Нюточка

Уж совсем под утро я проснулась, и вдруг меня как подбросило: доктор скоро может прийти, а я тут в нарушение всех его рекомендаций да поручений, что делаю! Да еще в кабинете постель, простыни надо поменять, окно открыть, проветрить, а то запах-то любовный… Доктор сразу поймет. Платьице на себя накинула, дрожащими руками пробую постель поменять, а Яков Платонович глаза открыл и смеется: - Что забегала, затормошилась? Давай, Нюточка, завтракать: есть хочу – мочи моей нет. Сейчас встану, умоюсь. Я его держать: - Доктор сказал, кризис у вас, успокоительные колоть надо, а я тут заснула, все сроки пропустила. Он меня подхватил и на диван к себе усадил: - Зато я так спал… – Нагнул мою голову к своему лицу и в ухо шепчет, - Какие успокоительные мне с тобой, лекарство мое! А потом лицо за подбородок поднял, посмотрел в глаза и, якобы, серьезно: - Может быть… давай еще успокоимся? И рукой меня вдоль ноги да вверх… Я с дивана-то рванулась, на ногах не устояла, шлепнулась на пол и на коленях отползать: - Нельзя, доктор сейчас придет, ругать будет. - Тогда мне, пожалуйста, исполни яичницу из десяти яиц. Я испугалась: - У нас восемь только! - Тогда из всех, что есть! Я опрометью на кухню. Плиту разжигаю, самовар ставлю. Про то, что себя обмыть, причесать, привести в порядок, я на радостях да в суматохе и забыла. Слышу доктор пришел, они в столовой разговаривают. А у меня уж и самовар поспел, и яичница приготовилась. Я все это в руки взяла и несу. Доктор на меня глазом повел. - Ну, Яков Платонович, я вижу, что вам несравненно лучше, сиделка у вас настоящая волшебница оказалась. Ишь как на ноги вас враз подняла. А я-то глупый старик, уже расстроился, а здесь вон какие лекарства оказались. Поэтому позвольте откланяться. Меня больные ждут. Я испугалась: - Доктор, а как же уколы и процедуры, вы говорили, нужны? Какие ваши рекомендации будут? А он у дверей уже стоял и рассмеялся: - Про уколы забудьте, а процедуры, хм, - тут он на Якова Платоновича посмотрел и подмигнул, - а процедуры продолжайте. Обязательно продолжайте. Процедуры в нашем деле, я имею ввиду в деле лечения, самое наипервейшее дело! И пошел. И еще на лестнице громко повторил: «Наипервейшее!» Тут-то я свое отражение в зеркале увидела: «Батюшки!»…. И, опрометью, приводить себя в порядок. А Яков Платонович на следующий день уже так хорошо себя чувствовал, что на службу пошел. И мне уже не верилось, что несколько дней назад мы с доктором его и живым-то не чаяли увидеть. Вот поменялась с этого времени вся наша с ним жизнь. И как поменялась! Совсем! Уж теперь как ночь настанет, так я к нему в кабинет… И так мне с ним хорошо, да сладко, как в тот первый раз, если не слаще. Лишь все больше и больше хочется. Иной раз он только на меня взглянет или ко мне подойдет, а я уж вся дрожу… Но на всю ночь уж с ним никогда не оставалась больше. Чтобы его не смущать. И самой не смущаться. Это наше дело тайное да тихое. Заснет он, а я поцелую его морщинки вдоль рта. Мне поначалу казалось, что они строгие, а потом уж разглядела, что это от улыбок, от смеха образовалось. Вот поцелую его в уголки рта, обведу пальцем, пошепчу молитву за его здравие и сохранение от напасти бесовской да человеческой и бегом в свою комнату. И потом еще долго-долго лежу на своей кровати без сна, вспоминая… И тело счастливо ломит, и душа поет. И в церкви никакому батюшке ничего на исповеди не говорила. Только к иконе Матушки Богородицы подойду и пошепчу ей самое-самое заветное. Радостью своей поделюсь, счастьем сердечным и телесным. Это она мне его послала, ей и знать полагалось. Защиты для него у нее попрошу, заступничества для моей души грешной и счастливой. И к дому тому тоже больше никогда не ходила и ничего не высматривала: нечего мне стало там смотреть! Все мое самое главное меня уже в нашем доме ждало. Нина Аркадьевна через месяц с небольшим к нам завернула, только уж ей был такой от ворот поворот, что любо дорого глядеть: тут уж я совсем уверилась, что вылечился мой хозяин от страсти этой. Поговорили они с ней тихо да спокойно. Что уж решали, я не слушала. Все, что меня касалось, я и сама знала да чувствовала, а ничьих чужих тайн мне было не надобно. Только пришли эти тайны, откуда не ждала, и накрыли нас с ним облаком. Нина Аркадьевна в покое хозяина не оставила. Только деликатно теперь действовала. Уж на разные женские хитрости была она большая мастерица. Теперь она больше дверьми не хлопала, про любовь не говорила, а все на дружескую ногу да на профессиональный интерес поставила: попросила помочь ей, случилось у них что-то во дворце. Будто призрак какой-то объявился. И хотя царский-то дворец - не место для всяких напастей подобного рода, но вроде как пугать кто-то стал девиц во фрейлинском крыле, где их комнаты располагались. Вот наша Нина Аркадьевна и обратилась к Якову Платоновичу, чтобы он, как человек, знакомый со всеми дворцовыми порядками лучше многих да еще умеющий держать язык за зубами, помог ей разгадать эту загадку. Якобы матушка императрица беспокоится, а ни к кому чужому обратиться не может – боится огласки. А я, грешным делом, спервоначалу-то подумала, уж не сама ли Нина Аркадьевна все это затеяла? С нее станется! Чтобы Якова Платоновича обратно к себе развернуть да привлечь. Сердце – не камень, от похвалы да ласки мягким становится. Яков-то Платонович вначале отказывался да отнекивался, но эта Лиса Патрикеевна так умильно его уговаривала, так улещивала! Пришла она к нему чуть ли не в слезах, что никто кроме тебя, Якоб, не может мне помочь, нужен твой аналитический талант, твое логическое мышление, твое знание жизни и дворцовых обычаев… И так ловко плела и плела свои словесные кружева, что он сдался. «Мне самому, Нюточка, - объяснял мне потом, - стало интересно, кто там может такие шалости затевать и почему. Поэтому и согласился». Получалось так, что этот ночной призрак так запугал всех дворцовых фрейлин, что они наотрез отказывались ночевать в своих комнатах, которые выходили в тот коридор, где у него променад по ночам совершался. Нина Аркадьевна делилась: -Я уж сама несколько раз на него облаву устраивала, но, словно предупрежденный кем-то, он в эти ночи не появлялся. А других более боязливых и трепетных пугает чуть ли не до смерти. Яков Платонович предположил: - Так может, действительно, кто-то предупреждает? - Вот поэтому я к тебе и обратилась. Смотри, что я придумала. При государыне на этой неделе дежурят пять девушек. И на следующей - пять. Всего при ней состоят фрейлинами с шифром десять человек. Те, что дежурят, делят между собой время в сутках, когда обязательно одна из них должна быть при государыне. Время это день ото дня меняется. Самым тяжелым временем считается часть ночи перед рассветом. Спать хочется нестерпимо, это я по своей еще службе помню. Поэтому частенько засыпают и ни звонка колокольчика не слышат, ни что их зовут. Нарушение, конечно, но в наказание – пожурить могут, если это в первый раз и больше не повторится. Яков Платонович заворчал нетерпеливо: - Нина, эти правила я хорошо когда-то знал и еще помню. - Подожди, не перебивай меня. Я ведь не только тебе рассказываю. - А кто еще у нас в конфидентах? - Мне нужна не только твоя помощь… Он изумленно на нее взглянул, потом посмотрел на меня. - Анны Дмитриевны? - Да, ты сможешь мне одолжить ее на несколько дней? - Анна Дмитриевна не ассигнация, чтобы ее одалживать. Но я думаю, если ее попросить помочь, она согласится. Ведь я прав, Анна Дмитриевна? Я от изумления чуть в обморок не упала. Только и могла руки к сердцу прижать, чтобы не так стучало, и головой кивнуть. Нина Аркадьевна удовлетворённо продолжала: - Ну, я так и думала.… Так вот, я каждой, чье дежурство приходится на ночь, буду говорить перед самым своим уходом, что сегодня-де у меня голова разболелась, и я ночую дома. Анну Дмитриевну твою я оставлю на фрейлинском этаже следить, не появится ли наш призрак. Надеюсь, она у нас женщина глубоко и искренне верующая, поэтому никаких происков врага рода человеческого не боится. С такой она это издевкой и вызовом говорила, а до этого с такой гордостью выставлялась перед хозяином своей смелостью, находчивостью и здравомыслием, что сама-де ничего и никого не боится, что мне совестно было выказать себя глупой деревенщиной, которая леших да кикимор пугается. Я видела, у Якова Платоновича уж глаз горел, как ему хотелось разгадать эту загадку, поэтому собрала всю свою решимость: - Конечно, не боюсь. И, конечно, помогу вам. А Нина Аркадьевна продолжила, обращаясь уже ко мне: - Я уеду у всех на виду, а вас оставлю в моей комнате на половине для слуг. Вы ночью дверь приоткроете и будете наблюдать. Если увидите что-то похожее на призрак, поставьте зажжённую свечу на окно. А ты, Якоб, будешь следить за окном. Увидишь свечу, иди к южному служебному выходу из дворца и лови там голубчика. Яков Платонович чуть руки не потирал: - Таким образом мы и призрак поймаем, и кто ему из фрейлин помогает, узнаем, а уж о причинах они нам сами потом расскажут! Нина Аркадьевна заулыбалась, вся вмиг стала такая прехорошенькая: - Точно! И дело это провернем тихо, без огласки, как Мария Федоровна и просила. Как решили, так и сделали. Поселила она меня у себя в комнате в каморке за перегородкой, которая для слуг предназначена. Никому про меня не говорила, и показываться ни на чьи глаза не велела. Еду кое-какую приносила сама, днем велела спать, а вот ночью - дежурить. Строго со мной себя держала, будто я - вещь какая бездушная. Но я на эти ее происки никак не велась, характер не показывала – не для нее старалась, а Якову Платоновичу услужить. Первая ночь прошла тихо. Вторая тоже. Спать днем-то я не приучена, да и не спалось, поэтому на третью ночь мне уже так спать хотелось, что просто силушки никакой терпеть не было. Но я нашлась, какими мыслями с себя сон сгонять. Как представлю, как там под окнами Яков Платонович ждет - дожидается моего знака, так с меня весь сон и слетает, будто его и не было. Появился этот призрак только на пятую ночь. Я уж надеяться перестала! Думала, что просижу здесь взаперти все десять или четырнадцать дней, сколько там Нина Аркадьевна говорила, и так ничего и не случится. Зря только старались. Вот сижу я по обыкновению около щелочки и со сном борюсь. И вдруг повеяло будто свежестью. И из самого темного угла медленно, расправляясь, вылетает что-то белое, как облако. И тихо летит по коридору. Вот именно неслышно, медленно и летит. И очертания его границ колыхаются и меняются: то вверх взмоет, то вниз опустится, то в сторону уйдет. Призрак, не иначе как настоящий! Страшно! Я попервоначалу от ужаса оцепенела, и память у меня как отшибло, про все свои обязанности: знаки, свечки и окна, - позабыла. Потом одумалась, пришла в себя и тихонько к окну, свечку зажигать. Зажгла, а потом поразмыслила и тоже вышла в коридор. Прислушалась. И по коридору пошла в ту сторону, куда этот призрак направлялся. Там дверь в конце была. И лестница крутая вела вниз. Фрейлинский-то коридор на третьем этаже. Я тихонько стала спускаться. И вдруг шум, кто-то вроде как бежит вверх. Гляжу, на меня несется что-то белое. Но уже на призрак мало похоже: призраки так тяжело не дышат и ногами не топочут. Поэтому я как закричу своим самым «страшным» голосом, как в лесу аукаемся, со всей мочи: - Стой! Ты кто? Он от испугу шарахнулся обратно, на ступеньках не удержался и вниз покатился. А уж снизу голос Якова Платоновича насмешливо-веселый такой: - Нюточка, какой голос зычный прорезался, даже я оторопел. А дома-то тише воды, ниже травы – шелестишь едва. Так этот случай и закончился. Оказалось, что фрейлина одна привела к себе в комнаты своего полюбовника, балетного артиста, а вывести никак не могла. Вот и решили они разыграть спектакль. Нашли легкий материал белый, чтобы от любого дуновения или движения колыхался, Двигаться, танцевать особым образом юноша был обучен, недаром в балете выступал. И получился у них настоящий танец призрака. Якову Платоновичу императрица потом особую благодарность высказала. Нина Аркадьевна очень это себе в заслугу ставила, а то что и ее добрым словом государыня не обделила, так это уж как само собой разумеющееся. А про меня даже никто и не узнал, я уверена. И фрейлину уволили тихо и незаметно. Даже никто не догадался, почему она исчезла. И разговоров не было. А про призрак все быстро позабыли. Якобы пропал и с тех пор больше не появлялся.