— Это может быть просто совпадением, — наконец хмуро заметил Михаил, откладывая в сторону бумаги. Кроме фотографий, там нашлись какие-то списки, малопонятные инициалы и сокращения, адреса и номера счетов. Однако Зотова сейчас волновало другое. — А это что за тип? — он протянул Карпову одну из распечаток, на которой крупным планом различалось лицо пожилого мужчины с неприятным, худым лицом и неопрятными усами.
— Генерал Ширяев. ФСБшник. Большой приятель твоего отца, кстати, странно, что ты о нем не слышал.
Михаил неопределенно пожал плечами, не собираясь вдаваться в подробности своих непростых отношений с отцом.
— Гранович, похоже, на своего покровителя компромат собирал, подстраховаться решил, — продолжал Карпов, — вот и пас его по полной программе. Этот Ширяев год назад курировал дело о торговле живым товаром, в том числе и детьми. И наш Устинов, кстати, был одним из звеньев этой цепочки. Много кто тогда с должностей полетел, хотя посадить удалось не всех. Ну а потом Ширяев, видимо, решил: чего добру пропадать, и сам стал прикрывать Устинова и его команду. Вопрос в том, каким боком тут твой отец.
Зотов вздрогнул на последней фразе, отводя взгляд.
Он не хотел верить. Думать. Анализировать.
Понимать.
Их отношения с Грачевым совсем не укладывались в схему нормальных, родственных, близких. Генерал, человек жесткий и суровый, не только не терпел промахов сына, но и не упускал случая унизить, задеть, поставить на место, показывая, что без его влияния и связей Зотов ничего из себя не представляет. И Михаил порой задумывался: а может, вовсе не отеческая любовь заставляет его каждый раз вытаскивать сына из неприятностей? Может, на самом деле все гораздо прозаичнее — он боится за свою карьеру, репутацию, должность? И вся его помощь — лишь попытка защитить себя самого?
Зотову больно было об этом думать. Он, пусть и не сумевший простить того, как беспощадно сломал его отец, продолжал его любить и уважать: у генерала в избытке имелось тех черт, которых ему самому так часто недоставало: упорство, твердость, неумение отступать от своей цели — там, где Зотов мог легко сдаться, отец без труда обыграл бы противника и вышел победителем. Ум, изворотливость, цинизм — в этом они были похожи. Только у Грачева всегда хватало хитрости, осторожности, опыта, интуиции избегать ситуаций, которые могли бы навредить его благополучию, спокойствию, успешности — в настоящем или в далеком будущем. Михаилу же порой не хватало ни здравомыслия, ни осмотрительности, чтобы уберечься от какого-нибудь необдуманного поступка — чего стоила та история с "палачами" или нынешние игры в охотников за головами...
— Тебе надо расспросить отца насчет этого типа, — начал Стас, но Зотов неожиданно резко оборвал, грохнув на стол стакан так, что часть содержимого выплеснулась на полировку:
— Как ты себе это представляешь? "Пап, а ты случайно не имеешь отношения к организации притона для педофилов?"
— Тон сбавь. Просто аккуратно расспросишь его, что из себя представляет этот Ширяев, чем живет, чем вообще дышит. Я бы и сам его пробил, но это не мой уровень, сам понимаешь.
— Подружку свою попроси, она наверняка тебе не откажет, — раздраженно бросил Михаил. По лицу Карпова, вмиг потемневшему, скользнула тень чего-то, очень похожего на ледяное презрение.
— Да ты никак слиться решил?
Только упрямое молчание в ответ. Низко опущенная голова; сведенные почти до боли плечи. Даже просто произнести ответ ему в глаза у Зотова не хватило смелости.
— Надо же, а я почти поверил, что ты изменился, — практически выплюнул Стас, поднимаясь. — Героя из себя перед Зиминой строил, а как до дела дошло — в кусты? За шкуру свою трясешься?
Зотов по-прежнему не произносил ни слова. Даже головы не поднял, вслушиваясь в удаляющиеся шаги и сухой хлопок притворенной двери. Злые слова Стаса прошли мимо сознания, почти не задев.
Да, он боялся. Не только и не столько за себя и свою жизнь, не только той реакции и последующих событий, которые может вызвать его внезапный интерес. Пугало другое. То, что он не хотел принимать, отторгал, гнал из мыслей: страшные подозрения. Которые, вполне вероятно, могли оказаться правдой.
Нахер это все. Просто
не думать. В конце концов, обещание, данное Зиминой, он уже выполнил. Уродов, завязанных на этом деле, удалось устранить. Осталось только найти ублюдка Грановича, и обо всем можно смело забыть.
Нужно забыть.
Вот только вряд ли получится.
***
— Вот она, великая сила женской дружбы!
Наглая ухмылка, презрительно кривящая губы, отвратительно ехидный тон и гребаный монолит самоуверенности. Майор Зотов в своем репертуаре.
Да чтоб ты провалился, гаденыш!
— Не поняла? — с вроде-как-искренним недоумением отозвалась Измайлова, раздраженно отбросив ручку.
— Дурочкой-то не прикидывайтесь. Что вы не поняли, Елена Николавна? — так отвратительно-вкрадчиво, что Лене тут же захотелось запустить в него чем-нибудь потяжелее. — Что за спиной у Зиминой со всей дружной компанией мутите свои делишки? Или что это с подачи вашего Роман Иваныча грохнули того парня, которого он сам же мне и притащил как подозреваемого? Или что вы не придумали ничего лучше, кроме как меня подставить?
Стоявшая на краю стола чашка соскользнула на пол, превратившись в груду осколков.
— Зотов, ты че, долбанулся совсем?! — рявкнула Измайлова, вскакивая. — Че за бред несешь?.. Пошел вон из моего кабинета!
Михаил не шелохнулся, продолжая сверлить ее холодным, пустым взглядом.
— А интересно, как это Ирине Сергеевне понравится, когда она узнает, что вы тут устроили? С какой скоростью вы все отсюда полетите к чертовой матери?
— А ты беги, пожалуйся, что обижают, — ядовито откликнулась Лена, сощурившись. — Да она первая будет рада от тебя избавиться, понял! И я для этого все сделаю, будь уверен!
— Надежда умирает последней, — хмыкнул Зотов и, уже оказавшись у выхода, вдруг обернулся. Измайлову поразило выражение его лица: ледяная решимость и настороженность опасного хищника, защищающего что-то важное для него любой ценой.
— Мне по барабану, что у вас там за игры с Климовым, Савицким, остальными, но имей в виду: если это как-то коснется меня или Зиминой... Пожалеешь.
И дверь захлопнулась прежде, чем с губ ошарашенной Измайловой сорвался достойный ответ.
***
Настроение у Зотова было паршивым весь день, не изменилось и к вечеру. Бессонница, ужасные подозрения, навязчивые страхи... Все сплелось в тугой клубок, или, скорее, петлю, все сильнее затягивающуюся на шее. Это было отвратительно: чувствовать себя загнанным зверем, которого окружают со всех сторон. Отец со своей непонятной ролью в деле педофильского трафика; презрительная холодность Карпова и собственное нежелание мириться с очевидным; интриги дружков Зиминой, во что бы то ни стало желавших его подставить... На что они рассчитывали, интересно? Неужели настолько были уверены в успехе, что не позаботились о сокрытие следов? Ему, как бывшему оперу, причем оперу неплохому, не составило труда сопоставить некоторые факты и прийти к нужным выводам. Это ведь Савицкий притащил этого мажора, умело разыграв, что не может его расколоть; это ведь его машина засветилась неподалеку от места происшествия, хотя тот и пытался замести следы; это ведь один из его стукачей отирался в подъезде за пару часов до убийства, замеченный бдительной соседкой. И, если бы не череда счастливых случайностей, майор Зотов уже сидел бы в камере без малейшей перспективы на светлое будущее...
Михаил раздраженно дернул головой, словно желая вытряхнуть из нее надоедливые, выматывающие мысли. Он не хотел ни о чем думать, не хотел ничего знать, не хотел даже предполагать, что еще его ждет в ближайшее время.
Он устал. Просто жутко устал, и единственное, о чем мечталось — о тишине и спокойствии. Почему и на такую малость он не имеет права надеяться? Резко открутив пробку, майор щедро плеснул добавки в еще не опустевший стакан с коньяком. Просто нажраться — лучшее решение проблем, не правда ли?
Зотов залпом влил в себя половину содержимого и тут же едва не выронил стакан.
— А ты здесь неплохо устроился, я смотрю, — раздался от двери насмешливый голос.
