Нюточка

Настали новые дни. И стала я замечать, что Яков Платонович все темнеет и темнеет челом, улыбается меньше, поздно приходит со службы, мысли у него какие-то грустные. Я вечерами и так у него пробовала узнать и этак разговорить. И вот однажды он не выдержал: - Дело мы сейчас расследуем. Вначале казалось все ясно: фальшивые деньги шайка печатала. Мы эту шайку с большим трудом, но выследили и захватили вместе с печаточной машиной и гравером. Только главарь в перестрелке погиб. - Но туда ему и дорога! – говорю. - Правильно! Туда! Только в подвале рядом с печатным станком нашли мы тело женщины замученной со следами пыток зверских. - И что это за женщина? - Пробуем определить, только пока наши поиски ни к чему не привели. И денег, которые печатались на этой машине, мы тоже не нашли. - Как не нашли? Тогда откуда вы знаете, что они все принадлежат к шайке фальшивомонетчиков? - Я всегда говорил, что ты умница! Вот и они отпираются: «Что за машина не знаем, мы сами люди темные, все и обо всем ведал главарь, а мы так случайно зашли: кто денег занять, кто поговорить, у кого еще какие причины образовались». Врут, конечно… - Да, но у нас говорят: «Не пойман – не вор». - Если дело дойдет до суда, судьи скажут то же самое, даже если и другими словами. Но до суда не дойдет. Мы должны будем их отпустить… Яков Платонович устало опустил голову. Я подошла ближе, пододвинула стул, присела рядом и взяла его руки в свои. - Скажите мне, поделитесь своими сомнениями. Может я чем-то смогу помочь… Он вытащил из внутреннего кармана сюртука пачку фотографий. - Вот, посмотри, может ты ее видела в вашей церкви или рядом. Я посмотрела на фотографии. На них была обезображенная до неузнаваемости побоями женщина. Смотреть на эти фото не было никакой возможности. Они выскользнули у меня из рук. - Яков Платонович, здесь узнавать-то нечего – все один сплошной синяк. - Ну, да, я так и думал. Просто у нее такой же восьмиконечный крест, как у тебя. Я невольно сжала рукой сквозь ткань платья свой нательный крестик. - Крест? И пододвинула фотографии снова к себе. Попробовала отрешиться от ужасного впечатления обезображенного тела и посмотреть на все посторонним взглядом. Крестик на теле, действительно, был восьмиконечным, и надпись на нем наша, старообрядческая, «Царь Славы»… При еще более внимательном взгляде на женщину мне показалось, что я начинаю узнавать знакомые черты… Пригляделась еще более пристально… Иисусе Христе! Эта женщина была чем-то похожа на тетку Матрену! Яков Платонович увидел, как изменилось мое лицо: - Узнала ее? Узнала? Видела ее? Я вглядывалась и вглядывалась все сильнее. Но не могла ответить с полной уверенностью. - Похожа, очень похожа, но полной уверенности у меня нет. Лицо так изменилось, раздулось. А можно мне на нее своими глазами посмотреть? - Это как это? На труп, что ли? - Да, на труп. - А не испугаешься? Тут уж я улыбнулась. - Самое страшное для меня было – это делать уколы кое-кому. Руки дрожали, и сердце от ужаса холодело. Он встал и обнял меня крепко-крепко. Просто так обнял, успокаивая. - Я был такой жуткий? - Нет, я просто боялась сделать вам больно, я боялась, что вы умрете, боялась не справиться - много чего боялась… Но все мои страхи только и связаны, что с вами. А кроме как за вас, я ни за кого не боюсь и ничего не боюсь. -Значит ли это то, что ты сможешь поехать завтра со мной на опознание этого трупа в полицейский участок? - Да, смогу и поеду. - И твоя вера тебе позволит? - Моя вера? Ах, вы это о том, что мы, последователи старой веры, не поддерживаем никаких контактов с представителями и учреждениями власти? - Так я слышал, что раскольники полицию приравнивают к дьявольскому вертепу. Для них страшнее полицейского только служители новой церкви. - Так я же не полиции, а вам помогаю. До полиции мне дела никакого нет. - Ну, вот и отлично. Значит, завтра утром и направимся… По правде сказать, я так на это надеялся. *** Утром я встала рано-рано, привела себя полностью в порядок, надела платье, в котором в театр ходила, волосы в прическу уложила, шляпку по-модному, на лоб, приладила, завтрак на стол поставила и сижу жду, когда мой Яков Платонович проснется. Сижу и мечтаю, как он выйдет из кабинета, а я уже вся готовая, он и скажет: «Ай да, Нюточка, ай да, молодец!». Он встал, вышел из кабинета, посмотрел на меня, на стол, убранный к завтраку, и, проходя на кухню, поцеловал в макушку и прошептал в волосы: «Мне с тобой – счастье!». От этих слов я как вскочу, и ну его горячо целовать, обнимать. Никогда этого себе при дневном свете не позволяла, а тут не стерпела. А он подхватил меня на руки и обратно в кабинет, на диван! Шляпку отбросил, волосы распустил, я платье дрожащими пальцами помогаю расстегивать… Горячей волной окатило меня всю, и эта волна понесла нас, раскачивая все выше и выше, до самых небес. Потом уж, когда успокоились, увидели, что ни чулок, ни ботинок снять с меня не успели. И как начали хохотать. И опять нам не до ботинок стало… Шляпку потом долго искали. Она умудрилась за картину завалиться. Яков Платонович, когда одевал ее на меня снова, пошутил: - А, может, и хорошо, что за картину. Здесь ее только пыль слегка попортила, а если бы на диван угодила, чтобы с ней стало? Меня прямо в жар бросило от воспоминаний, даже слезы на глаза навернулись. Он их мизинцем смахнул и по носу меня легонько: - Полицейское управление все глаза проглядело, когда я с тобой приду на освидетельствование. Я испугалась: - Откуда они знают, что я приду? - А я вчера на совещании хвастался, что есть у меня на примете особый человек, который все про эти старообрядческие тонкости знает. Только кто этот человек, я им не раскрыл. Они, верно, старушку ждут. А тут ты придешь! - Может, не надо мне сегодня? Я как-нибудь завтра вечером зайду. Тут у него лицо стало серьезным, и он уж совсем без шуток продолжил: - Надо дело поскорее заканчивать. Или подельников выпускать. Приехали мы с ним в управление, зашли в комнату к его сослуживцам, они со своих мест повскакали, вокруг меня вьются, комплименты говорят, услужить хотят: «какая к нам барышня, водички не хотите ли, присядьте здесь на стульчик и прочее, и прочее в таком же тоне». Я смотрю, мой хозяин посерел весь, глаза свинцовые сделались, губы сжались. «Э-э-э, - думаю, - что мне тут делать, комплименты слушать, вон он, мой главный комплимент, как туча пасмурный стал, уходить нам отсюда надо». Взяла его под руку, и нежным таким голоском говорю: - Яков Платонович, где у вас тут эта про-, прозек-, прозекторская находится? Чтобы опознание произвести. Они все как зашумят: «Дамам туда нельзя, дамам плохо становится…» - Я, - говорю им, - не дама, а свидетель. Ведите меня, Яков Платонович, нам в какую дверь? Вышли мы с ним, спускаемся по какой-то узкой крутой лестнице куда-то вниз, никого кругом нет. А рука, которая мое запястье сжимает, как деревянная. И лицо застыло, как маска. Я резко остановилась, развернула его к себе лицом, прижалась к нему всем-всем телом, близко-близко, голову его к себе руками наклонила и зашептала в самое ухо: - Ты, ты один - счастье мое, солнце мое, день мой ясный, желание мое, жизнь моя, любовь моя. Никого, кроме тебя не вижу, никого мне не надобно! Он меня только снизу обхватил, как я от горячей волны даже задохнулась, задрожала в его руках и обмякла. Хорошо, что держал крепко, а то так бы на ступеньку и сползла. А в этот момент дверь внизу открылась и чей-то голос позвал: - Яков Платонович, ну так, где ваша свидетельница? Он меня на руки поднял и уже совсем веселым голосом отвечает: - Простите, даме от ужаса плохо стало. Занес в помещение и на пол поставил, платье расправил. А я от смущения никак в себя не приду: даме-то, у которой обморок случился, полагается бледной быть, а у меня румянец во всю щеку и испарина от плотского удовольствия. Пока каталку из другого помещения подвозили, я кое-как в себя пришла, полагающееся случаю выражение на лице сделала, а то, глядя, как он улыбается, и мне тоже хихикать не к месту хочется. Стала я возле каталки, они простынку-то откинули, я всмотрелась в лицо… Смотрю - все как на фотографиях. Но не определить: вроде как тетка Матрена, а с другой стороны, так обезображено лицо, что на себя прежнюю мало похожа. Тут я и говорю: - Вы мне руки ее покажите. На всю жизнь запомнила я эти руки, когда я в ногах у нее валялась, умоляла ее, за запястья хватала, пальцы целовала, к лицу прижимала, слезами обливая. Открыли они руки, сложенные на груди. И тут я их узнала! - Она, - говорю, - тетка Матрена! Матрена Прокопьевна Кислицына… Девица, из купеческого роду, проживавшая в Нижегородской губернии, волость такая-то, деревня такая-то. А теперь на воздух бы мне: что-то плохо мне стало, и голова кружится. Вывел меня Яков Платонович в садик, что при морге, и спрашивает: - Может, еще на твою квартиру, в которой эта твоя тетка проживала последнее время, съездим? Ты как, в состоянии? Или тебя обратно к нам завезти? От этой его заботы и внимания, я приободрилась, особенно от того, что квартиру свою «к нам» сказал. - Поедем вместе, - говорю, - я вам все ее дела покажу, да еще комнаты, в которые она своим приказчикам выделила. Может, найдем еще чего важное. Тут он и спрашивает: - А что за приказчики у нее были? Надежные люди? Ты их видела? Я согласно отвечаю: - Видела, конечно, и не один раз. Тетка Матрена всегда, когда на праздники к нам приезжала, их с собой брала. Я все удивлялась, что ей с приказчиками-то по праздникам да в нашем доме делать? Какие такие дела вершить? Ведь приказчиков-то, наоборот, обычно при деле оставляют за главных, когда сами в поездку отправляются. А тут комнату им с отдельным входом велит выделить, чтобы они приходили-уходили, когда им надобно. Хотя, мне не до наблюдений за ними было: знамо дело – праздники! Особенно Пасха! Сколько приютов надо обойти, сколько подарков разнести, со сколькими поговорить, похристосоваться! Яков Платонович слушал внимательно. - А как они внешне выглядели? - Обличием-то? Маленькие такие, юркие да верткие, а сила в руках немеряная. И на лицо одинаковые. Их и прозвища были Митрич Первый да Митрич Второй. И то, только для того, чтобы окликнуть, потому как, кто к тебе подходит Первый или Второй, ни за что не разберешь! Они раньше в цирке выступали. Потом не заладилось у них там-то. Тетка их и подобрала. К нашей вере пристрастила… Только веру они только перед теткой держали, напоказ. А за ее спиной и пост не соблюдали и вообще! Я однажды такое непотребство наблюдала: один из них не двуперстием пальцы сложил для крестного знамения, а козой, рогами то есть. А другой смотрит на это и регочет. Какая уж тут вера! - Так-так, - задумчиво подытоживает Яков Платонович, - вот они наши неуловимые форточники! И кражи по праздникам! Поехали мы к дому в Петербурге, в котором тетка Матрена последнее время проживала. Только не было в квартире уже никого. И дворник подтвердил: - Уехали-с они. Третьего дня как квартиру освободили-с. Даже вещей не забрали, все побросали и укатили-с. Зашли мы в квартиру, походили по комнатам. Я зашла в свою спальню. Все шкафы разворочены, все вещи разбросаны… Садом и Гоморра! Увидела собачку фарфоровую, мне ее батюшка с матушкой подарили, я еще девочкой совсем была. Вот только эту собачку я с собой забрала. А на остальные вещи даже не взглянула. Как там в Евангелии: «Оставьте мертвым хоронить своих мертвецов». Другая у меня теперь жизнь была и ничего из старой переносить в новую не хотела! Едем мы на коляске домой, а Яков Платонович горестно так говорит: - И эта ниточка оборвалась. - Почему оборвалась? – спрашиваю. - Где мы их теперь искать будем? Я даже засмеялась. - Так в Москве на Рогожской слободе. Там всегда, даже во времена гонений, оплот старой веры был. Он и до сих пор сохраняется. Все эти теткины подручные, наверняка, к себе в нижегородские скиты да промыслы ноги настропалили. Только, куда бы они ни двигались, мимо Рогожской Палестины не пролетят и не проедут. Туда и нам дорога. Я тебе помогу, я на Рогожском многих знаю. А кого не знаю, с теми попрошу свести. Он меня обнял, да так на глазах у всей улицы поцеловал крепко: - Какая помощница у меня образовалась. Тотчас поеду билеты нам с тобой куплю. Я его предостерегла: - Только вы уж билеты нам в разные вагоны приобретайте: вам в синий, а мне в желтый, пожалуйста. - Мы с тобой разными классами поедем? Не могу я так! Ты же помощница моя. - Нет, уж. Сделайте, как я говорю. Обязательно. И поедем, и сойдем в Москве по отдельности. Вы мне только скажите, в какой гостинице намереваетесь остановиться, я к вам тогда вечерами заходить буду и все-все, что разузнаю, разведаю, рассказывать. - Ишь, как удумала! У нас с тобой, таким образом, параллельное расследование будет. - Ну, я там не знаю всех этих ваших мудреных слов, только говорю твердо - мне с вами, Яков Платонович, надо держаться поодаль друг от друга. Он посмотрел на меня нежно: - Я не смогу, я соскучусь. Я заулыбалась: - Сильнее, чем я по вам, соскучиться невозможно. Мне без вас не жизнь, вы же знаете. Только ваше дело для меня важно, так же как и для вас, поэтому жить надо будет раздельно и встречаться очень аккуратно. На том и порешили.