Немецкая муза

— Ты поедешь со мной? — вне зависимости от того, что скажет его дорогой приятель, Чанёль уже паковал кое-какие из нужных в поездке вещей. — Чанёль! Что это значит?! — Бекхен смотрел на всё это действо так, будто весь Штутгарт решился переехать на новое место, а его единственного абсолютно никто об этом не предупредил. Он удивлённо всматривался в то, как его протеже спешит неизвестно куда. И, что немаловажно, на не дешёвой лошади. Бек мог бы сказать, что на такого дорогого сердцу человека он мог потратить и намного больше, чем несколько монет, однако благополучно промолчал, оставляла между ними по-деловому дружескую границу. — Сюрприз, — Пак радостно заулыбался и на фоне хмурого осеннего дня его выражение лица напоминало луч солнца. Бену хотелось улыбнуться так же. Он хотел оказаться под очаровывающим солнцем своего товарища, хотел находиться под ним так долго, чтобы оно прожигало его. Но, всё же, он не имел на это никакого права. Внутри горело пламя, которое можно было соотнести лишь с адом. А на лице — всего лишь непоколебимая уверенность, беспристрастность во всём, чего бы не касалась работа. Он не мог так просто рассказать Чанёлю обо всём и вести себя с ним слишком раскрепощённо. Потому, что, если дать себе волю и претендовать больше, чем на дружбу, можно зайти слишком далеко. — Чанёль, таких как я нужно предупреждать о сюрпризах заранее, — Бекхен всё ещё не мог поверить в то, что человек может вот так просто сорваться невесть куда, хотя сам Бён мог поспорить, что вчера этот безнадёжный романтик не стремился хоть куда-то, кроме того света. — Я сам не знал. И, я уверен, тебе понравится, — он в очередной раз посмотрел на своего товарища полным энергии и задора взглядом. Если бы такого взгляда удостаивались все издатели Германии, имя Пак Чанёля уже было бы впечатано в историю на сотни лет вперёд. Несмотря на то, что каждый день он убеждался в том, что борьба — дело столь же бесполезное, сколь и энергозатратное, этот молодой писатель стремился к борьбе и боролся каждый день своей жизни, а в глазах его всегда сверкала искра, которой, с таким запалом, не суждено погаснуть ещё многие года. Стремление следовать своим идеалам даже, если весь мир обратится против него, подкупало, очаровывало, заставляло забыть обо всём, кроме него. Неужели Бекхена так легко уговорить? Почему он отказывал сотням авторов, желающих опубликоваться в их журнале, но, лишь однажды посмотрев на этого человека, не может отказать ему ни в чём? — Около восьми вечера мне необходимо встретиться с Лотарем и обсудить дальнейшие планы, дальнейшие публикации. — О, не волнуйся, мы успеем. Ехать не так уж и далеко. В Хайльбронн. — Хорошо. Надеюсь, там мы не задержимся надолго, — с этими словами Бен направился к своему скакуну. Он совершенно не представлял, что ждёт их там, в Хайльбронне, о котором сейчас Пак Чанёль говорил даже с неким теплом в голосе. Понятным было одно: они оба едут в Хайльбронн. И Бекхен должен вернуться до вечера. А вот зачем они туда едут, он не имел ни малейшего понятия…

* * *

Публика города Хайльбронна ликовала: постановка нового, ещё едва известного, но уже подававшего надежды драматурга обещала как минимум сотню трактовок и ещё столько же вдохновляющих сравнений с «Вертером». Впрочем, кто-то из критиков уже неосторожно высказался о том, что Пак Чанёль не менее, чем Лютер современности. Правда, какими были заслуги Лютера, тот критик не знал, однако точно был уверен в том, что его фигура под стать новому слову в мире драмы. Впрочем, никто не исключал, что завтра, за хорошие деньги, с Лютером он будет сравнивать кого-то другого. — Мой друг, Ваша драма… она… она превзошла все мои ожидания! — хозяин небольшого театра заметил Пака ещё до выступления, однако времени подойти к нему совершенно не было. — Когда герр Шванц принёс мне эту постановку, я полагал, что она обречена на провал. Каюсь, я подобрал не самое подходящее время. По моим подсчётам, именно в это время приходит меньше всего людей. К тому же, город наш не так велик. Но я ошибался. Чанёль, с вашей помощью мы собрали полный зал! Как Вам это удалось? Как Вам удалось написать драму, выходящую за каноны, и при этом настолько захватывающую? О, вы слышали, что герцогиня назвала ваше произведение «безумным капризом молодости»? Кажется, она и ещё несколько театралов разнесли Вас в пух и прах. — Моя ли вина в том, что они стали стариками, так и не увидев молодости? — Чанёль уклонился от ответа, однако такие новости его едва ли радовали. Его новая драма, драма, написанная ради спора и новых чувств, должна была затмить всех. Его новый главный герой должен был стать выше Вертера, выше кого-либо ранее известного. И даже того героя, который несколько минут назад выкрикивал со сцены вдохновляющие народ фразы. Это должно стать пушечным ядром, которое разорвёт всех читателей; это — новый выстрел ядовитой стрелы, которая заставит людей умирать от тех чувств, которые они испытывают. — Это и был мой сюрприз. Моя первая книга, которую выпустил именно ты. Тогда, в Мангейме. И вот теперь уже второй театр взялся переработать её и поставить на сцене. Это ли не мечта писателя? Тебе понравилось? — после недолгого разговора с управляющим театра, Чанёль всё же обратился к своему издателю. Бен Бекхен светился бы от счастья, если бы он хоть на секунду забыл о своих правилах. — Это был не я, а мой отец, который, кстати, не одобрит того, что я опоздаю на встречу к Лотарю, — редактор позволил себе неуверенно улыбнуться. То, что любимый писатель так восхвалял таланты и клялся, что без его скромной персоны Пак Чанёль не стал бы Пак Чанёлем, безбожно льстило. Он чувствовал себя своей сестрой, которая делала вид, что смущается от каждого мужского комплимента. В отличии от неё, Бекхен и правда стеснялся и чувствовал себя не в своей тарелке. — Полагаю, будь основным постановщиком ты, всё вышло бы лучше. — Если зрители захотят чего-то тошнотворного, конечно же, — их разговор прервал мужской голос. Его обладателем оказался рослый мужчина без припудренного парика, но в слегка подранных штанах и совсем выбивающихся из моды туфлях. Не слишком лестно можно было отозваться не только о растрёпанных волосах, но и о запахе. Чистоплюем, не разбирающимся в видах спиртных напитков, он точно не был. — О, нет, в таком случае они просто позовут на сцену Вас, — Пак отвечал в своём обычном ключе, однако совершенно не представлял, с кем разговаривает. Человек притязательным не казался, а такой вряд ли окажется аристократом. — С кем имею честь? — Ким Чунмён. Благодаря вашему гнилому произведению, моё отклонили. А ведь сегодня на сцене одного из лучших театров Хайльбронна должна была быть моя драма, а не Ваша, — незнакомец был зол, и, от неопрятного вида, казался ещё более взбешённым. — Но премьера состоялась именно у моей. Значит, Ваш час настанет позже или… не настанет никогда. Всё будет зависеть от того, насколько быстро вы избавитесь от этого жуткого настроения. — О, нет, кажется ты чего-то не понимаешь, — мужчина приблизился к Паку. Чанёль чувствовал, как от незнакомца разит алкоголем и усталостью. — Я ждал этого момента все семь лет. Я ждал, что меня наконец-то заметят, что оценят. Я не мечтал о венской опере или сценах Кёльна. Я хотел лишь, чтобы на этой сцене поставили моё произведение. Семь лет! Только вслушайся в эту цифру. Я творил ещё до того момента, как в твою голову лишь пришла мысль о том, что неплохо бы что-то да написать. Я совершенствовал стиль, вдумывался в сюжет, корректировал диалоги. Но нет. Вдруг в театр, при этом даже не родного города, врываешься ты. Ты и твоё бессмысленное произведение, которое, судя по всему, ты писал на краю стола, левой рукой, едва не засыхающим пером. И единственный, кто заслуживает здесь постановки своей драмы — это я. — Вообще-то, я левша. Спасибо, что заметили, — драматург, который считал, что данное звание уже у него в кармане, покрутил левой рукой перед глазами оппонента, который, казалось, взбесился от этого ещё больше. — Впрочем, я совершенно не желаю тратить на Вас своё время. Я не виноват в том, что моё произведение пришлось по душе высоким театралам, а Ваше — нет. Или Вы думаете, что творцы должны сражаться на шпагах, только бы победитель поединка удостоился чести и сцены? — Мы можем сделать это прямо сейчас, — вопрос был риторическим, однако незнакомец посчитал, что обязан на него ответить. — Нам необходимы лишь шпаги. — Нет. У нас нет на это времени! — Бекхен был настоящим противником грянувшего конфликта. Он понимал, что малейшее промедление — и он опоздает на встречу. В будущем это могло обойтись достаточно дорого. — Эй, люди, неужели ни у кого не найдётся пары острых шпаг в обмен на зрелище, которое этот несчастный господин продемонстрировать не в силах?! — зрители расходились, однако на шутливый зов Чанёля откликнулись несколько молодых человек, которые, предположительно, приходились студентами военной академии и подсчитали, что, после такого зрелища как дуэль в театре, смогут склонить своих дам к пороку намного быстрее. Двое из студентов любезно одолжили им оружие, остальные же заняли самые интересные места. К ним присоединились и те, кто всё ещё не вышел из зала, а так же актёры. — Ну же, можете атаковать, я разрешаю, — Чанёль засмеялся. Шпагой он владел весьма неплохо. Единственный навык, полученный в академии и при этом оказавшийся полезным. — Или холодным оружием вы владеете хуже, чем языком? Чунмён ничего не ответил. Он тут же ринулся в атаку, но за секунду до того, как Пак захотел отразить удар, послышался скрежет железа о железо. — Я же сказал, что у нас нет на это времени, — обладателем третьей шпаги оказался Бён. Отмахнувшись от удара, он повернулся к Чанёлю. — Дуэль в театре — это зрелище, но, будь добр, не задерживай меня. — Никто тебя не спрашивает, это наше дело! — пьяно высказав свои мысли, незнакомец вновь схватился за шпагу. На удивление быстро, он сжал её в руке и нанёс удар. Холодный металл вонзился в нежную ткань, пробивая её насквозь, касаясь кожи. Будто огромная игла сквозь хлеб, шпага прошла сквозь плоть. Сквозное ранение, которое он не ожидал получить сегодня. Игла, которая сначала предназначалась не ему. Кровь из раны на белоснежной рубашке. В следующее же мгновение он пал на колени и чувствовал лишь топот туфлей Чанёля, который тут же подоспел к нему. Это было бы так прекрасно, если бы не небольшое отверстие в плече. Оно казалось таким маленьким, но кровь уже разделила его рубашку на две половины разного цвета. И как бы Бекхену хотелось, чтобы именно Пак Чанёль надеялся на то, чтобы рубашка не окрасилась в алый цвет полностью…