Нюточка

Как я уже упоминала, по воскресеньям ходила я на службу в старообрядческий Покровский собор на Громовском кладбище. Там народу набьется – ни вздохнуть, ни продохнуть. Но зато все наши – старой веры люди. И то радостно. А возвращалась всегда пешком по городу. Бродила, любовалась на здания, - такой красивый, величественный город Санкт-Петербург! - смотрела на витрины, как люди вокруг живут. У нас в душеспасительных разговорах все эти красоты именовались дьявольским промыслом и прельщением человека. А мне так уж занятно было все эти колонки разглядывать, да на зеркальные окна любоваться. Ходила я так, ходила и набрела как-то на ту самую сердечную склонность моего хозяина. Вышла она из коляски, вся из себя нарядная, а с ней господин, тоже молодой да красивый. Она его под руку взяла и что-то веселое на ухо шепчет. Зашли они в дом, а я дом-то и заприметила. И с тех пор в своих прогулках старалась мимо того дома обязательно пройтись. Интересно мне было, кто та женщина, которая моего благодетеля к себе приманила. То, что красивая да видная, это я сразу поняла. А человек-то какой? Уж больно Яков Платонович человек золотой: честный, благородный, к службе усердный. В нашей-то вере всегда как богоугодное дело ценилось мастерство в своем деле, профессии. Один единственный малюсенький грешок я в нем нашла: горяч больно. Как разгневается на что, так мне легче, кажется, под землю провалиться, чем снова на его глаза показаться. Но потом, как отгремит гроза-то, я сделаю вид, что и не было ничего этого, а то еще первая заглаживать подойду: «Не серчайте, Яков Платонович, на меня…» Он посмотрит, улыбнется, а то еще руку возьмет и поцелует, как барышне какой! Как подарок это мне! Ходила я, ходила к этому дому, и так пристрастилась, что потом и в будни, и в праздники незаметненько пройду рядом да взгляну. Со временем уже узнала, какая у нее квартира, на каком этаже, какие окна. Может, и нехорошо это - за чужим человеком подглядывать да подсматривать, я уж так с собой боролась, так уговаривала не ходить, но ноги сами несли к заветному дому. Что я могла с собой поделать? Видела, что живет она на широкую ногу, люди разные у нее бывают, много людей. Дом открытый, но все больше мужчины ее посещают. А вот некоторые дни ее по весь день дома не было, причем уезжала одна и возвращалась одна. Я даже подумала, никак, служба у нее такая. Редко-редко, но и своего благодетеля я у нее видела. Иногда вечером заскочит, иногда вместе приедут. В эти дни я знала – домой не заглянет. Сердце мое, почему-то, болело, но я ни на столечко виду не подавала. В этом-то я была еще сильна. Знала твердо: не пара я ему, не пара. Тогда что на шею вешаться да себя ронять? И человек Яков Платонович уж очень благородный: была у него Нина Аркадьевна, значит, никакой другой женщины я рядом с ним не видела. Уж в этом-то можете мне поверить! Потом стала я замечать, что среди всех ее многочисленных друзей кое-кто стал более близким другом. И все это в те дни, когда Яков Платонович не у нее. Седой такой человек в годах с бородкой клинышком. И так оно случалось, что если он у Нины Аркадьевны, то точно Яков Платонович сегодня к нам домой вернется. Ни разу она их вдвоем не свела. Я даже ее женской ловкости да оборотистости подивилась. Меня бес так и прельщал благодетелю все как на духу выложить, но я молилась крепко, так как не мое это дело. А уж благодетеля моего огорчить – так я скорее помру, чем на такое пойду. А и надо было ему как-то аккуратненько про все ее дела донести… Тогда б и не случилось последующих событий. Только как расскажешь, я даже несколько раз пробовала, да язык во рту прилипал… Не хватило ей ловкости да предусмотрительности. Забежал как-то Яков Платонович к ней, да застал их вдвоем. Я, правду сказать, в те дни к ее дому и не ходила. Страстная неделя шла, я пост строгий держала, сил ни на какие прогулки по городу не было. Вот уж истинно говорится, что в последние дни страстной недели мир без Христа живет. Как по сказано в книге Великого поста, что спустился Христос во ад выводить Адама и Еву, а всей замлей стал править диявол, так и произошло. Молюсь у себя в комнатке, поклоны земные бью, уже до тридцать восьмого поклона дошла, как хлопает входная дверь. И так хлопает, словно пожар или еще какое несчастье. Никогда Яков Платонович так в дом не заходил. Я даже поклоны бить перестала, в комнаты вышла: - Добрый день, - говорю, - случилось что? А он темнее тучи, сел за стол и голову склонил. Я даже вопросы свои задать не успела, как вбегает его пассия. - Якоб, - кричит, - Якоб, ты все не так понял! Он только голову поднял, и ей в ответ ни словечка, ни полсловечка. А она продолжает, даже несмотря на то, что я в комнате: - Якоб, во дворце такие события происходят! Мария Федоровна с государем очень хотят женить Никки на Елене Орлеанской. Английская партия при дворе рвет и мечет. Для них Sunny идеальный вариант! Князь обратился ко мне с деловым предложением о содействии интересам этой партии. Тут уж он не сдержался, а с издевкой так: - Деловые условия в постели обсуждать сподручнее. - Якоб, не было никакой постели! Общей постели. Клянусь тебе! Да, князь меня поднял с кровати своим визитом. Меня! Я лежала, потому что голова сильно разболелась. - Правильно! Дезабилье принимать деловых гостей – это по-нашему! - Разумовский требовал незамедлительного разговора, поэтому я вышла не совсем одетая. - Нина, меня тошнит от твоих придворных сплетен, от твоих деловых предложений! Я отказываюсь слушать про эти интриги! Тут уж она взвилась, аж подпрыгнула: - Ах отказываешься! А когда ты оставил службу при дворе, сделав мне предложение, между прочим, и оставил меня одну, без поддержки… - Государыня Мария Федоровна не одобрила моей кандидатуры в качестве выбора для тебя, своей любимицы, а складывать с себя полномочия фрейлины ты отказалась. - А, ты бы на моем месте не отказался? - Речь идет не о моем, а о твоем выборе. Я, после отказа государыни в одобрении нашей помолвки, оставил должность при дворе, начал искать себя, строить карьеру в другой сфере, чтобы иметь возможность обеспечивать семью, тебя, наконец, как свою жену. Мы договорились, что откладываем венчание, пока я не добьюсь успехов на новом поприще… - И сколько прикажешь мне тихо сидеть в уголке и ждать этих успехов на этом новом поприще? И что мы вообще считаем успехами? - Нина, ты разговариваешь, как торговка на базаре. - Ах, как торговка? Так я продолжу торговлю: ты знаешь, сколько стоит жизнь при дворе? И каково это - жить только на фрейлинское жалование? - Но до этого тебе хватало. - До чего до этого? Когда я была малышкой несмышлёной? А теперь я - дама! У меня и запросы, и потребности другие. - Торговля продолжается! - Да, продолжается. Ко мне все время обращаются с разными соблазнительными предложениями по содействию в своих делах, зная о моем умении повлиять на государыню и желая заручиться ее поддержкой. И за исполнение этих деликатных поручений я получаю в двадцать, в тридцать раз больше, чем мне положено по штатному жалованию как фрейлине двора ее императорского величества. - Что-то я раньше не замечал такой активности в покупках фрейлинских услуг. - Для того, чтобы участвовать в подобной торговле, надо мозги иметь! - И полное отсутствие совести. - Якоб, ты меня оскорбляешь! - Нина, тебе лавры девицы Шебеко, наперсницы княжны Долгорукой - любовницы государя Александра Второго, - не дают спокойно спать? - Вернее ее капитал, который она нажила, пользуясь своим положением наперсницы. А что плохого, скажи? Живет сейчас в Швейцарии, богата, независима. - И нос боится сунуть на родину, опасаясь полицейского преследования. - Я при таких капиталах тоже не заплачу о родных просторах. - Нина Аркадьевна, вы меня пугаете. - А меня пугает твоя мягкотелость… Я же для нас с тобой стараюсь. Я же люблю тебя, Якоб! - Нина Аркадьевна, скажите мне на милость, если бы вы были поставлены перед выбором: миллион швейцарских франков или любовь ко мне, - что бы вы выбрали? - Якоб, ты что меня, не знаешь? Я бы сумела прибрать к рукам и то и другое. - Боже мой! Слепец! Наивный слепец!!! - Якоб, что тебе не понравилось в моих словах? Да, они говорят о моей гордости за свой ум и ловкость, но никак не умаляют твоих моральных или умственных, или, – тут она подошла к нему совсем близко, положила руки на плечи и заглянула в глаза, - или физических достоинств. Якова Платоновича прямо передернуло на последних звуках ее низкого призывного голоса. Он даже отпрянул от нее. Это непроизвольное движение сказало ей гораздо больше, чем могли бы сказать взгляды или любые слова. Лицо Нины Аркадьевны перекосила гримаса гнева и отчаяния. - Брезгуешь? Ну, брезгуй! Чистоплюй! Гордец! А мне, когда мои родители умерли и меня сиротой круглой оставили, не до гордости было. Я в ногах валялась у двоюродного деда, руки его целовала, любую мерзость готова была для него исполнить, только бы он замолвил за меня словечко, и меня взяли в штат к императорскому двору. Хорошо, что он помер вскоре, и мне не пришлось отрабатывать предоставленную милость. Потом тоже, из самых мелких фрейлин выбиться в наперсницы государыни – сколько ума, изворотливости, ловкости пришлось проявить! Даже безжалостности! Вот и в этом, последнем деле, какие кругом деньги, интриги, государственные интересы сталкиваются. Никки влюбился в эту англичанку Алекс или Sunny, как зовет ее бабушка королева Виктория. Но у принцессы же такие страшные прогнозы на рождение здоровых детей. У Виктории в ее немецких корнях сколько больных было, сколько умирало! Сестра-то Алекс, Елизавета Федоровна, жена брата государя, на детях, по-видимому, сразу крест поставила – зачем уродов рожать! Мария Федоровна нашла во французских королевских домах красивую, абсолютно здоровую, к тому же спортсменку принцессу Елену Орлеанскую. И хочет эту кандидатуру себе в невестки. Вот теперь под императорским ковром бодаются такие деньги, титулы, преференции! Якоб, такие! Девице Шебеко и не снились! Яков Платонович уже давно сел на стул, а она все расхаживала перед столом и расписывала эти «преференции». Слова-то я такого дотоле не слышала. А здесь он поднял опущенную голову и с грустной иронией поинтересовался: - Ну, и на чьей стороне этой беспринципной торговли находится Нина Аркадьевна? - На стороне Алекс, конечно! - Больше предложили? - И не только это, без иронии, пожалуйста. Рассуди сам: француженка станет женой наследника престола по желанию самого государя императора. А вот если же Алекс Гессенская станет женой наследника, то она-то уж никогда моих заслуг в этом деле не забудет. - Вернее, ты ей этого не дашь забыть… И тебе наплевать на будущее страны и династии? - Якоб, я как любящая женщина, должна помочь двум влюбленным соединить свои сердца. Расчеты в амурных делах – это пошлость! - От кого бы слышал.… У тебя и любовь, как я вижу, а не только совесть, с двойным дном. - Якоб, я устала слушать насмешки и оскорбления. Моих доводов ты не слышишь и не принимаешь, они для твоей требовательной совести слишком низменные, слишком материальные. Поэтому я покидаю сие место! Продолжая стоять напротив него, она в упор смотрела на его сложенные на столе руки и опущенную голову. - Я ухожу, Якоб! Так как ответа не последовало, она резко развернулась и выбежала из квартиры, только парадная дверь хлопнула. Тут уж я позволила себе сделать вздох и выдох. Хозяин повернул ко мне голову. Во взгляде читались боль и отчаяние. Постарался улыбнуться: - Поставь-ка чай, Нюточка, устал я что-то. На деревянных ногах пошел к двери в кабинет, где просто рухнул на диван, отвернувшись лицом к стене. Мне за него так больно стало, так обидно, словно это меня самое оскорбили в самое сердце. Я походила по квартире, раза три самоварчик наш разогревала, а он как не дышит. Потом подошла поближе, пригляделась… Батюшки, а он весь горит, чуть не бредит. Уж какой чай, я с мокрым полотенцем да ему на лоб. Схватил он мою руку и как зашепчет: - Нина, Нина, зачем ты так? – пометался и опять шепот, - Горячо! Душно! Всю ночь я ним возилась, а утром, лишь только рассвело, побежала за доктором, приятелем его из Военно-медицинской академии. Доктор пришел, сделал укол, хозяин успокоился немного, заснул. Доктор вышел в столовую, я стою от беспокойства ни жива ни мертва и спрашиваю: - Что с ним? - Горячка, - говорит. – Вы уколы делать умеете? Я аж руками замахала: - Господь с вами, я с измальства крови боюсь! А вы - уколы! Доктор устало сел на стул: - Ну, тогда не взыщи, помрет твой хозяин. Ему через каждые два часа уколы делать надо успокоительные. Сиделку бы нужно, но где ее сейчас срочно найдешь? В больнице у меня свободных рук нет. Я кулаки сжала: - Показывайте, как эти уколы делать. Он довольно головой махнул: - Ну и умница, вот и славно! Я тебе самую тоненькую иголочку дам, он и не почувствует. Пойдем, покажу, как инструмент кипятить после каждого укола. А к вечеру сам приду, самую серьезную инъекцию самолично сделаю. Показал мне все: как и что делать, - и к своим больным заспешил. А я пошла кипятить инструмент да учиться раствор наводить. Поначалу-то руки дрожали, и я вся холодела от ужаса, потом к пятому уколу так приноровилась, что хозяин даже не просыпался. К вечеру доктор опять пришел, лоб пощупал, спросил: - Бредит? Я говорю: - Нет, все больше спит. - Вот и умница, что взялась, может, еще вытянем его. - Откуда вытянем? - С того света. Или из сумасшествия. Уж не знаю, что и лучше. В это время дверь входная хлопает. Нина Аркадьевна в дверях появляется. Посмотрели они с доктором друг на друга. Она губку-то изогнула: - Иван Трофимович, что с Яковом Платоновичем? Доктор от нее отвернулся, но все же сказал: - Умирает. Горячка-с. - Это вы меня пугаете, на жалость давите? - Позвольте, на что там давить… У вас дело к Якову Платоновичу, или так заглянули? - Хотела ему сообщить, что уезжаю. На месячишко. В Лондон. - Ну, говорить ему сейчас в таком состоянии все бестолку. - Может, надо ему чего? Лекарства? - Уход и забота. - Я не могу. У меня ответственное поручение… И потом, у него же есть вот эта… И на меня кивает. Доктор тоже на меня посмотрел и добавил: - Слава Богу, что она здесь! - Ну, вот и отлично. Когда очнется, вы уж сделайте милость, передайте… - Если будет кому передавать – передам. - Все шутите, Иван Трофимович! - Уж какие тут шутки. И фыр! Нет ее. Доктор посмотрел ей вслед: - Кыш! Сорока-воровка. Я даже улыбнулась. И правда, вылитая сорока: черный костюм, белая манишка кружевной блузки, бархатная черная шляпка на черных кудрях с сорочьим пером, личико такое востренькое, как сорочье. Доктор между тем поднялся и пошел к двери: - Завтра приду. Ты смотри, не пропусти уколы через каждые два часа. Может, сегодня ночью кризис будет. Если случиться сегодня, значит еще есть надежда на возвращение. И ушел. А я осталась в недоумениях, о каком таком кризисе и возвращении толковал. Хотя быстро опомнилась: мне надо было снова шприц да иголку кипятить, на это чистого времени полчаса уходило – не разгуляешься в раздумьях-то! Ночью я даже спать не хотела, так мне все страшно было, какой-такой кризис может начаться. А хозяин после укола притихнет немного, а потом опять мечется, то вскрикнет, то шепчет. Уж почти под самое утро я замешкалась с уколом, подошла к нему, а он руки протянул и схватил меня крепко и как взмолится: - Иди ко мне, Нина, любимая! Я вырываться, а потом сдалась, подумала, а вдруг это и будет лекарством? Скинула с себя все, а он меня держит, не пускает, прижалась к нему вся всем телом, руками обняла, дрожу вся. «Любимый, - шепчу, - единственный, иди ко мне, иди!» Целую и все повторяю и вслух, и в мыслях: «Люблю! Люблю тебя! Всем телом своим, всей душой своей бессмертной, всеми мыслями, всеми желаниями и чаяниями, каждой клеточкой! Ничего для тебя не пожалею, все отдам. Только, пожалуйста, живи! Пожалуйста, выздоравливай! Живи, живи, мой ненаглядный! Живи!» И случилась между нами любовь великая. Моя любовь великая случилась. Любила и отдавала, и принимала, принимала в себя все его огорчения, боль, утраты, страхи, болезнь, предательство. Целовала и обнимала, и дарила, отдавала всю себя без остатка, без краев, без страхов и опасений. И все повторяла и вслух, и про себя, как молитву, как заклинание, как заговор: «Живи, любимый мой, пожалуйста, живи, будь здоров, будь спокоен! Пожалуйста, будь здоров! Только будь здоров!» Я даже не знала, что так может быть между мужчиной и женщиной, хотя уж не девица была. Что на такие небеса женская душа взлететь может, что такие откровения она своим телом совершает. Когда успокоились немного, я в смущении хотела уйти, укол делать надо было, и вдруг он внятно сказал: - Не уходи, Нюточка, оставайся. Нужна ты мне. Не назови он меня по имени моему, я бы решила, что он меня опять за нее признает, и аккуратненько бы выскользнула. А тут как пригвоздило меня. Осталась. Может и правда, любовь-то женская лучше всех и всяческих уколов да таблеток, только задышал мой хозяин глубоко, и заснул. Только рук-то не разжал и телом-то я своим его все время чувствовала по нескольку раз за ту первую и самую главную ночь в моей жизни. Так я и заснула с ним снаружи и внутри: и обнимал он меня кольцом рук снаружи, и наполнена душа моя была до краев любовью к нему.