Держаться за воздух

Очередное блекло-серое промозглое утро гудело сонными сигналами машин, рвалось тусклыми солнечными лучами сквозь неряшливую рваность хмурых облаков, трещало хрупкой изморозью, разрывающейся под подошвами ботинок. Обычное, совершенно обычное утро, ничем не отличающееся от доброго десятка точно таких же других. Зотов небрежно хлопнул дверцей машины и, поигрывая ключами, неторопливо направился к то и дело суетливо распахивающимся дверям ОВД. Рассеянно кивал на приветствия, не обращая внимания на бросаемые озадаченные взгляды, и даже не пытался понять: откуда это расслабленное спокойствие, мерными волнами расходящееся под кожей? Было так... непривычно. Без обычной утренней раздраженной деловитости, без спешки, граничащей с суетой. А еще — удивительно. У него было хорошее настроение. Даже несмотря на отвратительную погоду и тот факт, что поспать этой ночью толком не пришлось. Даже несмотря на то, что проснулся он один, а из следов чужого пребывания в его квартире и в постели остался лишь запах. Ее запах. Сбежала. Как-то совсем глупо, будто чего-то испугавшись. Будто мир перевернулся бы от того, что они проснулись в одной постели. Будто от того, что он не увидит ее утром у себя на кухне, куда-то исчезнет сам факт того, что между ними было что-то. А разве нет? Ехидный внутренний голос настойчиво врезался в мозг, интонацией неуловимо напоминая насмехающегося отца. Разве то, что случилось, гребаный порядок вещей? Даже не тот охренительно шикарный, самозабвенный секс — в конце-то концов, она и сама не слишком протестовала, более чем наоборот. Странным было другое: женщина в его постели. Просто и мирно спавшая, спокойно и ровно дышавшая в его руках. Он и не помнил уже, когда просто спал с кем-нибудь. Разве что когда-то, почти что в другой жизни, с ним делила постель жена — отчужденно и холодно, как с совершенно посторонним человеком. Да они и были чужими — за годы совместной жизни он так и не сумел разбудить в себе хоть что-нибудь — человеческое, искреннее, живое. А этой ночью, остановившимся взглядом изучая влажные после душа рыжие локоны, чувствуя под лежащей на ее талии рукой теплую, нежную кожу, он с изумлением понимал, что и правда может чувствовать. Хреново море внезапной, нелепой, дурацкой нежности — откуда она взялась? И еще — благодарность. Он отлично понимал, что эта ночь — первая и последняя, что больше Зимина не допустит подобного, справедливо считая: ничего ему не должна. Но этой ночью она принадлежала ему, всецело и абсолютно — вот что имело значение. И за это он был благодарен ей. Привычно скользнувшие по ручке двери пальцы, знакомая прохлада изученного до мельчайших деталей кабинета. И как обычно — не отличающиеся дружелюбием лица фаворитов дорогой начальницы: кислая мина Роман Иваныча, недовольно поджатые губы его жены, каменно-ледяная мрачность Климова. На лице Щукина, ловившего каждое слово Ирины Сергеевны — вежливо-жадное внимание отличника, внимающего любимому учителю. Синхронно метнувшиеся на часы взгляды. Встретившиеся и скрестившиеся всего на мгновение. Его — насмешливо-расслабленный, почти-мягкий, с легко читающимся я-помню-все-товарищ-полковник невозмутимым нахальством. Ее — холодный, раздраженный, взрывающийся искрами откровенного недовольства и неприязни. Кажется, ей невероятно остро хотелось сорваться, вот только даже самой ничтожной причины не нашлось: он явился минута в минуту.       — Зотов, задержись. В ее голосе — задыхающиеся равнодушной сухостью пески сжигаемой солнцем пустыни. В его распаленном воспоминаниями мозгу — паническое понимание, что проебал всю суть скользивших мимо сознания слов, горяще-бессмысленным взглядом застыв на отстраненно-усталом, лишенном малейших эмоций лице.       — Да, Ирина Сергеевна? — Отрепетированность морозящей позвоночник ухмылки и язвительно-вежливое непонимание в глазах.       — Ты ничего не забыл? — В ледяной, тщательно-сдержанной интонации — вьюжная ярость колючей метели.       — О чем вы, Ирина Сергеевна? — Все та же наигранная озадаченность и неподдельный интерес: сдержится, взорвется? Ваши ставки, господа.       — Я о твоей части... сделки, — даже не вспыхнула, и голос не дрогнул. Только чуть заметно нервно дернула бровью, споткнувшись на подборе нужного слова, тонко завуалировавшего ночное безумие. От деловитой туманности захотелось скривиться, но Михаил сдержался. Резко рванул из блокнота чистый листок, в несколько поспешных, но привычно аккуратных строк смазав белоснежность бумаги. Протянул адрес начальнице и, уже сделав шаг в сторону, остановился, поддаваясь дергающему изнутри любопытству:       — Нескромный вопрос разрешите? — и, не дожидаясь ответа, вроде-бы-совершенно-равнодушно: — Одна поедете или кого-то из своих... друзей подтянете?       — С чего это тебя так волнует? — вот теперь уже неприкрытое удивление, сквозящее вопросительной прохладой легкой усмешки. Действительно, блин, с чего это тебя так волнует? И тут же успокоил себя простой, якобы-все-объясняющей мыслью: было бы обидно, если бы с ней случилось что-нибудь после того, как тащил ее несколько километров, не зная, выживет ли вообще.       — Я могу поехать с вами. Замерла, внимательно вглядываясь в его лицо, ища какой-то подвох и что-то прикидывая. И, видимо что-то решив, помедлив, сухо кивнула:       — Хорошо. И только захлопнув за собой дверь, глубоким выдохом вышвыривая из себя осевший внутри знакомый горчаще-кофейный аромат и лишающую выдержки растерянность, Зотов осознал всю глубину тотального пиздеца, в который с каждой их встречей рушился все стремительней. И самое поганое — не хотел и не собирался все это прекращать.

***

Раздражение, густо-напряженное, обволакивающее, но старательно сдерживаемое, нервными разрядами било по натянутым нервам. Отвернувшись к окну, Ира разглядывала проносящуюся мимо отглаженно-серую ленту шоссе и не понимала. Снова — не понимала. Почему она здесь, в этом теплом, уже знакомом салоне авто, с этим нагло усмехающимся типом за рулем, а не с кем-то другим, проверенным, надежным, а главное — с тем, кому она могла доверять. И тут же нашла оправдание: слишком многое понадобилось бы объяснять остальным, слишком неприятные подробности сообщать. "Мне пришлось переспать с нашим общим врагом, чтобы получить необходимую информацию". Офигенно смешно. Опять пришлось бы врать, выкручиваться, увиливать, что-то сочинять... Надоело.       — Вы, наверное, думаете, с какой стати доверились мне? — усмехнулся Зотов, поймав искоса брошенный неприязненный взгляд. Эта женщина его забавляла, определенно. Холодная, жесткая, грубая, не обременяющая себя какой-то деликатностью и подобием вежливости, могла вдруг растеряться, смутиться от неожиданной фразы или поступка, не сумев просчитать противника и подготовить достойный ответ. Едва живая, держалась с королевским достоинством и снисходительностью, чтобы никому не пришло в голову ее жалеть и пользоваться внезапной слабостью. Еще несколько часов назад податливо-страстная, неуправляемая, дикая и одновременно нежная, почти-открывшаяся ему, вновь наглухо закрылась, отстранившись, став вспыльчивой, резкой, чужой. Ее невозможно было предугадать, понять, разглядеть до конца, и это безумно увлекало, требуя продолжения ненормальной, странной игры. Наверное, этим и зацепила: он никогда не знал столь противоречивой, неоднозначной, непредсказуемой женщины, сочетающей жесткий мужской характер с притягивающей магнитом скрытой соблазнительностью. Может быть оттого, что ему никогда не приходило в голову крутить романы с коллегами? Он никогда не воспринимал девиц в форме как что-то большее, чем часть привычной рабочей обстановки — так было всегда. И никогда не обращал внимания на что-то, кроме блестящих звездочек на погонах, независимо от того, кто эти погоны носил. И ни умненькая, наивно-трепетная якобы девочка Вика, ни с виду безвредная Измайлова, вечно себе на уме, ни кто-либо еще не воспринимались как... да вообще никак не воспринимались. А вот Ирина Сергеевна... Единственная женщина-начальник отдела, она, пожалуй, еще с их первой мимолетной встречи на совещании у Захарова обратила на себя его внимание. И после, когда закрутившаяся история с "палачами" повернула в неожиданное русло, он убедился, что не ошибся в ней: умная, хитрая, осторожная, опасная... Достойный противник, такому не стыдно и проиграть. И он, похоже, проиграл. Причем по всем фронтам, окончательно и бесповоротно.       — С чего ты взял, что я тебе доверилась? — хмыкнула Зимина, качнув головой. Вновь повернулась к окну и заметила: — Похоже, приехали. Зотов, притормозив, огляделся, убеждаясь, что не ошиблись. Распахнул дверцу машины, озвучивая очевидное:       — Дальше придется пешком, засветимся. Ирина Сергеевна фыркнула, выразительно взглянув, но ничего не сказала. Потянулась к сумочке, нашаривая пистолет, и вздрогнула от неожиданно громкой мелодии мобильного, обругав себя, что забыла отключить телефон. Уже собиралась нажать на кнопку, но, увидев высветившееся на дисплее имя, недоуменно нахмурилась и ответила. Выслушала несколько реплик и, чувствуя внезапную дрожь, выпустила мобильный из рук.       — Разворачивайся, — приказала хрипло.       — Что? — недоуменно обернулся Зотов, полоснув недовольством. Зимина, на мгновение придя в себя, начальственно-раздраженно выдала, заставив в изумлении застыть:       — Ты что, плохо слышишь? Возвращаемся. Мы никого не будем брать.