***
— Эй, Эванс! Куда так бежишь? Насмешливый голос догнал меня перед входом в гостиную факультета. Я закатила глаза и обернулась. Блэк поднимался по ступеням, перешагивая через одну. Темные волосы падали на глаза. — Ты пароль забыл? — Поздороваться хотел. Почему такая грубая, детка? Я не ответила. Внутри все еще было очень тепло, мягко и волшебно, впускать в солнечную вселенную Сириуса мне не хотелось. В мыслях я все еще была с Джеймсом… Нежилась с ним в постели, обнималась и целовала, робко скользя пальцами под ткань футболки. Под его насмешливый взгляд я рискнула только пробежаться пальцами по мышцам живота и слегка коснуться ребер. Выбраться из его объятий и вернуться в реальный мир было очень тяжело, а уж впускать Сириуса Блэка в мой персональный рай и вовсе не было желания. Ему не место в нашем мире, в моем и Джеймса. Я назвала пароль и собиралась войти, когда Блэк перегородил дорогу. — Серьезно, Лили. Есть разговор. Я усмехнулась. — Не помню, чтобы ты общался со мной, Сириус. Кажется, ты предпочитаешь действовать, а не говорить. Пропусти. Блэк схватил меня за локоть и отвел в сторону. Несмотря на наглость, отвел он меня без грубости и ярости. Судя по его настороженному взгляду, у него действительно было, что сказать мне. — Послушай, — примирительно сказал он. — Я знаю, что мы не ладим и я не горю желанием это исправлять. — Аналогично, — я скрестила на груди руки. Не лучшее начало разговора. — Но дело серьезное, Эванс. Судя по всему, ты единственная, можешь помочь. Я промолчала. Блэк закатил глаза. — Все еще обижаешься на меня? — Что, прости? — За то, что было в кабинете Флитвика. У меня вырвался смешок. — Блэк, я на тебя не обижаюсь, я зла на тебя. Ты испортил мою работу, уничтожил все записи и ингредиенты. Вел себя, как сумасшедший. — Прости, — смиренно произнес он. Я покачала головой. — Не похоже, что ты сожалеешь. — Я не сожалею, — отозвался он. — Но если это поможет продолжить продуктивный диалог, то я готов извиниться. — Не утруждайся. Так в чем дело? Он взлохматил волосы рукой. — Что ты знаешь о Флоре Бирн? — Почему ты спрашиваешь? — У нее не так много друзей, ты вторая в списке, у кого я могу о ней узнать. — Первой была Марлин, — догадалась я. Судя по его лицу, я попала в точку. Интересно, как она отреагировала, когда он начал расспрашивать ее о Флоре? Вряд ли обрадовалась. Я прислонилась плечом к стене. Взгляд Сириуса скользил по стенам и потолку, снова возвращался ко мне и исчезал в темноте арок. Его глаза казались черными. — Блэк, не знаю, что ты задумал, но я не позволю тебе навредить моей подруге. Флора не та, с кем можно поиграть и бросить. Он сжал губы в тонкую полоску. — Как по твоему, Эванс, если бы твоя подруга интересовала меня в интимном плане, стал бы я тебя в это впутывать? Уж как-нибудь сам разобрался бы. — Логично. — Спасибо, что согласилась со мной. Что произошло с ее братом? Девочка с катушек съехала. Впервые за наш разговор я напряглась. — Она что-то сказала тебе? Сириус нахмурился, подозрительно взглянув на меня. На несколько секунд повисла тишина, мы вглядывались в друг друга и чувствовали, повисшее напряжение. — Ты знаешь. — Мне пора, — быстро сказала я. Лучше уйти, пока он ничего не понял. Сердце в груди сжалось. Что же творит Бирн? Сириус удержал меня за руку и притянул к себе. — Ты знаешь, — повторил он. — Она ведь говорила тебе о своей идее? — Тише, — я обернулась убедиться, что мы одни. — Не здесь. Хватка на моей руке усилилась. Сириус наклонился, и его лицо оказалось слишком близко к моему. — Чтобы вы не задумали, не впутывайте меня, Эванс. Мне это не интересно. — Тебе не о чем волноваться, — как можно более равнодушно отозвалась я. Я отстранилась. Блэка мои слова не убедили. — Тебе лучше разобраться с этим, — сказал он. — Иначе я сам разберусь. — Я же сказала, что все в порядке. Он вглядывался в меня еще секунду, потом кивнул и вернулся в главный коридор. Я закрыла глаза и выдохнула. Так легко прятаться внутри себя, игнорируя внешний мир. Я прекрасно это умела, училась годами уходить в собственную реальность, прикрываясь «меня не трогают ваши слова». Это лучший способ защитить себя. Я училась этому, сидя на холодном грязном полу между узкой кроватью и стеной, сжавшись в комок и закрыв глаза, когда снизу доносился мамин голос. Не голос — крик, вой, плач, стон. Звук ее рвущейся души, когда нечто страшное и темное вырывалось из моей мамы, превращая ее в кого-то чужого. Я жмурилась и молилась, давая обещание за обещанием, заключая сделку за сделкой, жертвуя своими желаниями, своими страхами, своими страстями. Я все отдавала Богу: не буду бегать, не стану играть, лгать, перебегать дорогу, воровать книги из школьной библиотеки, не стану толкать в ответ на дразнилки Синтию Джонс, перестану облизывать пальцы, грызть ногти, прыгать в лужи. Пожалуйста, пусть она прекратит. Пусть она замолчит. Пусть она умрет. Потом приходила Туни. Маленькая, худенькая в драной отцовской рубашке, накинутой на плечи, с бледным лицом, будто вся сила покинула ее, оставшись внизу. Она приходила, забиралась в мой уголок, садилась рядом и обнимала меня. И потом я пряталась в ее мире. В мире, созданном специально для меня. Она говорила, что мы обе принцессы, а наши родители — правители далекой волшебной страны. Там всегда светит солнце, вместо воды из фонтанов льется шоколад, а на деревьях растут розовые, голубые и изумрудные мармеладки. В том мире мы живем в замке, а вечером катаемся в повозке, встречая закат на берегу озера. Этот мир создавался из сказок, книг, песен, из желаний двух маленьких девочек. И неожиданно этот мир ворвался в мою жизнь, но он не коснулся его создательницы. Иногда мне снится тот уголок между стеной и кроватью, мой страх и Туни, отгоняющая его, как Патронус дементоров. Это было так давно… Я не могла усидеть на месте, меря комнату шагами. Что произошло между Сириусом и Флорой? Зачем она рассказала ему об Азкабане, рассказала, сомнений нет. Но почему? Какое Блэк может иметь к этому отношение? Я не могу и дальше игнорировать происходящее, мне нужно поговорить с Флорой, чтобы расставить все точки над и. Если пустить все на самотек, застревая в собственной реальности, мир может перевернуться. Если Сириус расскажет кому-нибудь? Хуже, если не расскажет. Если мы теперь оба позволим Флоре и дальше плавиться в этом безумии, позволим ей предпринять действия, которые приведут к необратимым последствия. Ее Брат в Азкабане, и он дорог ей, я понимаю, но пытаться устроить ему побег — самое ужасное решение. Чем больше людей знают об этом, тем хуже. Хуже для самой Флоры и для нас. Нужно поговорить с ней. Немедленно. Я схватила жакет и вылетела из спальни, в дверях столкнувшись с Марлин. Маккиннон промокла насквозь, пшеничные волосы прилипли к бледному лицу, карие глаза равнодушно мазнули по мне. Я следила, как она вошла в комнату, прошла к своей постели, бросила на нее сумочку и начала раздеваться, не произнося ни звука. Я закрыла дверь. — Марлин, ты в порядке? — тихо спросила я. Она не отреагировала. Разделась до белья и нырнула в постель, отвернувшись от меня. — Марлин… — Я не хочу разговаривать. Ее голос прозвучал глухо. Я сглотнула и приблизилась к кровати. Придурок Сириус… Наверняка это из-за него. У Марлин всегда что-то менялось во взгляде, когда речь заходила о Блэке. Из одеяла выглядывала только голова с копной волос. Я не знала, что сказать ей. Что можно сказать человеку, чье сердце разбито? Мы не говорили о том, что произошло между ними в прошлом. Они встречались какое-то время, Марлин, и без того красивая до безумия, светилась волшебным светом, ее глаза жадно вглядывались в Сириуса, будто он единственная важная вещь в мире, она выглядела как солнце, спустившееся в Хогвартс. И это солнце не погасло, но померкло, когда они расстались… Рана не из тех, что заживает быстро. Мне потребовалось три секунды, чтобы принять решение. Уйти, чтобы поговорить с Флорой, разобраться, убедить ее. Остаться, чтобы побыть рядом с Марлин. Кажется, Эмми всегда держала конфеты на своей полке. Я выдвинула ящик прикроватной тумбочки, и обнаружила в нем ворох журналов и коробку шоколадных конфет. — Можем просто помолчать, — предложила я, усаживаясь на кровать. — Марли… — Лили, пожалуйста, — произнесла она приглушенно. — Конфеты не помогут мне. — Они просто поднимут настроение… — Ты можешь отвалить?! — она резко села. — Можешь просто оставить меня в покое, пожалуйста? Не все проблемы решаются гребаными конфетами, — она пихнула коробку, и та упала на пол. Повисла пауза. Я опешила от ее крика, кажется, Марлин и сама такого не ожидала. Она укрылась с головой и отвернулась. — Ладно, — я встала, подняла коробку и положила на тумбочку. — Постарайся уснуть, Марли. В дверях я обернулась, но Марлин лежала неподвижно, и я вышла. Иногда побег в свой мир — единственное решение, и я поняла, что именно это предпочла Марлин.***
В Хогвартсе я ненавидела две вещи: существование Блэка и лестницы. Оба факта изрядно портили мне жизнь. Лестницы вращались, закручивались, плавали в воздухе, перескакивали, исчезали и проваливались прямо под ногами, и все это во время моей попытки добраться до башни Равенкло. К тому времени как я дошла, у меня дёргался глаз, болели ноги и я чуть не выплюнула по дороге легкие: ну я же не спортсменка! У меня нет дыхалки и силы воли, мой предел — один пролёт, а не двадцать один! В какой-то момент даже портреты на стенах начали меня подбадривать: — Ну же, леди, не сдавайтесь, — мотивировал джентльмен из восемнадцатого века. — Осталось совсем немного, приложите усилия. В общем, я добралась. А когда добралась, поняла, что не знаю пароль для входа внутрь, а додуматься до ответа все не выходило. — Мы причиняем боль, не двигаясь. Мы отравляем, не касаясь. Мы несем правду и ложь. Мы убиваем и воскрешаем. Что мы такое? — Деньги? — предположила я, хотя была почти уверена, что не права. Орёл не отреагировал, поэтому я с трудом подавила вздох. И как мне попасть внутрь? Как же странно и тяжело жить! Именно жить, а не проживать своё время, именно действовать: бежать, говорить, решать, думать, а не сидеть в выстроенном мире и прятаться от всего в своей раковине. Не быть моллюском, быть человеком. Открыть глаза и увидеть, пусть больно, пусть правда в глаза бьет, но смотреть, чтобы понять, понять, чтобы действовать. Люди бывают слепы, благородны, смелы и глупы, но чтобы все в одном — редкость. Чтобы все в Флоре — совпадение ли? В ней, в девушке с именем цветочным и мягким, но глазами режущими, как два острых ножа, в ядовитых словах, высказанных мягким голосом, что невозможно злость держать, в ней — такая смелость? Чтобы сквозь все тернии своих страхов — вот так вот в Азкабан? Ведь явно не из упрямства, не из желания, а необходимости, да ещё и впутывать Блэка. Он ей не друг, не враг, почему же выбор пал на него? Не стала бы она просто так ему уши заливать, значит есть причина. Блэк, значит, по её логике должен ей как-то помочь, а раз Блэк может, то я должна. Дверь так и не открылась. Я опустилась на попу, прислонившись плечом к перилам и принялась ждать. Через какое-то время по ступеням поднялась девушка: грива волос, сплошной водопад локонов каштановых, шоколадных и темно-черничных, смешавшиеся в завораживающем танце, а у корней, стоит приглядеться, проглядывающий чайный. Подняла голову — тёмные глаза мазнули по мне и в них проскользнула смирённая улыбка. — Давно ждёшь? — Нет. Загадки не моя сильная сторона, — я кивнула на место рядом с собой. — Присядешь? Бирн опустилась, вытянула ноги, а руками опёрлась на каменный пол позади себя. Волосы полились по узкой спине. Флора, конечно, красивая. И мне странно подумалось, что дочери до одури красивых женщин красивы совсем иной красотой. Никаких прекрасных глаз, никаких чувственных губ и мягких изгибов тел, все на грани… На грани прекрасного и ужасного, притягательного и отталкивающего, словно природа щедро наделила матерей, но решила слегка притормозить с дочерями. И правда, ведь куда больше? Нельзя в одном роду каждую женщину такой силой наделять. Мать Флоры была очень красивой, почти Фейри. Красивая наповал, красивая сразу, а не при внимательном взгляде. Красивая до дрожи, до геройства, до глупости, красивая до смерти: не своей, конечно, а мужчин. Флора мягче, менее токсична, больше человечна. В ней нет идеальности. Пухлые щеки, чуть вздернутый нос, тонкие брови, насмешливо суженные глаза, ямочки, иногда появляющиеся при улыбке. Она обычна, и в этой обычности кроется очарование. Но страсть в другом — о я ведь не слепа! Будь я мужчиной, честное слово, меня бы загипнотизировали эти ленивые движения, поворот головы, привычка приподнять уголок губы, обнажая острый клык. Страсть никогда не во внешности, но всегда в поведении. — Ты говорила с Блэком, — прервала она тишину. — Скорее, он со мной, — фыркнула я. — Расспрашивать о тебе начал. Глаза круглые, как будто ты его в переулке зажала. — Примерно так и было. — Не сомневаюсь. Она повернулась ко мне. — И ты пришла, чтобы прочитать мне лекцию и угрозами заставить дать слово отказаться от своего плана? — Нет, — я помедлила, сама удивлённая своим ответом. — Я хочу понять… Расскажи мне, Флора. Пожалуйста В прошлый раз я испугалась настаивать и слышать правду, тогда Флора прочла страх в моих глазах и оказала мне услугу — промолчала. Я надеялась, что в этот раз она поймёт, что я искренне хочу знать. Она опустила голову, волосами скрыв лицо. В Хогвартсе было тихо, и внутри меня тоже. Поцелуи Джеймса на коже остыли и теперь лишь слегка прогревали, но не жгли углями. — Верность в тысячу лет, — тихо произнесла она. — Девиз моего рода. Слова, высеченные в сердце каждого Бирна и каждого жителя Локса, правда, отличающая нас от остальных. Один из вождей говорил «ты можешь не верить в небо и землю, в Богов и Смерть, но верить своему вождю обязан». Верить — значит идти за ним, биться за него, умирать. Для обычных людей, для стада, для челяди, — она презрительно хмыкнула, — это бред и пустой воздух. В современном мире теряется понятие древних родов, их сила и важность преуменьшена. Аристократы вымирают… Аристократы — не холёные дамы и джентльмены в дорогих одеждах. Само слово означает «власть достойных». И люди должны выбрать эту власть, ведь так для них самих лучше. Наши предки много лет назад посягнули Макгрегорам, признавая их силу. Мы отдали власть достойнейшим из нас, и они выполняли свой долг исправно, следя за тем, чтобы на Локсе была жизнь в мире и равновесии настолько, насколько возможно в столь особенном месте. Это не высокомерие и снобизм, Лили, это правда. Кровь наша не та, что течёт в жилах магловских волшебников. Она иная… Пусть тот же цвет и густота, но магию не спрячешь. Не сделаешь ты из магловского волшебника сильнейшего, сколько не бейся, не получится. Умнейший — да, сильнейший — вряд ли. Кровь не вода, Лили. Никуда от неё не спрячешься и не убежишь. И ты сама: сколь угодно отрицай свою суть, меняй форму, отрекайся от матери — не сможешь. Магия в тебе, дар в тебе, проклятие — в тебе. — Какое это имеет отношение к твоему брату? — тихо спросила я. — Кровь не вода, — повторила Флора. — Так говорила моя бабуля. Она повторяла эти слова каждый раз, когда Руфус пытался обратиться и не мог. «Не переживай, Руфи, — говорила она. — Не получилось сегодня, получится завтра». Но нет. Я обращаюсь с пяти лет, мой брат — ни разу не смог принять даже форму ворона. Бирны не учатся быть анимагами, мы рождаемся ими, и иначе быть не может, — она согнула ноги в коленях и обняла их руками. Немигающий взгляд бы направлен на убегающие вниз ступени. — Не знаю, почему лорд Макгрегор решил рассказать ему правду. Предполагаю, что он окончательно разочаровался в Ронане, ведь тот так и не женился, не завёл детей, а значит некому принять присягу в День Всех Святых. Не важно, пусть младенцу нет и дня, капля свежей крови должна быть связана в эту ночь для обновления всех магических щитов. Любая магия требует жертву… Видимо, лорд решил, что раз один сын его подвёл, стоит взяться за другого. До меня не сразу дошёл смысл сказанных ею слов. А когда дошёл, я потеряла дар речи. — Руфус… — медленно проговорила я, и имя ещё острее вонзилось в мозг. «Макрегоры дают детям имена на букву «Р», такова наша традиция уже много веков»… — Он сын лорда Макгрегора? Флора кивнула. — Мама узнала о беременности почти сразу после того, как Роза сбежала из дома. Ронан отправился на ее поиски, поэтому ничего не знал о происходящем. А лорда Ришарта мало заботила молоденькая девушка с бастардом под сердцем, поэтому он быстро организовал её свадьбу с сыном своего верного вассала Бирна, и через время у них родился первенец. Не знаю, что нашло на маму, может тихая месть, но она назвала сына по традиции Макгрегоров. Можно подумать для Ришарта это что-то значило… Он не вспоминал о Руфусе до лета прошлого года, когда понял, что семье грозит затмение. — Я не знаю, что сказать. — Я тоже не знала. Не понимала, что происходит. Руфус пришёл домой вне себя от злости… Он рвал и метал, ударил маму, назвал ее шлю… — Флора замолчала. — Руфус был сломлен. Оно и понятно: всю жизнь он считал себя тем, кем не являлся, всю жизнь думал, что является ущербным, раз не может овладеть анимагией. Жить во лжи — убийственно для любого. — А твой отец?.. Флора сглотнула. — Все сломалось в доме за секунду. Весь мой мир разрушился и упал мне на голову, Лили, — она щёлкнула пальцами. — Вот так. По прихоти Ришарта Макгрегора. По ошибке моей матери. И я хочу, так хочу ненавидеть ее, но каждый раз думаю только о том, как сильно люблю ее и как ее мне не хватает. Я ей такого наговорила… Я опустила голову. Флора плакала, но слезы бесшумно капали ей на сцепленные в замок руки. — Руфус уехал из Локса. А я последующие дни даже не говорила с мамой. Деду стало плохо, он слёг. Весь остров знал о случившемся, и мы сидели как на пороховой бочке. Я не могла находиться дома и дышать этим напряжением, поэтому постоянно пряталась на пляже или летала над океаном. Однажды я уснула прямо на берегу, не хотела возвращаться, ночь выдалась удивительно тёплой. Проснулась под утро, когда все уже случилось. Руфус той ночью вернулся домой, и он был другим. Он… — она снова замолчала, собираясь с силами. — Он стал оборотнем. Как насмешка над Бирнами, над теми, кем он так старался быть, но не смог — анимагами. Бабушка умерла сразу, — ее голос звучал отдаленно и чуждо, словно она передавала сводки новостей. — На неё он напал первой, ещё во дворе. Повар, экономка и дворецкий тоже. Руфус буквально разорвал их в прихожей, как только ворвался в дом. Потом он направился в родительскую спальню. Затем — к деду. В конце ко мне: на дверях остались отпечатки кровавых лап, но я спала на пляже, а не в своей комнате. Дом пах кровью. Ронан первый добрался туда… Остановил Руфуса... Ронан и целители пытались спасти родителей и деда, и они даже пришли в сознание... Флора замолчала на какое-то время. Продолжила она почти шепотом. — Для анимага стать оборотнем — проклятие. Стать бездушным монстром, зверем, запертым в собственном теле — самая презренная и невыносимая участь. Не суметь управлять собой, когда для Бирна управление собственным разумом в любой форме — оплот существования. Кровь не вода. Не быть анимагом, не иметь возможности обращаться, значит не быть собой. Благородство и честь, Лили, помнишь? Достоинство. Для моего отца и деда то были не пустые слова. Это — их сущность. Аристократов. Не бездушные безвольные твари, но создания с сердцем и разумом. Они все втроём выпили яд. И умерли через три минуты, а я сидела снаружи и плакала. Умирала прямо там, Лили, и мне кажется, что умерла. Там что-то осталось от меня, и это никогда не вернётся. Волнует ли меня что-нибудь? Нет. Мой дом пуст. Мои любимые мертвы. Моя мать больше никогда не будет со мной. А ведь я ее ненавидела в те дни. Сказала, что ненавижу. Сказала. Флора встала. Я плохо видела ее из-за тумана в глазах. Орел повторил загадку: — Мы причиняем боль, не двигаясь. Мы отравляем, не касаясь. Мы несем правду и ложь. Мы убиваем и воскрешаем. Что мы такое? — Слова, — произнесла Флора, и дверь открылась. Слова ранят больше, чем действия. Слова убивают без крови и тел, но чаще чем Авада Кедавра и больнее любого Круциатуса. — Но тогда почему ты хочешь помочь ему? — спросила я. — Ведь Руфус убил их, Флора. Он сделал это осознанно. Она медленно обернулась. В глазах боль живая и горячая заглотила в себя весь коридор и меня. — Он Макгрегор, Лили. Не тебе мне рассказывать, что с ними происходит вдали от дома… Азкабан — посреди океана, владения Энн. И Руфус там один, особенно в полнолуния, когда обращается, а Фейри в сотни раз становится сильнее в полную луну. Как долго он там продержится? Руфус не хотел этого. Он был не в себе. И семья не хотела бы, чтобы он сгнил в Азкабане, потеряв разум в борьбе с Фейри. Я должна помочь ему. Он мой брат, — повторила она. — Все, что у меня осталось. Дверь за ней закрылась. Орёл уставился прямо на меня, и я запомнила на всю жизнь, как опасны и ядовиты слова.***
Под пол вкрутили гигантский магнит, и он направлял меня, управлял моими движениями, словно я металлическая марионетка… Судьба — зловещая из романистов. Ее замыслы нам непонятны, ее решения вгоняют в нас жуть, она пугает. Она ломает и кусает, превращая тебя в бездушное существо. Какого это — потерять всех в одну ночь? Родителей, брата, самого себя? Обратить в пыль, остаться в пустом доме, засыпая в нем вновь и вновь. Пока Флора говорила со мной, мне казалось, я наблюдаю за фарфоровой куклой, с каждой секундой покрывающейся трещинами. Секунда, слово, ещё одна капля боли — боюсь, она не выдержала бы и зарыдала, послав к чертям свою гордость. И может кому-то во Вселенной было необходимо, чтобы ее родители умерли. Моя соседка мадам Винчестер часто повторяла, что люди не способны увидеть все божьи замыслы и понять их, она говорила, оплакивать свою судьбу и погибших — грех, ведь Бог забрал их и они в лучшем мире… И все же, скажите эти слова тем, кто потерял родных. Матерям, детям, женам и мужьям… Вряд ли они примут ваш совет спокойно. Вряд ли боль можно заглушить, а горечь превратить в светлую грусть, нет, только времени это под силу, и то, лишь потому, что мы учимся жить с раной в груди и с храбростью и мужеством встречаем своих призраков по ночам. И Бог не имеет никакого отношения к нашей смелости. Магнит привёл меня в пустую библиотеку, где книги возвышались, захватывая в плен атмосферы и тишины всех гостей. Книги — успокоение. Книги — гавань посреди горящего мира. Я неосознанно побрела к дальнему столику, где обычно занималась в первые годы своей учебы, и даже не удивилась, обнаружив за ним Северуса. После того, как мы перестали общаться, мы не сговариваясь поделили все наши места между собой. Ниша на седьмом этаже — мне, стол у окна на Зельеварении — Северусу, тропа на берегу озера моя, а ему — крайний столик в библиотеке. Северусу всегда важно было организовать своё рабочее пространство, чтобы чувствовать себя комфортно, я же скорее желала иметь уголок, где можно побыть одной. Угольные волосы Северуса, стянутые в привычный низкий хвост, слегка растрепались, и несколько тёмных прядей упало на пергаментно-белое лицо. Он очень похож на аристократов с впечатляющих полотен, заключённых в позолоченные рамы: те молодые джентльмены с бесконечной бездной в глазах, направленной мимо смотрящего, острым длинным носом и гибкими запястьями дуэлянтов. Кровь не вода: ничем не скрыть голубую кровь Принцев, сколько угодно прячь ее за поношенной одеждой и сутулыми плечами. Я отодвинула стул и села напротив, исподлобья изучая Северуса. На нем был форменный свитер с нашивкой факультета, скатанный на рукавах, а на стуле рядом висела мантия. Снейп читал, расслабленно откинувшись на спинку, и слегка поглаживая страницы длинными пальцами. «Темные искусства». В молчании прошло полчаса или чуть больше. Он ни разу не поднял на меня взгляд, а я прокручивала в голове разговор с Флорой, раздумывая над каждым ее словом. Мой дед не отличался благородством по отношению к женщинам. Сделать ребёнка девушке, ровеснице дочери, а потом просто выдать замуж ее за сына верного вассала, ни о чем не подозревающем — в этом мало достоинства, о котором часто говорит Флора, но с другой стороны, на Локсе царят древние законы, а вся его история и история Макгрегоров крутится вокруг унижения женщин. Вряд ли в их семье воспитывается трепетное к ним отношение. И спустя годы, осознав, что Ронан не желает связывать свою жизнь с Фейри, следуя многовековой традиции, Ришарт решает открыть тайну рождения своему бастарду Руфусу — брату Флоры. Он надеялся, что молодой парень с радостью примет своё имя и в ближайшую Священную ночь выйдет на охоту, чтобы подстрелить лань, вот только Руфус был слишком зол и обижен, чтобы следовать плану лорда. Он рассорился с семьей и сбежал из острова, чтобы спустя время стать оборотнем. Оборотнем — презираемым на Локсе существом, презираемым там ещё больше, чем в любом другом обществе магов. Тайно пробравшись на остров в полную луну, он решил отомстить своей матери (или всей семье, ослеплённый яростью?) и напал на отчий дом. Его родители и дед пережили нападение, но их ждала участь стать волками. Подобного не мог допустить ни один Бирн. Зверь, не способный себя контролировать, волшебник, теряющий большую часть своей магии, анимаг, не способный обращаться — разве это жизнь для гордого аристократа? Они предпочли умереть, чем жить оборотнями. И Флора осталась единственной из Бирнов, последним представителем своего рода. Ронан передал Руфуса аврорам, состоялся суд и ему вынесли приговор — заключение в Азкабан на три года. Три года — за семь отнятых жизней! Разве это справедливо? Или же его судили не за убийство семьи, а за незаконное проникновение в колонию оборотней? Возможно ли, что Ронан, чувствуя свою вину и ответственность, скрыл от Аврората и суда истинное преступление единокровного брата? Зная Ронана, это более чем возможно. Однако Флора все равно считает наказание слишком жестоким и хочет вызволить брата из Азкабана. И если раньше я была против, исходя из уверенности в ее неудаче, то теперь всеми фибрами души была против из убеждения, что Руфусу самое место в тюрьме. Правосудие должно существовать. Не за то, что он оборотень. За то, что он убийца. И я должна вразумить Бирн, пока она не предприняла действия, способные навлечь на ее голову беды. А ведь она уже приступила! На кой-черт она втягивает Сириуса в это? Зачем ей Блэк? Нужны связи его семьи? Но ведь он сейчас в ссоре с родичами, вряд ли сможет ей помочь. И все же на что-то она рассчитывает, раз все это задумала. Виски будто сжали стальными обручами, боль постепенно увеличивалась, острыми иглами пронзая лоб и затылок. Хватит! Отвлекаясь от раздумий, я перевела взгляд на стопку книг, возвышающихся рядом с рукой Северуса. Книги были старыми, но в отличном состоянии. Толстые фолианты в багровых, чёрных и золотых обложках с рельефными выбитыми буквами на корешках. Все они, судя по названиям, были посвящены легилименции. — Не трогай, — холодно произнёс Северус, когда я потянулась к стопке. — Почему? Он поднял на меня усталый взгляд. — Все эти книги из Запретной секции. Запрещено читать их без специального разрешения. — Откуда же они у тебя? Он вскинул насмешливо бровь. — Логично, что у меня есть разрешение, Лили. Я закатила глаза. Этот зазнайский тон Сева всегда меня выводил. «Сев». Я сама не поняла, как мысленно назвала его детским сокращением. — Это я поняла, мне интересно, кто из преподавателей его тебе выписал. — Миссис Абрахам. Имя профессора меня удивило. Я ожидала услышать скорее Слизнорта. — Тебе же она не нравилась. Он пожал плечами, откладывая в сторону книгу и концентрируя все внимание на нашем разговоре. Странное щекочущее чувство не заставило себя ждать: мы снова одни в библиотеке и просто разговариваем, слегка понизив голоса. До укола в груди знакомая сцена. — Как видишь, я ошибался. Она достаточно компетентна и очень умна. Ты знаешь, что меня восхищают умные люди. По правде, Северус поклонялся умным людям. Не интеллектуальным, не начитанным — умным. Это единственное признаваемое им достоинство. — И она учит тебя легилименции? — кивнула я на книги. — Можно сказать и так, — после паузы, он терпеливо пояснил. — Я хочу, чтобы профессор меня учила, но пока она лишь посоветовала мне список литературы. И поставила условие, — он хмыкнул. — Я должен параллельно изучать ЗОТИ. Повышенной трудности. — А сейчас ты уже что-нибудь умеешь? Можешь прочитать мысли человека? — Твои? — Например, мои, — согласилась я. Северус посмотрел на меня пристальным пронизывающим взглядом, и на секунду мне показалось, что он действительно влез в голову. — Мне не нужно быть легилиментом, чтобы понять, о чем ты думаешь, — наконец сказал он. Стало не по себе от этого заявления, но Северус быстро сменил тему, спросив, закончила ли я доклад по Зельям. Я сказала, что даже не начинала. — Сдача в понедельник, — с ухмылкой заметил он. — Знаю. Просто в последнее время я не достаточно собранная. Напишу завтра… По правде, меня даже не волнует оценка, просто стыдно перед профессором Слизнортом… Не хочу его разочаровывать. Северус перевёл взгляд на свои руки. Весь он состоял из сплошных острых углов и линий, проведи рукой — порежешься. Свет ламп отбрасывал тени на скулы. — А если теоретически мне нужна помощь с докладом? — Теоретически, я бы хотела помочь. Уголки его губ дернулись, но Северус сдержал улыбку. Он открыл портфель и извлёк потрёпанный учебник по Зельеварению. Я осторожно взяла его, пальцы кольнуло от напряжения. Все слишком напоминает прошлое и нашу дружбу… Северус, от природы сосредоточенный и внимательный, достиг успехов практически во всех областях, в том числе и в Зельеварении, но он сам говорил, что ему не хватает воображения для идеальной гармонии. Мне же нравилось трансформировать рецепты и находить лучшее решение, легкое, правильное, красивое, и тогда рецепт на странице выглядел законченным и точным, как геометрический рисунок. «Собственность Принца-полукровки» Я смотрела на подпись несколько секунд. — Ты все ещё подписываешь свои учебники? — я сама удивилась, услышав в голосе грусть. — Да, — тихо ответил Северус. — Детская привычка. Страница триста сорок четыре. По моим расчётам, время приготовления зелья можно сократить, но ни один из вариантов не подходит. Может ты найдёшь что-то? Заправив выбившиеся волосы за уши, я кивнула. — Попробую. Дашь пергамент и перо? Есть одна мысль, надо провести расчеты… Если добавить медную стружку, вместо молока единорога... На самом деле алхимики использовали молоко единорога в зельях именно ради меди, но сейчас ее вполне можно достать и в чистом виде, в то время как молоко единорога — максимум несколько капель. Этого, естественно, слишком мало, поэтому зелье и готовится так долго в несколько этапов, да и эффект будет не столь ярким. Нужно добавить медь. Я вскинула на Снейпа взгляд. Он смотрел на меня с легкой улыбкой. — Что? Северус мотнул головой. Улыбки как не бывало. — Ничего. Займёмся делом? Я бросила на него взгляд исподлобья и принялась за расчёты. Сердце в груди успокоилось, не волнуясь и не тревожась. *** Профессор Дамблдор встал, приветствуя доктора Стивенсона. — Присаживайтесь, Дональд. Чай? Может чашечку кофе? — Нет, Альбус, благодарю, — доктор опустился в кресло для посетителей. Взгляд его был напряжённым, а между бровей залегла глубокая морщина. — Профессор Дамблдор, дело деликатное и требует вашего немедленного вмешательства. Я не имею возможности ходить вокруг да около, поэтому позвольте ввести вас в курс дела, — дождавшись кивка и полностью завладев вниманием директора, мистер Стивенсон продолжил. — Я только что получил лабораторные данные из Мунго касательно анализов мистера Поттера. В его крови нашли аконит, в достаточно высокой дозе. Мальчик чудом выжил. В кабинете повисла тишина. Дамблдор непонимающе нахмурился. — Разве это возможно? Стивенсон кивнул. — Моя вина очевидна, и мне предстоит принести свои извинения Поттерам. Как компетентный врач, я должен был сразу заподозрить отравление аконитом, но симптоматика была смазана, что, конечно, не является оправданием. Однако сейчас вопрос совершенно в другом. — Кто стоит за этим, — тихо проговорил Дамблдор. — Именно. Смею предположить, что та студентка… мисс Эванс, если не ошибаюсь, имеет к этому прямое отношение. Я обязан сообщить о своих подозрениях в Аврорат и родителям юноши. Но вначале, регламент обязует меня поставить вас в известность. — Конечно, мистер Стивенсон, благодарю вас. Не откладывайте, свяжитесь с Авроратом, а я напишу родителям Джеймса. Доктор встал, поправил лацканы пиджака, но у дверей замедлился. Директор задумчиво смотрел на пляшущий в камине огонь. — Касательно мисс Эванс… Дамблдора поднял взгляд. — Мисс Эванс будет отстранена до конца расследования и заключена под домашний арест. В Хогвартсе каждый студент должен чувствовать себя в безопасности, и ради безопасности учеников и самой мисс Эванс, лучшее отправить её домой. — Полностью согласен с вами, профессор. Надеюсь, что мы получим ответы и все это окажется лишь недоразумением. — Будем надеяться, — отозвался Дамблдор, и в голосе действительно звучала надежда на чудо.