Карманная смерть

Она забывает иногда отзываться на «Ана». И его не зовет «Гэбриэл». Но кое-что – от чего так просто не избавиться – осталось с ней. Или это просто тот сценарий, который повторяется вне зависимости от ее желаний. Задумывается только на пару секунд, наклоняя голову к плечу. Говорит медленно, сонно. Синие индикаторы прицела на поверхности шлема гаснут. – Хочешь чая? И тут же морщится незаметно для призрака – фраза из прошлого звучит совсем не уместно. Картонно, что ли. Но все равно садится на пол перед ним и достает из-под плаща термос. Шлем-маска Шрайка разъезжается. За ним – внимательный взгляд желтого глаза и усталые складки у губ. А Жнец напряженно следит. Перед ним никогда не снимают маски – из тех, кого он хорошо помнит. И не обращаются. Мягко и мелодично, на грани с неразличимым шепотом. Тяжело выдыхает, в который раз пробуя на прочность фиксаторы. Чужак или давний знакомый. Настолько давний, что забылся даже чертами. Разве что голос, взгляд, движения остаются в привычной манере – до сих пор абстрактной, как и это место, как представление о себе. И он шипит вместо слов. Глухо. С вызовом. В ответ ему летит сухой смешок. Женщина разводит руки так, чтобы он видел – у нее с собой ничего, кроме этого самого термоса. Ни шприцов, ни длинных штырей. Никаких инструментов «корректировки». Ей самой не нравится здесь. Каждый визит – новая боль да разрастающаяся пустота где-то у затылка. Она бы, наверное, и не пошла по своей воле. Только приказы не обсуждаются. Не в этой жизни. «Обязана явиться». – Выглядишь паршиво, – осторожным движением снимая крышку с термоса, – кто знает, на что он теперь способен – Шрайк рассматривает практически обездвиженного Жнеца. Ей, кажется, жаль, что он здесь. – Почти так же паршиво, как в нашу последнюю встречу. Хотя, скорее всего, ей не нравится то, что она слышала щелчок замков – не выйти. Ее не выпустят, пока она не выполнит поставленную задачу. Не отводя взгляда, Жнец стихает. Слушает, наверно. Скорее изучает, потому что только это ему дается достаточно легко. Как и движения вошедшему. А он хочет размять мышцы и потереть затекшую шею, плотно прижатую к штекерам на столе. Еще он чувствует долю страха. Не такого, что исходит от каждого вошедшего четко и неприкрыто. Или неуверенность. Нежелание. – Зачем ты пришла, – слова без интонации. Он привык говорить, только по прямому приказу, отвечать на вопросы о самочувствии заезженным «Нормально». Но она не медик, ей это не нужно. Значит, и ответы. Плеск воды – запах сладковато-горький, свежий. Не привычный на фоне стерильности и медикаментов, от которых постоянный химический привкус во рту. Другой. Такой же, как и она. – Выпить со старым другом чай, – честно, без горькой иронии. Шрайку это дается на удивление легко – иронизировать ей почти не представляется возможность. Хотя частенько она замечает легкое покалывание на кончике языка. Это не сказанная, не родившаяся фраза, которую никто ей произносить не приказывал. – Отдохнуть. Шрайк подмечает, что раньше у него был другой цвет глаз, и это важнее, чем то, во что превратилось его лицо. Они были друзьями – она знает это не только из файлов, которые скинули ей перед визитом. Знает, потому что помнит. Как то, что солнце встает на востоке – никто не радуется и не переживает из-за этого факта. Привычно. – Чем этот повод хуже прочих? – вопрос в пустоту. На пол перед его койкой она ставит крышку, а сама отхлебывает прямо из термоса. – Не самый удачный случай, – произносит он сдавленно. Практически неразборчиво, и прекрасно знает, что это привлечет её внимание. – Для такого повода. Но «Старый друг» его коробит. Как и стоящий рядом остывающий чай, не похожий на то, чем его пичкают ежедневно, от чего он окончательно теряет рассудок. И все равно потом очнется на этом месте. Вспомнить. Нет, не получится. Фиксаторы щелкают – Жнец одним прыжком встает, словно боясь, что это ненадолго. За ним следят с камер и ждут его действий. Шрайк даже не пытается скрыть напряжение. Ноги подбирает под себя, готовясь отпрянуть в сторону. Голова чуть опущена. Если что, придется бросить термос ему в лицо. Хотя этого делать ей совсем не хочется. Она успела привязаться к этому необязательному предмету экипировки сильнее, чем к подогнанной специально под нее винтовке или шлему. Но если надо драться за свою жизнь – Шрайк сделает это. Умирать нельзя. Тоже приказ. – Гэбриэл. Говорят, имена имеют особую силу над людьми. Шрайк не верит, но все равно предостерегающе выдыхает. Правда, не успевает. Тот уже сидит напротив на краю кровати, подхватив крышку с пола. Тихо смеется, потирая шею. Нагретое железо приятно теплит руки. Не сводя глаз с гостя, он делает глоток. В его движениях есть что-то нечеловеческое – отталкивающее,– от чего хочется отвести взгляд. Он перетекает из одной позы в другую слишком непринужденно, хоть и слегка дергано. – Удача нужна только молодым и неопытным. Она не для тебя, – женщина по привычке трогает повязку под челкой, отвечая на пристальный взгляд. – И не для меня. Раз уж мы здесь, – добавляет она про себя. – Хотя, – подумав немного. – Видела, что ты сделал с теми парнями, которые чинили твою… койку. Может, немного удачи мне сейчас и не повредит. Жнец лишь слушает чуть отстраненно, но внимательно, отпивая напиток с непривычным запахом – и словно очень давно известным. Теплым, как и зашедший. Успокаивающим, как и его голос. Поставив чай на край, он резко поднимается на ноги. Подходит почти в плотную – кругом со спины, изучая, ища хоть какую-то зацепку, чтобы вспомнить. Слыша на секунду прервавшееся дыхание. Он довольно хмыкает: – Их так же, как и тебя… – едва касается когтями шеи и скалится, – заставили это сделать. Ты не хотела сюда идти и находиться рядом с тем, кто может тебя убить. Шрайк невольно копирует – перенимает животное поведение своего собеседника. Ниже пригибаясь к полу. Резче выдыхая. Умирать нельзя. Ломаться тоже. Иначе – боль. Поэтому немного теряется, когда Жнец неторопливо возвращается на место, потягиваясь и разминая конечности. Спокойный, расслабленный. Будто не готовился только что оторвать ей голову. Но зашуганно оборачивается на движение. Мгновенно напрягаясь. Меняясь – пусть прекрасно знает, что оружия нет, да она и не станет стрелять в него так просто. На виду. Снайпер. Она была отличным снайпером. – Ты права, – спокойно продолжает Жнец. – Дело не в удаче. Тебе и мне она не нужна в работе. Она потирает шею, царапая короткими ногтями бледную кожу. Дергается, резко убирая ладонь. – Работа, – хмыкает. – Сейчас моя работа – сидеть здесь. И гадать, проголодался ты или нет. Врет. А голос не дрожит, не меняется. Страх остается между лопаток, чуть выше по позвоночнику. Затихает, но не исчезает совсем. Конечно она знает, зачем ее сюда отправили. И не признается, что надеялась на это с того момента, как увидела буквы, сложившиеся в знакомое имя. Они ломают его. Выворачивают, вытряхивают. Так будет лучше. Шрайк улыбается тепло, чуть криво. Когда ты ломаешь что-то, оно становится более… податливым. Её здесь научили – чтобы руководить, контролировать, тебе придется научиться ломать вещи, которые ты любишь. Или людей, которых ты помнишь, что любила. – А ты, – она делает паузу для глотка. Чай немного горчит – пожалуй, переборщила с заваркой. – Не скучаешь здесь по… работе? Жнец недовольно щурится, перебираясь на самый край к чаю и делая еще один глоток. Она задает интересующие их вопросы. Их – не её. Только зачем им знать то, что он готов лезть на стены, лишь бы занять себя хоть чем-то. Что он хочет. Нет. Может убить снайпера здесь и сейчас голыми руками – ему ничего не нужно, – чтобы она не прострелила ему голову при возможности. Они могут лишить его любой деятельности, опять будет в медикаментозной полудреме. Или дадут работу, которую он так желает. Но какая была у него работа? Убийца? Раз она тоже убийца. Спустившись к ней, Жнец усаживается на пол напротив. Довольно облизывается. Стучит когтями по металлу. – Какой час? Ночь-день? – он внимательно смотрит в глаза. – Для тебя легкий вопрос, да? А я понятия не имею. Протягивает пустую крышку и ставит рядом с ней – она побоится брать из его рук, Жнец уверен. Но даже сейчас не до конца. Очень сложный снайпер. – Твоя работа не сидеть здесь. – Теперь он откровенно скалится перед ней. А она слушает. Его – не их. – Как и моя. Шрайк кивает. Соглашается. Те времена, когда она выныривала из болезненного жара от сводивших тело судорог, чтобы получить очередной укол – очередной удар, – и снова застыть, уже далеко позади. Остались только постоянные инъекции в шею, под лопатки – когда она начинает дышать слишком часто, и смеяться слишком громко. Они не говорят, зачем делают их. А Шрайк не задает лишних вопросов. – Я не помогу тебе, – одними губами произносит она, разглядывая помятую железную крышку. Щелкает языком раздосадованно. Поднимает взгляд. – Я просто делаю то, что умею, Гэбриэл. То, что получается. Пахнет в комнате словно перед грозой. От этого сжаться хочется, спрятаться. За шлемом, за визором, за прицелом винтовки. Только в руках – термос, и больше ничего. Когда-то они любили вместе пить чай. Этого в папке не было. Да и вряд ли кого-то такая деталь его жизни заинтересовала бы всерьез. Она видела, как он рвал людей на куски голыми руками. Ей сказали, что он не помнит ее, и себя в зеркале не узнает. Ей не выдали оружия, но не запретили взять с собой термос с чаем. Даже если они планировали убрать ее – скормить кому-то посильнее, – Шрайк была почти уверена, что у них это не получится. – Тебе понравился чай? – не меняясь в лице спрашивает. Склоняет голову к плечу и улыбается чуть заметно. Жнец замирает. – Да, – смотрит на странную улыбку. Почему-то ему хочется добавить: – Только слегка горчит, – с издевкой. И ему кажется, что он говорил это раньше. Что так будет правильнее. Чувствует её напряжение – по телу заметно. Снайпер же знает, что Жнец может прыгнуть и вгрызться ей в глотку. Потому что больше ничего не умеет, только убивать и выживать. В её глазах решительность с усталостью. Вперемешку. До тех пор, пока они на расстоянии. Стоит его сократить – все изменится. Но все-таки Жнец подходит почти вплотную – или скорее подползает на четвереньках, не сводя глаз. Медленно кладет руку на ворот, рассматривая старые следы от уколов. Точно таких же, что делали ему. Она это пережила. Она не может помочь. Словно ему нужна помощь – он раздраженно скалится сам на себя, замерев слишком близко. Вдыхая непривычный травяной запах. От него намного спокойнее. Он ассоциируется с уютом. Как в противоположность медикаментам. Она цепляет его взгляд, пытается удержать. Остановить? Вряд ли. Даже наклон головы не меняет, как будто подставляясь. Не отшатывается, когда острые когти касаются ноющей точки у основания шеи. Больно. Больно сейчас. Всегда больно, лучше замереть и слушаться, пока боль не прекратится. Ты выживешь, – думает Шрайк, вздрагивая мелко. – Ты выживешь, посмотри на меня. Будешь без поводка – заметного, как эти фиксаторы. Без боли. Без цели – но и с этим у них получится справиться. Плотная ткань сминается под пальцами. – Веди себя воспитано, Гейб, – наверное не получается сказать так, как надо. Слишком ровно. Но Шрайк не до того – привычка требует сломать руку, оттолкнуть. Или это инстинкты. – Или никакого больше чая. Без чая – не такая страшная угроза. Код. Фраза, которая должна успокоить, поставить на место. Она работала с тем, кто плохо понимал, что такое личные границы. Шрайк хочет добавить: Вдруг меня сюда больше не пустят. Потому что, может так и будет. Может им хватит этого визита – и в следующий раз ее разбудят и отправят в комнату с бывшим напарником только через несколько месяцев. Или вручат винтовку перед этим. Не успевает. За секунду до того, как меняется его лицо, она уже знает, что сказала что-то не то. Когти на плече сжимаются сильнее. Он слышит не слова, лишь недовольство, после которого всегда приходит боль. Не сложная закономерность. И каждый раз ему не дают возможности отомстить – фиксаторы, стены. У них есть защита. А у него – нет. Жнец смотрит на неё раздраженно. Напугано, возможно, только кто это разглядит. И к травам прибавляется свежий запах крови когтях. Шарахается от удара в затылок – не её, – того, что «пробивает» его каждый раз. Он нарушил границу. Шипит, припав к полу, а боль давит. Давит без остановки, даже когда он отползает достаточно далеко. Вздрагивает всем телом, извиваясь и царапая шею, словно пытаясь вытащить её из себя. Раздается щелчок замков. Шрайк слышит их отчетливо, как приказ – ее работа здесь закончена, лучше не терять время. Она двигается тихо, пятится к двери, не сводя взгляда с бьющегося на полу. Ему не сложно будет отряхнуться, кинуться к ней. Он часто так делал, и пока ему прощали любые потери персонала. Может, за смерть Шрайка его накажут посерьезнее, только ей от этого лучше точно не станет. Поэтому она не медлит. Боль прекращается быстро, оставляя Жнеца часто дышать без движения. Теперь он знает, что у снайпера есть кнопка. И она выстрелила первая. У него в глазах нет узнавания или понимания. Для нее это скорее провал. Но все же они открыли клетку. Когда-то – Шрайк отлично это знает – она бы не ушла. Она бы осталась, села рядом и нашла нужные слова. Особенно для него. Когда-то она была для него кем-то вроде близкого друга. Друзей не бросают. Даже если это будет стоить жизни. Только. Ее ведь бросили. Выскальзывает до того, как он приходит в себя. К груди прижимает термос, хмурится. – В комнате с объектом остались ваши вещи, – звучит в шлеме. Недовольно. Шрайк ведет плечами. За толстыми стенами ей слышится яростный хрип и звуки сминающегося железа. Если бы она помнила, как испытывать облегчение от обманутой смерти, то сейчас бы было именно это чувство. Может, с долей горечи. – Знаю. Это всего лишь крышка. – Мы можем… – Нет, – сухо произносит она. – Оставьте ее там.