***
— Дала ему снотворное, вроде уснул, — Вика, бледная, с покрасневшими глазами, притворила дверь Сашиной комнаты и бесшумно прошла на кухню, усаживаясь рядом с Костей. — Не представляю, как сказать... — Незачем паниковать, еще ничего неизвестно, — резко оборвал Климов и нервно дернул пуговицу рубашки. В квартире царила духота, едва заметно пахло знакомыми духами и чем-то невероятно уютным, домашним. Дома у начальницы Вадим бывал всего пару раз, да и то заходил не дальше коридора, в отличие от частенько зависавших в святая святых Измайловой — по праву лучшей подруги, Щукина и Савицкого — по какому-то особому расположению. Климов предпочел бы более позитивную причину для визита в эту квартиру, чем разговор с перепуганным, растерянным сыном начальницы и собрание по поводу поисков тех, кто стал виновником утреннего происшествия. — Может, просто какие-то случайные отморозки? Пьяные или обкуренные... — выдвинула предположение Лена. — Случайные отморозки, которые вышли на "охоту" с оружием с глушаками в пять утра, да еще и на камерах ухитрились не засветиться. Оригинально, — раздраженно фыркнул Вадим. — Ну проблем у Иры вроде в последнее время никаких не было, по крайней мере, она мне ничего не говорила, — и сердито осеклась, прочитав в холодном взгляде майора откровенный укор: если бы не обиды и постепенно расходящаяся по швам дружба, откровенности между подругами было бы гораздо больше, и, как знать, может быть до всего случившегося дело бы не дошло. — Кто бы это ни был, их надо найти и... примерно наказать, — отчеканил Климов, до боли сцепив пальцы и обведя взглядом присутствующих. — Что надо найти, это понятно, — потер подбородок Костя. — А вот "примерно наказать" — это как? Опять в подвал и к стенке? Климов стиснул челюсти, тяжело повернувшись к Щукину. — Что ты из себя строишь, не пойму? — процедил зло. — Самого честного и благородного? Ты забыл, как... — покосился на Вику и не договорил. — Ты забыл, что вместе с нами голосовал, чтобы казнить Лаптева? Не поздновато спохватился в хорошего играть? А то, что Зимина, скорее всего, погибла, для тебя, получается, ничего не значит? Костя побледнел еще сильнее, на щеках заиграли желваки. — Я за Ирину Сергеевну лично тому уроду ребра пересчитаю, только во все это долбаное правосудие играть больше не собираюсь. Все, хватит! Вы сами не видите, что происходит? Одного приговорили, другого... А почему это мы решаем? Да, согласен, все эти отморозки должны бояться, бояться нас, бояться даже подумать о преступлении. Но судить? Чем мы тогда будем лучше "палачей"? — Хватит вам! — торопливо перебила Минаева, видя, что Климов собирается разразиться очередной раздраженной тирадой. — Что делать будем? Зацепок что, совсем никаких? — Грамотно все сработано. Так что точно не какие-то левые отморозки, больше похоже на заказуху. Надо искать заказчика, вот что главное. Ну а там уж... — Знать бы еще, где искать, — хмыкнула Лена. — Гадать до бесконечности можно, на самом деле, — качнул головой Щукин. — Мало ли с кем у Ирины Сергеевны мог быть конфликт. Со стороны исполнителей проще подобраться, по-моему. Полковник полиции — не какой-то там никому ненужный коммерс, на такое дело не каждый подпишется. — Ценное замечание, — едко заметил Климов. — И что? — Я к тому, что у исполнителей должно быть очень хорошее прикрытие. С бандитами Ирина Сергеевна дел не имела, так что вряд ли это кто-то из крутых авторитетов. Остается... Очевидный, но не высказанный вывод повис в воздухе среди сгустившегося напряжения. Озвучить неприятную догадку не решился никто.***
Второй раз, второй раз в жизни он, обещавший себе никогда больше не проявлять дурацкого донкихотства, которое будет непременно чревато последствиями, совершил хороший поступок. И сейчас, прижимаясь ноющей от усталости спиной к холодной больничной стене, знал: даже если бы вдруг сюда ворвался разъяренный отец, набрасываясь с кулаками, он ни на минуту не пожалел бы о своем поступке. Потому что едва ли не впервые ему, давно привыкшему наплевательски относиться к чувствам и судьбам других людей, оказалось настолько важно, чтобы она, эта невозможная рыжая стерва, осталась жива. И неважно, друзья они или враги, что между ними — холодная деловитость или горячая вражда, иное имеет значение: она должна жить. Просто потому что иначе не может быть. Иначе будет неправильно, бредово и еще... еще отчего-то невероятно, жутко, ослепляюще больно. — Ну что?.. У него не хватило сил ни приподняться при виде выходящего из операционной врача, ни даже просто закончить вопрос. Только впился нетерпеливым, горящим взглядом в скрытое маской лицо, ожидая ответа. — Очень большая кровопотеря... Секунды. Какие-то ничтожные секунды, когда утомленный доктор переводил дыхание перед тем как закончить фразу. Всего лишь какие-то секунды. Михаилу показалось, что в нем задохнулось что-то. Остановилось. Умерло. — ... но жить будет. Будет. Жить. И, закрыв лицо ладонями, опустив напряженные плечи, позволяя копившейся внутри дрожи едва заметно сотрясать тело, Зотов искренне, жарко, от всей своей давно очерствевшей души поблагодарил неизвестно кого за эти два слова. И за то, что так ярко и остро ощутил их невероятную, невыносимо-болезненную важность — для него. Она будет жить.