, словно очнувшись, резким движением закатал рукав рубашки и, сжав рукоятку ножа, зажмурившись, полоснул лезвием чуть выше запястья. В первую секунду не почувствовал ничего, а уже в следующую растекшаяся огнем боль отрезвила, возвращая в реальность. Поднялся и, пошатываясь, подошел к окну, отыскивая глазами аптечку, быстро размотал бинт и наспех перевязал руку; оказавшись в прихожей, на ходу схватил ключи и пальто и вылетел на сквозящую холодом улицу.

***

На месте происшествия по-прежнему царила суета. Какие-то штатские с каменными лицами, судя по всему, местные опера, несколько своих, из Пятницкого, ППС-ники, кинологи с собаками. Климов, даже не бледный, а какой-то серый, резко раздавал указания двоим из "своих" — Исаеву и Терещенко.       — Что-то известно? — с места в карьер осведомился Михаил, даже не сообразив поздороваться. Климов, отвлекаясь от карты, разложенной на капоте машины, неестественно спокойно и деловито ответил:       — Пока ничего. Камер на этом участке, разумеется нет, так что сам понимаешь... Опера ищут машину, из которой стреляли, может, что-то удастся обнаружить. Внизу ничего не нашли, отправил людей прочесывать лес за обрывом, хотя... Климов не договорил, отведя глаза, но Зотов и так понял, что он имел в виду. Даже если машина падала в пропасть уже пустой, шансов остаться в живых у Ирины Сергеевны практически не было. Зимину могли просто добить, когда она, раненая, пыталась выбраться из автомобиля, или она могла погибнуть от первой же пули, и еще до падения тело выбросило из машины ударом. Михаил стиснул челюсти, борясь с воющей в груди болью. Очевидные и логичные выводы никак не сходились с тем, что речь шла о Зиминой. Не о каком-то абстрактом потерпевшем, который мог погибнуть или уцелеть, мог воспользоваться шансом выжить или вообще не имел подобного шанса... Но нет, где-то здесь, совсем рядом, несколько часов назад какие-то твари расстреляли именно ее, Ирину Сергеевну Зимину, полковника полиции, его начальницу, женщину, которую он каждый день видел в отделе, обмениваясь ироничными приветствиями; которая с явным удовольствием отчитывала его за каждый косяк, словно желая взять реванш за что-то; которую он не мог назвать ни просто начальницей, ни другом, но и врагом тоже; которая... Он даже не подозревал, что это может быть так больно: потерять человека, который, по сути, ему совершенно никто. И почему ему настолько-не-наплевать? Это едкое, разъедающее изнутри отчаяние — откуда оно?       — Найти бы, кто это сделал, и... — процедил Климов сквозь зубы эхом гневно-разгоряченных мыслей. Зотов тоже не отказал бы себе в удовольствии порезать на куски того ублюдка или ублюдков. А еще лучше — того, кто за всем этим стоял. Ведь у него, в отличие от придавленного растерянностью Вадима имелись кое-какие догадки относительно произошедшего.       — Найдем, — скорее не ответил, а подумал вслух Михаил, пытаясь успокоить волны ярости, гуляющие под кожей. — Найдем обязательно...

***

Гребаное чувство смутной вины душило всю дорогу, пока возвращался в город, проскакивая на светофоры и загоняя стрелку спидометра к запредельной шкале. Сам влез во все это, предложил помощь и даже не задумался о последствиях, когда убедительно просил этого урода оставить начальницу в покое, хотя довольно самонадеянно было рассчитывать, что угрозы возымеют нужное действие. Угрызения совести — что-то новенькое, и явно не из базовой комплектации. Поднимаясь по широкой лестнице, торопливо просчитывая пролеты, Михаил и сам удивлялся тому ледяному спокойствию, вдруг заморозившему любые эмоции, — такое разве что у мертвецов встречается. Равнодушно утопил палец в кнопке звонка, без малейшего нетерпения слушая переливчатую трель, отстраненно разглядывал обитую дорогой кожей дверь и ждал. Совершенно, мать вашу, спокойно ждал.       — Полковника Грановича могу увидеть? — Так ровно-выверенно, что демоны злобы внутри захлебывались арктичностью невозмутимости.       — А... Мужа нет, — настороженный лепет, настороженный взгляд, настороженно придерживаемая дверь с накинутой цепочкой. Привычно-секундно распахнутые корочки удостоверения и все то же хреново море выдержки.       — Я его коллега, срочно нужна помощь Петра Николаевича по одному очень важному делу. На работе его застать не удалось. Вы не знаете, где он может быть?       — Н-нет... Спокойно. Просто спокойно.       — Пожалуйста, это очень важно.       — Да не знаю я! — пробившееся раздражение и читающаяся на лице готовность захлопнуть перед незваным гостем дверь. Спокойно, блядь. Рывком раскрытая дверь, рванувшаяся к кобуре рука, ствол к виску, втиснутый в трясущуюся руку мобильник.       — Звони. Если через двадцать минут не будет здесь, вынесу тебе мозги. Так и скажи. Пусть поторопится. Ну!!! — сорвавшийся в конце запредельно спокойной речи голос, но рука с оружием, как ни странно, не дрожащая. Ничего, для эмоций еще настанет время. Много времени.       — Н-не отвечает... Вне зоны д-доступа... — переливающийся через край испуг, натягивающий нервы гнилыми корабельными тросами. Вдох. Выдох. Трехэтажным матом заходящееся сознание. Молниеносно проскользившие по экрану пальцы, нужный номер из списка.       — Валеев? Сейчас скину тебе адресок, нужно за одним человеком присмотреть, чтобы глупостей не наделал... Быстро, я сказал!.. Нет, бля, прям хренухой! На нервы не действуй мне! Все, жду! Убрал мобильный и перевел тяжелый взгляд на хозяйку квартиры.       — Слушай меня сюда! — напряженная рука, опустившаяся на плечо, и отрывистые, резкие указания. — Сейчас сюда приедет человек, который будет следить за тем, чтобы ты каждые пятнадцать минут пыталась дозвониться до своего гребаного муженька. Если я вернусь и не застану его здесь, повторяю, лично тебя пришибу! Так ему и передай! Все уяснила?..

***

Когда Михаил вернулся на место происшествия, поиски уже свернули. Огни последней отъезжающей машины прощально сверкнули за поворотом, и теперь этот участок дороги ничем не напоминал место недавней трагедии. Впрочем, логично — если белым днем ничего не удалось обнаружить, то ближе к вечеру пытаться что-то найти тем более бессмысленно. Зотов и сам это понимал, однако просто сидеть в кабинете или даже в засаде на Грановича не смог бы просто физически. Жгущие сознание страшные мысли не позволяли остановиться хоть на секунду, требуя действовать, хоть совсем глупо, необдуманно и безнадежно, но все-таки действовать. Бездумно и бегло осмотрев и без того истоптанную множеством ног местность за обрывом, Зотов вернулся в авто и проехал немного дальше, свернув на повороте. Если бы преступники хотели спрятать машину, то наверняка выбрали бы этот путь: неподалеку болото, лучшего места избавиться от такой улики придумать нельзя. Простая мысль, что тут все наверняка на десять раз осмотрели до него, Михаила не останавливала: бездействие просто свело бы его с ума. Однако увлеченные непонятно чем искатели, так их и растак, до гениальной простоты, похоже, не дошли — кроме единственной колеи от протекторов никаких следов не имелось. Куда смотрели великие командиры, раздающие указания, оставалось загадкой. Автомобиль, несколько подержанный, но приличный внедорожник, обнаружился довольно быстро, хоть и был наскоро закидан листвой. Очевидно, утопить машину просто не успели, преступникам кто-то помешал, но это не исключало возможности, что они решат вернуться и закончить начатое: как бы аккуратно не было сделано дело, в салоне почти наверняка остались следы, которые необходимо уничтожить. Только безуспешно пошарив в карманах в поисках мобильного, Зотов вспомнил, что тот, разряженный, остался в машине. Нужно было возвращаться, найти телефон и вызвать экспертов... Михаил так бы и сделал, если бы вдруг, поддавшись какому-то необъяснимому ощущению, не обернулся и заметил мелькнувшую между деревьев тень. При более внимательном взгляде тень оказалась щуплым человеком с канистрой, и Зотов как-то сразу понял, что этот тип явно не романтический костер в лесу решил развести.       — Стой! Сука, — выругался Зотов, на ходу вытаскивая пистолет. Человек, услышав окрик, рванул обратно. Метнулся влево, вправо, снова влево... Петлял неизвестный не хуже путающего следы зайца. Темная куртка практически сливалась с деревьями, к тому же он явно знал местность лучше, умело обегая всякие коряги, поваленные стволы и прочие препятствия. Темное пятно мелькнуло в последний раз и пропало. Зотов еще по инерции пробежал несколько метров, но и так было ясно: неизвестного он упустил. Привалившись спиной к дереву, попытался отдышаться и унять круговерть расплывающихся красок перед глазами. Наконец, сделав пару вдохов и кое-как успокоившись, отправился назад. Не узнав тропу, вернулся, осмотрелся, выбрал другую, снова засомневался... Повернул обратно и понял, что окончательно заплутал. Остановился, огляделся еще раз, пытаясь восстановить в памяти маршрут и ехидно себя поддел: вот что называется "заблудиться в трех соснах"... Так и не выраженная усмешка комом застряла где-то в горле, а сердце остановилось, пропуская удары. На влажной от мороси земле, в груде пожухлых, выцветших листьев виднелось знакомое черное пальто и неестественно-яркие рыжие волосы.