27 замков

Дети жестоки по своей природе. Дайте им повод ненавидеть кого-то и они обрушат все муки ада на этого человека. Мой отец был тюремным врачом, а мама сестрой заключённого. Дядя Джейми участвовал в ограблении банка вместе со своим другом, но прибыли полицейские, началась перестрелка; одного из фараонов ранили, он умер в больнице. Друг Джейми смог сбежать, а моего дядю арестовали. Началось следствие; в то время в Бирмингеме повисли нераскрытые дела, которые удачно приписали арестанту. Так Джейми Хиззла приговорили к пожизненному заключению. Он умер в тюрьме во время бунта: то ли его убили охранники, то ли задавили свои. Тогда папа и познакомился с мамой. Розе Хиззл едва исполнилось двадцать, а отцу было уже тридцать пять лет. Он влюбился в маму без памяти: стройная, высокая, с водопадом рыжих волос и пронзительно красивая. Они поженились через две недели после знакомства, а через ещё девять месяцев родилась Туни. В моей маме что-то сломалось. Не знаю, действительно ли папа ничего не замечал или не желал замечать. Он уходил рано на работу, возвращался поздно, а Роза растворялась, с каждым днём её становилось меньше и появлялось нечто чужое. Время шло, утекало сквозь пальцы, а цветущая Роза чахла, превращаясь в мерзкий сорняк. Мама перестала следить за домом, не замечала нас, забыла о том, кто она есть. Роза Эванс потерялась внутри своего разума. Нечто разбило её. Стены дома воспринимались ею как тюрьма, она вырывалась, билась о двери, царапала пол, ломая ногти и сдирая с пальцев мясо. Только серый покинутый сад за домом мог на несколько часов успокоить её, избавить от голосов, преследовавших ночами и при свете солнца. Отцу пришлось уйти с работы, он оставлял нас на целый день сиделке, разъезжая с мамой по больницам, в попытках вернуть её к нам. Она лечилась в закрытых учреждениях, возвращаясь домой через несколько месяцев, выглядя вполне здоровой, но через какое-то время снова срывалась. Мама кричала и билась в истерике, пытаясь вскрыть себе вены, крушила мебель в доме. Её ярость направлялась на близких или на саму себя. Крики слышали соседи; они молчаливо наблюдали за осунувшимся и постаревшим отцом; они качали головами, завидев нас с сестрой в старых заштопанных платьицах; «дурная кровь» — морщили носы учителя, когда мы пошли в школу. Деньги у отца вскоре закончились, нам с трудом хватало на еду и необходимую одежду, так что позволить содержание мамы в лечебнице мы себе не могли. Её привезли домой. Я не помню, чтобы увидела свою маму; нет, я видела скелет, обтянутый кожей (она отказывалась есть что-либо кроме сырых семечек), потускневшие длинные волосы, выпадающие клочьями; кожа, обтянувшая череп, была прозрачной и сухой; щеки совсем впали, а контуры глазниц стали отчетливыми, как у мертвеца; грязно-серое платье висело на ней, спускаясь неровным подолом к лодыжкам; мама была босой. Я не знала, должна ли обнять ее. Туни убежала в свою комнату, отец оставил маленький чемодан в старой гостиной и поднялся в туалет. Мы остались с ней наедине. — Где моя комната? — спросила мама своим прежним голосом. Я молча двинулась вперёд по коридору, открыла одну из дверей и впустила ее в маленькую пыльную спальню. Мама шла медленно, с трудом передвигая ногами; я испугалась, что ее кости стали совсем хрупкими, и она сломается. Хруст костей стоял в моих ушах, но в реальности ничего подобного не произошло. Мама прошла к своему туалетному столику, на котором нетронутыми лежали её вещи. Я следила за каждым осторожным движением. Тонкие пальцы мамы порхнули над флакончиками с духами, тюбиками со множеством кремов и гребешками. Она слыла красавицей; отец рассказывал в минуты спокойствия, что о Розе Хиззл говорили все. Ее называли ведьмой за пламенные волосы и пронзительно-голубые глаза. Мама красила губы алой помадой, укладывала красиво волосы и пела колыбельные нам в детстве. В моих воспоминаниях порой смешиваются в одно дни с мамой и дни с её темной стороной. Но я любила Розу всегда, часы безумия никогда не убавляли моей любви. Засыпая, я молилась, чтобы у нас все наладилось. Я обещала Господу, что перестану есть сладкое, не буду никогда жаловаться, не стану перелезать через забор, не буду рвать юбки и платья. Я молилась долго, каждый раз придумывая себе новые обещания. Всё действительно стало лучше: отец устроился врачом в больницу, у нас снова появились деньги, мама немного окрепла и в один день даже помогала Туни нарезать овощи к салату. Я была счастлива. Мне чудилось, что сделка с Богом прошла успешно, а ведь мне стоило быть умнее. Стоило заключить сделку с другой стороной. Я вернулась из школы, разбив коленки в кровь. На перерыве мальчишки схватили мой старенький портфель, разорвали его, когда перекидывались им через весь двор, а его содержимое разлетелось по всей улице, подхваченное ветром. Однокашники мои смеялись, пока я, сдерживая слезы, собирала книги и тетради. — Ты не должна здесь учиться! — крикнул самый мерзкий из них, толкнув меня в спину. Удар оказался достаточно сильным, чтобы сбить меня с ног. Я почувствовала как камни растерзали обнаженную кожу, острая неприятная боль запульсировала в ногах. — Психо-Эванс! — подхватили остальные. Они кричали и кричали это мне в спину, пока я вставала. Сил у меня не осталось, так что я схватила то, что смогла, и бросилась прочь оттуда. Вслед мне полетели огрызки и бумажные шарики. — Мама! — отчаянно позвала я, влетая в дом. Из свежих ран шла кровь, а от слёз щипало в носу, но я всеми силами сдерживала подступающие рыдания. Дом встретил меня тишиной, поймав в плен неприятного затхлого запаха. — Мам, — уже тише позвала я, подходя к двери её комнаты. Оттуда доносился шум. Я вошла. Мама сидела перед зеркалом. Увидев меня, она тут же подозвала к себе. Я двигалась как во сне, забыв про свою боль и жалобы. Роза накрасила губы красной помадой, выйдя за контур губ, размазав помаду по скулам и подбородку; казалось, что ее лицо в крови. — Что ты делаешь? — шёпотом спросила я, чувствуя нарастающий в сердце страх. Мама протянула ко мне руки и силой усадила рядом с собой. — Мы такие красивые, — она гладила мои волосы, глядя отражение. Наши рыжие волосы словно сплелись в одно, ярким пламенем заструившись по плечам и окутав лица. Мама схватила помаду и провела ею по моему лицу. — Прекрати, — жалобно взмолилась я. — Хватит, — у меня не получалось вывернуться из хватки, а мама продолжала проводить алой помадой по моим губам, скулам, вискам — до всего, куда могла дотянуться. — Мы одинаковые, моя девочка, — горячо шептала она. — Роза и Лили, — голос мамы становился громче, пронзительней, а по моим щекам текли слёзы. —  Кровь не вода, — вдруг сказала она, руками размазывая помаду и солёную влагу по моему лицу. На её губах играла зловещая улыбка. Я просила её остановиться, мне хотелось, чтобы это безумие закончилось. Мне очень хотелось, чтобы она, как любая мать, встретила меня после школы, обработала царапины и пожалела. Мама схватила моё лицо своими руками, вонзив острые длинные ногти в кожу. Она смотрела мне в глаза: — Я не принадлежу им, я огонь, феникс. Я сожгу их, пока они не уничтожили меня, — её голос звучал как песня, проникал внутрь, шипами пронзив трепыхающееся в груди сердце. — Не говори так! Я не понимаю, что ты говоришь! Давай подождём папу, пожалуйста. Но она не слышала меня. — Ты делаешь мне больно, — жалобно проскулила я. — Ты будешь такой же, — продолжала мама. — Ты как я. — Нет! Нет-нет, — я ударила её по предплечьям, вынуждая отпустить руки. Воспользовавшись свободой, я бросилась к выходу. Голос звучал мне в спину, крики усиливались, я не могла разобрать ничего, только поток незнакомых слов, певучих как витиеватая вязь. — Прекрати! Прекрати! — закричала я, зажимая уши. Мама вдруг вскочила на ноги, выглядя ещё более безумной чем обычно из-за помады на лице. — Они не заберут тебя. Это было последнее, что я услышала перед тем, как дом загорелся. Все остались живы, по крайней мере, ещё на протяжении какого-то времени. После случившегося отец не выдержал и развёлся с мамой. Вскоре её не стало. У нас ничего не осталось, мы были сломлены и опустошены. Папа не знал, как ему справляться с двумя дочерьми и нашей жизнью. Он женился через полгода на вдове Кейт, усыновил Джона, собрал все свои сбережения и перевёз нас в маленький городок с красивыми коттеджами, обычной провинциальной школой и одним кинотеатром на весь город. Чтобы мы были нормальными, не отличающимися от остальных семьей. Я в эти рамки не вписывалась к огромному ужасу Петунии и отца. В общем всё сложилось не самым лучшим образом. Я хочу сказать, что будучи дочерью шизофренички и тюремного врача сложно завести себе друзей, а если прибавить к этому загадочные вещи, происходящие со мной, то можно понять, что к одиннадцати годам мои коммуникативные способности оставляли желать лучшего. Северус сам познакомился со мной, проявил инициативу, я бы даже сказала, настойчивость. Мы поссорились с ним на пятом курсе, хотя и не это послужило концом нашей дружбы. Так что февраль шестого курса, как и предыдущие полгода я проводила практически в одиночестве. Друзей у меня не было, цели в жизни тоже. Единственное, что у меня было — занятия два раза в неделю в школьном оркестре, кружок продвинутого зельеварения по средам и заседания школьного совета, в который я входила как староста девочек шестого курса. Весь день я провела в раздумьях, а вечером долго сидела в гостиной старост, безучастно глядя в полыхающий огонь. Мародеры сидели на мягких диванах, о чем-то переговариваясь и играя в карты. Они часто засиживались в гостиной старост, хотя это и было против правил. С ними иногда заходил и Питер Петтигрю, семенивший за парнями как хвост, отчего и получил свою кличку, но в тот вечер их было трое. — Лили, у тебя все хорошо? — обеспокоено спросил Люпин, подходя ко мне. Я постаралась улыбнуться. — Все нормально. — Мы тебе не мешаем? — Нет, конечно, нет, — я встала на ноги, бросая взгляд за спину Люпина, где на диванах остались сидеть двое парней. — Я немного прогуляюсь перед сном. Схватив куртку, я вышла из гостиной, радуясь прохладе и полумраку коридора. Я решила, что пора прекратить обдумывать и нужно начать действовать. Мне нужно было начать штудировать библиотеку, а чем раньше я начну, тем скорее перейду к практической части. Лекарство от ликантропии не существовало, люди отказывались даже предполагать такое, отказывались, в первую очередь, признать оборотничество заболеванием, которое может поддаться лечению. Им впиталась в кровь и мысли уверенность, что оборотни — зло, монстры, не достойные помощи или сожаления. Они были не отдельной кастой, не народом, ущемлённым в своих правах (как, например, кентавры, эльфы или тролли); оборотни воспринимались как биологический мусор; как что-то, от чего необходимо избавиться. Однако исследования в этой области проводились, особенно часто к ликантропии возвращались во времена Инквизиции, когда волшебники отчаянно сражались с магглами, не брезгуя ни одним из методов. Кому-то из влиятельных магов пришла в голову мысль использовать оборотней как своё орудие; они изловили десяток истинных оборотней, ещё больше укушенных, заключив их в клетки, спрятав в темницах и готовя из них своих солдат.Оборотни прятались от охотников: попадись они магглам их ждала жестокая смерть, но поймай их волшебный отряд, то участь грозила намного страшнее. Оборотни подверглись гонениям, на них ставили ужасающие опыты, пытались научиться контролировать их обращение; тогда же волшебники придумали месть для особенно фанатичных инквизиторов и служителей церкви: их близкие и родные подвергались нападениям волков. Все данные, полученные за годы исследований, хранились в архиве при монастыре, служащем оплотом для магов. Неприступная крепость стояла на острове посреди океана, защищенная сильнейшими магами тех времён. Но был один смельчак, которого не остановило невозможное. Роуг, которого во всех учебниках называют вожаком истинных оборотней, собрал отряд и под покровом ночи напал на остров. Они освободили пленных и уничтожили всех магов, живших там. Монахов, воинов, простых жителей. Оборотни разорвали сотни людей в клочья, кровью оросив землю и окрасив реки в багровый. Опьяненные свежей кровью и человеческим мясом, они не остановились, пока не избавились от всех, а после отправили послание на материк: ящики, набитые человеческими остатками. Волки доказали, что их не стоит впутывать в противостояние третьих сторон, объединили против себя людей и магов, и ушли в подполье, научившись прятаться намного лучше, чем раньше. Тогда же были уничтожены все исследования в этой области; оборотней признали неразумными монстрами, навсегда наложив табу на их законное существование. Ни один уважающий себя волшебник, человек, не желающий стать изгоем для общества и на себе испытать силу его презрения, не пытался с тех пор изучать вервольфов ни для обретения армии и могущества, ни для облегчения страданий этих людей. Сейчас в волшебном мире знания об оборотнях ничтожно малы: многие маги даже не знали, что оборотни способны изменяться только при полной луне, что уже говорить об их укладе жизни, слабых и сильных сторонах? Я не являлась первопроходцем, все же информация в мире существовала; я собирала ее по крупицам на протяжении месяца, пока не убедилась, что лекарство действительно не найдено. При ликантропии в ДНК человека встраивался новый ген, который и отвечал за данную мутацию. «Вырезать» его из генотипа представлялось невозможным, несмотря на все фантазии великих ученых и их планы на будущее, когда мы сможем по своему усмотрению играть с ДНК, штампуя то художников, то математиков по необходимости. По самым радужным представлениям такое возможно только через десяток лет, а ждать столько да ещё и чего-то настолько призрачного я не считала возможным. Но неудача вовсе не остановила меня, напротив, я с двойным усердием принялась за работу, выписывая необходимые книги из Лондона, из Парижа, а затем и Оксфорда, связавшись с одним из их преподавателей-магов. Теоретические знания мои увеличивались в геометрической прогрессии, жизнь вне стен библиотеки представлялась мне скучной и тусклой; дни сменялись днями, летели месяцы, а я с головой ушла в своё исследование, позабыв все, что волновало меня раньше. Весна пролетела незаметно, а впереди у меня было плодотворное лето, учитывая запланированную встречу с Дамоклом Белби, человеком, с которым я вела переписку с середины марта. Я сказала ему, что готовлю исследовательскую работу для Защиты от Тёмных Сил, но при личной встречи собиралась рассказать правду о своём желании изобрести зелье, способное противостоять ликантропии, способное удерживать человеческий разум в теле волка, сделать трансформацию менее болезненной, а самих оборотней — полноправными членами нашего общества. На руках у меня был примерный рецепт, но варить зелье без консультации со специалистом и его чуткого руководства я, конечно же, не бралась. На перроне меня встречал отец, постаревший за время моего отсутствия ещё больше. Его одежда была чистой и аккуратной, лицо гладко выбрито, а волосы с проседью расчесаны и уложены гелем. Уже три года папа владел своей медицинской практикой в нашем маленьком городке. Жители уважали его и любили, умилялись умницам-дочкам и пасынку, учившемуся в медицинском институте. Отец обнял меня, потом отстранился, внимательно вглядываясь в мое лицо, и кивнул каким-то своим мыслям. Он никогда не говорил об этом, но я знала, что каждый раз он ищет во мне черты Розы. Мне оставалось неясным: прибавляется ли их с годами или я становлюсь более собой? — Где же Северус? — спросил папа, забирая из рук чемодан. — Мы больше не общаемся, — сухо ответила я. Папа удивленно вскинул бровь, но развивать тему не стал, за что я была благодарна. Уходя, я наткнулась взглядом на Мародёров, шумно прощающихся друг с другом. При их счастливом и веселом виде, мне стало слегка не по себе и я поспешно отвернулась, борясь с чувством неприятной зависти внутри.Краем глаза я заметила, что Флора Бирн уходила с вокзала одна, таща за собой чёрный чемодан, выглядя одиноко и совершенно потеряно.